Глава 4

Гизела, как обычно, стояла на шаг позади высокого широкоплечего графа Балтазара фон Меклена в густом подлеске на краю оленьего парка герцога Таузенда. Такая позиция позволяла ей точнее определять его настроение и в то же время находиться вне досягаемости бурных проявлений его характера, который никак нельзя было назвать подарком. Осеннее солнце в зените сияло сквозь сень дубов, но почти не согревало воздух. Она не замечала холода, так как была рядом с фон Мекленом, а от него всегда исходило жара более чем достаточно.

– Рига! Ты никчемный кастрат… – Фон Меклен пнул мертвого оленя по ногам, так что тело содрогнулось от его удара. Он перешагнул через мертвое животное и, схватив съежившегося от страха обер-егермейстера за грудки, приподнял его. Собачья свора выла и крутилась в нескольких футах в стороне, путаясь друг у друга на пути. Двое лакеев стояли молча и дрожали.

– Хозяин, не надо… Пожалуйста…

– Пожалуйста, Рига? – переспросил граф, и голос его прозвучал мягко, как шелковый. – А чем ты жаловал меня? – Его мощная рука, обтянутая перчаткой, еще крепче натянула сорочку, так что воротник впился в шею жертвы. Перо на шляпе затрепетало, когда он медленно покачал головой. – Ты не угодил мне.

Наблюдая за фон Мекленом, Гизела почувствовала, как восхитительный бархатистый жар пробежал вниз по ее телу. Ее веки мечтательно прикрылись, следуя движению напрягшихся мускулов графа, когда он принялся раскачивать обер-егермейстера. Лицо худощавого человека постепенно становилось ярко-красным, а из горла вырывались жалобные булькающие звуки. Губы Гизелы приоткрылись, дыхание участилось.

– Это уже второй случай на этой неделе, когда твои ублюдочные гончие растерзали оленя, прежде чем я успел подъехать посмотреть.

– Этого б-больше н-не случится, хозяин! Клянусь душой моего отца.

Фон Меклен сжал его еще крепче.

– Чума на душу твоего отца. Для чего тогда нужны гончие или обер-егермейстер, если я не вижу момента гибели? Может, ты считал меня человеком, которого забавляет поле битвы после того, как наслаждение битвой уже закончено?

– Н-нет, – задыхаясь, пробормотал Рига. Завывание собак стало громче.

– Нет. Конечно нет. Где же в этом игра? Ты и твои ублюдки-псы обездолили меня, Рига. Ты лишил меня развлечения.

Глаза обер-егермейстера, казалось, готовы были вылезти из орбит. Гизела содрогнулась от наслаждения. Казалось, будто сам лес затаил дыхание в ожидании расправы фон Меклена над жалким созданием, задыхающимся в его руках.

Она протянула руку и принялась гладить плечо графа, затем ладонь скользнула по его спине, пальцы ее своими прикосновениями напомнили о более соблазнительных развлечениях. Он оглянулся, приподняв одну бровь, в ответ на явное предложение ее проворных пальцев. В уголке его рта образовалась чуть заметная ямочка.

– Хозяин, пожалуйста… – умолял Рига. – Я… я все улажу к…

Не сказав ни слова, фон Меклен отпустил его, и обер-егермейстер съежился, превратившись в дрожащее жалкое существо.

– Оставь нас, – приказал граф, отталкивая его сапогом. На куртке обер-егермейстера осталось темное пятно оленьей крови.

Фон Меклен подошел к Гизеле. Его бледно-голубые глаза, обманчиво казавшиеся столь невинными, возбужденно буравили ее карие. Выражение похоти, подобно дымке над пламенем, проскользнуло по его гордому красивому лицу.

Лай и беготня раздавались у них за спиной, когда Рига и двое лакеев уводили гончих. Но ни она, ни граф не обращали на это внимания.

– Моя прекрасная похотливая шлюха, – пробормотал он, и его голос прозвучал подобно ласке. Поля его шляпы прикрывали ее лицо от солнца.

Она запустила пальцы в его длинные волосы светло-каштанового цвета, затем резко дернула и, увидев, как он поморщился, улыбнулась.

– Мой прекрасный распутный… – начала она так тихо, чтобы только он мог услышать, затем замолчала и медленно облизала его губы влажным языком, – отцеубийца. К чему отвлекаться на уничтожение такой ничтожной дичи, как олень, когда тебя ждет твой отец. Это будет намного более занимательная охота.

Фон Меклен посасывая ее губы, затем втянул нижнюю сквозь зубы и укусил, заставив ее вздрогнуть от боли. Он усмехнулся.

– Я еще не убил отца, так что пока я не отцеубийца, моя милая сука. Но скоро, скоро…

Он терся лицом о ее цвета слоновой кости шею, облизывая ее и целуя. Ее плоть трепетала. Кровь заструилась огненным потоком, из горла вырвался стон. Черт возьми, он умел ее воспламенить.

Она впилась пальцами в его плечи.

– Да, скоро… – Она помассировала мускулы его предплечий, затем руки скользнули вниз, вдоль расстегнутой куртки к бриджам. Ее ладонь как бы невзначай обхватила его затвердевшую плоть. – Да, да…

– Нет. – Он укусил ее за нежную кожу под ухом и отстранил от себя. – Скоро, но не сейчас.

Она стояла, тяжело дыша, разочарованная его внезапным отдалением. Тело ее пульсировало от страстного желания завершения.

– Черт бы тебя побрал, Балтазар, я хочу…

– Тогда действуй, похотливая сука. Прошло меньше месяца с тех пор, как наступил этот дрянной мир, а ты уже большую часть времени проводишь на спине.

– Я не все время на спине, грубиян, – сказала она, толкнув его.

Он не шелохнулся, затем, схватив ее за плечи, стал наклонять к земле.

– Действительно, моя Гиз с бедрами цвета слоновой кости. Когда ты на коленях…

Он продолжал ее наклонять до тех пор, пока она не вцепилась в его постепенно терявшее свою упругость естество. Он прошипел грубое ругательство. Она изогнулась и ударила его своим телом под колени.

– Сука! – прорычал он, теряя равновесие.

Золотые и оранжевые листья взметнулись, когда он приземлился под дубом. Она взобралась на него, схватила за волосы, сжала бедра коленями. Прижимаясь к его чреслам, она бросила на него лукавый взгляд.

– Да, иногда я бываю на коленях, мой Бат, обладатель железных мускулов.

Он крепко прижал ее к груди, и она почувствовала, как он смеется. Он перевернулся, поменявшись с ней местами и чуть не придавив ее своим телом. Это была знакомая тяжесть, тяжесть, которой она жаждала. Он грубо поцеловал ее. Она раздвинула ноги и приподняла навстречу ему бедра.

Он, опираясь на локти, отстранился от нее. Она, захныкав, запротестовала.

– Я хочу тебя, я хочу, чтобы ты… – Она облизала его лицо, затем изрекла непристойное приглашение.

Он сунул язык ей в ухо и прижался своей вновь напрягшейся плотью к ее прикрытым юбкой бедрам. Она закрыла глаза и торжествующе застонала.

Но он прошептал «нет» и откатился от нее.

Она расстроенно вскрикнула, перевернулась на живот и стала бить кулаками по ковру опавших листьев.

– Ты мерзавец.

Фон Меклен оперся на локоть и засмеялся.

– Ты нужна мне, Гиз, – сказал он и шлепнул ее по заду. – Но не пресыщенная. Ты особенно на высоте, когда немного… голодна.

– Дай мне то, что я хочу, это займет немного времени. А потом я сделаю все, что ты захочешь.

– Ты в любом случае сделаешь.

Она зашипела от раздражения, пальцы ее погрузились в листья.

– Появились два новых лакея…

– Я их кастрирую, если только ты к ним прикоснешься.

– Ты не возражал, когда тот австрийский майор довольно основательно прикасался ко мне в прошлом месяце.

– То было совсем другое дело. Я наблюдал. – Он устремил на нее взгляд своих больших невинных глаз. – Так же, как и его жена, хотя он и не знал об этом.

Гизела попыталась подавить смешок, но не смогла.

– Она завизжала, да?

– Словно крестьянская свинья в день святого Мартина!

Гизела села, смеясь, и встряхнула головой, чтобы сбросить листья.

– Но ничто не сравнится с тем, как завизжал он, когда ты спокойно принялся за нее.

– Восхитительная парочка, – бросил фон Меклен. Он скрестил свои обтянутые сапогами лодыжки и бросил на нее взгляд из-под полуприкрытых ресниц. – Скоро у нас будет большой выбор… удовольствий.

Она вздохнула:

– Опять скоро. Не только я размякла во время этого проклятого мира.

Она искоса посмотрела на него, рассматривая его высокую крепкую фигуру. Они стали любовниками более трех с половиной лет назад, познакомившись на роскошных похоронах его жены, и за эти годы Гизела хорошо усвоила, на что он способен. Чуть заметная улыбка приподняла уголки ее губ. Она даже обнаружила у него такие «способности», о которых он и не подозревал.

Ноздри ее расширились от чувственных воспоминаний. Лучше всего было сразу же после битвы. Прошлый май, битва при Зусмарсе… сотни тысяч имперских солдат погибли. Его собственные полки уничтожены, но фон Меклен все же пришел к ней. Даже сейчас она, казалось, слышала тяжелый стук его сапог по деревянному полу купеческого дома, где они встретились.

Стук был все громче и громче по мере того, как он приближался, одежда его была разорвана и перепачкана кровью – чужой кровью. От него пахло порохом. На лице отражалась борьба между жаждой крови и вожделением. Он подходил все ближе и ближе. Одной рукой он разорвал ее одежду от выреза до подола, прижал ее к стене и вошел в нее одним толчком, а к тому времени, когда они закончили, кровь была их собственной так же, как и их исступление.

Сейчас фон Меклен вытащил из-за голенища нож и принялся вонзать его в землю. То была его постоянная привычка, когда он пускался в размышления о своих интригах, касающихся политических событий. Если же он обдумывал планы, связанные со своими плотскими наслаждениями, то играл золотой английской монетой, которую однажды извлек из руки мертвеца. Он как-то назвал ее «ангелом», и это название позабавило его. Гизела видела, как согнулась его обтянутая перчаткой рука, когда он схватил нож за рукоятку и вытащил его из земли. Ее тело по-прежнему хотело его, хотело того, что только он мог дать ей. Лезвие вонзилось глубоко в землю. У нее возник свой собственный замысел, питаемый чувством неутолимого голода.

Она снова перекатилась на живот и оперлась на локти. В результате такого маневра она приблизилась к нему.

– Я сказала, – снова начала она, – что этот мир заставил нас обоих размякнуть.

Единственным ответом на ее слова был звук стали, вонзающейся в землю.

– Размякли, Бат. До такой степени размякли, что фон Леве проскользнул у тебя между пальцев.

Лезвие замерло. Он медленно поднял на нее глаза. Они были холодными, голубыми, словно застывшее озеро. По телу ее пробежала дрожь ожидания.

– Так он и поступил, Гизела, – голос его прозвучал тихо, спокойно и угрожающе.

Она надула губы и бросила на него взгляд, полный нетерпения.

– Вот чего мы ждем, не так ли? Ты не выступишь против отца до тех пор, пока не разделаешься с этим светловолосым негодяем. Почему бы просто не послать пару отрядов в долину Карабас и не убить его? Это всего лишь двухдневный переход к югу. Ты сказал, что он может стать препятствием в осуществлении твоих планов, так как слишком много знает.

Он склонился к ней, и лезвие ножа впилось в землю в дюйме от ее руки.

– Какой великий повелитель поверит лжи ничтожного полковника? Мои родственные связи остаются в безопасности. – Нож вонзился в землю еще ближе. – Я сам позволил фон Леве бежать в долину Карабас. Раз мне известно, куда направляется моя жертва, то, без сомнения, я смогу одновременно отомстить моему отцу и этому предателю фон Леве.

– Да-а-а, – протянула она, одержимая вожделением, – но как?

Дыхание ее участилось, кровь пульсировала, вся ее похоть устремилась к Бату.

– Полковник Александр Леве умрет от моей руки. – Он бросил взгляд на тушу убитого оленя, лежавшего футах в двадцати от него. – Или будет растерзан моими псами. – Лезвие впилось в землю между ее расставленными пальцами. – Когда мои войска войдут в долину Карабас, они сотрут с лица земли все, что попадется им на пути. Все, моя кровожадная шлюха. Не останется ни одного несрубленного дерева, ни одного неразрушенного колодца, ни одного несожженного моста.

Она облизала губы.

– Восхитительно, – хрипло простонала она. – Зачем уничтожать всю долину, когда тебе нужно убить одного человека?

Легким ударом ножа он перерезал верхние тесемки ее корсажа.

– Когда мне было семь лет, мой отец подарил матери замок Меклен, стоящий высоко на утесе, с которого открывался вид на Рейн. Он был жемчужиной, Гизела, одной из величайших крепостей на реке.

Неожиданно он переместился и схватил ее за подбородок. Она с усилием приняла полусидячее положение.

– Но это было подачка, Гизела. – Его пальцы сжали ее челюсть. – Подачка моей матери, потому что женщина, которую он любил, только что родила ему дочь. Дочь-ублюдка.

Глаза его остекленели, дыхание с шумом вырывалось из ноздрей.

– У тебя есть сестра? – Гизела прижала руку к его лицу и поскоблила ногтем по щеке. – Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть сестра.

В его глазах пробудилась жизнь.

– Всего лишь наполовину, сестра-ублюдок, – поправил он. – Моя мать в том замке сошла с ума. Поговаривали, будто безумие в ее роду. – Он буравил ее взглядом, в то время как руки продолжали разрывать шнуровку корсажа. – Я заставил их замолчать, так как знал, что… и кого винить.

Он обхватил ладонями ее полные груди, затем принялся массировать их, пощипывая напрягшиеся соски. Ее охватило исступленное вожделение, руки потянулись к вороту его сорочки, и она принялась разрывать по шву, нитки не поддавались, но она не отступала.

– Мне пришлось запереть ее… – Он оборвал фразу, когда она принялась гладить ладонью сквозь бриджи его возбужденный фаллос. – Иуда, да. – Ее зубы впились в его стальную грудь.

Он рывком расстегнул бриджи и, перевернув ее на спину, задрал ей юбки. Ее рука обхватила его горячий гладкий член и потерла его…

Он отбросил ее руку и прижал пальцы к набухшему бугорку – средоточию ее чувственности. Нет, нет, она была слишком близко. Уже трепещущий жар побежал по ее коже, словно огонь, пожирающий бумагу.

– Нет, пожалуйста. – Но его рука не останавливалась. – Нет, пожалуйста, я хочу… Я хо… Ах-х-х…

Он ворвался в нее. Она вскрикнула, откинула голову назад, выгнула бедра. Она словно скакала во весь опор вместе с ним, ее крики сливались с волнами охватившего ее восторга.

– Ты, шлюха, шлюха. – Он извергал потоки грязных ругательств, слова перерастали в пронзительные стоны, один… второй… третий… четвертый…

Он скатился с нее, и они лежали тяжело дыша, словно хищные звери после долгого отчаянного побега от гончих. Она смотрела на листья над головой, наслаждаясь передышкой от требовательного жара ее тела, утомленного их грубым спариванием. Но ее тревожило, что он утаил от нее секрет.

– Ну, так что же эта сестра? – спросила она.

Его пальцы вцепились в ее волосы. Она поморщилась, но не повернулась, чтобы посмотреть на него. Рядом с ее ухом прозвучала усмешка.

– Много лет мне было совершенно безразлично, где она и что с ней происходит, она находилась вне поля моего зрения до тех пор, пока я не узнал, что она живет в долине Карабас у друга моего отца и что он дал ей денег. Денег, которые по праву принадлежали мне.

– А сейчас? Где она сейчас?

Губы его растянулись в натянутую улыбку.

– Она погибла вместе с моей женой четыре года назад. Во время… несчастного случая… на охоте. Я привез тело жены домой в свинцовом гробу. А моя сестра-ублюдок, возможно, стала пищей для воронов. Я не спрашивал. Многие дураки считают смерть самым большим возмездием, – пробормотал фон Меклен. – Но мой отец вскоре узнает, что это не так. Война принесла мне богатство, Гизела, богатство и власть намного большие, чем мог бы дать скупой герцог Таузенд. Раньше мне приходилось довольствоваться только мелкими выходками и ночными вылазками. Но теперь у меня появилась возможность осуществить заслуженную месть. Я намерен истратить все до последнего талера и пожертвовать последним солдатом, чтобы уничтожить все, что мой отец когда-то любил. А потом я убью его, и Таузенд будет моим.

Он принялся ласкать ее бедра.

Нет, нет, не надо этого жара снова, не так скоро. Она изогнулась, пытаясь уклониться от его прикосновения, но он не позволил. Его рука придвинулась еще ближе. Он подергал за влажные волоски. Она попыталась оттолкнуть его руку, но он сжал их еще крепче. Пальцы его скользили по ее набухшей плоти, затем он засунул в нее два пальца и стал повторять это движение снова и снова.

– Бат, нет! – Глаза ее наполнились слезами от боли. – Нет, я не хочу…

– Но я хочу, Гиз! – Его губы обхватили предательски напрягшийся сосок. Она всхлипнула, выдавая свою жажду. – Я ощущаю, как твое тело отвечает мне, моя милая шлюха. Я чувствую, как голод сжимает твою плоть. Моя сука, моя сука… Ты нужна мне. Мы под стать друг другу, ты и я. Наши души будут вместе гореть в аду. – Он убрал руку и опустил ее юбки. – Но еще не теперь. А пока мне понадобятся твои исключительные таланты. Как я уже говорил прежде, ты особенно на высоте, когда немного… голодна.

Она, вся дрожа, дернула его за куртку, притягивая к себе.

– Не поступай так со мной, хам.

– Я делаю то, что хочу, Гизела. – Он с легкостью вырвался от нее и поднялся одним плавным движением. Его широко открытые бледно-голубые глаза невинно смотрели на нее. – А хочу я уничтожить своего отца и всех, кто стоит на моем пути. А это означает фон Леве. Может, ты считаешь его таким же доверчивым дураком, как тот австрийский майор со своей визгливой супругой? Не стоит недооценивать его. Немногие из моих врагов остались в живых, Гизела, но он один из них.

Вдали возник какой-то шум, постепенно приближающийся к ним. Наконец стали различимы крики: «Милорд! Милорд!» Гизела с трудом поднялась и прикрыла грудь обрывками корсажа. На прогалину выбежал солдат, за ним следовали еще двое. Они наполовину волокли, наполовину несли какое-то жалкое создание.

– Милорд, – тяжело дыша произнес запыхавшийся первый солдат, – вы хотели поговорить со всадником, который прибудет из долины Карабас, как только он появится. – Он помешкал, оглянулся назад, словно желая удостовериться, что следовавший за ним перепачканный человек остался в живых во время перехода по оленьему парку, затем неловко ткнул в его сторону и сказал:

– Вот, вот он.

– Ну? – спросил фон Меклен, скрестив руки на груди в ожидании ответа.

Всадник облизал пересохшие губы и многозначительно посмотрел на бурдюк, висевший на плече одного из поддерживающих его солдат. Он, надо полагать, изрядно хлебнул, прежде чем явился сюда, так как при всем старании держаться прямо не мог. Его неустойчивость, как заметила Гизела, проистекала не только от усталости.

– С вашего разрешения, ваша светлость… я смог проследить за ними… только небольшую часть пути вдоль реки. В долине какая-то женщина, настоящая дьяволица, по-видимому полусумасшедшая, напала на них. Она приняла их за разбойников с большой дороги, хотя они и не погибли. По крайней мере я так думаю.

Фон Меклен разразился довольным смехом, а Гизела фыркнула и съязвила:

– Великий фон Леве выбит из седла цыганкой.

Всадник покачал головой и с трудом сглотнул.

– Нет, мадам, она не цыганка. Она выглядела вполне представительной дамой. Волосы черные как ночь, а глаза необыкновенно синие, я смог рассмотреть их цвет из-за кустов. И я никогда не слышал, чтобы цыганка так пела. Красиво, как птичка весенним утром.

Фон Меклен замер.

– Эта женщина пела?

Всадник кивнул.

– А как насчет роста? Она высокая?

– О да, милорд, высокая.

– Интересно…

– В чем дело? – нахмурившись, спросила Гизела, ей совсем не понравилась озабоченность фон Меклена.

– Его описание очень напоминает мою сестру.

– Твою сестру? Но ты же сказал, что она умерла!

– Может, меня ввели в заблуждение.

– Не умерла? Как такое возможно?

– Как, Гизела? Жизнь моей сестры Катарины и моя пересекались не раз. Она в состоянии внушать такой же страх, как и фон Леве. И так же упорно сопротивляется смерти. – Фон Меклен улыбнулся и развел руками. – В конце концов, она же моя родственница.

– Катарина! – окликнул ее полковник, но она, не обращая внимания, выбежала из дома. Фон Меклен! Ее первым побуждением было укрыться в саду, но там Изабо помогала Францу собирать последние зимние овощи.

– Катарина!

Ей нужно добраться до сигнальной башни. Никакой тревоги не было, но она должна сама удостовериться, посмотрев с высоты холма, что долина Карабас в безопасности и никто сюда не вторгся. Фон Меклен! Ей необходимо убедиться, что он не угрожает им.

Ее ноги, обутые в комнатные туфли, шуршали по опавшей листве, когда она пробегала по фруктовому саду, где половина деревьев была срублена, так что повсюду торчали пни. Поместье Леве приютилось у крутых холмов, образующих восточную границу долины Карабас. Ближайший склон холма поднимался в виде террас, узкая грязная тропа вела от одного уступа к другому.

Она была очень осторожна и старалась, чтобы он ее не заметил. Добежав до первого уступа, она, подобрав юбки, перепрыгнула через невысокую каменную стену. За спиной послышался шорох листьев, но она не остановилась, чтобы прислушаться. По тропе было тяжело передвигаться – из-под земли выступали предательские корни, готовые в любой момент поймать, словно в капкан, неосторожно поставленную ногу. Привыкшая к причудам поместья Леве, она с легкостью избежала ловушек, расставленных природой. Созданные человеком ловушки были значительно опаснее.

Например те, что возводил фон Меклен. Катарина споткнулась, но удержалась на ногах и снова побежала вверх по холму. Не думать о прошлом. Только не думать о прошлом. Черт бы побрал ублюдка! «Нет, – напомнила она себе, – нет, ублюдок – это я, как поторопился напомнить мне полковник». Куст ежевики уцепился за юбку, и она, освобождая ее, выругалась, когда услышала, как протестующе рвется тонкая шерсть.

О справедливости, царящей в этом мире, красноречиво говорит тот факт, что один из немногих людей во всем Таузенде, по-настоящему заслуживающий имя ублюдка, является единственным законным сыном герцога Таузенда. И ее братом. Наполовину братом! Боже упаси претендовать на то, чтобы разделить с ним больше крови, чем…

Она отбросила эту мысль. Упрекать судьбу – признак слабости. Она немного замедлила бег, дыхание стало прерывистым. Гребень холма словно манил ее, полуразрушенные зубчатые стены сигнальной башни, казалось, воинственно вонзались в солнце над головой. Ей необходимо быть сильной. Необходимо ради Изабо. Она зацепилась ногой за корень, потеряла равновесие, попыталась удержаться, но, вскрикнув, упала на колени. Чьи-то руки подхватили ее под мышки и подняли с земли. Она покачнулась, когда Александр поставил ее на ноги. И почувствовала, как по ее спине расходится жар, излучаемый его телом, хотя к ней прикасались только его руки.

– Спасибо, – с трудом выдавила она, с жадностью глотая воздух, – но я должна поговорить с караульным на башне.

Она вырвалась из его рук и, спотыкаясь, преодолела остаток пути до полуразрушенной груды камней.

– Деринтц! – окликнула она, вглядываясь в каменную стену. – Деринтц, ты там?

Над башней появился человек.

– Мадам фон Леве, – удивленно сказал караульный, с его вспотевшего перепачканного лица на нее пристально смотрели широко открытые глаза. Каменная пыль глубоко въелась в морщины, делая его старым и одновременно человеком без возраста. – А я как раз уложил еще несколько камней на место…

– Да, да, спасибо, – перебила она. – Деринтц, было ли какое-нибудь движение за последние несколько дней? Вообще что-нибудь?

Караульный покачал головой.

– Нет, мэм, не было с тех пор, как эти разбой… ох, прошу прощения, милорд, эти офицеры три дня назад… – Он потянул себя за чуб в знак уважения к Александру.

– Ты уверен? – настойчиво спросила она. – Совсем ничего? Это жизненно…

Александр встал рядом с ней и попытался обхватить ее за плечи.

– Катарина, что ты надеешься услышать? Что он видел флаги императорского полка?

– Я бы приветствовала их! – сказала она, вырываясь из его рук. – По крайней мере, императорский полк не подпустил бы фон Меклена.

Она подобрала юбки и направилась к пролому в стене, служившему входом на внутреннюю лестницу. Неустойчивая деревянная спираль, извиваясь вокруг внутренней стены башни, вела к лишенной крыши вершине.

– Деринтц, спускайся, – крикнула она караульному. – Пожалуйста, спустись, я должна сама посмотреть.

– Вам не следует сюда подниматься, мэм. Вы женщина.

Александр тоже нырнул в пролом и сразу же остановился у входа.

– Деринтц, у тебя есть еще какая-нибудь другая работа?

– О да, милорд. У меня истощился запас дров. Займет добрый час, чтобы немного набрать их.

– Тогда займись этим, – сказал полковник, коротко кивнув ему и отпуская.

Караульный сбежал по ступеням, единственная бесцеремонная команда Александра ему явно пришлась больше по душе, чем все ее просьбы.

– Ненавижу это.

Она стала карабкаться по ступеням, придерживаясь за стену.

Он усмехнулся, взбираясь вслед за ней.

– Ты не понимаешь мужчин.

Она бросила на него через плечо сердитый взгляд.

– Я сказала, что ненавижу, но это не означает, что я не понимаю.

Его темные, как уголь, глаза всматривались в нее до тех пор, пока она не отвернулась и не стала снова поспешно подниматься вверх. Неловкость, вызванная его молчанием, заставила ее добавить:

– Я понимаю мужчин даже слишком хорошо.

– Включая даже графа Балтазара фон Меклена.

Она похолодела при упоминании имени ее брата.

– Каким образам ты связан с этой скотиной? Скажи мне!

– Планы фон Меклена с каждым годом становятся все грандиознее. Я могу предотвратить или, по крайней мере, помешать исполнению последнего.

– В таком случае вся долина в опасности, если ты останешься здесь!

Стоя наверху, она окинула взглядом обширную долину Карабас, раскинувшуюся внизу. Она прищурилась и внимательно всмотрелась в южную часть, откуда путешественники попали в долину. Сквозь поредевший покров дубовых листьев она могла рассмотреть небольшой подъем, где несколько дней назад заметили Александра. Но сейчас там никого не было.

– Не много же отсюда видно, – заметил Александр. – Человек запросто может проскользнуть среди деревьев незамеченным.

– Тебя сразу заметили.

– Повезло.

– Возможно, хотя я часто замечала, что удача приходит к тем, кто много трудится.

Она принялась внимательно рассматривать местность вдоль реки с берегами, поросшими деревьями, к северу от прогалины с колодцем, затем взгляд скользнул дальше, туда, где перестраивался мост и, наконец, к белым каменным домам маленькой деревушки Карабас. Теперь там уже жили сотни людей, считавших, что находятся в безопасности от опустошительной войны, спасаясь от которой они бежали в эти края. Сразу за деревней начинались аккуратные ряды живой изгороди, отделяющей фермы, они много лет стояли покинутыми, а теперь постепенно заселялись.

Катарина повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Мы здесь в долине Карабас очень трудолюбивые. Это наша долина, и я не позволю тебе разрушать наши жизни, принеся сюда свои битвы и свою войну!

Александр первым отвел взгляд. Он снял шляпу, прищурившись посмотрел на солнце, затем опустил голову.

– Есть вещи, которые я непременно должен сделать, но, в конце концов, это война двоих: фон Меклена и моя.

– Хорошо. Если ты можешь поручиться, что фон Меклен убьет тебя и только тебя, тогда ты можешь остаться. В противном случае уезжай немедленно.

Он искоса посмотрел на нее и с сарказмом бросил:

– Сказано с великодушием прирожденной и воспитанной хозяйки замка.

Она скрестила руки на груди.

– Спасибо. Моя мать воспитала меня в старых традициях.

– В то время как сама следовала старой морали?

– Мораль моей матери безупречна, – огрызнулась Катарина. – Она совершила только один грех. Влюбилась.

Катарина вцепилась в грубую каменную стену.

– Любовь не грех, Катарина.

– Разве? – спросила она. – Разве не грех то, что разрушает все, к чему прикасается? – Она потерла лоб и закрыла глаза, словно припоминая. – Нет, не всякая любовь. Не любовь матери к новорожденному. Не любовь отца к отсутствующему сыну. Такая любовь спасает тебя. Но не любовь иного рода.

– А сейчас эта долина спасает меня и моих товарищей, – сказал Александр.

– Ты навлекаешь на всех нас опасность, чтобы спасти собственную шкуру!

– Чтобы спасти бессчетное число шкур, если добьюсь успеха. – Его взгляд устремился на долину Карабас. – Но мне для этого необходимо время. А эта долина – моя долина по условиям нашего соглашения – находится в стороне от дорог и не привлекает слишком много внимания. Если только за нами не следили, то фон Меклену потребуется время, чтобы найти нас.

– Следили! Ты эгоистичный, беспечный…

– Тогда и будешь меня ругать! – Он хлопнул шляпой по своим высоким сапогам. – Не думаю, чтобы нас выследили, но вполне возможно. Но я положу конец его замыслам, если даже для этого придется пожертвовать несколькими полями пшеницы.

– Нет, только не здесь. – Она повернулась спиной к долине. – Поклянись мне. Поклянись в этом. – Она задрожала. – Будь ты проклят. Будьте прокляты все солдаты, каждый из вас. – Она подошла к краю башни, туда, где начинались ступени ведущей вниз лестницы. Острые камни впивались ей в ступни сквозь тонкую подошву комнатных туфель. Он ничего не говорил. – Поклянись в этом! – закричала она.

– Не могу.

– Черт тебя побери. – Она заметалась у вершины лестницы, пытаясь скрыть от него свою дрожь. – Я не позволю этому ублюдку… Этот гнусный отвратительный мерзавец не… – Подобно реке, внезапно вышедшей из берегов, на нее нахлынули воспоминания. Она зажмурилась в надежде избавиться от них. Образы, которые ей уже давно удавалось удерживать на расстоянии, вырвались из заточения, хлынули на нее и замелькали, сталкиваясь друг с другом перед ее мысленным взором. – Постой! Нет! Это грязное животное с черной душой не должно разузнать.

– Катарина. – Сильные руки обхватили ее лицо, положив конец ее метаниям. Она слабо покачала головой.

– Катарина, – повторил он, – посмотри на меня. Посмотри на меня.

Она открыла полные слез глаза и увидела его насупленное лицо очень близко от себя.

– Катарина, – мягко сказал он. – Фон Меклен… – Он оборвал фразу и вытер большим пальцем скатившуюся с ее щеки слезу. – Фон Меклен причинил тебе какой-то вред? Взял тебя силой? Без твоего желания…

Она схватила его за запястья и отвела руки.

– Изнасиловал ли он меня? – Словно испытывая холод, она обхватила себя руками и отвернулась. – Какое это имеет значение?

Он погладил ее по плечу.

– Имеет.

В его прикосновении сквозило утешение, но Катарина не хотела его принимать. Она закрыла глаза и откинула голову назад, подставив лицо лучам осеннего солнца.

– Нет, – тихо сказала она.

Его пальцы сжались немного крепче.

– Катарина… ты уверена? Я все пойму. Была война.

– Да, Александр, была война.

Он провел ладонями вниз по ее рукам, затем уткнулся лбом в корону ее волос. Прохлада осеннего дня, казалось, испарилась в его присутствии, оставив только тепло и благоухание сандалового дерева, смешанное с легким ароматом розовой воды. Он поцеловал ее волосы, она напряглась.

– Я хочу верить тебе, – прошептал он. – Хочу верить, что тебе не довелось пережить такой боли.

– Верь, – это все, что она ответила.

– Мне хотелось бы. Но твои глаза говорят совсем другое, Катарина. Твои глаза и твое тело, всегда убегающее от мужского прикосновения.

Она попыталась сосредоточиться и разобраться в значении его слов.

– Я не убегаю, – заявила она.

– Разве? – Он прижался к ее спине и протянул к ней левую руку, повернув ладонью к ней. Она была большая, с длинными пальцами. По ней проходил белый рубец от старой раны. Он продолжал прижиматься щекой к ее голове. – Вложи свою ладонь в мою.

– Александр… – Он ничего не говорил, просто держал свою ладонь перед ней. – Александр, я… Что это доказывает? – Молчание. Она хмыкнула. Он продолжал ждать. – Это нелепо. Ну, хорошо, хорошо. – Она коснулась кончиков его пальцев своими и опустила руку.

Его рука не шевелилась. Глаза ее сердито блеснули.

– Черт побери! Вот. – Она решительно прижала свою ладонь к его руке.

Его пальцы стали медленно сжиматься, переплетаясь с ее. Она вздрогнула, но заставила себя не вырывать руки. Он легко удерживал ее, и она ощущала, как огрубели его мозолистые пальцы. Она обратила внимание, что он владел правой рукой лучше, чем левой, а это означало, что его левая рука предназначалась для кинжала. Пальцы, которые могли всадить смертоносный обоюдоострый клинок меж человеческих ребер, теперь нежно держали ее руку.

– Александр, это бессмысленно.

– Ш-ш-ш.

Она обратила к нему лицо.

– Что ты пытаешься… – Его губы были так близко, но она не могла отвести от них взгляда – Это ничего не доказывает, – сказала она, совершенно утратив прежнюю уверенность.

– А я и не хочу ничего доказывать, – сказал он, и она с удивлением обнаружила, какое чарующее зрелище представляет собой движение губ мужчины, когда он говорит. Поразительно, как это язык, поблескивающий на фоне совершенных белых зубов, может производить такие звуки. – Катарина?

– Х-м-м.

– Катарина, – повторил он, и голос его прозвучал тихо и соблазнительно, – я хотел бы стереть выражение боли из твоих глаз.

Она покачала головой и высвободила руку.

– А я хочу, чтобы ты не подпустил фон Меклена к долине Карабас.

Он вздохнул:

– Не могу обещать, Катарина. Но я прикажу своим всадникам следить за этим гнусным животным.

– Если он направится к долине, я хочу, чтобы вы уехали, независимо от того, поправится ли майор Траген или нет. В Алте-Весте или к черту, мне все равно. – Она подошла к лестнице и стала спускаться. – А что касается всего остального, можешь верить во что хочешь.

– Это ты должна верить.

Она резко остановилась и оглянулась. Солнце у него за спиной превратило его почти в рельеф, и она обнаружила, что разговаривает с тенью, увенчанной нимбом из солнечного света.

– Я и верю. В то, что видела. В то, что пережила.

– А как насчет наслаждения, Катарина? Того наслаждения, которое мужчина и женщина могут дать друг другу. Ты веришь в него?

Она засмеялась.

– Когда-то… давно… – Она покачала головой. – Это скорее мечта, чем воспоминание. Теперь я знаю, что мужчина получает наслаждение – в это я верю. Но мужчина, дарующий наслаждение? Я скорее поверю в сказки об эльфах и привидениях, которые рассказывают старухи, живущие в лесах.

– Тогда поверь, Катарина, мужчина в состоянии дать женщине огромное наслаждение, это я могу тебе обещать.

Она отмахнулась от него и снова стала спускаться.

– Тогда пообещай мне чудо, – бросила она через плечо. – Я испытываю в нем большую необходимость.

– Я только что сделал это, – ответил он.