Тьма накатывала с востока, понемногу пожирая остатки солнечного света. Сидя на сухой, выжженной летним солнцем траве под редкими развесистыми кустами, я чуяла ее приближение так же явно, как зверь чует приближение бури в сухом, неподвижном воздухе. На Златополь спускалась тишина, живая, пронизанная стрекотом невидимых в траве сверчков, шуршанием мышей-полевок и редким щебетом птиц. Городские ворота уже закрывали на ночь, но мост оставят опущенным, пока окончательно не стемнеет, – лишь тогда стражники зажгут над высокой аркой два больших факела, чтобы разгонять тьму, и загремят огромные толстые цепи, поднимая мост и оставляя город отрезанным от Лиходолья широкой полосой воды во рве и высокими каменными стенами.

– Как думаешь, он сумеет убедить их? – негромко поинтересовался лежащий рядом в траве Искра. Оборотень выглядел как настоящий бродяга – босоногий, в излохматившихся штанах с дырой на колене и ветхой рубашке, от которой он накануне оторвал оба рукава. В былые времена я бы погнала его переодеваться, а эти лохмотья выкинула бы в печь, но сегодняшний вечер этой одежде все равно не пережить, так что какая разница.

– Сумеет, куда он денется, – пожала плечами я, ложась рядом и закидывая руки за спину. Сама я была одета ничуть не лучше, чем Искра, – в одну сорочку, обтрепанный подол которой едва доходил мне до колен. Вообще-то это была старая рубашка дудочника – на вороте еще сохранилась вышивка в виде змеи, пронзенной мечом, – и Вик любезно согласился ею пожертвовать в обмен на обещание, что я непременно доживу до утра. – Он сказал, что сейчас в городе, помимо него, находятся шесть действующих музыкантов Ордена Змееловов, но только Вик является «первым голосом». Это что-то вроде более высокого ранга.

– То есть наш приятель может просто прийти и сказать: «Идем на охоту»? Так, что ли? – Оборотень усмехнулся, сорвал травинку с пожелтевшей от зноя кисточкой и сунул ее кончик в рот.

– Не уверена, но кто его знает. – Я перевернулась на живот и подняла голову, чтобы посмотреть на дорогу. Пусто. Днем поток торговцев, да и просто бродяг, надеявшихся укрыться от нечисти за высокими каменными стенами Златополя, не иссякал, но к вечеру южный торговый тракт совершенно обезлюдел. – Меня другое беспокоит. Он сказал, что к вечеру ждет здесь появления Катрины и ее подельника, потому что сам выставил для них орденский маячок.

– Не пристрелила бы она нашего дудочника до того, как он ей успеет рассказать, зачем позвал.

– Не поверишь, но я ему сказала то же самое, – вздохнула я, кладя подбородок на скрещенные перед собой руки и чувствуя идущее от нагретой за день земли тепло.

– А он?

– Заявил, что это оправданный риск. Вик надеется, что Ризару будет интереснее сначала убить огромное и страшное чудовище и лишь потом разбираться с «перебежчиком».

– Главное, чтобы ему это было интереснее, чем убить нас, – улыбнулся Искра, с хрустом потягиваясь и перекидывая травинку из одного уголка рта в другой.

– Потому мы и лежим в засаде. Чтобы наше появление на общем фоне уже мало кого беспокоило. Хотя бы в первое время.

– А там либо осел сдохнет, либо князь передумает, – усмехнулся оборотень, очень к месту припоминая старую, много раз пересказанную на разные лады притчу.

Я невольно улыбнулась в ответ, пододвинулась ближе и, бесцеремонно выдернув у Искры изо рта уже порядком пожеванную травинку, звонко поцеловала своего харлекина в губы. Он улыбнулся шире, обнимая меня свободной рукой за пояс и притягивая ближе.

– Знаешь, лежать тут становится не так скучно.

– Главное – не увлекаться, чтобы не пропустить нужный момент, – ответила я, уворачиваясь от очередного поцелуя. – Иначе Вик нам этого до конца жизни не простит. Да и мне неловко как-то будет.

– Ну, раз даже тебе будет неловко, – покачал головой оборотень, делая серьезное лицо. Все испортили смешинки, скачущие в золотисто-карих лисьих глазах, и ненадолго мне почудилось, что Искра даже рад тому, как все в итоге сложилось.

Ведь чем бы не обернулся нынешний вечер, если боги Тхалисса смилостивятся и мы оба сможем увидеть рассвет, это будет настоящим чудом, после которого можно будет поверить в светлое будущее. Потому как если нас не сломает Господин Златополя, то такая мелочь, как Орден Змееловов, и вовсе перестанет нас беспокоить.

Если же нам не суждено пережить эту ночь, мы все равно умрем свободными, с высоко поднятой головой, а не на коленях, ожидая смерти от тяжелых арбалетных болтов или длинных шестигранных кольев. Моя золотая змеиная шкура не украсит ничью одежду, а доспехи харлекина никому не станут трофеем.

Я покрепче сжала пальцы Искры, когда услышала далекий, становящийся все громче топот копыт. Кто-то приближался с последними лучами заходящего солнца, лишь не намного обгоняя наползающую на Лиходолье тьму.

– Едут, – почему-то шепотом проговорила я, хотя прекрасно знала, что от дороги мы слишком далеко и человечьему уху меня не услышать.

– Знаю. – Искра осторожно спихнул меня со своей груди, перевернулся на живот и припал ухом к земле. Даже глаза закрыл.

– Ну что?

– Три лошади, но всадников только двое, – наконец ответил он, приподнимая голову и выглядывая на дорогу сквозь чахлые кустики и остатки не успевшей пригнуться травы.

– Откуда знаешь?

– Две бегут медленнее, одна – быстрее, и ее постоянно одергивают. Значит, на ней вес гораздо меньше. Переметные сумы, но не всадник.

– Интересно, кого по дороге потеряли? – пробормотала я, вжимаясь в землю и силясь что-то разглядеть за переплетением тонких веточек у меня перед глазами. – Искренне надеюсь, что Катрину.

– Вряд ли, – хмыкнул Искра, вглядываясь в силуэты, показавшиеся на дороге. – Такие сумасшедшие бабы, как она, в огне не горят, в воде не тонут, и у нелюди на них жестокая аллергия и несварение желудка. Готов поспорить, что отсеялся тот придурок с дудкой, который пытался высвистеть нечисть у стен Огнеца. Либо сам в пасти у очередной твари сгинул, либо ему попутчики помогли, потому как надоел до смерти.

– Злой ты, – вздохнула я. – Но здравого смысла тебе не занимать.

– Только благодаря этому я еще живой и здоровый. – Он пододвинулся ближе и поцеловал меня в висок. – И ты, кстати, тоже. Жаль только, что сейчас нам здравомыслие не поможет.

– И почему же? – невольно улыбнулась я, всматриваясь в приближающихся всадников. Судя по тому, как за одним из них в воздухе болталась длинная коса, Искра оказался прав: от такой бабы, как Катрина, легко не избавишься. А жаль.

– Потому, что здравый смысл советует мне хватать тебя в охапку и убираться отсюда куда подальше. Но поскольку мы так явно не поступим…

Он замолчал, вжавшись в землю, и я невольно последовала его примеру.

На мост один за другим выходили люди, одетые в темно-синие легкие кафтаны, и у каждого на левом рукаве белой нитью был вышит символ Ордена Змееловов – змея, пронзенная мечом. Шесть человек. Седьмой шел последним и был одет в простую белую рубаху, заправленную в темные штаны с широким кожаным поясом. Именно он как бы между делом глянул в нашу сторону и торопливо отвернулся, доставая из чехла на груди тонкую блестящую свирельку.

– Легки на помине, – пробурчал Искра. – Надо же, всех собрать умудрился, сволочь орденская.

– И за что ты его так не любишь? – усмехнулась я, устраиваясь поудобнее и одергивая задравшуюся сорочку.

– За дело, – неохотно отозвался оборотень, осторожно приподнимая голову и глядя на происходящее на мосту.

Осталось лишь дождаться, пока подъедут всадники, и тогда станет понятно, можно ли с помощью объединенных усилий нескольких дудочников выманить Господина Златополя из-за городских стен…

Катрина резко осадила лошадь почти вплотную к небольшой группке людей, стоявших у опущенного моста. Ее душила злость, второй день не находившая выхода. И немудрено: два дня назад этот предатель, сбежавший из Огнеца в неизвестном направлении вместе с змеедевкой, вдруг дотянулся до ее орденского медальона с призывом о помощи. Издалека дотянулся – медальон едва отзывался, слегка подрагивая и становясь чуть теплее, но направление на юго-восток все-таки показал. И ведь знал, поганец, что его призыв не будет проигнорирован, хотя бы потому, что Катрина мечтала выследить и убить лично сбежавшего от нее в Огнеце дудочника. Не пристрелить из именного револьвера, как она хотела поначалу, – а с помощью тяжелого острого ножа, висящего на поясе. Медленно, глядя в глаза и наслаждаясь каждой каплей крови, стекающей по лезвию ей на пальцы, каждым мгновением его страданий.

Сейчас уже можно признать, что Катрина когда-то была влюблена в своего наставника и учителя. В разноглазого дудочника, который, несмотря на довольно молодой возраст, уже был в ранге «первого голоса». Она обожала его рассказы, приправленные ироничными замечаниями, могла часами разучивать новую мелодию для дудочки только для того, чтобы заслужить его одобрительную улыбку. В то время она мечтала, что когда-нибудь тоже получит статус «первого голоса» и будет вместе со своим учителем и, как она надеялась, любовником очищать мир от заполонившей его нечисти.

Но всем этим мечтам положила конец мелкая бурая шасса, одним ударом разделившая ее жизнь на «до» и «после». Змеелюдка, которая приползла на зов ее дудочки не для того, чтобы покорно умереть вместе со своими сородичами, а чтобы уничтожить ее, превратить из чистой сердцем наивной девчушки в то, чем Катрина являлась сейчас. В женщину, тайным удовольствием которой было убивать случайных любовников в момент экстаза, каждый раз представляя на их месте разноглазого дудочника. В ту, за спиной которой шептались орденские служители, с кем не хотел иметь дела никто, кроме отчаянных фанатиков, не видящих в своей жизни смысла без чужой крови и смерти.

Иногда в моменты странного просветления Катрина себя ненавидела. Но тучи в ее разуме быстро сгущались, и вместо собственного лица она все больше и больше ненавидела змеелюдов. И сильнее прочих – ту самую змеедевку, которая осмелилась жить после того, как лишила молодую дудочницу вначале ее предназначения, а затем и правой руки.

Вместо приветствия с губ Катрины сорвалось бранное слово, когда она увидела Викториана, стоящего на мосту. Одет он был куда как проще, чем другие орденские музыканты, нервно оглядывающиеся по сторонам, но в отличие от них держался спокойно и даже уверенно. На поясе у него висела трость, пропущенная через узкую ременную петлю, закрытый кошель с дудкой и ничего больше. Ни ножа, ни короткого меча, ни какого-либо другого оружия.

Он что, всерьез решил защищаться только своей дудочкой?

Револьвер будто бы сам прыгнул в жесткую металлическую ладонь, обтянутую грязной, прохудившейся на указательном пальце кожаной перчаткой. Катрина подняла оружие, но выстрелить не успела – что-то цепко ухватило ее за запястье, надавило и одним рывком опустило руку так, что револьверное дуло уставилось в пыльную дорогу.

– Не шуми раньше времени, – хрипло и совершенно спокойно произнес Ризар, все еще удерживая ее за запястье здоровой рукой, силы в которой было ничуть не меньше, чем в чудо-протезе от лекаря Коща. – Не затем приехали.

– А зачем тогда? – сквозь зубы прошипела девушка, силясь высвободится, но рука ганслингера даже не шелохнулась. Более того – сжалась чуточку крепче, и на миг Катрине показалось, будто бы человеческие пальцы, ухватившие ее за запястье, слегка вдавились, проминая металл.

– Именно это нам сейчас и расскажет твой знакомый, ведь так? – Ризар медленно разжал ладонь, отпуская Катрину, и слегка наклонил голову в знак приветствия. – Мне кажется, что у тебя были очень серьезные основания, чтобы так поступить.

– Более чем. – Дудочник бесстрашно подошел ближе, положив руку на кошель с орденским инструментом. – Я решил, что ты захочешь поучаствовать в охоте на одну из самых опасных тварей, что только можно отыскать в Лиходолье.

– И что же это за тварь, а? – резко, будто выплевывая последнее слово, поинтересовалась Катрина, спешиваясь и перехватывая лошадь под уздцы. – Решил наконец-то сдать нам свою чешуйчатую подружку?

Викториан лишь посмотрел на нее тяжелым взглядом и сказал всего одно слово, от которого у Катрины нехорошо засосало под ложечкой, а правый локоть, к которому крепилась искусственная рука, немилосердно зачесался и заныл.

Загряда.

Кошмар, который она увидела лишь мельком, когда на несколько мгновений пришла в себя от одуряющей боли в раздавленном запястье. Викториан тогда взвалил ее на плечо и повернулся, чтобы бежать из проклятого города. Всего несколько мгновений, которые утонули в памяти, чтобы всплывать беспросветным ужасом по ночам, превращая и без того беспокойный сон в сущее мучение.

Тянущиеся из-под земли гибкие зеленоватые стебли, усеянные круглыми, хватающими воздух пастями – самые маленькие толщиной с человечью руку, самые большие могли бы сойти за корабельную сосну. Они слепо рыщут по развороченной мостовой, вгрызаются во все, что попадается на пути: в деревянные обломки, в черепки, в человечью плоть тех, кому не посчастливилось оказаться слишком близко. И посреди всего этого кошмара – золотая шасса с ромалийским посохом в руках. Стоит твердо и незыблемо на свернутом в кольцо длинном хвосте, как превосходная статуя. Глаза горят, как два маленьких солнца, тонкие гибкие шипы на голове наполнены янтарным пламенем, по стоящему дыбом гребню то и дело проскакивают яркие красные искры. Вокруг нее льется кровь, багровая лужа обтекает чешуйчатый хвост, а в прозрачный колдовской щит перед самым ее лицом бьется неведомая тварь, о которой в записях Ордена Змееловов не было даже упоминания.

И на долю секунды Катрину испугало это сияющее расплавленным золотом существо сильнее, чем ужасающее нечто, рвущееся из-под земли. Испугалась Катрина – и впоследствии возненавидела себя за этот страх, от которого она, считавшая себя орденским палачом, снова ощутила себя маленьким ребенком, вцепившимся зубами в запястье под родительской кроватью, чтобы не завыть от ужаса, пока по комнате с грохотом бродит нечто, воняющее могильной землей и засохшей кровью…

– Слышал я об этом случае, – задумчиво произнес Ризар, машинально потирая ладонью заросший щетиной подбородок. – Знатно там нелюдь повеселилась, треть города ушла под землю, а народу пропало немерено. Говорят, Ордену Змееловов пришлось окружить это место вешковым кругом и нанести на карту новую черную метку. И ты утверждаешь, что здесь появилось что-то похожее?

Дудочник едва заметно пожал плечами – с равным успехом этот жест можно было расценить и как «да, а разве не видно», и как «не уверен».

– Значит, поохотимся, – спокойно произнес ганслингер, спешиваясь следом за Катриной и перебрасывая ей поводья своего коня, как какому-нибудь мальчишке-конюху. Причем бросил поводья так, что, если бы бывшая дудочница их не поймала, тяжелый ремень непременно ударил бы ее по лицу. – Но сначала ты скажешь нам, где шасса, которая была вместе с тобой.

– В городе, – лениво и с некоторой неохотой отозвался Викториан, кладя ладонь на пояс. – Тварь не слишком охотно выпускает тех, кто пришел в Златополь по доброй воле. Можешь попробовать ее сначала отыскать, если хочешь, а у меня нет времени на эти игры. Тут куда более крупная рыба наклевывается, а ты, пока носишься за карасем, рискуешь упустить громадную щуку.

На мгновение Катрина решила, что ее мрачный, с тяжелым взглядом спутник, который с одинаковой легкостью выпускал пулю как в нелюдь, так и в человека, качнет головой и приведет в исполнение тот единственный приговор, который Орден выносит своим служителям, замеченным в связи с нечистью, – смертный. Но, к ее немалому разочарованию, она все-таки ошиблась. Ризар только хмыкнул и положил металлическую ладонь на рукоять своего огромного длинноствольного револьвера. Коротко, отрывисто поинтересовался:

– Сюда вызвать сможешь?

– Один – нет. Для того и группу поддержки собрал, – ухмыльнулся разноглазый. – Отведите лошадей подальше, и мы начнем. Как раз тьма накатывает – самое лучшее время для того, чтобы вызывать воплощенный ужас.

Девушка невольно устремила взгляд на небо: Викториан не соврал, ночная мгла действительно накатывала с востока, пожирая остатки солнечного света и затягивая розовато-сиреневые небеса непроглядно-черной дымкой, сквозь которую не было видно ни восходящей луны, ни первых звезд. Лошади уже начали нервничать, и Катрина торопливо повела их за собой через мост к уже закрывающимся воротам. Оставлять животных на улице вместе с седельными сумками было рискованно – того и гляди, стащат, и если с потерей своих вещей девушка была готова смириться, то вот Ризар был бы весьма недоволен пропажей своего немногочисленного добра. А однорукий ганслингер был последним человеком, недовольство которого Катрина хотела бы вызвать, потому на мост она вернулась, когда «первый голос» уже построил шестерых дудочников в линию и поднес к губам инструмент, подобного которому девушка никогда не видела.

О нет. Видела.

Еще давным-давно, в прошлой жизни, когда, будучи послушницей Ордена Змееловов просиживала штаны в огромной библиотеке, выискивая в старых книгах крупицы бесценного знания, которые помогли бы ей развить ее талант и стать еще лучше, самой лучшей. В книге под названием «Ушедшие Кукольники», где было собрано многое из того, что Орден знал об этих давно исчезнувших мудрецах и великих волшебниках. Именно там Катрина впервые встретилась с описанием инструментов, которыми пользовались Кукольники. Это были тонкие, изящные раздвижные свирельки, усыпанные драгоценными камнями и украшенные письменами, помогающими превращать мелодию в приказ, а волю – в закон, которому подчинялось все живое и неживое. Те дудочки, которыми сейчас пользовались даже лучшие из лучших музыкантов Ордена, не шли ни в какое сравнение с теми, которыми обладали Кукольники. Ведь инструменты тех, кто впервые научил людей останавливать нечисть силой мелодии, были слышны всем и каждому и могли не только отдавать приказы, заставляющие замереть на месте, но и снимать проклятия, лечить и возвращать человеку, укушенному вампиром, утраченную бессмертную душу. Много чего могли, потому и не дали Кукольники своим ученикам, слишком порывистым и недостаточно мудрым с их точки зрения, такую власть в руки перед уходом. Сказали, что, если сами додумаются, как создавать такие инструменты, – значит, достойны ими владеть.

И та свирелька, на которой заиграл Викториан, была очень похожа на описанные в старой книге инструменты Кукольников. Значит, разноглазый дудочник в конце концов оказался тем самым «достойным» великой власти и великого могущества. И на кого он его потратил, а? На чешуйчатую девку с пронзительным взглядом, выворачивающим душу наизнанку?

И Катрину обожгла зависть. Лютая, непримиримая. Потому что Вик получил все то, о чем она когда-то мечтала. И пусть он не снискал себе огромной славы, на него не свалилось богатство и разноглазый дудочник не стал Главой Ордена, но он умудрился обрести то, к чему Катрина всегда стремилась.

Власть, которая была доступна лишь Кукольникам через их инструменты. Способность изменять мир вокруг себя, исцелять страждущих и калечить врагов, обращать нечисть человеком, а человека – неслыханным уродом, причудливой тварью.

Бывшая дудочница наблюдала за тем, как мягко светится серебристая дудочка в сгущающейся темноте, как она вспыхивает разноцветными огнями, слушала мелодию, которая разворачивалась причудливой спиралью. Чувствовала, как музыка Викториана мягко облекает ее со всех сторон и течет дальше, сквозь толстые городские стены, незримым потоком – и ощущала, как в ней растет жажда обладания. Этот инструмент, невесть откуда взявшийся у разноглазого музыканта, должен принадлежать только ей – и никому больше. И она его получит. Не сейчас, несколько позже, когда охота будет завершена. Главное – не дать себе волю, не сорваться и прежде, чем убить Викториана, заставить его с помощью инструмента Кукольника вернуть ей правую руку.

А потом… Потом весь мир будет у ее ног. И он будет таким и только таким, каким она захочет его видеть.

Мост под ногами Катрины мелко задрожал, по поверхности воды, заполнявшей ров, побежала рябь. Девушка вздрогнула, затравленно оглянулась через плечо и побежала на берег, ощущая, как мост дрожит все сильнее и сильнее. Что-то загрохотало у нее за спиной, этот грохот слился воедино с острой, неприятно режущей слух мелодией, которую издавал инструмент Кукольника.

Нет, уже не он один – Катрина слышала слаженную игру семи дудочек, чья музыка слилась воедино, усилилась, и теперь эта общая, объединная воля, управляемая Викторианом, тянула из-под земли нечто огромное. Как опытный рыбак вытягивает большую, сильную, напористую рыбину из толщи воды, плавно сматывая лесу и подсекая в нужный момент, не давая добыче сорваться с крючка и уйти обратно на глубину.

Как там сказал Вик? «Не упустить громадную щуку»?

Откуда-то сверху посыпался град мелких камней. Они застучали по деревянному мосту, частым дождем хлынули в водяной ров.

Катрина на бегу вытащила револьвер из кобуры, торопливо взвела курок и остановилась рядом с Ризаром, который наблюдал за медленно рассыпающимся участком городской стены с все более растущим интересом.

А когда из кладки показались первые зеленовато-желтые извивающиеся ростки-щупальца с круглыми миножьими ртами, без устали прогрызающими себе дорогу сквозь камень, однорукий ганслингер неожиданно улыбнулся. Широко и радостно, как мужчина, встретивший женщину своей мечты, свой недостижимый идеал, который одарил его нечаянной благосклонностью.

И именно этой его улыбки Катрина испугалась больше, чем существа, неохотно выбирающегося из-под пустот под лиходольским городом Златополем на зов инструмента Кукольника…

Существование человека всегда разделяется на периоды. Для кого-то это длинный отрезок от рождения и до смерти, ровный, ничем особо не примечательный, кусок времени длиной в несколько десятков лет, чья унылая серость изредка разбавляется более яркими красками. Кто-то живет от любви до любви, от рассвета до рассвета или же в промежутке между кровопролитными войнами.

Ризар с самого юношества жил только в битве. С того момента, как он вынимал чистый, блестящий на солнце тяжелый меч из ременной петли, и до тех пор, пока не приходилось убирать его обратно – залитый кровью по самую рукоять, иногда с зазубринами, а как-то раз даже сломанный пополам. Жизнь – настоящая, яркая, когда кровь кипела в венах, все чувства обострялись, а с мира будто бы спадала тусклая пропыленная занавесь, – была для Ризара лишь в бою. Потому-то он едва и не рехнулся, когда очнулся в лазарете с отхваченной по локоть орденскими хирургами правой рукой, – не сразу, но пришло осознание, что пелена, густо заволакивающая его разум в размеренном течении мирной жизни, больше не спадет никогда. Он больше не мог сражаться в полную силу, а тот одноручный меч, за который он попытался взяться, оказался слишком легким и вертким для привыкшего к совершенно иному весу оружия Ризара. Тем более что уцелевшая левая рука из-за старого ранения слушалась гораздо хуже, чем правая, и самое лучшее, чего Ризар мог достичь с новым оружием, – это уровень крепкого середнячка, который хорош в городской страже, патрулирующей темные улицы Новограда. Если бы он желал достойно встретить старость, такая судьба была бы не самой плохой. Но бывший мечник хотел совсем другого.

Он хотел жить. С момента начала битвы и до ее завершения. Раз за разом испытывая судьбу и удачу, чувствуя яростный огонь в крови.

Ризар любил битву. Любил так, как редкий мужчина любит свою женщину. Скользкая от крови трава под ногами, хриплые крики умирающих соратников и врагов, постепенно тускнеющее от багряных потеков лезвие меча, привкус соли и пепла в воздухе – все это вызывало в Ризаре возбуждение, родственное тому, что испытывает безусый юнец, впервые оказавшийся на сеновале с голой распутной девкой.

И пока к нему не пришел лекарь Кощ со своим весьма заманчивым предложением, бывший мечник на полном серьезе прикидывал, как бы ему расстаться с серым и тошнотворно спокойным существованием побыстрее. И хорошо, что он не поторопился с этим опрометчивым и слабовольным решением.

Новая рука оказалась не так хороша, как утраченная, но она давала шанс. А тяжелый длинноствольный револьвер, с которым никто, кроме Ризара, так и не сумел управиться, в первой же охоте показал, насколько серьезным оружием является.

Через год после ранения Ризар вернулся в строй как ганслингер, а еще через пару лет окончательно освоился в новом качестве, завоевав себе славу «однорукого стрелка» и получив трофей в виде изрешеченной выстрелами шкуры золотой шассы. Той самой, которая раздавила ему правую руку в кровавую массу плоти и мелких осколков костей, а напоследок еще и отравила медленным ядом, от которого он должен был попросту тихо загнуться в том овраге, не имея возможности позвать на помощь.

Ризар сумел не только выжить, но и отомстить, и его существование, сделав крутой поворот, устремилось в новое русло, которое в итоге привело его сюда, в Лиходолье.

К самой запоминающейся и яркой битве, которую он только мог себе представить.

Ганслингер наблюдал, как по объединенному зову семи дудочников из-под земли лезет громадная тварь, как ее длинные гибкие щупальца крошат каменную кладку городской стены так же легко, как ребенок ломает стену, построенную из свежевыпавшего и потому плохо слипающегося снега, и чувствовал, как от растущего возбуждения чуть-чуть кружится голова, а чувства обостряются. Он чувствовал запах страха, исходивший от стоящей рядом Катрины. Запах липкого холодного пота, бисеринками усеявшего высокий загорелый лоб, запах крови из прокушенной губы. Слышал сквозь треск и стон ломающейся стены людские вопли, долетающие из города, который будет обречен, если нынешняя затея обернется провалом.

Ризар скосил на Катрину взгляд: девчонка стояла белая как мел, с яркими пятнами нервного румянца на скулах. Дуло револьвера, который она держала в обеих руках, ощутимо дрожало – так не попадешь даже в ворота, не то что в извивающиеся, постоянно перемещающиеся щупальца, уже почти выломавшие приличный кусок из городской стены, за которой маячило что-то больше, плотное и жуткое в своей неестественности.

Пальцы металлической руки Ризара сжались на рукояти револьвера, медленно вытягивая тяжеленное длинноствольное оружие из кобуры. В отличие от Катрины его рука не дрожала – ганслингер спокойно взвел курок и, едва из-за каменной кладки показалось нечто, отдаленно напоминающее морду чудовища с двумя глазами-плошками, выстрелил.

Отдача привычно ударила в плечо, дуло револьвера подскочило вверх на ладонь, но почти сразу же вернулось обратно. В воздухе запахло едкой пороховой гарью, от грохота выстрела слегка зазвенело в ушах, а пляшущие в воздухе щупальца замерли и отодвинулись, давая увидеть то, что выбралось из пустот под Златополем.

Бесформенная, больше похожая на путаный клубок щупалец голова с неровной, дымящейся по краям дырой меж ярко горящими в сгущающейся темноте желтыми глазами. Длинные, перевитые жилами лапы, которыми тварь цеплялась на стену, широкие плечи и короткая, почти незаметная шея. Было в этом неестественно жутком создании что-то знакомое, но Ризар даже не успел подумать, что именно, потому что у него над ухом грянул выстрел из маломощного револьвера Катрины, «зажигательная» пуля прочертила в воздухе быстро тающую огненную полосу и ударила в плечо замершего над каменной стеной существа…

«Дура», – только и успел подумать Ризар, когда земля у него под ногами задрожала, и он едва успел отпрыгнуть в сторону, как из сухой каменистой почвы в него рванулся пучок зеленоватых побегов, усеянных мелкими круглыми ртами размером с золотую монету.

Выстрел – и туго сплетенный клубок разносит в мелкое, дурно пахнущее болотом и гнилыми водорослями крошево. Катрина кричит, тонко, неприятно, как кролик, угодивший в ловушку, – вокруг ее ноги обвился кусок щупальца, оторванный от основного тела твари, но все еще продолжавший судорожно вгрызаться в штанину ганслингера. Ей удалось оторвать этот кусок и отбросить прочь, когда тварь все-таки тяжело взобралась на верхний край стены и резко, будто кнутом, хлестнула огромным, толщиной с хорошее дерево щупальцем по мосту, смахивая ярко горящие жаровни, наполненные маслом, в водяной ров.

Мгновенно стало темно, так темно, как бывает только ночью в лиходольской степи, когда на небе нет ни луны, ни звезд. Ганслингер заморгал, напрягая слух и всматриваясь в неподвижно застывший на фоне ночного неба угольно-черный силуэт огромного чудовища, которого выдавали лишь ярко горящие глаза. Всего лишь два огонька над стеной – и тихий шорох тысяч зубов, усеявших миножьи пасти на его щупальцах…

Именно в этот момент не выдержали нервы у одного из орденских музыкантов. Ризар услышал, как одна дудочка замолкла, а ее хозяин бросился прочь, но не успел пробежать и десятка шагов, как истошно завопил, зовя на помощь. Стрелять на слух ганслингер умел, но тратить драгоценную пулю на обреченного он не собирался – бесполезно. Если трус угодил в массу щупалец, прорывших себе дорогу наверх сквозь твердую земляную корку, то они все равно сожрут его раньше, чем он успеет испытать по-настоящему невыносимые страдания.

– Ризар, я их не вижу, – тихим, срывающимся шепотом простонала Катрина, оказавшаяся поблизости. Глаза ганслингера уже достаточно привыкли к темноте, чтобы он различал ее белое лицо с черными провалами глазниц, в которых залегли жутковатые тени.

– Их никто не видит, – усмехнулся он, чувствуя, как в жилах закипает кровь, слыша шорох подбирающихся все ближе щупалец. Еще немного. Самую малость – и можно будет использовать барабан с особыми зарядами, которым Ризар уже заменил штатный боекомплект револьвера. – Я умею стрелять на слух. А ты?

Судя по негромкому, обреченному всхлипыванию, вслепую стрелять Катрина так и не научилась. И уже не научится, сколь он мог судить.

– Мои соболезнования, – усмехнулся он, поднимая револьвер и спуская курок.

Грянул выстрел, и в пяти шагах от него занялся первый костер из перебитых отростков чудовища. Стало чуточку светлее, что позволило Ризару выстрелить снова. И снова – под жуткий рев златопольского паразита и треск городской стены.

Пели дудочки – уже слабее, вполсилы. Музыканты выдыхались, один лишь Викториан продолжал упрямо вести мелодию, будто бы не замечая, что наскоро сколоченный им оркестр вот-вот распадется и будет уничтожен. Существо, оседлавшее стену, зашевелилось, сбрасывая колдовские оковы, грузно перевалилось через каменную кладку, с трудом волоча за собой длинное, будто бы змеиное тело, и тогда в стороне, где-то рядом с невысокими горами, вспыхнуло маленькое золотое солнце.

Что-то ударило монстра прямо по бесформенной башке, рассыпая во все стороны бело-голубые искры, которые падали на щупальца, поджигая их, подобно каплям раскаленного металла. Ударило – и отскочило, блеснув в тусклом свете разгорающегося пламени темной чешуей. Звенящий и громыхающий клубок прокатился по примятой траве, скашивая оказавшиеся на пути щупальца подобно лезвию косы, и остановился в двух шагах от разноглазого дудочника.

Тот даже с мелодии не сбился, когда клубок развернулся в блестящего полированными сочленениями доспехов железного оборотня, гибкого, более тонкого и уж точно в разы более ловкого, чем все его собратья, когда-либо виденные Ризаром. Чаран что-то пророкотал, резко развернулся, со свистом рассекая воздух волосами-струнами, и метнулся в самую гущу щупалец, которые сомкнулись за ним, как ветки деревьев.

Катрина, стоявшая рядом, вдруг завизжала и начала палить в сторону приближающегося золотого сияния, практически не целясь. Пули из «зажигательного» барабана с красной пометкой на металлическом боку пролетали по воздуху, оставляя алый огненный след, и ложились хаотично, пусть и довольно близко от цели.

Заорал, хватаясь за плечо с отстреленной напрочь рукой, один из музыкантов, покатился по земле, не столько сбивая пламя от «зажигательного» выстрела, перекинувшегося на одежду и волосы, сколько раздувая его еще больше. Запахло паленым волосом и горелым мясом. Музыкант затих очень быстро, оставшись лежать на земле лицом вниз, и лишь тогда Ризар рассмотрел, что за «солнышко» подползло к самому краю водяного рва, извиваясь в невиданном, причудливом танце.

Сияющее золото чешуи, изящное женское тело, на уровне бедер плавно перетекающее в длинный мускулистый хвост с янтарным гребнем вдоль позвоночника. По гребню то и дело проскакивают алые искры, шасса раскидывает руки, будто стремясь обнять весь мир, ее длинные гибкие пальцы как бы живут отдельной жизнью, переплетая и завязывая в узлы что-то невидимое, неощутимое, неведомое человеку.

Не сразу, но Ризар понял, что дудочки музыкантов больше не играют, но чудовище, уже перевалившее свою огромную тушу через стену, почему-то не движется с места. Оно застыло, будто зачарованное танцем золотой змеедевы, раскачиваясь из стороны в сторону, и лишь тогда стало очевидным их сходство. Шассы – и того чудовища, что прижилось под лиходольским городом Златополем…

Одной они крови, пусть и совершенно разные на вид.

– Стреляй, что стоишь?! – Катрина ожесточенно выворачивала карманы, ища запасной барабан, но все не находила и от того злилась все больше, позабыв о страхе. – Я эту мелкую дрянь достану! Здесь! Сейчас!

– Дура, – спокойно отозвался Ризар, разворачиваясь и мимоходом, наотмашь отвешивая девушке тяжелую оплеуху, отчего та выронила револьвер и упала на землю. – Не умеешь расставлять приоритеты, так не мешайся.

И пошел к водяному рву, на ходу вкладывая в опустевшие гнезда барабана запасные пули.

Расчищая себе дорогу выстрелами.

Шасса была уже совсем рядом. Она уже не танцевала, не извивалась, завораживая изгибами длинного змеиного тела. Она стояла, приподнявшись на свернутом в кольцо хвосте, выставив перед собой руки, меж которыми тончайшей алой паутиной блестел ромалийский обережный символ. Невидимая стена, которая опутала златопольского паразита колдовской паутиной, не давая сдвинуться с места и дотянуться до людей, стоявших в опасной близости у водяного рва.

– Ещ-щ-ще немного, – прошипела-просвистела она, даже не оглянувшись на подошедшего Ризара. – Ис-с-скра уже почти…

Огромный монстр завыл, когда туго сплетенные мускулы у него на груди вздулись горбом и лопнули, выпуская отчаянно старающегося выбраться железного оборотня, яростно расширяющего себе пусть на волю когтями и зубами.

– Стреляй! – неожиданно чистым, совершенно человечьим женским голосом закричала шасса, резко разводя руки в стороны. Мышцы на груди монстра неожиданно разошлись вслед за ее движением, как две половинки занавеса, и оборотень буквально выпал из туго сплетенных щупалец, тяжело плюхнувшись в воду. – В дыру на груди стреляй!!

И Ризар неожиданно для себя послушался, вскидывая руку и отправляя пулю в небольшой светящийся зеленью узел, слабо мерцающий в глубине стремительно затягивающейся раны.

Даже с такого расстояния он не промахнулся. Более того – успел дослать еще две пули прежде чем существо завыло жутко и протяжно, содрогаясь всем телом, от которого начали отваливаться куски плоти, стремительно разлагающиеся и падающие на землю уже бурой кашицей. Запах болота и гнилых водорослей наполнил воздух так густо, что стало невозможно дышать.

Шасса наконец-то опустила мелко дрожащие от напряжения руки и посмотрела на Ризара. Глаза в глаза, острым, пронизывающим взглядом.

Ему показалось, что она узнала, что он хочет сделать еще до того, как он успел об этом подумать. Узнала и попыталась помешать, потянувшись к самой его сути, к похороненному глубоко-глубоко в бездне его души милосердию.

И лишь потому его рука впервые за много лет опустилась, и предпоследняя оставшаяся в револьвере пуля угодила змеелюдке не промеж глаз, разнося вдребезги слегка вытянутый череп, а в свернутый кольцом хвост…

Угнаться за спасающим свою жизнь харлекином трудно, а за тем, кто уносит на своих плечах раненую золотую шассу с перебитым выстрелами из пушки Ризара хвостом, как оказалось, и вовсе невозможно. Викториан очень быстро потерял их обоих из виду и вскоре остановился в нерешительности, не зная, куда бежать в этой непроглядной лиходольской тьме, быстро обступающей со всех сторон. За спиной – Златополь, с развороченной внешней стеной и огромным издыхающим чудовищем, сброшенным в ров совместными усилиями Ясмии, ее железного оборотня и людей, которые ненадолго забыли о вражде. По правую руку засушливая степь, в которой легко скрыться от погони, но тяжело выжить, особенно раненой. По левую – голые скалы, источенные сотнями туннелей, настоящий каменный лабиринт. На месте шассы он направился бы именно туда, в пещеры, – человеку, пусть даже такому, как Ризар, не найти в кромешной тьме подземного лабиринта золотую шассу, которой не нужен свет, чтобы видеть. И уж точно – не победить в одиночку ее неизменного спутника, который одинаково хорошо выслеживает добычу как днем, так и ночью.

Выстрелы! Громкие, частые.

Звук от них эхом разносится над степью, и сразу же вдалеке начинают сиять золотом и рыжиной языки пламени.

Викториан охнул и поспешил к огням, не обращая внимания на ноющую боль в поврежденном колене и крепко сжимая во взмокшей ладони гладкую деревянную ручку вытащенного из трости клинка. Ризар совершенно чокнутый, почти такой же, как и Катрина. Стрелять в иссушенной жарой степи огненными пулями! Да пожар распространится в мгновение ока, даже опомниться не успеешь, как все вокруг заполыхает, и непонятно будет, задохнешься ты раньше в клубах густого черного дыма или же сгоришь заживо, так и не сумев выбраться из огненного кольца!

Еще выстрелы. И еще. Глухой, протяжный рев, легко заглушивший треск пламени, расползающегося во все стороны от места, где Ризар все-таки настиг свою жертву.

Какая все-таки ирония… Уже во второй раз судьба Ясмии решается в огне и дыме, и снова дудочник оказывается поблизости как свидетель. Как тот, кто не может вмешаться…

Крик, на этот раз человеческий, резко оборвавшийся. Поднявшийся ветер сдувал ядовитый едкий дым в сторону гор, и Викториан, еще минуту назад неуверенно топтавшийся на месте, глубоко вздохнул и побежал вперед так быстро, насколько позволяло больное колено.

Успеть, пока набирающее силу пламя степного пожара не замкнется в кольцо, отрезая от него Мию и ее железного кавалера. Успеть вытащить хотя бы ее, эту странную, непонятую, невыносимо прекрасную змеедеву. Живое доказательство того, что Кукольники, эти легендарные, бесконечные в своей мудрости учителя до сих пор существуют. Что Викториану толку от своей дудочки, так похожей на старинные гравюры инструментов в руках Кукольников, если он так и не узнает секрета, как ею пользоваться? У него уже нет сил начинать все сначала, нет времени на поиски еще одной шассы, готовой к сотрудничеству с человеком, да и как охотиться за «змеиным золотом», когда почти наверняка знаешь, кто скрывается за волшебной чешуей и гибким змеиным телом?

Отовсюду несло гарью, душный жар обжигал легкие, глаза слезились и почти перестали видеть. На краткое мгновение Викториан ощутил пронизывающий до самого нутра страх: а вдруг пламя уже замкнулось в кольцо и выхода нет ни для него, ни для золотой шассы? Вдруг Ризар успел ее прикончить и спасать уже некого? Вдруг…

В десяти шагах от него, почти невидимое за языками пламени и клубами дыма, блеснуло яркое золотое солнышко, и огонь опал, пугливо прижался к черной земле, покрытой тлеющими, хрупкими угольками. Будто бы вся его ярость, вся его сила ушла и влилась в хрупкую фигурку цвета расплавленного золота, испускающую нешуточный жар.

– Ис-с-с-скра-а-а-а!

Не то шипение, не то срывающийся стон, преисполненный боли и искреннего страдания. Викториан торопливо вытер лицо провонявшим гарью рукавом и шагнул вперед, чувствуя, как разогретая земля печет ноги даже через толстые подошвы дорожных башмаков. Глаза все еще щипало от дыма, но слезы уже не лились градом, и дудочник сумел разглядеть сгорбившуюся, опустившую плечи хрупкую фигурку змеедевы, склонившуюся над чем-то темным, бесформенной грудой лежащим на земле.

Двух третей хвоста у шассы уже не было – похоже, что его сильно повредили и он попросту отпал, как у ящерицы, оставив после себя уже поджившую, закрытую прочной корочкой рану. Ворох светящихся рыжим янтарем гибких волос-шипов занавешивал склоненное лицо, а медленно слабеющего сияния от золотой чешуи было достаточно, чтобы разглядеть безжизненно распростертое тело железного оборотня. Вернее, то, что от него осталось.

Выстрелы из Ризаровой пушки превратили харлекина в жалкий обрубок. Правая рука отсутствовала вовсе, она была оторвана выстрелом в плечо еще у стен Златополя. Ниже пояса от харлекина осталось лишь залитое маслянистой черной жидкостью месиво из проволочек, вывернутых наружу острых остатков брони и более крупных покореженных деталей, которые заменяли железному оборотню кости ног. Выше, там, где чешуйчатые руки шассы оглаживали практически неповрежденную броню, была видна большая дыра в груди, и меж разволоченных стальных лепестков тускло блестели осколки какого-то кристалла, опутанные едва заметно светящейся золотистой паутиной.

– Ис-с-скра… – тихонько прошипела шасса, не поднимая головы, и Викториану в этом отрывистом шипении почудился всхлип. – Я тебя не вижу…

Мия когда-то говорила, что шассы не видят только мертвых…

Дудочник качнулся вперед, под башмаком что-то хрустнуло, рассыпаясь под толстой подошвой.

Змеедева вскинула голову, и Вик почувствовал, как у него кровь отхлынула от щек, а душа, казалось, ушла в пятки.

По впалым щекам, покрытым прочной золотой чешуей, скатывались розоватые капельки-слезы. Шассы не плачут, попросту не могут плакать, не предусмотрена у них такая эмоция, как горе, – а эта плачет. И лицо у нее уже не змеиное, оно неуловимо изменилось, став гораздо более похожим на человеческое. Появился маленький курносый носик, рот уже не казался узкой щелью на половину лица, наметились губы…

– Вик, – она чисто человеческим жестом прижала длиннопалые когтистые ладони к щекам, глаза сияли сквозь тоненькую пленку слез, превратившись в невиданную драгоценность, – что ш-ш-ше делать? Мне нуш-ш-шен стреш-ш-шень. Скрепить…

– Стержень? – Змеелов медленно подошел почти вплотную к шассе, глядя на нее сверху вниз. Он мог бы добить ее прямо здесь и сейчас, один удар клинка по горлу или в грудь – и трофей в руках… Но… Всегда возникает это самое поганое «но». – Какой стержень?

– Волш-ш-шебный… ш-ш-шас-с-с-сий… – Она опустила голову, зачем-то начиная собирать осколки кристалла, торчащего из развороченной груди харлекина, будто бы решая трудную головоломку.

– Шассий стержень, говоришь?

Викториан огладил себя по груди свободной рукой. Заветная дудочка, та самая, на которую он угробил столько времени и сил, которую создавал сам, с нуля, помещая в узор камни, добытые из шассьих нор, обломки причудливых подземных скульптур, невесть как созданных змеелюдами, – она все еще лежала в чехле, не потерялась во время бега.

Свой голос, спокойный, деловитый, Вик услышал будто бы со стороны.

– А если я дам то, что тебе нужно? Что взамен?

Мия вскинула голову, янтарные шипы колыхнулись огненной переливчатой волной.

– Вс-с-сё.

Вот так. Коротко и ясно.

Змеелов наклонился, ощущая, как лицо пылает от жара, исходящего от золотой чешуи, потянул за цепочку, вытаскивая чехол с дудочкой из-за пазухи.

– Хочу тебя. Пойдешь, куда я скажу, и сделаешь то, что я от тебя потребую. Согласна?

Глаза с вертикальным зрачком сузились, и Мия кивнула, требовательно протянув к нему руку ладошкой вверх.

– С-с-согласна.

– Ну, тогда по рукам. Держи.

Тонкая волшебная дудочка перешла от змеелова к шассе и тотчас засветилась, заиграла всеми цветами радуги, будто бы под узором из драгоценных камней засияла миниатюрная звездочка. Мия глубоко вздохнула и неожиданно с короткого размаха воткнула дудочку в глубокую рану на груди харлекина, точно в дыру с осколками прозрачного желтого камня. Инструмент Кукольника вошел в эту дыру с легким скрежетом почти наполовину, и почти сразу его сияние начало впитываться в тонкую золотую паутинку, обрывки которой путаным нитяным облачком, металлической куделью выглядывали из раны. Ниточки зашевелились, как живые, и неожиданно начали сами по себе складывать обломки кристалла воедино, приращивая их к тому самому «стержню», в который превратилась дудочка…

Минута… другая…

Шасса не шевелилась, не обращала внимания на полыхавший поблизости огонь, на дым, который в любой момент мог накрыть ее удушливым облаком, стоит только поменяться направлению ветра. Она неотрывно смотрела на то, как в чаше ее ладоней срастается заново сердце харлекина, опутанное мягко светящейся паутиной…

Последний кусочек кристалла встал на место с тихим, почти неслышным стуком, последний кусочек мозаики – и длинный продолговатый камень медленно погрузился в рану, продолжая светиться всеми цветами радуги. В горле железного оборотня зародился хриплый клекот, то, что осталось от его тела, выгнуло дугой, задрожало, уцелевшая рука с резким звоном сжалась в кулак, загребая землю.

Шасса торопливо отпрянула, отодвинулась прочь, помогая себе руками. Вскинула взгляд на дудочника.

– Отойди! Быс-с-с-стро!

Вик подчинился, не раздумывая и не сводя глаз с оживающего харлекина, который пять минут назад был совершенно точно мертв. Что делают сильно поврежденные железные оборотни, если они еще способны двигаться? Правильно, ищут легкую добычу, чтобы восстановиться. Сойдет все, что угодно, – падаль, животные, люди. Любой источник плоти, который можно сожрать, чтобы попытаться восстановить собственное тело…

Харлекин дернулся, рывком поднимая тяжелую уродливую голову, единственный уцелевший глаз смотрел прямо на дудочника. Нижняя челюсть, украшенная треугольными железными зубами, чуть опустилась и с резким звоном захлопнулась. Оборотень приподнялся, загребая землю единственной рукой, но тут Викториана загородила шасса, длинно, резко зашипев на харлекина и указывая куда-то в сторону, где на черной выжженной земле виднелось что-то… крупное.

– Ганс-с-слингер, – с нескрываемой ненавистью прошипела Ясмия, не двигаясь с места и наблюдая, как харлекин ползет к распростертому на земле телу, прочь от дудочника. Как он загребает землю единственной рукой, а измочаленные ноги волочатся за ним, вспахивая почву развороченной броней, будто плугом.

Жалкое, отвратительное и одновременно пугающее зрелище.

К счастью, темнота скрыла момент, когда оборотень вгрызся в тело Ризара, поглощая человеческую плоть и восстанавливая собственную, но заглушить звуки, от которых ком подкатывал к горлу, не могла.

Викториан отвернулся, с трудом сглатывая ставшую кислой и вязкой слюну, перевел взгляд на змеедеву: она наблюдала за этой жуткой трапезой неотрывно, будто бы запоминая. И поджимала губы, совсем как человек, который вынуждает себя смотреть на что-то отвратительное, чтобы получше запомнить и отомстить впоследствии тому, чьи действия привели к столь печальному результату.

Тихий вскрик совсем рядом за спиной у дудочника.

Перемазанное сажей лицо, светлые безумные глаза навыкате, тяжелый револьвер в искусственной руке, на которой до сих пор болтаются обрывки изодранной в клочья перчатки.

Катрина.

– Я тебя достала! – Ганслингер расхохоталась, похоже, не видя никого и ничего, кроме своей жертвы, которая сейчас не могла ни хвостом ударить, ни кинуться вперед. – Сейчас ты за все поплатишься! Первую пулю в…

Ясмия даже не повернулась в сторону Катрины. Широко раскрытыми золотыми глазами она смотрела на дудочника. На клинок в его опущенной руке…

Ошеломляющее спокойствие. Кристальная ясность выбора.

Короткий, злой свист разрезаемого лезвием воздуха.

Булькающий хрип, горячие, остро пахнущие железом капли, оросившие лицо…

Сбылось все-таки то ромалийское проклятие, которое Ясмия передала Катрине вместе с возвращенным барабаном от револьвера ганслингера.