Кроме слов: «Ну-ну, дорогая, зачем же плакать», сэр Уильям не обратил никакого внимания на внезапные рыдания Фанни. По его мнению, женщины вечно начинали плакать из-за каких-то смехотворных причин, совершенно непонятных сильному полу. Он был ошарашен новостью, которую ему сообщила дочь, и вначале готов был отнестись к такому сообщению с неприязнью, как будто это было известие о ее собственной помолвке. Но Фанни, быстро осушив слезы, попыталась заставить отца переменить свое мнение. Сэра Клейпола не очень-то впечатлила нарисованная ею трогательная картина шестилетней пылкой любви молодых людей.

— Все это только красивые слова! — сказал он. — Может, с ним это действительно так и было, хотя я сильно в этом сомневаюсь. Возможно, он лжет, что ему никогда не нравились другие женщины. Но вот что я тебе скажу: если за шесть лет этот Киркби не нашел ни одной милашки, чтобы развлечься, я могу только сказать, что он просто бесхарактерный простофиля. Ну хорошо, дорогая, я не буду так говорить. Что же касается леди Серены, так ведь ее горячая любовь не помешала ей быть помолвленной с Ротерхэмом. Но то, что ты сказала мне о наследстве майора, существенно меняет все дело.

Виновато сознавая, что он, видимо, понял, будто поместья майора обширны и состояние значительно, Фанни искренне надеялась, что отец не станет слишком дотошно расспрашивать ее об этом. Он действительно спросил, где и в какой части страны находятся владения майора, но своевременное появление Лайбстера, который принес на большом серебряном подносе вино и стаканы, помешало ей ответить что-либо еще, кроме как: «В Кенте, папа». Однако внимание отца уже переключилось — он налил себе стакан вишневой наливки, был приятно удивлен ее вкусом и в течение нескольких минут с интересом расспрашивал о том, где ее производят, а вовсе не о местонахождении поместий майора.

К тому времени, когда Лайбстер удалился, обсудив с сэром Уильямом достоинства «бристольских сливок», олорозо и манзанильи, гость еще раз наполнил свой стакан и почувствовал, что мир начинает ему нравиться. Чем больше он думал, тем больше ему нравилась мысль, что, если Серена выйдет замуж до конца года, Агнес сможет нанести сестре продолжительный визит.

— …То есть я хочу сказать, что нам не удастся спихнуть ее с рук в этом сезоне, и, хотя твоя матушка делает все возможное, я могу не скрывать от себя, моя милая, что у меня на это не остается почти никаких надежд. Агнес положительно никому не нравится! Как жаль, что ты не можешь передать ей хотя бы часть своей красоты. Вообще-то, по моему разумению, о человеке судят по поступкам, но ложечка меду на ее язычке помогла бы ей найти почтенного муженька гораздо быстрее, чем целая миска размятой клубники на лице. Да, твоя матушка серьезно намерена улучшить ей цвет лица, и они уверены, что клубника поможет в этом. Надеюсь, что так оно и есть, только пока мне кажется, это просто перевод вкусных ягод. Китти, знаешь ли, совсем другое дело. Она очень похорошела с тех пор, как ты видела ее в последний раз. У Китти есть некоторое сходство с тобой, когда ты была в ее возрасте, и мама думает, что она быстро найдет себе партию.

Он продолжал развивать эту тему несколько минут, так довольный своими планами навязать Фанни незамужнюю сестру, что совершенно не обратил внимания на явное отсутствие энтузиазма со стороны дочери. За третьим стаканом наливки сэр Уильям снова заговорил о помолвке Серены, на этот раз, чтобы предупредить Фанни, дабы она не поощряла слишком явных знаков внимания со стороны майора.

— Будет совсем некстати, если о них начнут болтать, а ведь помолвка будет объявлена только осенью, — сказал он. — Десять против одного — до ушей ее семейки непременно дойдет, что некое лицо усиленно увивается вокруг наследницы. На твоем месте, Фанни, я бы немного расслабился. Знаешь, почему бы тебе не разрешить кому-нибудь навещать вас? Прошло ведь уже больше полугода с тех пор, как умер граф Спенборо. И хотя я вовсе не хочу сказать, что тебе полагается уже снять траур, мне кажется, вполне можно начинать появляться в свете. В том, что ты начнешь понемногу развлекаться, не будет ничего непристойного, но надо, конечно, знать и меру. Ты можешь принимать избранную компанию у себя в доме. Может быть, вечер игры в карты или обед. Я не сомневаюсь, что в Бате немало мужчин, которые только счастливы будут, если ты позволишь им поухаживать за твоей падчерицей, она ведь такая привлекательная девица да к тому же еще и богатая наследница. Полагаю, нечего опасаться, что Ротерхэм начнет вставлять им палки в колеса.

— Мы еще не знаем, папа, как он это воспримет, трудно сказать, как маркиз поступит в данном случае.

— Ничего себе, трудно сказать! Кто же будет сидеть спокойно, когда у него вытягивают кошелек из рук?

— Ни Серена, ни майор Киркби не думают об этом.

— Мне кажется, это не от большого ума. Но, в конце концов, это не мое дело. Куда больше меня заботит, чтобы о них не начали сплетничать, так как в эту историю окажешься замешанной и ты, моя дорогая. Хорошо было бы, если б молодой человек вовсе убрался из Бата, но полагаю, нечего и ожидать, что он так поступит. Другое дело, если ты постараешься сделать менее заметными его ухаживания, а этого можно достичь, позволив и другим посещать вас.

Если Фанни и чувствовала, что план ее отца скорее всего не достигнет намеченной цели, она этого не сказала. Куда больше ее волновала мысль о том, как Серена воспримет известие, что тайна ее раскрыта самым предательским образом. Но когда Серена, вошедшая в комнату посвежевшей от продолжительной прогулки с не менее энергичным компаньоном, услышала об этом, то отнеслась к этому вполне благосклонно и только умоляла Фанни заставить сэра Уильяма пообещать не говорить об этом никому, кроме своей жены.

Серена спустилась к обеду в прелестном платье голубовато-серого цвета с черными лентами и выглядела так привлекательно, что сэр Уильям был совершенно очарован ею. Зная, что это понравится Фанни, Серена принялась развлекать ее отца и так в этом преуспела, что когда сэр Уильям взял свечу, намереваясь отправиться спать, то объявил, что давно уже так приятно не проводил вечер. В его собственном доме никто не забавлял хозяина таким веселым разговором и не просил рассказывать анекдоты, имевшие успех лет двадцать назад. Разумеется, он ни за что не одобрил бы, если бы кто-нибудь из его дочерей вел беседу так же изящно и пикантно, как леди Серена, и, конечно, не стал бы играть с ними в крикет на пенни, потому что это не прибавило бы ему доброй репутации.

Пребывание отца в доме Фанни оказалось таким приятным, что сэр Клейпол решил задержаться в Бате еще на один день и провести у них еще один вечер. Он сказал Фанни, что будет хорошо, если все увидят майора с ним в одной компании, и заявил, что пойдет с девушками в водолечебницу и даже согласился на прогулку. Фанни вовсе не казалось, что появление отца, благосклонно относящегося к майору, поможет заглушить сплетни, гулявшие в водолечебнице, но, сильно уважая отца, она решила не возражать. Не было никакой уверенности в том, что майор появится в этот день в водолечебнице, ибо с тех самых пор, как он начал совершать с Сереной прогулки верхом, он редко заглядывал туда.

Но майор, горя желанием узнать от Фанни, как долго собирается пробыть в Бате сэр Клейпол, действительно пришел и был совершенно ошарашен, увидев, как грозный папаша радушно пожимает ему руку и приветствует его так, будто майор был его любимым племянником.

В конце концов, размышляла потом Фанни, сэр Уильям не так уж плохо справился со своей задачей. Он встретил в водолечебнице своих знакомых и каждого из них постарался убедить, что майор Киркби — его старый и добрый друг, который по просьбе отца Фанни посвящает все свое время и внимание леди Спенборо и ее падчерице. Быстрота, с которой майор принялся горячо поддерживать эту версию, так понравилась сэру Клейполу, что он стал считать майора отличным человеком и даже пригласил его в Лаура-плейс на обед в этот же вечер, решив сыграть с ним роббер-другой в вист после этого. Фанни, неважно игравшая в карты, была благодарна Серене за ее решение не представлять сэра Уильяма миссис Флор.

За обедом сэр Уильям оставался в благодушном расположении духа, расхваливая и майора, и повара Фанни, причем особенного его внимания удостоились оладьи с яблоками по-испански. Портвейн тоже оказался превосходным, и за карточный столик сэр Уильям уселся в самом радушном настроении. Однако долго это не продлилось, так как он вытянул карту той же масти, что и Фанни, и принужден был играть с ней в паре. Из всех четырех игроков он оказался наиболее опытным, тогда как она была наименее искушенной. Первый роббер довел Фанни почти до слез, так ядовито и непрестанно сыпались на ее бедную головушку упреки отца. К счастью, следующий роббер она играла в паре с майором, и он так сочувственно улыбался ей, глядя на нее сверху вниз, что она быстро приободрилась и благодаря этому играла значительно лучше. Сэр Уильям продолжал указывать ей все ее ошибки, однако на этот раз они были ему только на руку, а потому он делал это гораздо более снисходительным тоном, что не так задевало дочь. Майор подбадривал Фанни как только мог, пытаясь найти, не доходя до абсурда, разумные причины для всех ее промахов и когда роббер окончился их полным поражением, сказал:

— Леди Спенборо, не бросить ли нам ответный вызов этим знаменитым игрокам? Давайте мы с вами отомстим им!

Фанни очень этого хотелось, и так как Серена была известной мастерицей игры в вист, сэр Уильям не возражал. Серена была так благодарна майору за то, что он столь успешно защищал Фанни от нападок, что на прощанье протянула ему обе руки и согласилась поцеловать его, что обычно делала не часто.

— Вы самый добрый человек на всем белом свете, Гектор! Спасибо!

На следующий день сэр Уильям отправился в Лондон, и дочь его постаралась как можно лучше выполнить его поучения. Таким образом, скоро один очень почтенный и соответственно невероятно скучный джентльмен из числа их знакомых был приглашен сопровождать дам на концерт, и Фанни написала несколько корректных записок, приглашая несколько человек на небольшой званый вечер. Жизнь постепенно становилась немного веселее и разнообразнее: время от времени по утрам кто-нибудь заезжал к ним, иногда сами они давали вечер. Графини совершили несколько поездок по интересным историческим местам в окрестностях Бата, и если позади их ландо скакал на лошади майор, то рядом с ним пыхтел еще какой-нибудь джентльмен. Найти четвертого человека для подобных вылазок было совсем не трудно. Сложно было только определить, чья теперь очередь получить от них приглашение. Куча джентльменов, сердца которых остались свободными и которые перед этим ломали себе голову, пытаясь познакомиться с самыми хорошенькими женщинами Бата, услышав, что графини сняли траур и теперь принимают гостей, начинали прочесывать городок в поисках общего знакомого, который мог бы их представить. Один или два человека отдали свое сердце Фанни, но они оставались в меньшинстве — круг почитателей Серены был намного больше, причем вели они себя так преданно и с такой страстью, что Фанни опасалась, что их ухаживания могут обидеть чувства майора. Однако, казалось, его это только забавляло. Каждый раз, когда один из воздыхателей убеждал леди Серену покинуть на минутку свою мачеху, дабы взглянуть на превосходный пейзаж или попробовать взобраться на вершину разрушенной башни, майор не делал ни малейшей попытки следовать за ними — напротив, он вместо этого гулял с Фанни, которой казалось, что он должен ужасно ревновать.

Фанни, неспособная вести легкий флирт, наукой которого так хорошо овладела Серена, бывала сильно расстроена и даже пыталась протестовать. Но падчерица только весело смеялась и говорила, что в точности исполняет советы сэра Уильяма.

— Вот уж теперь-то сплетники имеют повод растрезвонить на всех углах, что я страшно ветрена!

Фанни могла только надеяться, что майор не разделяет опасений Серены. Однажды она сказала ему, увидев, как Серена явно поощряет ухаживания молодого мистера Нэнтвича, что по натуре своей Серена очень живой человек.

— В ее семье, знаете ли, — сказала Фанни, пытаясь говорить весело, — эта… живость у всех! Это вовсе не означает отсутствие деликатности, или… или… непостоянство!

Киркби глянул в ее взволнованное лицо и слегка улыбнулся.

— Уверяю вас, что я не ревную.

— О да! Я убеждена, что на это вы неспособны!

Глаза его следовали за Сереной и ее поклонником.

— Если все эти безумцы льстят себя надеждой, что она делает это не только для того, чтобы немного развлечься, они, должно быть, просто идиоты, — заметил он. — Клянусь честью, мне самому подобные развлечения вовсе не по вкусу, но ведь нет ничего плохого, если леди так искушена в светских развлечениях.

Совесть говорила Фанни, что ее долгом является следовать за падчерицей, но так как при этом майор смог бы снова видеть и слышать то, что причинило ему боль (что бы он об этом ни говорил), она уступила искушению. Ничто не могло быть приятнее прогулки с майором Киркби. Он приноравливал свой широкий шаг к ее мягкой поступи и бережно помогал перебраться через малейшее препятствие, предупреждал всякий раз, как на пути попадалась лужа, и всегда выбирал для нее самую ровную дорогу. Они были в прекрасных отношениях, очень скоро Фанни рассталась со своей застенчивостью, и майор обнаружил в ней такую готовность слушать, что незамедлительно поведал ей почти все детали своей военной карьеры. В свою очередь, она рассказывала ему о своем доме, о своей семье, о том, что она опасалась, что ей навяжут общество сестры Агнес. Он полностью разделял ее чувства и, хотя она никогда не говорила о своей мамочке иначе как с уважением, майор прекрасно стал понимать, что именно заставило ее принять руку и сердце человека, годившегося ей в отцы. Однако он держал все свои выводы при себе.

Ничто не нарушало гармонию этих летних дней, пока однажды солнечным июньским утром Фанни не открыла газету «Морнинг пост» на единственной интересовавшей ее странице. То, что она там увидела, произвело на нее впечатление разорвавшейся бомбы! Она только что прочитала вслух для Серены известие о нездоровье принцессы Шарлотты и собиралась пуститься в размышления о возможной причине такой болезни, как вдруг заметила еще одну заметку из светской жизни. Ахнув, она воскликнула:

— Боже милостивый! О нет! Это невозможно!

— Ну, что там еще? — поинтересовалась Серена, ставя в вазу букет роз.

— Ротерхэм! — пробормотала Фанни приглушенным голосом.

Серена круто повернулась и уставилась на нее.

— Ротерхэм? А что с ним случилось? — проговорила она резко. — Может быть, он болен?! Фанни, неужели он умер?!

— О нет! Нет! — воскликнула Фанни. — Он помолвлен!!!

— Помолвлен?! Помолвлен?!

— Да! И какой ужас! Помолвлен с Эмили Лэйлхэм!

— Это неправда!!!

— Должно быть, правда, Серена, раз это здесь напечатано. Неудивительно, что ты так удивляешься. Бедная малышка! Ах, какая же страшная, отвратительная женщина эта леди Лэйлхэм. «Намечается бракосочетание — да уж, я знаю, кто это наметил… — Иво Спенсера Баррасфорда, маркиза Ротерхэма, с Эмили Мэри Лэйлхэм, старшей дочерью сэра Уолтера Лэйлхэма, баронета». Ты же видишь, это не ошибка! О, не помню, когда я еще бывала так расстроена!

Она подняла глаза с газеты на Серену, которая стояла посреди комнаты, словно окаменев, держа две розы в руке. Лицо ее смертельно побледнело, а в глазах застыло выражение настоящего ужаса.

— Что же я наделала! — проговорила Серена хриплым голосом. — О Боже, что же я наделала!

— Дорогая, но тебе нечего винить себя! — воскликнула Фанни. — Ведь он встретился с ней в моем доме, а не в твоем! Не то чтобы и я чувствовала себя тоже виноватой, ведь Бог свидетель, я не приглашала леди Лэйлхэм к нам с визитом в тот злополучный день. И после всего того, что мы узнали о том, как она навязывается и пристает ко всем без исключения, должно быть, он встречался с ней еще где-то, а не только в моем доме. Хотя это не было похоже на разговор влюбленного человека, я же помню, как мы сидели тогда вокруг стола и болтали без всяких формальностей. О, если бы я только знала, что из этого получится, лучше уж повела себя невежливо по отношению к леди Лэйлхэм и не позволила ей войти тогда к нам в столовую! — Она увидела, что Серена все еще пристально смотрит на нее, не замечая, как кровь капает из пальца. — О, ты же расцарапала руку этими шипами! Осторожнее, не испачкай платье, дорогая!

Казалось, Серену эти слова заставили прийти в себя. Она слегка вздрогнула и посмотрела на свою руку. Пальцы ее разжались, выпуская стебли роз, и она положила цветы, спокойно говоря:

— Действительно! Как глупо! Пожалуйста, Фанни, займись цветами. Мне надо пойти и вымыть руки.

Серена быстро вышла из комнаты и отсутствовала довольно долго. Вернувшись, она сумбурно рассказала Фанни о том, как ей пришлось зашивать разорванный край оборки на подоле своего платья. Фанни, отлично знавшая, что за всю свою жизнь Серена почти ни разу не брала иголку в руки, могла бы сильно удивиться такому неожиданному прилежанию, не будь ум ее полностью занят новостью о помолвке Ротерхэма. Но она только рассеянно заметила:

— Как досадно! А разве ты уже отослала горничную? Знаешь, Серена, чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что неспроста леди Лэйлхэм навязывалась нам в тот день. Я в этом просто убеждена.

— Очень может быть. Мне кажется, она на все способна, — быстро ответила Серена.

— Я бы никогда не могла подумать, что из всех девушек ему понравится именно Эмили.

— Никогда нельзя угадать, кто понравится мужчине.

— Нет, правда! Она так же глупа, как и я, а мне всегда казалось, что Ротерхэм страшно презирает глупых женщин. Только вспомни, как сердито, едко он начинал говорить, когда кто-нибудь имел несчастье произнести что-то, что ему казалось глупым. Похоже было, что его вовсе не забавляли ее смешные речи, хотя она и не хотела казаться смешной, но я видела, что он смеялся над ней, и довольно зло.

— Мне тоже так казалось, но, видно, обе мы ошибались.

— Да, выходит, что так! А та ассамблея на Кэнбери? Так вот почему он тогда решил вывезти туда своих подопечных. Но ты же помнишь, как он отзывался об Эмили в тот вечер, когда ты поссорилась с ним из-за того, что он танцевал с ней одной, — как только маркиз мог так поступить, если испытывал к ней хоть малейшие нежные чувства? А ты помнишь, как он рассказывал нам, что не мог от нее добиться ничего, кроме «да» или «нет»? И как решил «больше не испытывать судьбу», а вместо этого отправился прямиком к нам?

— Прекрасно помню. И помню, что я тогда ему сказала. Должно быть, ее поведение на ассамблее задело его, и то, что началось как праздное развлечение, превратилось в серьезное ухаживание; мне кажется, что до того он ни разу не ронял платка, чтобы все бросились его поднимать! Я просто восхищаюсь Эмили, хотя и не думаю, что она сознательно хотела так быстро полностью подчинить себе нашего маркиза, а теперь он просто смешон!

— Ах, Серена, я уверена, что такие мысли никогда не приходили ей в голову. Эмили же его не любит. Право, я была уверена, что она всегда опасалась Иво. Вот поэтому-то мне и кажется такой отвратительной эта помолвка!

— Если он ее любит, ей нечего бояться, — сказала Серена так, словно горло ее сжималось.

— «Если» — но я не могу в это поверить.

— Верь не верь, но это факт! — молвила Серена. — Никакая другая причина не могла заставить его просить руки Эмили. Она же ничем не может похвастаться: ни происхождением, ни состоянием, у нее только и есть что хорошенькое личико да игривость котенка.

— Тогда он просто увлечен ею, а это еще хуже, потому что скоро он опомнится, и она ему наскучит, а жизнь ее превратится в ад!

— Ты видишь все в слишком мрачном свете.

— Да, но я же знаю, какой у него скверный характер и насколько он лишен всякого сострадания, не говоря уже о том, что маркиз так горд и высокомерен. Я прекрасно понимаю, что ее принуждает к этому браку честолюбивая мамаша!

— Зачем так волноваться, дорогая? — Серена пожала плечами. — В конце концов, это же не твоя жизнь.

— Да, конечно! Но, если бы ты только осознала, что это такое, когда девушку принуждают выйти замуж за человека, более чем в два раза старше ее, ты бы не… — Фанни вдруг замолчала, придя в ужас от собственных слов. Краска залила ее щеки горячей волной, вид был перепуганный, и она торопливо проговорила: — Прости меня! Я вовсе не хотела… Я бы ни за что на свете… Я сама не понимаю, как только я могла такое сказать!

— Тебе незачем извиняться передо мной. Мне это, правда, всегда казалось ужасным, но я всегда искренне жалела тебя.

— О нет, нет! Не говори так! Твой отец… Никто не мог быть добрее… внимательнее!.. Ты не должна думать, что я хоть на минуту могла сравнить его с Ротерхэмом!

— Я и не думаю. Ну, прошу тебя, Фанни, не плачь! Все это очень печально, но вовсе не стоит так сильно расстраиваться. Это — жизнь Эмили, и тут мы ничего не можем поделать.

Фанни отерла слезы и проговорила:

— Я и не знала, что ты можешь быть такой бесчувственной. Это же необходимо остановить.

— Остановить?! Нет, ни за что. Этого нельзя делать, — сказала Серена. — И выбрось эту мысль из головы, Фанни. Раз помолвка уже объявлена, она должна произойти.

Она говорила так твердо, что Фанни испугалась.

— Но, Серена, ведь ты сама так не думаешь? — только и могла она сказать.

— Конечно, мне жаль эту дурочку, но нет причин, чтобы эта помолвка была разорвана. Ты можешь мне поверить, мы обе знаем «эту самую Лэйлхэм»! — Она помолчала и добавила: — Ну что же! Я должна послать ему поздравления. Собственно говоря, лучше всего сделать это заранее.

— Серена, я, конечно, обязана сделать то же самое, но извини, ничто не заставит меня поздравить их в связи с событием, которое сама я самым решительным образом не одобряю! — сказала Фанни с необычайной для нее яростью.

Серена уже уселась за письменный стол и бросила, не поворачивая головы:

— В этом нет необходимости. Я напишу от твоего имени все, что полагается писать в подобных случаях.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты этого не делала, — сказала Фанни.

На это явно капризное замечание не последовало никакого ответа, но минуту спустя Серена жестко произнесла:

— В конце концов, все оборачивается очень хорошо для меня. Трудно придумать более подходящий момент для того, чтобы объявить ему о моей помолвке. Он будет слишком занят собственными делами, чтобы злиться из-за моего поведения.

— Да, действительно? — сказала Фанни, немного повеселев.

Наступило молчание, нарушаемое только скрипом пера. Фанни, сидевшая у окна, положив подбородок на руку, меланхолично предавалась своим невеселым мыслям, пока ее внимание не привлекло старомодное маленькое ландо, остановившееся прямо под окнами. В следующий момент Фанни вскрикнула:

— Серена! Это миссис Флор! Должно быть, она приехала сообщить тебе эту новость. Господи помилуй, ну и фигура у нее, да еще в этой шляпе. Дорогая моя, там какой-то джентльмен помогает ей выйти, и я готова поклясться, что экипаж вот-вот переломится, или опрокинется из-за ее тяжести. Быстрее! Может, мне сказать Лайбстеру, что мы вышли?

— Конечно нет. С какой это стати? — ответила Серена, стряхивая песок со своего письма и открывая маленькую шкатулку, в которой Фанни хранила облатки.

— Зачем только она приехала сюда? Я не знаю, что ей сказать.

— Ерунда! Ты скажешь все, что полагается.

— Может, она не осилит лестницу… — произнесла Фанни с нервным смешком.

Но, хотя дело это и заняло довольно много времени, оказалось, что миссис Флор оно вполне по силам. При помощи перил и верной руки мистера Неда Горинга, сына делового партнера ее умершего мужа, миссис Флор взобралась, задыхаясь, но торжествуя, на второй этаж, где остановилась перевести дух. Увидев, что Лайбстер вот-вот готов распахнуть дверь в гостиную, она остановила его, просто-напросто потянув дворецкого за рукав. Оскорбленный, он уставился на нее с высокомерным удивлением и проговорил ледяным тоном:

— Мадам?!

— Дурень! — пропыхтела миссис Флор, задыхаясь. — Подожди-ка! И не пытайся торопить меня — видишь, я словно рыба на берегу.

— Один момент, с вашего позволения, — указал мистер Горинг, которого нисколько не смутили ни свободное поведение его давней знакомой, ни явное отвращение дворецкого. Он выхватил из судорожно сжатых рук миссис Флор веер, открыл его и принялся усердно обмахивать ее.

— Спасибо, Нэд! — проговорила пожилая дама через минуту. — Господи, как же утомительна эта жара!

Заключив, что теперь гостья, очевидно, готова встретиться с хозяйкой, Лайбстер распахнул дверь и провозгласил голосом человека, который воздерживается от комментариев:

— Миссис Флор и мистер Горинг, миледи!

Фанни пошла гостям навстречу, протягивая руку миссис Флор.

— Как вы поживаете? Я так рада, что вы решили навестить нас, мэм. Пожалуйста, присаживайтесь. Лайбстер, принесите, пожалуйста, нам немного вина.

Дворецкий поклонился и вышел, но, так как походка его была весьма величественной, он еще не успел удалиться из комнаты, как услышал, что миссис Флор благодарно говорит:

— Господь, благослови ваше милое личико! Дворецкий чуть было не сказал мне, что вы обе ушли, за что я его вовсе не виню. Но, «Господи, — сказала я, — нечего тебе так пугаться! Ее превосходительство, миледи, примет меня, пари держу!» И он мне поверил, вот почему я тут. А с собой я привела Горинга просто на всякий случай, если вдруг жара совсем доконает меня — со мной такое раз случилось, да прямо посреди Южной площади, народу там тогда собралось, словно цирк приехал. Нэд! Кланяйся леди Спенборо.

Мистер Горинг, до того пожимавший руку Серене, с великой охотой подчинился столь резкому приказу и повернулся, чтобы поприветствовать хозяйку дома. Она приветливо с ним поздоровалась, но не успела еще и руку ему протянуть, как миссис Флор снова обратила на себя ее внимание.

— Если сегодня утром, миледи, вы уже читали газеты, так вас не должно удивлять, что я приехала к вам.

— Да, в самом деле… Это крайне… Крайне интересная новость, мэм! Я уверена, вы, должно быть, очень довольны!

— Ну что же, — ответила миссис Флор. — Не могу отрицать, что выйти замуж за маркиза — это замечательно, так как они, смею вас заверить, не растут на каждом дереве. Я была бы странным созданием, если бы при этом известии не почувствовала такую гордость, при которой у меня чуть не лопнули шнурки от корсета. Если он люб Эмме, ну тогда я рада, что он маркиз, но если это не так, — пусть он король, маркиз и граф, вместе взятые, я все равно скажу, что лучше ей быть счастливой с человеком, который ей действительно по нраву.

— Но мы должны думать, что он и правда нравится ей, — сказала Серена, улыбаясь.

— Прошу прощения, дорогая моя, но вот думать нам в таком деле ничего нельзя, — откровенно заявила миссис Флор. — Вы же знаете, что за человек моя дочь, да и миледи, я уверена, тоже знает. Сьюки меньше всего на свете будет заботиться о том, нравится или не нравится бедной малышке Эмме жених, и это чистая правда, хотя для меня мало удовольствия говорить подобные слова о моей собственной плоти и крови.

К счастью для Фанни, которая опять не знала, что отвечать на такие откровенные речи, в комнату вернулся Лайбстер, так что она поспешила предложить гостям освежительные напитки.

— Несомненно, она написала вам, мэм? — сказала Серена.

— Да, дорогая, от Сьюки я получила послание, но Эмма не любительница писать письма. Даже если бы она и написала мне, я бы все равно узнала не больше, чем знаю сейчас, потому что убеждена, что эта мерзкая Проул заставила Эмму выучить несколько абзацев писем из «Полного письмовника» и велела никогда не пользоваться своими собственными словами. Что же касается Сьюки, ясное дело, она на седьмом небе от счастья. Можно подумать, что она сама по уши влюблена в этого маркиза — так описывает его характер, что, поверь я хотя бы половине из того, что она мне пишет, скорее всего решила, что он, видать, просто Архангел Божий. Так что, раз уж у меня сидел Нэд в тот момент, когда мне принесли газету и письмо, который не мог мне сказать ничего определенного об этом маркизе, кроме того, что он известный спортсмен, я и решила, что пойду-ка прямиком к вам, леди Серена. «Попомните мои слова, — сказала я Нэду, — миледи уж точно все про него знает!» Вы не должны смущаться говорить в его присутствии, дорогая моя, ведь он мне все равно что сын, и до чего же мне бывает жаль, что это не так! И более того, он прекрасно знает Эмму, ведь когда она жила у меня, они с ней часто виделись, он ездил с нами на ассамблеи, в театр, ну и все такое.

Серена бросила взгляд на мистера Горинга, но лицо его ничего не выражало.

— Да, я полагаю, что лорд Ротерхэм очень хорошо известен в спортивном мире, — сказала Фанни бесцветным голосом.

Мистер Горинг поднял взгляд от бокала с вином, который он до сих пор внимательно рассматривал.

— Ну, начнем с того, что мне не нравятся его спортивные увлечения, — с подозрением сказала миссис Флор. — Если маркиз увлекается скачками, это означает, что он играет на бегах, а у меня один игрок уже висит на шее, и другого мне не надо.

Фанни была слишком увлечена мыслью о том, что Ротерхэм может повиснуть у миссис Флор на шее, так что она не решилась отвечать. Серена же рассмеялась и сказала:

— Не беспокойтесь, мэм! У Ротерхэма огромное состояние, и он куда больше увлекается боксом, стрельбой и охотой, чем скачками!

— Рада слышать это, моя дорогая! Но не могу сказать, что мне очень нравится бокс, да и для маркиза это, по-моему, неподходящее занятие. Однако Нэд говорил мне, что среди светских красавчиков это самое обычное дело. Да ведь в любом случае не будет же он таскать за собой Эмму по спортивным залам. Но если он думает, что заставит внучку разъезжать вместе с ним и заниматься стрельбой да охотой, вот тут он ошибается. Господи, да она же до смерти перепугается.

— Я полагаю, мэм, что ему известно, что она… Не разделяет его наклонностей.

— Ну, если это ему и неизвестно сейчас, так он поймет это в первый же раз, когда увидит, как она плачет, увидев, что кошка поймала мышку, — сказала миссис Флор и проницательно посмотрела на Серену. — Скажите мне, дорогая, сколько ему лет?

— Ему тридцать восемь, — спокойно ответила Серена.

— Тридцать восемь!.. Боже мой, да ведь он же на двадцать лет старше ее! — вскричала миссис Флор в ужасе.

— Это так. Но глаза у него не злые, смею вас заверить, — сказала Серена со слабой улыбкой.

— Ну а если не так, то хотела бы я знать, как это его еще до сих пор не окрутили? — едко спросила миссис Флор. — У него ведь с головой все в порядке, а?

— Еще бы! Он очень умный человек в расцвете лет.

— Ага, это уже лучше! — воскликнула миссис Флор. — А собой он хорош?

— Нет. Я бы сказала, что наружность у него своеобразная, но он определенно некрасив, мэм.

— Вы так хорошо его знаете, дорогая моя?

Фанни бросила на Серену беспокойный взгляд. Поколебавшись минуту, Серена ответила:

— Очень хорошо. Я знакома с ним всю мою жизнь.

— Вот так раз! Что я тебе говорила! — повернулась миссис Флор к своему спутнику. — Я точно знала, в какую лавочку идти. Тогда ответьте мне, пожалуйста, миледи, будьте уж столь любезны, я ведь знаю, как вы добры. Этот человек сможет стать моей Эмме хорошим мужем?

— О, я надеюсь, что так, мэм! Он может дать ей… прекрасное положение, огромное состояние, связи…

— Все это я и так знаю, — мрачно ответила миссис Флор. — И это совсем не то, о чем я вас спрашиваю, моя милая!

Понимая, что не только миссис Флор, но и мистер Горинг пристально смотрит на нее, Серена ответила:

— Мадам! Прошу вас, вы не должны так подробно расспрашивать меня. Полагаю, что вы не знаете, что когда-то я сама была помолвлена с лордом Ротерхэмом.

Мистер Горинг, замерев, уставился на нее, а миссис Флор так удивилась, что чуть не выронила стакан с вином.

— Вы? — ахнула она. — Господи, помилуй! Боже милосердный! Ну и дела, скажу я вам. Вот уж этого Сьюки решила не писать мне, если только она сама об этом знает.

— Известие о помолвке и о ее разрыве было во всех газетах, мэм, — ответила Серена, слегка покраснев.

— Да уж, могу себе представить, — кивнула миссис Флор. — Это мне урок — надо читать страницу светской хроники, хотя признаюсь вам, что к этому у меня нет особой охоты. Поверьте мне, дорогая, я прошу у вас прощения — если бы и знала об этом раньше, я все равно поинтересовалась бы вашим мнением об этом джентльмене, однако постаралась бы сделать это наедине. Можете мне поверить, тогда бы Нэд Горинг не сидел бы у вас в гостиной, да!

— Я не понимаю, какая разница, присутствую я в комнате или нет, — неожиданно подал голос Нэд. — Если вам угодно, я могу и уйти. Но удалюсь я или останусь, вам все равно не следует задавать миледи подобных вопросов, мэм!

— Благодарю вас! — ответила Серена и улыбнулась ему. — Вполне естественно, если миссис Флор захочет узнать, почему я разорвала помолвку. Мадам, не было никаких причин, которые могли бы помешать ему стать достойным мужем любой другой женщины. Дело было в том, что мы, как выяснилось, не подходили друг другу. Характеры наши слишком похожи. По сути дела, каждый из нас привык приказывать, и ни один из нас не отличается смирением и покладистостью. Но женщина, имеющая более мягкий характер, не будет провоцировать Ротерхэма, подобно мне, и сможет, как мне кажется, стать его счастливой женой.

— Да, только я вам скажу, что и ковер счастлив, когда по нему ходят, — возразила миссис Флор. — Мужчина должен быть хозяином в своем доме; против этого я ничего не могу сказать, если только он не будет вмешиваться не в свое дело. Но если только я узнаю, что этот самый маркиз окажется не хозяином, а тираном, да я ни одного пенни не оставлю Эмме, и посмотрим тогда, что на это скажут и Сьюки, и он!

— Боюсь, мэм, что судьба Эмили ему безразлична.

— Ах так? Что ж, если Эмили была втянута в это помимо своей воли, я отправлюсь в Лондон и скажу его милости, кто я такая и что намерена делать, а именно: снять дом в лучшей части Лондона и назваться его бабушкой. Посмотрим, останется ли он безразличен к этому! — торжествующе воскликнула старая матрона.