Глава III
У Фанни и у Серены не было обоюдного желания выехать из Милверли как можно скорее после похорон, и прошло несколько недель, прежде чем они смогли обосноваться во вдовьем доме. Этот дом, стоявший в глубине парка, был милым старомодным особнячком, в котором еще пятнадцать месяцев назад жила старшая овдовевшая тетушка Серены. Со времени смерти этой леди в доме проживал лишь один слуга. Теперь относительно этого дома строили планы близкие и далекие родственники Спенборо, однако все эти планы рухнули один за другим.
После краткого осмотра дома стало ясно, что там необходимо провести кое-какой ремонт, чтобы сделать его пригодным для проживания двух молодых леди. Серена тут же сделала множество распоряжений, совершенно позабыв о своем новом статусе. Как-то сюда заявился ее кузен Хартли. Он нашел Серену в ремонтируемой гостиной, когда та была занята разговором с плотником. Когда они возвращались обратно в Милверли, кузен поразил ее словами:
— Я рад, что ты сама сделала необходимые распоряжения Стейнсу. Если бы я вчера не был так занят, то сам бы попросил его повидаться с тобой и распорядился поступить в полное твое распоряжение.
Она восприняла эту заботу кузена как пощечину и не удержалась от восклицания:
— Спасибо тебе за одолжение!
Хартли заверил ее мягким тоном, что ей вовсе не за что благодарить его. Но девушка-то знала, что вышла за пределы своей компетенции, была подавлена и раздражена. Она стала ему перечислять, что нужно сделать в доме, а кузен только кивал и говорил, что все прекрасно понимает. Затем он еще раз высказал свое пожелание, чтобы Серена осталась жить в Милверли и считала этот дом своим. Когда они расстались, ее желание поторопиться с отъездом усилилось.
Но даже когда вдовий дом был отремонтирован и приготовлен к тому, чтобы принять новых жильцов, Серена не смогла сразу покинуть Милверли. Задача собрать свои вещи и вещи Фанни на поверку оказалась куда более сложной, чем она поначалу думала. Возникла тысяча непредвиденных затруднений. К тому же кузен постоянно дергал ее по пустякам и отвлекал от сборов. Серена испытывала по отношению к нему только одно чувство — жалость. Он был застенчивым и скромным человеком, скорее усердным, чем способным, и честно признавался в том, что неожиданная перемена в его жизни оказалась для него слишком сложной. Возможность когда-нибудь стать преемником своего кузена Хартли рассматривал в качестве весьма слабой вероятности. И поскольку сам граф целиком и полностью раньше разделял его мнение, Хартли Карлоу никогда не посвящался во все тонкости управления таким большим хозяйством. Он переехал сюда из скромного дома, где жил в спокойном довольстве со своей молодой женой и семьей. Первые недели после вступления в наследство растерявшийся Хартли был буквально раздавлен огромной массой приобретенного состояния, земель и титула. В присутствии Серены он ощущал себя ничтожеством, но при этом был искренне признателен ей и знал, что, не будь ее, его дела подвигались бы гораздо менее удачно. Кузен был благодарен Серене хотя бы за то, что она помогала ему общаться со слугами и управляющим имением. Признаваться в своем невежестве Хартли не мог, так как боялся выглядеть презренным человеком. Во всем он полагался на Серену. Она думала, что ему будет полегче, когда в Милверли наконец приедет его супруга. Если верить высокой оценке ее способностей, Джейн смыслила в хозяйстве гораздо больше мужа. Но новая графиня не спешила с переездом, так как сначала хотела продать лондонский дом. Судя по всему, она пребывала в великих хлопотах, так как дня не проходило без письма, в котором графиня задавала кучу вопросов. Например, ей хотелось знать, нужно ли продавать тот или иной предмет мебели или привезти его в Милверли? Что ей делать с новой четырехместной коляской-ландо? Кого ей нанять для перевозки на новое место ящиков с вещами?.. И еще десятки подобных проблем волновали ее и требовали вмешательства мужа.
Вскоре Серена поняла, что ей придется несколько дней провести в Лондоне. Подготовка дома на Гросвенор-сквер для принятия нового владельца была слишком сложным делом, чтобы его можно было целиком доверить слугам. Фанни, которая плохо переносила любые путешествия, уклонилась от поездки в Лондон, так что Серена, пообещав взять на себя выполнение всех поручений и заказов мачехи, отправилась в поездку в сопровождении всего одной служанки в специально нанятой для такого случая почтовой карете. Это был новый опыт, так как до сих пор Серена путешествовала исключительно в обществе отца или в сопровождении лакея. Впрочем, она не растерялась и не испугалась. Наоборот, ей даже понравилось оплачивать счет на почтовой станции, где она переночевала, договариваться о найме лошадей и форейторов, заказывать себе ужин. Но леди Тереза, которая принимала Серену в Лондоне, была шокирована ее смелым поведением и относила дерзость молодой путешественницы к ее натуре, которая позволила ей устроить скандал расторжением помолвки с Ротерхэмом. После, правда, леди Тереза припомнила свое собственное девичество и с гордостью сообщила, что самое большее, что она себе позволяла, — это прогулку в парке Милверли в сопровождении лакея.
Серена посещала дом на Гросвенор-сквер, уже не являясь хозяйкой графского поместья, и оттого ей было горько и больно. К тому же она с негодованием узнала, что новая леди Спенборо уже успела обшарить весь дом от подвала до чердака. Серена была просто потрясена, когда ей передали это сообщение. Она не могла поверить, что в ком-нибудь возможно столь наплевательское отношение к нормам приличий. Нет, конечно, ее светлость имела полное право хозяйничать в этом доме, но тем самым она проявила недостаток такта, что оставило само по себе неприятное впечатление, от которого Серене трудно было избавиться. Объяснения были даны вскоре самой графиней, которая явилась с утренним визитом в дом леди Терезы на Парк-стрит специально с той целью, чтобы объяснить Серене, что она пошла в дом на Гросвенор-сквер исключительно потому, что ей показалось это крайне необходимым.
Объяснительная речь начиналась словами: «Я, конечно, понимаю, что это могло вызвать у нас некоторое удивление…»
И хотя Серена простила ей этот проступок, забыть о нем она уже не могла и никогда еще не была так солидарна со своей тетушкой, как в тот день, когда та после ухода графини назвала ее поведение возмутительным, достойным самого строгого осуждения.
Только в ноябре Фанни и Серена наконец-то обосновались во вдовьем доме. Такая сложная и шумно-хлопотная подготовка велась к приезду в Милверли новой графини и ее семьи. Столько мелких неприятностей пришлось претерпеть, что Серена от всего сердца согласилась с Фанни, когда та воскликнула, сидя с падчерицей за их первым ужином в новом доме:
— О, как здесь уютно!
Серена была выжата как лимон испытаниями прошедших недель, но считала, что на новом месте будет счастлива, и с уверенностью смотрела в будущее. Главное — привыкнуть к ограниченным пространствам их нового дома. Ее забавляла мысль о том, что отныне она сможет общаться со своими соседями запросто. Не то что в Милверли, где она принимала их исключительно в специальные дни. Словом, девушка была настроена оптимистично и полагала, что не умрет здесь со скуки.
Увы, надежды не оправдались! Испытаний на ее долю пришлось гораздо больше, чем она ожидала. Серена понимала, что потеря отца выльется в серьезные проблемы, но никак не думала, что вскоре она будет тосковать по таким вещам, которые еще какой-то год назад наводили на нее смертную тоску. Раньше зимнее время оживлялось всевозможными визитами и поездками. Можно было провести одну недельку в Бадминтоне, другую в Воберне. Сегодня организовываешь пикник, завтра едешь на охоту с собаками, послезавтра принимаешь дома гостей… Ничего этого ныне не было и в помине. Серена не могла себе даже представить, что будет скучать по таким вещам. Девушка потеряла мир, в котором родилась, росла и воспитывалась. Не так-то легко было расстаться с ним. Она знала, что отныне каждый раз, переступая порог Милверли, будет чувствовать приступ душевной боли.
Фанни видела, как сильно раздражена падчерица и очень жалела ее, но чувства Серены разделить не могла. Изменения обстоятельств жизни вполне удовлетворяли Фанни. Она никогда не рассматривала Милверли как свой дом. Вдовий дом — это было как раз то, что ей могло понравиться и понравилось. Столовая, в которой можно было разместить за столом по крайней мере шесть человек, миленькая гостиная, уютная утренняя комната для завтраков. Все это подходило ей гораздо больше, чем десяток огромных залов, открывающихся один в другой, чем ряд бесконечных, порождающих гулкое эхо галерей. Ее гораздо больше устраивали два аккуратных холла во вдовьем доме, расположенных один над другим. Интересоваться у повара, чем украшать баранину, подаваемую к обеду, какие яблоки лучше всего превращать в желе; проводить утро в кладовке или разбирать белье — это было именно то, что Фанни любила делать. Тут Серена была ей не помощница, так как понятия не имела о таких вещах. Она привыкла властвовать, отдавать команды и распоряжения. Серена могла только изумляться той радости, которую испытывала Фанни, приняв на себя столь мелкое хозяйство. Девушка не могла взять в толк, чем можно занять себя в столь ограниченном пространстве? Однако мачеха все время была чем-то занята, и это удивляло Серену. Что касается Милверли, то Серена хорошо помнила: чем пышнее были приемы там, тем больше ужаса отражалось на лице Фанни. У мачехи был скромный нрав, не такой уж грандиозный ум, она вышла за отца Серены сразу же после пансиона и объявилась в Милверли, не имея практически никаких знаний о жизни и привычках своего мужа. Ее чувство такта и чувство собственного достоинства позволили ей преодолеть множество преград. Только она одна могла сказать, что это за каторжный труд — в первые месяцы после замужества принимать участие в разговорах с туманными ссылками на события, о которых ты ничего не знаешь, или о людях, с которыми ты никогда не была знакома. Ей вполне было достаточно принять у себя во вдовьем доме миссис Эйлшэм из Гранжа или послушать миленькие рассказы Джейн о своих детях. Для Серены эти беседы были тоска смертная, и ей стоило большого труда сидеть рядом с гостями и не зевать.
Леди, хотя и были знакомы с окрестным мелкопоместным нетитулованным дворянством, близкой дружбы, однако, ни с кем не водили. И хотя покойный граф Спенборо был всегда приветлив с соседями, а Серена щепетильно относилась к соблюдению правил приличия и вежливости, считалось, что ужин или вечеринка в Милверли вовсе не предусматривают ответного приглашения. В сезон охоты, когда гон уводил графа далеко от Милверли, не было ничего необычного в том, что его светлость останавливался на ночь в доме какого-нибудь своего знакомого. Иногда вместе с ним была дочь. Оба были, как правило, забрызганы грязью с головы до пят, в них не было и тени высокомерия, а развлечь их было проще простого. Но когда званый гость поднимался от лакея к лакею по большой лестнице Милверли, пересекал несколько огромных залов и принимался в длинной гостиной леди Сереной, а потом садился за стол, ему надо было набраться мужества, чтобы осмелиться сделать ответное приглашение.
Когда мачеха и ее падчерица поселились во вдовьем доме, вся местная благородная публика затаилась, ожидая, какое отношение Фанни и Серена проявят по отношению к своим соседям, прежде чем обрушиваться на них с любезностями, которые могли прийтись не ко двору.
— В результате, — объявила Серена, которая догадывалась о сомнениях, терзающих умы благородных соседей, — мы с тобой остались на милость таких, как Ибсли и этой отвратительной Лэйлхэм, дорогая моя Фанни! О, должна сказать тебе, что сегодня утром я наткнулась в Кэнбери на миссис Оррелл и высказала ей упрек в пренебрежительном к нам отношении. Ты даже не представляешь, какая у нее была реакция! Она сообщила мне, да еще с таким подмигиванием, что она не будет торопиться с отправлением нам пригласительных открыток, ибо тем самым она может поставить себя ниже леди Лэйлхэм! Ты можешь себе представить, что со мной было?!
— А ты сказала ей, что мы с удовольствием примем их приглашение?
— Ну конечно же! Но подожди, Фанни, что я тебе скажу. Ты будешь в шоке. Мы приятно посплетничали и выяснили, что происхождение леди Лэйлхэм весьма низкое. Только не надо есть меня глазами. Мне хорошо известно, как ты благоволишь к ней и ее окружению.
— Подожди, Серена… Ты же хорошо знаешь, что… Но при чем здесь происхождение? Сэр Уолтер Лэйлхэм был другом твоего покойного отца, а это значит, что мы не имеем права относиться к леди Лэйлхэм с пренебрежением. Правда, я и сама не понимаю, как так получилось, что сэр Уолтер женился на ней.
— Просто в то время он сидел на мели, а у нее было огромное состояние или ее ожидало приличное наследство, точно не знаю. Мне жаль ее дочерей. Она держит их в полной зависимости от своей воли. Между прочим, знаешь, она намеревается устроить им выгоднейшие браки. С Эмили у нее, пожалуй, может что-то выгореть, но вот что касается той веснушчатой… Тут больше чем баронетом и не пахнет!
— Как ты можешь так, Серена? — упрекнула ее Фанни.
— Если бы у меня была такая дочь, клянусь, и я бы лучшего для нее не могла бы сделать!
— Прошу тебя, будь серьезной. Рискну предположить, что Анна через год-два будет такой же хорошенькой, как и Эмили. А Эмили ведь красотка, не правда ли? Правда, у нее такой характер… Ее нельзя убедить сделать то, что ей не по нраву.
— Я тебе вот что скажу, Фанни. Мне кажется, леди Лэйлхэм надеется обманом заставить тебя быть покровительницей Эмили. Если все это действительно так, то я этому не удивлюсь.
— О нет, конечно же ты ошибаешься! Да и зачем ей это? Она и так, кажется, всех знает и всюду принята.
— Это Лэйлхэмы-то? Как же! Иногда ее посещает разум и она понимает, что ее только терпят. Таких, как она, люди вынуждены приглашать на официальные приемы, чтобы соблюдать приличия, но на дружескую вечеринку ее не позовет никто.
Фанни вынуждена была признать правоту слов Серены:
— Но ее манеры все же никак нельзя назвать вульгарными.
— В ее манерах в полной мере присутствует та скучная официальность, которая присуща людям, которые не смеют показать свое дружеское расположение к окружающим из страха, что это чем-то уронит их достоинство. По мне уж лучше какой-нибудь подхалим, чем эта демонстрация величия, которая может у меня вызвать только смех. «Вы и я, дорогая леди Спенборо…» или «Смех благородной женщины, как нам известно, леди Серена…» Фу, противно просто!
— Да, это некрасиво. Но я очень тепло отношусь к Эмили, а ты разве нет? Она такая очаровательная девушка, а манеры ее так естественны и доверительны…
— Да, признаю, что она и естественна и мила, но если ты найдешь в ней хоть немного больше ума, чем может поместиться в твоем наперстке (и то еще должно остаться место!), то я буду преклоняться перед твоим зрением.
Фанни рассмеялась, и на этом разговор закончился.
Позже, однако, Серена осознала, насколько права бывает Фанни. Она любила это милое создание, но порой, действительно, ее простота заставала Серену врасплох, и тогда она тосковала по обществу людей, с которыми ей бы было интересно и весело.
Серена скучала по охоте. Она должна была оставить это занятие на какое-то время, ибо находилась в глубоком трауре, однако с удовольствием каталась бы верхом, если бы мачеха или кузен разделяли ее страсть. Но Фанни была очень пугливой наездницей и предпочитала передвигаться на лошади только легким шагом и по дорогам. Сама мысль о том, что где-нибудь придется преодолеть пусть самое незначительное препятствие, повергала ее в пучину мрачных предчувствий. А Хартли рассматривал лошадей только в качестве средства перемещения из одной точки в другую.
Ей пришлось отослать своих верховых лошадей в Таттерсолл и оставить у себя только маленькую чистопородную кобылку, хотя в конюшне можно было бы разместить шесть лошадей. Хартли все время повторял, что кузина может пользоваться конюшнями Милверли как своими собственными, но гордость не позволяла Серене воспользоваться добротой кузена. Фанни догадывалась о беде своей падчерицы и переживала наравне с ней, но Серена не терпела, когда дотрагивались до ее раны или даже упоминали о ней. Она говорила беззаботным тоном:
— Чепуха! Какой смысл в лошадях, если ты не можешь выехать на них? Чтобы они прозябали в стойле и грызли балки?
Вскоре после Рождества их навестил лорд Ротерхэм. Он приехал в сырой, безрадостный день и был сразу же проведен в гостиную, где Серена, пребывая в одиночестве, была занята тем, что не очень умело делала бахрому.
— Серена! — закричал Ротерхэм с порога.
Никогда еще она не была так рада видеть его. Все их распри моментально забылись, ибо перед ней стоял живой посланец потерянного мира, о котором она так тосковала.
— Ротерхэм! — вскричала девушка, вскакивая со стула бросаясь к нему с протянутой рукой. — Какой очаровательный сюрприз!
— Бедняжка, вы, верно, тоскуете до смерти! — сказал он.
Серена рассмеялась.
— Видите, чем занимаюсь? Тоскую, конечно, до слез, можете мне поверить. Меня скука довела до того, что я выписала из Лондона несколько пачек книг, думая, что их чтение развлечет меня хотя бы на месяц. Я поступила крайне неблагоразумно, проглотив за один день Гая Маннеринга, — вам он попадался? — мне он нравится больше, чем Уэверли, — и осталась один на один с «Семейной жизнью пастора». На редкость скучная книга! Потом «История Новой Англии»… Не знаю, для этой книги у меня, пожалуй, не хватает чувства юмора. Затем утомительная «Жизнь Наполеона», написанная, можете себе представить, в стихах! И наконец, не поверите, «Исследование ренты». У Фанни, бедняжки, ничего не вышло с обучением меня вышиванию на пяльцах, и теперь я отчаянно осваиваю бахрому. Но садитесь же и рассказывайте, что творится в мире.
— Вы, наверно, еще застали ссору Веллингтона и Каслри со стариком Блюхером. Об остальном же до меня дошли только слухи. О том, например, что сэр Гудзон Лоуи положил глаз на красивую вдову. Что принцесса Уэльская катается сейчас по итальянским деревушкам в великолепном экипаже, в который запряжен пони кремового цвета. Очевидно, репетирует свое появление в Эстли. Расскажите, как вы тут.
— Да так… Терпимо. А что привело вас в Глостершир? Думаете провести Рождество в Клейкроссе?
— Да. Это жертва, которую я с большой неохотой приношу на алтарь долга. Завтра приезжает моя сестра и привезет с собой своих отпрысков. А моя кузина Корделия ошибочно верит в то, что я тоскую по своим подопечным, и поэтому в четверг она обрушит на мою голову целую шайку.
— Боже мой, полный дом! Вы, наверно, не станете приглашать их в Делфорд?
— Я никуда не стану приглашать их. Августа сообщила мне, что я должен с радостью принять всех, но что касается того, чтобы взять в этом сезоне в Лейстершир старшего сына Корделии, то это уж увольте! Благодарю покорнейше! Я знаю своих лошадей и не хочу, чтобы Жерар сломал себе шею, будучи у меня в гостях.
Серена нахмурилась и сказала несколько резко:
— Жаль, что вы не можете быть добрее к этому мальчику.
— Я мог бы, не будь его мать так к нему добра, — ответил он холодно.
— Мне кажется, что это не в вашем характере. У вас нет ни терпения, ни угрызений совести, Иво.
— Вот уж вашему-то язычку строгие суждения никак не пристали, дорогая моя Серена!
Она вспыхнула.
— Надеюсь, по крайней мере, что совесть у меня есть.
— Я тоже на это надеюсь, только пока я этого не замечал.
Глаза девушки сверкнули, но после минутной борьбы она подавила в себе едкое замечание, уже готовое сорваться с языка.
— Прошу прощения, вы напоминаете мне, что ваше поведение по отношению к тем, кто находится под вашей опекой, — это не мое дело.
— Прекрасная наблюдательность, Серена, — одобрительно сказал Ротерхэм. — Теперь я оказался в тупике и не буду даже делать попыток выбраться оттуда. Вы имеете полное право судить о моем подопечном, сколько вам заблагорассудится, но зачем тратить эти замечания на меня? Корделия непременно нанесет вам визит и будет счастлива узнать ваше мнение обо мне — оно полностью совпадает с ее собственным!
Фанни вошла в комнату как раз в ту минуту, когда Серена воскликнула:
— О, неужели мы никогда не можем и десяти минут пробыть вместе, чтобы не поссориться?
— А мне кажется, что прошло гораздо больше времени, так что мы можем гордиться и поздравить себя с достижением, — ответил он, поднимаясь и пожимая руку Фанни. — Как поживаете? У вас очень огорченный вид. Я заехал только выразить мое почтение и так, честно говоря, уже задержался. Надеюсь, вы в добром здравии?
Фанни никогда не знала, как следует отвечать на такие речи, и залилась краской, бормоча, что она так рада… она надеется, что он еще посидит… они никак не ожидали…
— Благодарю вас, но нет! Со Спенборо у меня теперь нет никаких дел, и я просто заехал к вам по пути в свое имение.
— Вам не следует высказывать недовольство бедняжке Фанни! — с негодованием сказала Серена.
— У меня ведь нет совести! — быстро отпарировал он. — Моя сестра проводит Рождество в Клейкроссе, леди Спенборо, и мне даны указания выяснить, можно ли к вам приехать с визитом.
— О да! Мы будем очень рады видеть леди Силчестер. Прошу вас, заверьте ее… Это так мило!
Он откланялся и вышел. Фанни вздохнула с облегчением и сказала:
— Я так ему благодарна! Миссис Стоу говорит, что палтуса пришлось выбросить, а как подумаю, что нам пришлось бы угощать лорда Ротерхэма обычным обедом, так просто чуть в обморок не падаю. Что бы он тогда подумал о нас! Интересно, почему он вышел из себя?
— Неужели тебе еще нужно спрашивать? Конечно, я помогла ему в этом.
— Дорогая моя Серена, но, право, тебе не следовало!
— Да, правда, но я и в самом деле не хотела ссориться, но случайно сказала что-то резкое. Ну что же! Это было справедливое замечание, но я никогда не думала, что оно так заденет его. Я, конечно, сожалею об этом, только мне почему-то кажется, что не поссорься мы из-за этой ерунды, так непременно повздорили бы из-за чегонибудь другого.
— О Боже мой! Но, может быть, он больше не приедет к нам? — с надеждой сказала Фанни.