6
— Вот и Галивер.
Джон остановил машину на месте, откуда начинался последний спуск, и Энн прямо перед собой увидела дом, о котором так много слышала.
Был прекрасный день. Теплый, яркий солнечный свет лился на землю, и дул легкий ласковый ветерок. Тени деревьев волнами ложились на траву, а в голубом небе там и тут с триумфом проплывали белые облака. Галивер, залитый солнечными лучами, окрасившими его серые камни в цвет густого серебра, отражался в воде, прильнувшей к самому его подножию. Черные лебеди величественно скользили под арками, прорезавшими стены, — часть этого сказочного замка, который казался созданным волшебными чарами, не доступными человеческому пониманию. «Это видение», — думала Энн.
В картине, которую являл собой Галивер, не было симметрии. Множество строителей за многие минувшие столетия оставили в нем где зубчатые стены, где башенки и башни — и тысячи окон, радужным сиянием отражавших солнце.
— Тебе нравится?
Энн очнулась: Джон повернулся и смотрел на нее. Она быстро ответила, не желая его разочаровывать:
— Он прекрасен. Но ведь тебе, должно быть, все говорят это.
Ей показалось, что Джон искал чего-то в ее лице и ждал большего. Однако, не добавив ни слова, он взялся за руль и повел машину дальше медленно и старательно, как и всю дорогу от Лондона, то ли из-за больной ноги, то ли из-за чего-то другого — возможно, из-за ее присутствия в машине.
Когда Энн узнала, что он намерен сам вести машину, она запротестовала.
— Ненавижу сидеть сзади, — сказал он. — И в любом случае слуги — лишняя помеха. Я хочу, чтобы мы были одни.
Она ничего не могла возразить. И хотя она не раз замечала, что боль в ноге беспокоит его, он не жаловался.
Утром после венчания они поехали из Литтл Копл в Лондон поездом. Это была утомительная и шумная поездка. Майра и близнецы болтали без умолку. И только спустя какое-то время Энн обратила внимание, что Джон почти не участвует в разговоре. Сама же она немного расслабилась: ее семья была с ней. Но в церкви она была очень скованна.
Этим утром она проснулась с навалившимся на нее тяжелым чувством страха. Когда она открыла глаза, страх уже ждал ее, как зверь, готовый к прыжку. И Энн вспомнила: сегодня день ее свадьбы. Она вскочила с постели, раздвинула шторы, распахнула окно и глубоко вдохнула свежий утренний воздух. Ей казалось, что она задыхается. Как будто огромная рука легла ей на плечи и ведет ее… в неволю.
На туалетном столике лежали три розовые кожаные коробочки. Энн смотрела на них и старалась разобраться в своих чувствах. Сапфиры были очень красивы, и девушку, все драгоценности которой состояли из простой золотой броши и браслета, принадлежавших ее матери, их великолепие просто ошеломляло.
Жена Джона, конечно, должна носить драгоценности, этого требует его репутация, и она должна ее поддерживать. И все-таки ей очень хотелось, чтобы он еще немного подождал с этим.
Все время, с первого дня знакомства, он хотел ей дарить какие-то вещи, и всегда, вплоть до вчерашнего вечера, Энн отказывалась от его подарков. Но справедливо ли это по отношению к Джону? Ведь если бы он не дал ей обручального кольца, его, несомненно, можно было бы осудить. Но ее пугал выбор драгоценностей. Они казались ей цепями, цепями, которые она вынуждена принять, поскольку связана с ним договором.
Было еще очень рано, и, одевшись, Энн пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак, как делала это тысячи раз прежде. Все было готово, когда, зевая, появилась Майра. Свежая, чистая, юная, с волосами, свободно заброшенными на спину, она была похожа на весну.
— Не могу понять, почему вы с Джоном решили жениться так рано, — ворчала она. — Лучше бы это произошло после ленча. У нас было бы время для наведения красоты.
— У нас масса времени, чтобы сделать все необходимое, — улыбнулась Энн. — Нам ведь не придется выбирать из бесчисленного количества платьев.
— Я себе куплю несколько новых вещей в тот же миг, как окажусь в Лондоне. Джон сказал, что разрешает. Он уже дал мне деньги.
Майра говорила небрежно, но Энн интуитивно поняла, что эта информация утаивалась от нее до последнего момента, чтобы попусту не волновать ее. Энн внезапно ощутила приступ гнева. Почему Джон не посоветовался с ней по поводу платьев Майры? Это ее дело — решать, сколько потратить и на что. Потом Энн вспомнила, что Майра пробудет в Лондоне без нее дня три или четыре: ведь она сама поедет с Джоном в Галивер. Она ничего не ответила, и ее молчание, казалось, озадачило Майру — было видно, что она приготовилась к возражениям.
— Я буду тратить деньги экономно, не волнуйся, — сказала она. — Но, Энн, разве он не чудо? Я считаю, ты самый счастливый человек в мире.
— Он очень добр. — Энн уловила в своих интонациях оттенок чопорности и быстро добавила: — Надеюсь, ты его поблагодарила?
— А как же! — ответила Майра. — Я его крепко обняла и сказала: «Если уж вы не стали моим мужем, то лучшее, что может быть после этого, — стать братом». Кажется, он был доволен.
Энн вспомнила, как сама она приняла вчерашний подарок, и устыдилась. Да, Майра поблагодарила его очень мило, но подобные слова так и не сошли с ее собственных уст, и она опять почувствовала себя скованной и неуклюжей.
После завтрака Энн поднялась к себе, чтобы переодеться. Она натянула голубое платье и, глянув в зеркало, удивилась, как она ухитрилась выглядеть такой скучной и безжизненной.
— Ты, должно быть, собралась к зубному врачу, — сердито сказала Энн своему отражению.
Лицо, которое смотрело на нее из зеркала, было напряженным и мрачным.
— Почему он выбрал меня, не могу понять! — вслух сказала она, потом быстро закрепила кулон на шее и вдела в мочки ушей серьги. На кровати лежала голубая тюлевая шляпа и лента, их вчера приготовила для нее Майра. Энн надела ее и завершила туалет. Она взяла свой букет — белый с малиновым, экзотический и очень красивый. Орхидеи казались девушке символом той жизни, в которую она вступала и с которой не имела ничего общего. Но она и не ожидала, что подарки Джона изменят ее.
Майра, войдя в комнату, восхищенно воскликнула:
— Энн, милая, какая ты красивая!
И только тогда Энн забыла об убогости своего платья. Орхидеи и украшения придали ее облику утонченность, хотя в себе она этого не ощущала, и смягчили выражение ее лица. Теперь из зеркала на Энн смотрела другая девушка — с влажно блестящими глазами, яркая и трепетная. Невеста перед встречей с женихом.
— Все это сон! — прошептала она себе еле слышно.
Они шли в маленькую церковь через поле, и ноги несли Энн помимо ее воли. Джон предлагал прислать за ними машину, но из их сада до церкви была проложена тропинка, и Энн, которой не хотелось показываться на людных улицах, решила пройти пешком вместе с детьми по этой привычной дорожке.
О свадьбе не говорили никому, это хранилось в строгой тайне, и Джон пообещал уговорить викария и внушить ему необходимость соблюдать тайну. Но, дойдя до церкви, они все же поняли, что новость о предстоящей свадьбе мистическим образом распространилась сама по себе, и некоторые из самых любопытных деревенских соседей уже были здесь.
Все равно не могло быть ничего более умиротворяющего, чем эта маленькая церковь из серого камня и викарий, которого Энн знала всю свою жизнь и который совсем недавно похоронил ее отца, проведя службу с неподдельной теплотой в голосе, как человек, провожающий в последний путь дорогое дитя. И тем не менее все окружающее казалось Энн нереальным, частью странного сна, в котором девушка пребывала с той поры, когда пообещала Джону выйти за него замуж.
Он ждал ее у церкви, и, увидев его, Энн внезапно ощутила панику. «Я не могу сделать этого, не могу» — эти слова сами по себе возникли в ее сердце и повторялись вновь и вновь, пока она не почувствовала, что должна произнести их вслух, должна повернуться и бежать… Бежать от новых обязательств, от всего незнакомого и странного, и ужасного, — бежать от Джона.
Но в этот момент, казалось, другая личность владела ею: новая Энн, та Энн, которую Майра называла красивой, та Энн, которая держала в руках большую охапку экзотических орхидей и носила дорогие украшения. Эта Энн подошла к Джону, и не успела девушка осознать того, что происходит, как он взял ее за руку и тепло пожал.
— С тобой все в порядке?
Он спросил это таким тоном, как будто разговаривал с больным человеком. Она хотела объявить ему твердо, хотя и судорожно, что не может пройти через все это, не может даже ради детей. Кто этот мужчина? Что значит он для нее или она для него? «Отпустите меня! Отпустите!» — хотела сказать Энн — и не могла. Другая Энн ответила Джону, ее напряженные губы двигались с трудом, но говорила она четко:
— Со мной все в порядке, спасибо.
Он испытующе заглянул ей в глаза, затем продел ее руку в свою и повел ее по проходу в церкви.
Викарий уже ждал их. Во время службы Энн действовала автоматически. Она вручила свои цветы Майре, протянула руку, и Джон надел ей кольцо на средний палец. Она сознавала только, что чувствует озноб, что собственный голос, отвечающий на вопросы, кажется ей голосом чужого человека. И вот они уже расписываются в регистрационном журнале, и она выводит свое девичье имя в последний раз.
— Благослови вас Бог, Энн, и да будет ваша жизнь полной счастья. — Это говорил викарий. Он пожал обе ее руки и по-отечески похлопал по плечу. — Нам жаль расставаться с вами, милое дитя. Она была незаменимой помощницей в деревне, сэр Джон. Мы будем скучать без нее.
Энн не слышала, что ответил Джон. Она повернулась к своим родным, которые ждали ее. Первой она поцеловала Майру.
— Это была прелестная свадьба, дорогая, — сказала та.
Потом Энтони и Энтониету.
— Мы почти не слышали тебя, — объявила девочка. — Ты просто шептала свои слова. Зато Джон блистал. Правда, Джон?
Близнецы смотрели на него с гордостью. Энн поняла, что они уже видят в своем новом родственнике героя, достойного обожания. Нельзя сказать, чтобы это ей понравилось. Она ощутила в сердце легкий укол ревности: раньше у нее не было соперников.
— Я заказал особенный ленч для нас в Лондоне, — объявил Джон, когда они ехали на станцию.
— Вы не забыли про торт? — забеспокоилась Майра.
— Когда вы узнаете меня лучше, вы будете уверены, что я никогда ничего не забываю, — поддразнил ее Джон.
— Охотно верю, — заявила Майра. — Думаю, вы ужасно предусмотрительны. — Она гордо посмотрела на свои розы.
— Цветы придется оставить в машине, — сказал Джон. — Энн будет неловко предстать перед публикой в роли невесты.
В ответ Майра взяла одну розу из букета и прикрепила к платью.
— Я надеюсь только, что ваш шофер не растеряет остальные по дороге. Знаете, Джон, ведь я впервые получила цветы от мужчины.
— Разве в Литтл Копл нет молодых людей?
— Есть один. Он фермер. И он уже несколько лет вздыхает по Энн.
Джон взглянул на жену:
— Меня никто не предупредил о наличии соперника.
К своему неудовольствию, Энн почувствовала, что краснеет.
— Майра говорит чепуху.
— О нет, Энн! — возразила неугомонная Майра. — К тому же он был полезен. Во время войны он снабжал наших кур зерном. А главное, молодой картофель появлялся у нас раньше, чем у всех других.
— Вижу, мне придется подыскать какие-нибудь лавры для себя.
— О, он не может соревноваться с сапфирами, — заметила Майра.
— Я нахожу этот разговор неуместным. — Энн и сама ясно различила резкую ноту в своем голосе. Она не знала почему, но чувствовала себя не в своей тарелке и была благодарна, когда машина остановилась у станции.
В лондонский особняк Джона они приехали как раз к ленчу. Это был большой, впечатляющий дом с портиком на Беркли-сквер, и когда они вошли в парадную дверь, оказалось, что в холле их ждут слуги. Джон представил ей дворецкого:
— Треверс служит у нас больше тридцати лет. Не так ли, Треверс?
— Да, сэр Джон. И от всех слуг я хочу передать вам самые сердечные поздравления. И вам, миледи. И наши добрые пожелания по поводу столь значительного события.
— Спасибо, Треверс. Мы очень благодарны. Не правда ли, Энн?
— Да, благодарю вас. — Энн застенчиво подала руку, и Треверс сердечно пожал ее.
Почему-то с этого момента она почувствовала себя дома. Слуги в большинстве своем были пожилыми, и их улыбки и добрые пожелания смягчили помпезность дома, она стала меньше бояться его.
Дом был очень большим и темноватым, комнаты казались Энн невероятно высокими, а огромный полированный стол в столовой, украшенный серебряным орнаментом и уставленный вазами с оранжерейными фруктами, поразил близнецов настолько, что они почти онемели.
Как и обещал, Джон не забыл про торт. Это был большой глазурованный торт в три яруса, увешанный серебряными колокольчиками.
— Торт пришлось купить, — извинился он перед Энн. — Кухарка не успела бы приготовить его. Она разочарована: я ведь обещал ей, что мой свадебный торт приготовит она.
— Разве мы не могли подождать? — спросила Энн.
— И разочаровать близнецов? — возразил он.
Энн улыбнулась. Он, похоже, искренне наслаждался восторгом близнецов, их громкими восклицаниями, сопровождавшими каждое новое открытие.
— Давайте сначала съедим ленч, — предложил Джон, — иначе вы потеряете аппетит. А нам подадут омара, жареных цыплят и мороженое. Кажется, я вспомнил большинство вкусных вещей, которые вам нравятся.
Энн снова улыбнулась ему, но тут же занервничала, когда поняла, что ее место напротив Джона на другом конце стола.
Треверс разлил шампанское, и, прежде чем приступить к ленчу, Джон поднял бокал.
— За невесту, — сказал он и отпил из бокала.
Но Майра запротестовала:
— Этого недостаточно. Вы должны сказать больше, пожелать ей счастья.
— Предоставляю это вам, — ответил Джон.
— Что ж, прекрасно, раз так. — Майра подняла свой бокал: — За двоих самых милых на свете людей, и пусть они будут бесконечно счастливы вместе.
Близнецы быстро выпили свои несколько капель шампанского, которое плеснул в их бокалы Треверс.
— Спасибо, Майра, — сказал Джон.
«Если бы я любила его, — думала Энн, — как счастлива была бы я сегодня!»
Эта мысль преследовала ее весь день. Они осмотрели дом, познакомились с Доусоном Баркли, секретарем Джона, очаровательным молодым человеком, пообещавшим присмотреть за семейством Энн, пока они с Джоном будут в отъезде; потом сели в машину и отправились в Галивер.
«Если бы я любила его, если бы любила». Мотор повторял эти слова бесконечно, даже колеса, казалось, подхватили их. «Если бы я любила его… Если бы любила…»
«Я схожу с ума», — сказала себе Энн. Но слова по-прежнему преследовали ее, настигали, и, чтобы избавиться от них, она начала о чем-то говорить — наобум, почти в истерике, пока спокойные реплики Джона не вернули ей ощущение безопасности и покоя.
«Он же счастлив, — с вызовом сказала она себе. — Он хочет только общения, и я в состоянии дать ему это. Не знаю, каким образом я смогу обеспечить ему комфорт, но, возможно, со временем найду способ».
Машина бежала, оставляя позади перегруженные транспортом магистрали, сворачивала на тихие дороги, где живые изгороди пестрели цветущим шиповником, а таволга высоко вздымала белые соцветия.
— Уже близко, — сказал Джон. — Ты устала?
— Нисколько. Но меня беспокоит твоя нога.
— С ней все в порядке. Нет ничего более надоедливого, чем собственные недуги.
— И даже чьи-то еще.
— Неужели тебе могли надоесть недуги других людей? Никак не ожидал услышать такое от тебя.
— О, я выслушала достаточно много жалоб. Можно сказать, всю жизнь.
— Но ты действительно произвела на меня такое впечатление — девушка из породы ангелов, призванных помогать.
— Что за ужасная мысль!
— Ты думаешь? Я полагал, это тебе скорее к лицу.
Джон на миг оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее. Энн неожиданно почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. У нее возник порыв прямо спросить, что он думает о ней, но она постеснялась облечь свой вопрос в слова, подходящий момент прошел, и они снова замолчали.
А потом Джон остановил машину на вершине перед началом спуска.
— Вот и Галивер, — сказал он.
Они поехали к дому. Машина миновала мост, построенный там, где в древности был подъемный мост, и остановилась у огромной дубовой двери в готической арке. По сторонам двери стояли высокие каменные вазы, заполненные ярко-красными цветами герани, а сам дом, высокий и массивный, поднимался над ними, в то время как вода, зеленая и прозрачная, искрилась внизу, и в солнечном сиянии трудно было различить, где кончается ров и начинается зеленый луг.
Энн запаниковала.
— Ты не оставишь меня одну? — спросила она, не уверенная, что заговорит, пока слова не были произнесены.
— Нет, конечно нет, — ответил Джон. — Ты боишься?
— Ужасно боюсь.
— Ты не первая, кто ощущает нечто подобное, попав в Галивер, — сказал Джон. — Он может оказаться совершенно неудобоваримым для приема одним глотком. Он — как история Англии. Его надо принимать небольшими дозами.
Она знала, что он говорит все это, чтобы дать ей возможность собраться, и была благодарна Джону, но тем не менее ее охватили холод и волнение, когда она вышла из машины.
— Нас не ждут, — продолжал Джон, — поскольку я сказал, что мы приедем во второй половине дня, но вечером нам не миновать речей; и слуги захотят познакомиться с тобой.
— Как страшно!
— О, тебе не надо будет говорить ничего, кроме спасибо, и это ты сможешь сказать очень мило, я в этом уверен.
Он открыл дверь и провел ее в большой холл. Мраморный пол, стены, покрытые панелями и увешанные старинным оружием, широкая дубовая лестница с геральдическими львами, сидящими у подножия перил, витражи на окнах и неподвижная аура другого века — все это лишило Энн дара речи.
— Подожди минутку, я вызову Баркера, — сказал Джон. — Ты думала, что Треверс служит у нас долго, но Баркер появился здесь еще при моем дедушке. Ему около восьмидесяти, он совсем оглох, но ничто не может вынудить его оставить свой пост. Мы уже несколько лет пытаемся соблазнить его жизнью на пенсии, но он отвечает, что уйдет только вперед ногами.
И с этого момента все впечатления Энн слились в одно, состоящее из голосов, длинных галерей и огромных комнат с полированными полами, гобеленами и гербовыми щитами, с оранжерейными цветами, обюссонскими коврами, окнами, открытыми в тихие дворики, цветники и сады, не имевшие ничего общего с теми садами, что довелось Энн видеть прежде.
Она догадывалась, что Джон показывает ей Галивер с гордостью, и знала, что он хочет, чтобы она восхищалась всем тем, чем он не только восхищается, но и любит.
И все же она чувствовала, что невозможно уложить все это в сознании — такое огромное, такое неправдоподобное. И, стараясь сосредоточиться, она все больше приходила в замешательство.
Матери Джона не было дома. Баркер сказал им:
— Ее светлость надеется, что вы поймете, но у ее светлости сегодня собрание Красного Креста, и она обещала выступить и не хотела разочаровывать собравшихся. Но она вернется, как только представится такая возможность.
— Мы прекрасно понимаем, — ответил Джон. — В сущности, это дает нам возможность осмотреть дом до чая. Подайте чай в утренней комнате, Баркер.
— Ее светлость приказала подать в гостиной, сэр Джон.
— О, прекрасно. — Джон повернулся к Энн: — Это в твою честь.
— Чай в гостиной?
— Да. Парадная гостиная используется в особенных случаях — свадьба, смерть или прием королевских особ. Когда увидишь, поймешь.
Энн поняла. Это была одна из самых больших комнат, которые когда-либо видела Энн.
— Превосходный образец барокко, — сказал Джон. Но Энн была ошеломлена: позолоченная мебель, картины в витиеватых резных рамах, зеркала, отражавшие сверкающие хрустальные люстры. На каждом столе и на угловых консолях были цветы, казавшиеся даже более нереальными, чем сам дом. Орхидеи всех форм и цветов, гвоздики и лилии, составленные в букеты так, чтобы показать каждый цветок с самой выгодной стороны — картины в картине.
— Моя мать — великий садовод, — объяснил Джон. — Кроме всего прочего, естественно. В сущности, немного найдется предметов, в которых она не была бы знатоком.
Дрожь пробежала по телу Энн.
— Расскажи мне о ней.
— Она совершенно замечательная женщина, — ответил Джон. — Думаю, вы поладите.
— Ты предупредил… ты сказал ей о нас?
— Я ей написал, — небрежно произнес Джон.
Энн почувствовала, что он что-то скрывает от нее.
И только они собрались сесть, дверь открылась. Коротенькая женщина в форменном платье Красного Креста быстро вошла в комнату.
— Мой дорогой Джон, — сказала она. — Мне очень жаль, что я не смогла остаться дома и встретить вас. Баркер должен был передать вам мои извинения. На сегодняшнем собрании я должна была присутствовать непременно: секретарь уже разослала приглашения.
Джон пошел навстречу матери, наклонился и поцеловал ее в щеку, затем повернулся и повел ее к Энн.
— Это Энн, матушка.
Энн с удивлением смотрела на леди Мелтон. Почему-то она представляла ее высокой, похожей на Джона. Но когда она встретилась с ней взглядом, она поняла: несмотря на коротенькую фигуру, в ее свекрови не было ничего мелкого или незначительного.
Леди Мелтон протянула руку:
— Что ж, Энн, полагаю, я должна сказать: добро пожаловать в Галивер.
Но радушия не было в ее голосе.
