Едва ли можно было ожидать, размышляла Серена, что знакомые дамы из близлежащих имений не приедут с визитами и избавят ее от описания ассамблеи. Она опасалась, что ей придется бесконечно выслушивать либо жестокую критику манер Ротерхэма, либо строгое порицание поведения наверняка зазнавшейся от неожиданного счастья леди Лэйлхэм. Однако ее спасла погода. Дождь, ливший не переставая всю неделю, превратил дороги в непроходимые трясины, отчего утренние визиты стали просто невозможными. Гости не беспокоили обитательниц Доуэр-хауса до тех пор, пока сам новый граф Спенборо не приехал объявить дамам, что его жена Джейн благополучно родила сына.

Он был преданным и любящим отцом и был так счастлив, как будто это был первый, а не четвертый сын. Фанни и Серена постарались сказать все, что в таких случаях от них ожидалось, и так в этом преуспели, что кузен почувствовал себя на седьмом небе и даже признался им, что счастливое событие избавило его от немалого беспокойства.

— Вы же знаете, шок от внезапной смерти моего двоюродного брата и напряженные хлопоты по вступлению в наследство, переезд в Милверли, не говоря уже о том, что могло бы случиться! Но Джейн все выдержала!

Они возобновили свои поздравления, а он сиял и благодарил:

— Премного вам обязан! Я знал, что вы будете искренне рады, и решил, что вы будете первыми, кому я сообщу это счастливое известие. Мы собираемся дать ребенку имя Френсис, и надеемся, леди Спенборо, что вы согласитесь стать крестной матерью.

Фанни, порозовев от смущения и удовольствия, сказала, что будет счастлива, а Серена, видя, как она рада, решила простить Джейн за то, что та скосила прелестную южную лужайку и превратила ее в скучный цветник, и даже предложила Хартли остаться в Доуэр-хаусе на обед. Его не надо было уговаривать; одного слугу послали на конюшню, другого на кухню, а Хартли тем временем расположился в кресле-качалке у камина, чтобы обсудить за стаканчиком вишневой наливки мнение доктора о сложении Джейн и восхищение ее выносливостью, и самые забавные фразы, сказанные старшими детьми, когда им сообщили, что Господь послал им нового братика.

Прошло довольно много времени, прежде чем ему надоело рассказывать о своей жене. Тогда он спросил, не надоедает ли им, похвалил повара за гарнир, поданный к оленьей ляжке, и вдруг ни с того ни с сего заметил:

— Значит, Ротерхэм привез своих гостей на ассамблею! Странные дела, вы не находите?

— Это был план, придуманный заранее, — спокойно ответила Фанни.

— А, тогда понимаю. Я никак не мог подумать, что Ротерхэм снизойдет до этого. Я не очень хорошо знаю его, но мне всегда казалось, что держится он чертовски заносчиво, этаким гордецом, которому дела нет ни до чего. Однако меня заверили, что на сей раз он держался очень вежливо и мило. Этой мадам Лэйлхэм порядком вскружило голову, что он танцевал с ее дочерью, да к тому же он, кажется, ни на кого больше и не смотрел. Однако маркиз перед чаем протанцевал со своей кузиной, а затем просил одну из девушек, у которой так и не было партнера, оказать ему честь и протанцевать с ним, и это было чертовски мило с его стороны, хотя и поубавило спеси Лэйлхэмам!.. Этот крем по-рейнски очень хорош, леди Спенборо, обед вышел просто на славу! Я непременно скажу Джейн, что меня накормили по-королевски!

Фанни бросила взгляд через стол, желая убедиться, разделяет ли Серена ее потрясение. Но Серена ничуть не была удивлена. Когда же Спенборо уехал, она снова завела этот разговор.

— Так ты не удивилась? Клянусь, я едва могла поверить своим ушам! Я и понятия не имела, что для него так много значит твое мнение!

— Да нет же, оно ему совершенно безразлично! — ответила Серена. — Результат все равно был бы такой же, кто бы ни поговорил с ним на эту тему. Он время от времени выкидывает подобные коленца. Он потерял отца, когда был еще малышом. Это был весьма достойный человек. Мой отец говорил, что все просто благоговели перед ним, потому что он был настоящим джентльменом; лорд Баррасфорд обращался со всеми с одинаковой щепетильной вежливостью. Нам-то он показался бы, несомненно, несколько напыщенным и старомодным. Но вот леди Ротерхэм была невыносимо горда. Ты с ней не была знакома, но уверяю, она прямо-таки раздувалась от самомнения, и это было просто ужасно. Она так воспитала троих детей, и в особенности Иво, что они уверились в своем превосходстве настолько, что вели себя так, как только им заблагорассудится. Все на свете, думала его мать, должны подчиняться только ее капризам. Так что нечего удивляться, что Иво так высокомерен. Его никогда не учили думать о чем-либо, кроме своего собственного удовольствия, но по характеру Иво человек не такой уж и плохой, и к тому же он не ставит своей целью унижать других. Это все получается у него само собой. Если только удается убедить его, что он поступает дурно, Иво сразу же жалеет об этом.

— Ох, Серена! Я уверена, что ему не терпелось просто убить тебя за то, что ты осмелилась намекнуть, будто он вел себя не по-джентльменски.

— Нет, нет, ты ошибаешься, Фанни, — ответила Серена, негромко рассмеявшись. — Он хотел убить не меня, а себя! Ну ладно, возможно, и меня тоже, но себя — гораздо больше. Он знал, что мои слова — правда, и именно это ранило его гордость, причинив ему жгучую боль. А вот брат его был совсем другим. Если бы ты только видела капитана лорда Тэлбота Баррасфорда — во всем великолепии серебряных галунов, ибо он был гусаром! — слышала, как этот лорд совершенно серьезно вещал о том, как выиграл его полк, когда он оказал ему честь вступить в него! О, я знаю, мне не следовало бы так говорить. Он пал в сражении смертью храбрых, и если его и не оплакивали очень долго, так, по крайней мере, хоть уважали. Говорят, что Августа очень похожа на него. Но ей повезло, она вышла замуж за Силчестера, а он очень разумный человек, и к тому времени, когда я повзрослела настолько, чтобы меня можно было представить ей, она стала приблизительно такой, какой ты видишь ее сегодня. Она так же, как и Иво, не заботится о том, что могут подумать люди, и совершенно лишена всякого притворства.

— О да! Она довольно сильно напугала меня сначала, когда заговорила так странно и напрямик, но мне она всегда казалась доброй, и я никогда не сомневалась, что у нее доброе сердце.

Серена улыбнулась.

— Ни один из Баррасфордов не обладает тем, что имеют в виду люди, говоря обычно о сердечности и участии. Если ты хочешь сказать, что Ротерхэм по натуре холоден, так мне кажется, что он скорее горяч и вспыльчив! Конечно, он тяжелый человек. Я не стала бы искать у него сочувствия, но я знала случаи, когда он бывал добр.

— Полагаю, когда вы были помолвлены, тогда, должно быть, он и…

— О, только не тогда, когда он вбил себе в голову, что любит меня! Вовсе нет! — со смехом прервала ее Серена. — Ему бы хотелось быть намного добрее в роли моего опекуна; намного добрее, чем я могла позволить.

— Как, что ты хочешь сказать? Ты же сама подозревала, что такой договор был составлен по его подстрекательству!

— Ну да, пока я была очень сердита, я так и думала! — призналась Серена. — Только, конечно, скоро я поняла, что это совсем не так. Боюсь, это была идея бедного отца — как раз то, что он называл правильным шагом. Ему так нравилось, что мы были помолвлены, что он не мог сразу от этого отказаться. Я никогда не предполагала, что они вдвоем состряпали это завещание, и поняла, что отец никогда не сделал бы так, чтобы дать Иво возможность отомстить мне.

— Отомстить?!

— Что же… — проговорила Серена, задумчиво наморщив нос. — Он ведь не из тех, кто прощает, и нельзя отрицать, что я действительно нанесла его гордости чувствительный удар, когда отказалась выйти за него.

Тогда, когда было прочитано папино завещание, я подумала… О нет, не знаю, что я подумала! Я была слишком сердита, чтобы трезво рассуждать!

— Возможно, он любит тебя, Серена! — проговорила Фанни удивленным тоном.

— Да, в те минуты, когда он не ненавидит меня. Я в этом никогда не сомневалась, — сказала Серена холодно. — Это вроде той любви, что испытываешь к старому знакомому, с которым у тебя одинаковые привычки и вкусы. Однако в настоящий момент мне кажется, что неприязнь его сильнее. Но он еще одумается!

О Ротерхэме не было слышно никаких новостей до самого конца января. Погода стояла плохая, часто шли дожди, один холодный день сменялся другим, и настроение у всех было подавленное. Фанни подхватила жестокую простуду и никак не могла от нее избавиться. Она стала вялой, часто жаловалась на ревматические боли и находила все дни невыносимо длинными. Ей наскучила мысль о том, что вот теперь она хозяйка собственного дома, и однообразие жизни делало ее все более и более беспокойной.

Единственным развлечением были редкие визиты соседей, с которыми она не имела ничего общего. Ей оставалось только, чтобы развеять тоску, играть с Сереной в триктрак или криббедж или навещать кузена, чтобы позабавиться с детьми Джейн. Графиня всегда радушно принимала ее, и она могла даже развеселиться, играя с детьми, но визиты эти были омрачены одним обстоятельством, а потому становились все более редкими.

Каждый раз, когда Фанни бывала в обществе Джейн, она была обязана выслушивать ее жалобы на Серену. Фанни не знала, как заставить Джейн замолчать. «Мне хотелось бы, чтобы вы намекнули Серене», — каждый раз у нее сердце падало от этих слов. Никто на свете, старательно заверяла ее Джейн голоском, который так раздражал Серену, не любит девушку так, как она; никто не может быть более уверен в ее желании оказаться полезной для своей кузины и никто не может более оценить ранимость ее чувствительной натуры. Но… как ни была Фанни мягкосердечна, она, не задумываясь, кинулась бы защищать Серену, если бы только не чувствовала — и даже слишком часто, — что Джейн имеет полное право говорить так. По мере того как Хартли становился все более уверен в себе, он все меньше зависел от своей кузины и вводил новые порядки, не советуясь с ней. Фанни пыталась убедить Серену, что Хартли вовсе не хотел принизить память ее отца, но все миротворческие попытки приводили только к тому, что гнев Серены изливался на голову самой Фанни.

Серена, которую скука однообразных дней изводила так же, как и Фанни, находила выход для своей необузданной энергии в поездках в Милверли, где она сразу находила раздражающие ее перемены, замечала промахи и упущения. Она болтала с арендаторами или обсуждала возможные улучшения с управляющим имением точно так же, как она делала это раньше, и ссорилась со своим кузеном по десять раз на дню. Что было еще хуже, она куда чаще оказывалась права, и если нового хозяина недолюбливали, то ее, унаследовавшую от отца трезвый ум и хозяйственную сметку, любили.

Серена, обладавшая твердым характером, не поникла под напором свалившихся на нее неудач, напротив, пытаясь преодолеть скуку, она с еще большей энергией (и к немалому неудовольствию своего кузена) бросалась в дела управления имением Милверли. Если бы она могла найти близкого по духу человека, с которым можно было бы обмениваться идеями, она, возможно, и успокоилась бы, но такого человека не было. Она становилась все более нетерпелива с Фанни, а поднимавшееся в ней раздражение все усиливалось. Бывали даже дни, когда ей казалось, что они с Фанни говорят на разных языках, и Серена даже жалела, что не предпочла жить вместе со своей теткой. Конечно, она бы возмущалась каждой мыслью леди Терезы, но здесь же беда заключалась в том, что у Фанни мыслей вообще не было. Когда леди Тереза, прилежно и добросовестно писавшая им письма, сообщала, что леди Вальдгрейв умирает от мокроты в груди, Фанни была заинтересована и могла обсуждать печальную новость куда дольше, чем Серена считала это необходимым. Но когда та же леди Тереза писала племяннице, что главным политическим лозунгом дня становится экономия и что всем уже известно, что оппозиция собирается обрушиться на подоходный налог, под тяжким бременем которого нация страдает вот уже десять лет, причем некоторые деятели даже говорят, что будет предложено уменьшить налог наполовину (а ведь сейчас из каждого фунта дохода изымалось по два шиллинга), Фанни только и могла сказать, что «Ох!».

Серена начинала подумывать, что даже Ротерхэм с его готовностью постоянно ссориться был бы сейчас желанным гостем, когда очередная почта принесла ей письмо от него. В письме кратко сообщалось, что завещание наконец официально утверждено и Ротерхэм заедет в Доуэр-хаус на следующей неделе по дороге в Клейкросс, чтобы объяснить ей всю юридическую тонкость составленного документа, по которому она сможет получать свое содержание.

— О Бог ты мой, он все еще дуется! — воскликнула Серена, с отвращением швыряя листок бумаги в камин. — И что, позвольте узнать, он имеет в виду, когда пишет, что «заедет на следующей неделе»? Если он заявится, не взяв на себя труд предварительно вежливо выяснить, когда нам будет удобно принять его, Лайбстеру придется сказать, что нас обеих нет дома. Я просто не потерплю его надменных привычек.

Фанни с беспокойством смотрела на Серену, но, к счастью для нее, обстоятельства сложились так, что этот план не пришлось приводить в действие.

Ротерхэм направился из Клейкросса, сам правя парным двухколесным экипажем, и подъехал к границе владений Доуэр-хауса как раз в тот момент, когда Серена, верхом на своей кобыле, показалась с противоположной стороны.

Ротерхэм натянул поводья и подождал, пока она подъедет поближе. Девушка выглядела на редкость привлекательно — в строгой касторовой шляпке мужского фасона с высокой тульей и круто загнутыми полями; но выражение ее лица было определенно грозным. Заметив это, Ротерхэм тут же поинтересовался:

— Доброе утро, Серена. Кто тот несчастный смертный, осмелившийся вызвать ваше неудовольствие?

— Мой кузен, — отрывисто-коротко ответила она. — Стоит ему только обнаружить, что какой-то порядок существует в Милверли уже многие годы, как он тут же решает изменить его!

— Мне жаль Хартли! — откликнулся Иво.

Ее гневно прищуренные глаза, осматривавшие отлично подобранных гнедых лошадей, впряженных в экипаж, встретились с его взглядом.

— Леди Спенборо ожидает вас? — поинтересовалась она. — Она мне этого не говорила, и я тоже не получала от вас писем с тех пор, как вам было угодно написать мне.

— Едва ли вы могли получить еще письма, так как я больше не писал вам.

— С вашей стороны было бы куда более вежливо сначала взять на себя труд выяснить, когда нам будет удобно принять вас.

— Примите мои извинения. Мне и в голову не приходило, что вы так скоро будете заполнять свои дни неотложными делами.

— Конечно же нет! Но…

— Не бойтесь! Мой визит займет несколько минут.

— Надеюсь, что вы правильно рассчитали время. Простите, мне необходимо переодеть амазонку, прежде чем я смогу выслушать вас. Без сомнения, вы найдете леди Спенборо в гостиной.

Описав широкий круг, Серена повернула лошадь и влетела в ворота. Ротерхэм не спеша последовал за ней и уже через несколько минут пожимал руку Фанни. Она сказала, что надо будет послать за Сереной, но он прервал хозяйку:

— Я встретил ее около ворот. Надо сказать, настроение у нее просто дьявольское. Не завидую я вам.

Фанни с достоинством ответила:

— Я очень привязана к Серене, лорд Ротерхэм.

— А потому отказываетесь от моего сочувствия?

— Я не думаю, что вы знаете… что кто-нибудь вообще знает, какой она замечательный человек! — сказала Фанни.

— О, мне известны ее достоинства! — ответил маркиз. — Но ей пошло бы на пользу, если бы она чаще могла усмирять свой темперамент.

Фанни не решилась отвечать ему, опасаясь выдать себя. Последовала краткая пауза, а затем Иво спросил — внезапно, как всегда, — и она, как всегда, была обескуражена неожиданным вопросом.

— Она не ладит со Спенборо?

Графиня заколебалась. Ротерхэм взял книгу, что лежала на столе, и принялся праздно перелистывать страницы, но скоро поднял глаза:

— Так как же?

Ее несколько смутили вызывающий взгляд и требовательная нотка в его голосе.

— Возможно, — задумчиво проговорила Фанни, — со временем Серена привыкнет к такому положению.

— Это у нее никогда не получится, — признался Ротерхэм. — А как ладите с Хартли и его женой вы, леди Спенборо?

— Они всегда очень добры и вежливы со мной, уверяю вас.

— Значит, на вашу долю выпадает поддерживать мир, не так ли? Вы не преуспеете в этом деле, и повторяю, я вам не завидую!

Фанни ничего не сказала, горячо желая, чтобы поскорее появилась Серена, и гадая, чем бы еще развлечь и занять такого беспокойного гостя. Ни одна из возможных тем не приходила ей в голову; последовала еще одна пауза, и она сказала:

— Возможно, мне следует послать кого-нибудь поискать Серену. Боюсь, что-нибудь могло задержать ее, и…

Иво внезапно расхохотался.

— Нет, не делайте этого, я вас умоляю! Я и так уже впал в немилость, потому что на коленях не выпрашивал разрешения заехать к вам сегодня, и пал в ее глазах еще ниже, сказав ей, что мое дело не отнимет у нее больше нескольких минут. Как я полагаю, это заставило ее поверить, что я спешу; она предупредила, что мне придется подождать, пока она переоденется. Не желаете ли заключить пари на любую сумму на то, сколько времени займет у нее эта операция? Я готов поставить что угодно, что она не появится раньше, чем через полчаса!

— О Боже мой! — воскликнула Фанни; ее это замечание скорее повергло в отчаяние, чем позабавило. — О, я умоляю вас, не ссорьтесь с ней снова!

— Хорошо, хорошо! Я не буду заключать никаких пари. Вы, наверное, смертельно хандрите здесь?

Леди Спенборо нервно вздрогнула, испуганная еще одним неожиданным вопросом.

— Ох! Нет, нет! Иногда, может быть… — погода в последнее время такая неустойчивая! А когда наступит весна, мы собираемся как следует заняться садом. Он ведь, к сожалению, совсем запущен.

Маркиз похвалил ее подснежники, говоря, что у них они появились намного раньше, чем в Клейкроссе. Обрадованная Фанни осмелела настолько, что решила продолжать разговор на эту тему, и они успешно провели следующие двадцать минут, обсуждая безопасные вопросы садоводства. Затем вошел дворецкий — объявить миледи, что завтрак подан; и Фанни повела лорда Ротерхэма в столовую. Он продолжал дружески болтать с ней — ей подумалось, что она не часто видела его в таком хорошем настроении, и была немало этим озадачена, так как ничто, по ее мнению, не могло быть более тщательно спланировано, дабы вывести его из себя, чем продолжительное отсутствие Серены. Когда же своенравная упрямица наконец величественно вплыла в столовую, Фанни, с часто бьющимся сердцем, ожидала возможного взрыва. Но Ротерхэм, поднимаясь и предлагая Серене стул, только и проговорил голосом сильно удивленного человека:

— Как, Серена? Уже? Я думал, что у вас уйдет на это больше времени! Право же, вам не следовало спешить! Не было ни малейшей причины.

Одного взгляда, брошенного на лицо Серены, было достаточно, чтобы Фанни поняла, что девушка находится в очень опасном настроении. Фанни задрожала, но в следующее мгновение, когда гроза, казалось, уже повисла в воздухе, Серена звонко рассмеялась и сказала:

— Вот противный человек! Очень хорошо! Раз сегодня вы не настроены на ссоры, быть тому. Какие новости в городе?

Остальная часть его визита прошла довольно мирно, без каких-либо инцидентов. Даже приятно, подумала Фанни. Серена была оживлена, Ротерхэм — разговорчив, и ни один из них не говорил ничего, что могло бы спровоцировать другого. Расстались они наилучшим образом, и Фанни, заметив, как благотворно сказался этот визит на настроении Серены, даже сожалела, что ему нескоро было суждено повториться. Ротерхэм должен был немедленно возвратиться в Лондон, чтобы успеть к началу заседаний парламента, и не похоже было, чтобы он собирался появиться в Глостершире в ближайшее время.

Леди снова повели монотонную, бедную событиями жизнь, выпавшую им на долю, и едва ли не единственным развлечением, хоть как-то нарушавшим рутину их жизни, стали частые визиты Эмили Лэйлхэм. Серена уже давно была тайным кумиром, вызывавшим благоговейное восхищение со стороны хорошенькой Эмили. Еще будучи ученицей, та нередко видела из окна своей классной комнаты, как Серена скачет на лошади рядом с отцом, и думала, что никто не может сравниться по красоте с графской дочерью. Девушка боготворила свой кумир и дома наедине сочиняла замечательные истории про Серену, в которых избавляла свою богиню от самых невероятных опасностей, но ей и пригрезиться не могло, что с предметом обожания ее может связать самая заурядная дружба. Серена, которую порядком забавляла такая преданность, поощряла визиты девушки в Доуэр-хаус.

Однако к концу февраля Лэйлхэмы переехали в Лондон, ибо леди Лэйлхэм не могла выдержать больше трех месяцев жизни в провинции. Только малыши оставались в Глостершире, а семейство устроилось в Лондоне, в одном из домов в лучшей части города, который сэр Уолтер нанял на год.

— Для моего выезда в свет! — гордо сказала Эмили.

— Очень мило со стороны твоего отца, — улыбнулась Серена.

— О нет! Это все заботы бабушки! Как бы мне хотелось, чтобы она могла увидеть меня в платье, которое мне сшили для представления ко двору!

— Как я понимаю, твоя бабушка не живет в Лондоне?

— О нет, она живет в Бате! И я ее очень люблю! — ответила Эмили странно вызывающим голосом.

Март, подкравшийся к ним, подобно льву, превратил Фанни в жертву невралгии. Настроение у Серены тоже часто менялось, несколько раз она накидывалась с упреками даже на Фанни. В один дождливый день она увидела, что мачеха тихо всхлипывает перед камином в спальне.

— Фанни! Фанни, милая, что такое?

— О, ничего, ничего! — вытерла слезы Фанни, пытаясь спрятать лицо. — Прошу тебя, не надо… Я вовсе не хотела тебя огорчить! Просто мне сегодня немного нездоровится.

Серена опустилась перед ней на колени и взяла ее за руки, стараясь успокоить.

— Это же совсем на тебя не похоже! Я уверена, что должна же быть какая-то причина! Ох, Фанни, ведь это же не из-за того, что я рассердилась?

— О нет! Я совсем не хотела сердить тебя, только я такая глупая!..

Исполненная раскаяния, Серена нежно гладила ее руки.

— Я самое мерзкое из всех созданий на свете! Обрушиться на тебя, и все из-за того, что Хартли меня постоянно выводит из себя! Я просто не знаю, как загладить свою вину!

Фанни убрала платочек:

— Я вела себя так глупо! Я понимаю, как тебе тяжело выносить Хартли, а Джейн становится такой высокомерной! Даже я это чувствую, а ведь тебе должно быть намного тяжелее, ведь она ведет себя так, словно прожила в Милверли всю свою жизнь! Ротерхэм говорил, что нам не следует оставаться здесь, и он был прав.

— Много он знает! — презрительно фыркнула Серена.

— Но ведь это так, Серена. Как бы мне хотелось, чтобы мы вдвоем могли уехать отсюда!

— Но ведь… — Серена внезапно остановилась. — Господи, какие же мы с тобой простофили! — воскликнула она. — Почему… нет, какого же черта мы с тобой до сих пор не уехали? Жизнь после Рождества здесь стала буквально невыносимой. Тебе нездоровится, я все время злюсь и раздражаюсь, а все дело в том, что мы просто смертельно скучаем. Мы непременно уедем!

— Но нам же нельзя! — ахнула Фанни. — Пока мы в трауре, мы не можем поехать в Лондон. Я знаю, мама будет недовольна.

— Нет, конечно, не в Лондон. Однако мы вполне можем поехать в Бат!

Глаза Фанни расширились.

— В Бат?

— Да! И даже твоей маме нечего будет сказать, если мы поедем туда по совету доктора Клиффа пить воды. Снимем дом приблизительно на шесть месяцев, и если не сможем бывать на ассамблеях, то ведь там есть библиотеки, водолечебница, и…

— Серена! — задохнулась Фанни в восхищении.

Серена рассмеялась, глядя на нее.

— Ну что? Едем?

— О да, Серена, да! Милсом-стрит, магазины и дилижанс из Лондона каждую неделю! Сады Сидни!..

— И новые лица, а не наши с тобой две унылые физиономии!

— Да, действительно! О, какой замечательный план! Но где же, — продолжала Фанни, сразу забыв про все свои огорчения, — где же ты хочешь снять дом? И как же нам все это устроить?