VI

Часть неба затянута тучами — с виду вроде бы безобидными. На мостике флагманского судна перед довольным Хайраддином, поигрывающим шнурками своего плаща, разложены всевозможные навигационные инструменты: командор отдает последние приказания прибывшим к нему капитанам остальных кораблей. Морская гладь не шелохнется: лагуна на две трети отгорожена от внешнего мира отвесными скалами, а выход в море прикрывает изогнутый крючком мыс. Это укрытое от ветров и капризов погоды местечко — одно из тайных прибежищ алжирских берберов, здесь флот Хайраддина отдыхает, как в колыбели. Каждый, кому вздумалось бы глянуть вниз со скалистого берега, может принять его за мирную флотилию больших рыболовных или транспортных шхун — легких, опрятных и с виду совершенно не воинственных. Но галиоты Краснобородых — их длина около двадцати метров — способны напасть на любое судно и на любые береговые укрепления, хотя на них и не видно никакого оружия. Да только кому придет в голову карабкаться из любопытства на эти скалы? Убежище надежное, но все равно матросы несут постоянную караульную вахту. По трапу с левого борта на мостик поднимаются Хасан и Ахмед Фузули, совершившие очередной обход постов. Все спокойно. Только вот в небе погромыхивает гром и изредка сверкают молнии. Хасан проверяет готовность судов к выходу в море.

— Ну что, Хайраддин, отправляемся?

— Я — да. Если хочешь, могу взять тебя с собой вместо Ахмеда Фузули, который перейдет на твой галиот и будет нас ждать здесь, вместе с остальными. На дело выйдет только мой флагман.

Совещание окончено, все офицеры могут возвратиться на свои места. Приказы остающимся уже отданы.

— Так как же? Решился?

— Конечно!

— Но ведь начинается гроза…

— Да.

Впечатление такое, что Хайраддин совсем не прочь сразиться еще и с бурей. Он даже готов поделиться с Хасаном деталями своего плана.

— Мы двинем на север. Там нас ждет одно забавное дельце.

Хайраддин, всегда такой уравновешенный, сегодня взволнован как мальчишка. В его глазах поблескивают лукавые искорки — совсем как у Аруджа.

Хасана не удивляет решение сниматься с якоря немедленно: неожиданность свойственна тактике военных действий корсаров, к «прогулкам» же такая погода не располагает. Сейчас вряд ли кто-нибудь решится выйти в открытое море без крайней необходимости — какое уж тут может быть забавное дельце! Дождя пока нет, но на западе грозно сверкают молнии, да и ветер все усиливается.

— Боишься?

— Нет. Когда выходим?

— Сию минуту.

Друзья, возвращающиеся на свои суда, прощаются. Хасан обнимает Ахмеда Фузули. Отдают швартовы. Хайраддин прихлебывает из кубка черненого металла сидр с медом.

— Какие будут приказания? — спрашивает Хасан.

— Все уже делается без тебя. Ты проверял посты, отдохни. Хасан с поклоном желает Хайраддину спокойной ночи.

— Тебя не интересует цель нашей операции?

— Ты сказал, что мы направляемся на север и что сможем там позабавиться.

В улыбке Хасана сквозит веселый вызов; он сбрасывает с себя плащ, расстилает его на связке канатов, ложится и заворачивается в грубошерстную ткань так, что становится похожим на серый продолговатый кокон. Вся палуба уже усеяна такими коконами: матросы, без которых можно обойтись при выходе из гавани, спят, чтобы набраться сил для грядущего дня.

Во время второй ночной вахты Хасан, без рубахи, потный, сидит на веслах. Боцман задает темп своей терзающей слух дудкой. Но как ни противен этот звук, он все же помогает гребцам ритмичнее взмахивать веслами, на каждом из которых сидят по двое. Но какой бешеный темп! Когда море такое неспокойное, одни весла часто машут вхолостую, зато на другие приходится вся тяжесть воды, и это требует от гребцов неимоверных усилий.

Хасан сидит среди гребцов на подветренной стороне — хуже места не придумаешь, потому что именно здесь надо изо всех сил бороться с порывами ветра, относящими судно в сторону.

При таком бурном море и сильном ветре хорошо иметь прочный и остойчивый киль, но тогда судно утратило бы маневренность. А для берберских галиотов маневренность — главное, поэтому они держатся на самой поверхности. Малая осадка — беда, но тут выручает хорошая выучка экипажа. Зато галиоты могут подплывать чуть ли не к самому берегу, приставать в любом месте и с ходу преодолевать мелководье, где нормальные суда обычно увязают.

Такие рискованные маневры для Хасана — несравненное удовольствие. Да и вообще ему по душе жизнь на судне. Ему нравится, что на сражающихся с морем берберских галиотах ставка делается на надежность и сноровку всех до единого членов экипажа: очень важно, чтобы каждый держал весло под правильным углом, обладал силой, а главное волей — без нее не одолеть водную стихию. Все члены экипажа — от матросов до офицеров — подменяют друг друга на веслах. Вахты делают короткими, гребцов меняют часто.

Люди Краснобородых хорошо знают морское дело и выполняют свою работу с охотой. Это не значит, что в напряженные моменты, борясь со стихией, они не орут, не ругаются, не проклинают свою судьбу.

— Пустите нас вниз, слабаки, — шутит какой-то матрос, заглядывая через люк под палубу, — терпежу нет, так хочется на весла: что-то здесь наверху становится прохладно!

Парень промок до нитки; с помощью товарища он пытается вытащить на палубу несколько сухих мешков.

Покончив с этим, матросы разбирают мешки, сбрасывают с себя промокшую одежду и, оставшись в чем мать родила, крепко растирают посиневшую от холода кожу.

На палубе все привязаны веревками. К штурвалу становится сам Хайраддин. Грозные валы достигают мостика.

Два матроса пришли сменить гребцов, сидящих позади Хасана, только сначала им придется раздать всем овощи и сухари, которые они притащили с собой. Но ни у кого нет времени даже на то, чтобы сунуть себе что-нибудь в рот: руки у всех буквально прикипели к веслам. Разносчики запихивают еду в переметные сумы гребцов, с огромным трудом пробираясь между скамьями, веслами и снастями.

— Приказано разделить еду, пока всю ее не смыло в море.

Наконец качка немного улеглась. Буря поутихла, но не прекратилась. Дудка боцмана подгоняет гребцов: нужно воспользоваться относительным затишьем и грести ровнее и мощнее. Гребцы работают все так же прилежно, но напряжение немного спало; кто-то даже отпускает шуточки по адресу Хайраддина, заставляющего матросов есть побольше зелени. Едва представляется возможность — он грузит на борт огромные корзины с зеленью и овощами. Напарник Хасана говорит, что если уж им суждено питаться овощами, то он лично этим вялым зеленым листьям предпочел бы хорошую похлебку из мелкой и душистой красной фасоли с розмарином, полбой и сухарями.

— Ну, с супом тебе придется погодить. И вообще лучше не болтать, а поберечь силы.

Море, вдруг разбушевавшееся вновь, бьет о борт такой мощной волной, что вода попадает в трюм.

— Хорошенько закрепите уключины! — кричит боцман, продолжая подавать свои размеренные сигналы.

Скрип корпуса галиота заглушается ревом бури, в которой смешались вода и небо.

Уже наступил день, а света мало. Дождь прекратился, но море бурлит, пенится, дыбится грозными валами. Незатихающие раскаты грома рокочут по всему горизонту. Ветер усиливается так, что часть парусов приходится убрать. Но твердые команды Хайраддина люди все же слышат. Матросы выполняют их молниеносно, по-паучьи цепко ползая по вантам.

Хасан, выбравшийся в одних шароварах через люк на палубу, подходит к Хайраддину и видит на лице его необычайное блаженство: глаза довольно щурятся, губы под длинными густыми усами улыбаются. С кустистых бровей, с бороды, с тюрбана, чудом удержавшегося на голове, струйками стекает вода.

— Вот это шторм! Взгляни на пролив: берегов совсем не видно.

Опускается густой туман, а море все бушует. Можно не опасаться, что появится чей-нибудь дозорный корабль. Какому безумцу придет в голову при такой погоде высылать в море дозор?

— Сегодня кроме нас здесь можно встретить только тех, кто не предвидел шторма и не успел вернуться в порт, или суда, что плывут издалека.

Хайраддин уступает свое место у штурвала Хасану, но остается рядом с ним. Да и вахтенный офицер тоже начеку. Однако молодой раис чувствует себя уверенно: он научился у Краснобородых хорошо понимать море, использовать каждый удар волны и держит штурвал спокойно, твердой рукой.

Судно послушно идет вперед, легко перелетая с гребня на гребень вздымающихся перед ним водяных валов, готовых всей своей тяжестью обрушиться на эту скорлупку.

— Видишь вон там островок? — спрашивает Хайраддин. Сначала в направлении, куда он указывает, Хасан из-за волн ничего не может разглядеть, но потом замечает какую-то неподвижную точку. Похоже, это заостренная вершина горы, она выделяется своим блеском в изменчивом и неверном свете утихшей грозы.

Это остров, вернее, горная вершина, как бы вырастающая прямо из моря.

— Еще две смены гребцов, и мы бросим там якорь. Придем на место заранее, и у нас будет достаточно времени, чтобы спокойно приготовиться к делу.

На языке корсаров это означает, что в такую погоду никто их там не побеспокоит.

Хайраддин с довольным видом поглаживает усы и соглашается пожевать галету.

Кормчий занимает свое место, потому что у Хасана теперь другая работа.

— Опустить нос, — командует Хайраддин.

Хасан в сопровождении пары матросов исчезает в узком носовом люке. В трюме кромешная тьма. Зажечь огонь нет времени, да и опасно в таком неспокойном море. Продвигаться приходится на ощупь, но для матросов это не составляет большого труда: все знают судно как свои пять пальцев и, согнувшись в три погибели, перебираются с места на место ползком, по воде. У Хасана нет никаких привилегий — принц работает наравне со всеми. Конечно, он теперь признанный всеми раис, но на галиотах Краснобородых каждый в меру своих физических возможностей делает то, что необходимо в данную минуту.

С трудом перетащили снасти с кормы в носовую часть, но нужно еще откачать скопившуюся на дне воду с помощью архимедова винта. С того первого плавания, когда Хасана захватили в плен, он узнал от Османа Якуба, что вода в море так же вездесуща, как Дух Святой, и нельзя с нее спускать глаз, ибо если она останется там, где ей быть не положено, ее уже не со Святым Духом придется сравнивать, а с дьявольской силой, — таких бед она может натворить. Вот и сейчас от нее нужно во что бы то ни стало избавиться.

Могучая волна прибоя выносит судно к самому острову. Вокруг разливается чудесный свет. Внезапно наступает тишина и покой.

Хайраддин точно предсказал окончание бури. Он всегда знает, когда и куда уйдут или рассеются тучи. Может, он предвидел и то, что во время швартовки три чайки, сорвавшись им навстречу с самой высокой скалы, в радостном полете будут приветствовать их? Некоторые считают Хайраддина великим волшебником, который умеет управлять стихиями и понимает язык животных и птиц.

После двух дней вынужденного молчания вновь заиграли музыканты. Исполнители они, конечно, не блестящие; увы, слабоваты и новые «виртуозы», взятые на борт взамен прежних, на первой же стоянке запросившихся домой: они, бедные, так страдали морской болезнью, что им посочувствовал даже юнга — левантинец Пинар, мальчишка непоседливый и совершенно равнодушный к музыке.

— Кому нужен этот мертвый груз на судне? — говорил он. — Давайте избавим их от мучений и бросим в море!

— А кто тебе сказал, что они — мертвый груз? — спрашивал принц, забавляясь разговором с мальчишкой, перенявшим у старших ухватки настоящего морского волка. — Я видел, как они управлялись с вантами и шкотами, крутили ручку лебедки и даже выдерживали короткие смены на веслах.

Когда галиот бросает якорь, юнга отыскивает Хасана, чтобы еще раз пожаловаться на музыкантов:

— Хасан! Эти типы не желают есть ни сухари, ни зелень.

— Не хотят, и не надо. Оставь их в покое.

— Наверно, им хочется чего-нибудь повкуснее. Я бы дал им на ужин одни очистки.

— Оставь в покое музыкантов и иди надрай колокол. Вообще-то юнгу привлекают музыканты, их инструменты, странные одеяния, широкополые, украшенные перьями шляпы. Матросская жизнь Пинару нравится, он понимает, как ему повезло, что он попал на судно Хайраддина, но у музыкантов жизнь тоже, наверно, замечательная. Они путешествуют по городам и деревням, бывают при дворах государей, играют на праздниках, присутствуют при всяких важных событиях, им предоставляют лучшие места на парадах, всячески привечают и платят здорово. И все же он ворчит:

— Этим типам выпала честь играть на военном корабле, так пусть терпят трудности и не привередничают!

А теперь еще музыканты спрашивают у Пинара, где им можно расположиться на ночевку. Им хотелось бы спать на берегу.

— Господа, я же сказал вам, на море полный штиль, качки не будет. После того, что было, благодарите небо, что живы остались. Может, вам еще пуховые перины подать? Нам, солдатам, специальных условий не положено.

Пустое дело — пытаться объяснить что-то Пинару: ведь он родился в трюме корабля на куче снастей под грохот пушечной пальбы и стоны блюющих пассажиров. Пинар — сын берберского матроса и невольницы, захваченной во время какого-то набега, и вырос он среди гребцов, бочонков с порохом, под адский шум абордажей и стук мисок с рыбной похлебкой.

Когда музыка смолкает, музыканты устраиваются на палубе у самого борта. Один правит шпагу, другой проверяет ружейный замок, третий починяет распоровшийся мешочек для пороха. Юнга спешит рассказать обо всем своему другу — раису.

— Хасан, а музыканты готовятся к битве всерьез! — говорит он с очень довольным видом и, вытащив из кармана кусок засахаренного бергамота, отламывает половинку и дает ее принцу. Потом снова хмурится:

— Хасан, сегодня я испугался!

— Наверно, для этого у тебя была слишком много свободного времени.

Судно покачивается на волнах, словно на мягких подушках гарема. Если не считать сиреневой полоски на горизонте, небо, поверхность воды, скалы, судно — все выглядит сероватым, призрачным. Опускается тихая безмятежная ночь; свежий, промытый штормом воздух — как вознаграждение за два страшных дня.

— А мне не должно быть страшно, я же родился в море!

— Ничего, Пинар, — утешает мальчонку Хасан, притягивая его к себе и трепля по смешному скошенному подбородку. — Страх надо загонять в желудок, там ему место. — Хасан откусывает кусочек бергамота: — Вкусно. У кого стащил?

Пинар в ответ только фыркает.

Хайраддин отдыхает за изучением навигационных карт и документов, которым он всегда уделяет большое внимание и постоянно их обновляет. Сейчас он описывает пережитую экипажем бурю. В его бумагах находят свое отражение даже мельчайшие детали похода, описываются не только рельеф дна и очертания берегов, но и все, что удалось узнать о внутренних территориях — населенных пунктах, фортификациях, дорогах, особенностях местности. Иногда бывает полезно знать о расположении пещер и тайных ходов сообщения, о нравах и обычаях местных жителей, отношениях между простым народом и господами, о наличии питьевой воды и продовольствия. Хайраддин берет на заметку и учитывает любую мелочь.

Но больше всего он любит изучать морские течения, господствующие ветры — постоянные или переменные, благоприятные или губительные, — отмечать и описывать скопление облаков, их форму.

Раис очень гордится тем, что сумел привить Хасану такой же, а может, еще и больший интерес к явлениям природы, особенно ко всему, что касается неба.

— Я часто думаю: а не лучше ли было бы сидеть на какой-нибудь башне и созерцать небо, наблюдая за движением светил, как это делали мудрые ассирийцы. Быть может, тогда мне удалось бы разгадать какую-нибудь тайну, — говорит Хайраддин Хасану, закончив свои пометки на картах и растягиваясь под шерстяным плащом с золотистой оторочкой.

— Кстати, о тайнах, — откликается Хасан. — Может, ты откроешь мне одну из них? Хотелось бы знать, чего мы здесь ждем?

— Меня в сон клонит, сынок. Вот отстоишь сейчас последнюю ночную вахту и сам узнаешь.

Перед самым рассветом Хасан и матрос-кабил несут дозор на вершине острова, вернее, на этаком вытянутом к западу гранитном клюве, постепенно начинающем приобретать четкие очертания и окраску. Форма скальных выступов напоминает морские волны, а сам утес такой же свинцово-серый, как море, как растущие на нем кусты, как сам воздух.

Наконец между морем и небом появляется бледная узкая полоска света, на фоне которой можно различить две черные точки. Возможно, это два корабля, но на таком расстоянии да при таком освещении их можно принять за что угодно, даже за игру воображения.

Молодой раис и кабил, посоветовавшись, тут же принимают решение: нужно поднять тревогу. Дозорные подают условный сигнал, затем спускаются вниз по противоположному, более пологому склону: там, за скалой, прячется, словно в раковине, судно Хайраддина.

Неподвижный галиот напоминает большую птицу, уснувшую на тихой морской глади. Издали он выглядит совершенно безобидным суденышком, на котором даже людей не видно. И верно, на палубе осталась лишь небольшая часть экипажа, да и та хорошо замаскирована. Остальные поднимутся наверх лишь в случае необходимости. На берберских судах экипаж и воины составляют единое целое: каждый матрос — хорошо выученный воин, а каждый воин — прежде всего матрос.

Спускаясь вдоль гребня скалы и прыгая по острым, как зубья пилы, камням, Хасан и кабил все отчетливее различают своих товарищей, которые затаились в засаде и в любую минуту готовы к нападению.

Корпус и весла галиота блестят — так обильно смазаны они тягучим соком плодов фигового дерева.

Две черные точки, замеченные принцем Хасаном и кабилом, весело подпрыгивая на волнах, приближаются к острову.

Ароматный парок, поднимающийся над сосудом, в котором кипит вино с корицей, бодрит всех, кто находится на носовом мостике папского адмиральского судна, плывущего из Генуи в порт Чивитавеккья. В такую рань там собралась кучка озябших и сонных людей: капитан Жан-Пьер де Лаплюм, два морских офицера, какой-то важный немолодой господин, одежда которого являет собой странное сочетание испанских и немецких нарядов, набеленная и нарумяненная дама и девочка лет двенадцати в траурном платье, с бледным, словно восковым, личиком, глаза ее распухли от слез, а губы плотно сжаты — чтобы не расплакаться вслух. Она слабым жестом отстраняет протянутый ей дымящийся кубок.

— Бедняжка Анна! Как жаль, что ты не можешь оценить всю прелесть этого муската.

Две крупные слезы скатываются вдоль упрямо вздернутого носика девочки. А ее тетушка спешит принести извинения капитану:

— Вы уж простите нас, ваше превосходительство. Хоть море успокоилось, но малышка плохо переносит даже слабую качку. Придется вновь уложить ее в постель.

— Нет, мадам, давайте выведем ее на палубу. Ей нужен свежий воздух.

Девочку укутывают широким, подбитым мехом плащом и чуть ли не на руках выносят из капитанской рубки.

— Ах! — восклицает тетушка, глубоко втягивая носом воздух. — Какой чудесный день после вчерашней бури!

Море гладкое, как стекло, и судно скользит по нему, как легкое перышко. Накрашенная дама, улыбаясь, зябко поеживается в своем плюшевом, отороченном мехом плаще. Стоящий рядом пожилой господин, судя по всему, тоже доволен: он оглядывает палубу с горделивым и снисходительным видом:

— Да, этот новый папский флагман — просто игрушка.

— Благодарю вас, сиятельный маркиз! Я знал, что мой корабль хорош, потому и посмел пригласить к себе на борт таких почетных гостей.

Командующий папским флотом заверяет знатного пассажира, что для него огромная радость сослужить службу такому блестящему испанскому гранду, взяв его в первое же плавание. Правда, море штормило сильнее, чем можно было ожидать, но все, слава Богу, обошлось.

— Буря прошла стороной, южнее. Во всяком случае, наши волнения уже позади. Теперь мы спокойно поплывем до самого порта Чивитавеккья. Если не считать штормов, путешествие по морю спокойнее, чем по суше.

Дама снова зябко поеживается.

— Конечно, мадам, летом плыть по морю приятнее, чем в такое время года, зато сейчас мы гарантированы от нападения пиратов. При хорошей погоде опасные встречи случаются чаще. Не угодно ли накинуть шаль? А может, подать вам шерстяную или пуховую накидку? На судне у нас есть все. Путешествовать по суше менее удобно и небезопасно даже с вооруженным эскортом… Дороги неважные, а в папских владениях, между нами говоря, они еще и весьма плохо охраняются, — осмеливается добавить и Жан-Пьер де Лаплюм с ехидной улыбкой. — Поскольку на полуострове постоянны волнения, войны между королевствами и междуусобицы между князьями, то всякого рода сухопутных хищников предостаточно. А у Папы Римского столько разных забот, что до мелочей у него порой руки не доходят.

— Вот уж не сказал бы, что святой отец запускает свои дела. Его идея использовать новехонькие галеры для торговли в зимние месяцы, по-моему, просто гениальна, — замечает испанский гранд маркиз де Комарес.

Капитану не хочется, чтобы у знатных иностранных гостей сложилось впечатление, будто его святейшество заделался коммерсантом, ведь прибыль от таких перевозок предназначена для будущего крестового похода. Да и вообще это ведь не обычный фрахт, а скорее любезность: чтобы не гнать порожняком только что спущенные на воду две галеры из порта, где они были построены, их трюмы сдали частным лицам, нуждавшимся в надежном транспорте, а купцы только рады будут заплатить Папе за беспокойство. Не так-то просто найти зимой суда, готовые выйти в море.

— Никогда в жизни я еще не видела такого богатства! — восклицает испанская аристократка тоном хорошей хозяйки — хозяйки в самом лучшем смысле этого слова, умеющей с первого взгляда определить вместимость трюмов, набитых ящиками с драгоценностями, рулонами тканей, купленных в разных странах мира, кустарными изделиями, пряностями, посудой. — Кажется просто невероятным, чтобы такое количество товара могло найти покупателей в одном только городе.

Прогуливаясь по палубе, пассажиры и капитан говорят о Риме, о том, в какую ненасытную гидру он превратился, о расточительной и бурной светской жизни римлян, жаждущих наслаждений и роскоши как ни при одном другом королевском дворе.

— Сейчас как раз время праздников, иллюминаций, военных парадов, демонстрирующих миру могущество знатных семей или кардиналов! — поясняет капитан Жан Пьер де Лаплюм. — Мадемуазель Анна после свадьбы будет жить в обстановке постоянного карнавала. В Венеции масленица отмечается очень пышно, но праздник длится в строгом соответствии с канонами Матери-Церкви. В Риме же все проще, здесь Церковь у себя дома и может делать более или менее откровенные поблажки своим детям в обмен на молитвы или приношения. Род, в который Анна войдет госпожой, считается одним из самых могущественных и богатых, он вполне достоин принять в свое лоно кузину короля Испании Карла Габсбургского. Да, мадам, вы сможете держать там свой собственный двор!

Капитан кланяется, сняв шляпу и метя пол султаном из длинных перьев. Серебристая ткань его камзола, сшитого по французской моде, сверкает из-под атласного, отороченного мехом стеганого плаща.

Мадемуазель Анна не разделяет восторгов капитана: кроме морской болезни ее одолевают и душевные переживания.

— Вы позволите, мадемуазель? — Французский капитан папского судна берет из ее рук забальзамированную тушку маленькой птички, начиненную ароматическими солями. Все эти благовония бесполезны. — Не откажите в любезности, позвольте опрыснуть вам лицо морской водой.

И он тут же отдает приказание юнгам набрать в чистое ведерко забортной воды.

— Судно словно стоит на месте, какая прелесть! — Тетушка Анны приятно поражена.

Сама она фламандка, привыкла к суровым северным морям и не может поверить собственным глазам: прошло всего несколько часов после бури, а кругом воцарилась такая тишь да гладь.

— Да, погода вроде бы налаживается, — продолжает капитан де Лаплюм, — плавание проходит без всяких неприятных неожиданностей, и, если вашим милостям будет угодно, я почел бы за честь показать вам весь корабль, в том числе и нижнюю палубу, где находятся гребцы.

— Вот от этого, пожалуйста, увольте.

— О, простите за столь смелое предложение. — Жан-Пьер смущенно воздевает руки. — Зрелище, конечно, грубоватое, хотя, насколько мне известно, смертельных случаев у нас пока нет. Каторжниками надо управлять железной рукой. Надсмотрщик пользуется обычно плетью. Да, это неприятно. И запах там тяжелый. Я бы сказал, что там просто воняет, хотя судно вышло еще только в первый рейс.

— Не в этом дело. Гребцы же не одеты!

— О, как я недогадлив! Ну да, ну да, там могут быть и обнаженные, пардон, мужчины.

Ведерко с морской водой уже стоит на перилах борта, и маленькая Анна терпеливо сносит процедуру опрыскивания. Потом она просит позволения удалиться на кормовой мостик, где находится каюта для дам. Тетушка сопровождает ее.

— Ваше превосходительство, — оставшись наедине с испанским грандом, затевает серьезный разговор капитан, — его святейшество ничего не имеет против Испании и империи. А вот что думает король Карл о папском государстве и каковы его намерения?

Его превосходительство испанский гранд увиливает от определенного ответа, он здесь не для того, чтобы попусту болтать с этим щеголеватым и не в меру разговорчивым капитаном, который к тому же не внушает ему особого доверия. Если уж ему и придется высказать свое мнение, он сделает это в Риме, во время запланированных встреч в курии или в домах вельмож: ведь его родственник и господин Карл Габсбургский, воспользовавшись предстоящим бракосочетанием Анны как предлогом, послал его в Рим прощупать почву. Этот брак племянницы — деликатное государственное дело, и провести его нужно тактично и хитро во благо королевства и королевской семьи. А здесь, на судне, с капитаном лучше говорить о погоде и море, отпустить ему пару комплиментов, поблагодарить за чудесное плавание и щедрое гостеприимство, пожалуй даже слишком щедрое, если учесть, что за это принято платить той же монетой.

Гостям снова предлагают подкрепиться: слуги приносят блюда с миндальным печеньем и виноградом и сосуды с подогретым вином.

Со следующей за флагманом второй галеры регулярно поступают обычные сигналы. Никаких помех для соблюдения заданной скорости. Лаги показывают, что оба судна несутся вперед полным ходом, несмотря на то, что паруса из-за штиля повисли.

— Очевидно, ваши галерники еще не выбились из сил, — с видом знатока замечает маркиз Комарес, — да и надсмотрщик умеет задать хороший темп.

Уже половина неба залита светом утренней зари. Флагман папского флота поворачивает на другой галс, чтобы спокойно обогнуть вырисовывающийся впереди остров.

— Капитан, взгляните-ка в ту сторону. Там что-то странное. Да, похоже, что под скалами затаился какой-то корабль.

Наверно, во время бури к острову прибило рыбаков.

— Еще с древних времен, — поясняет Жан-Пьер маркизу, — этот район облюбовали отчаянные люди, готовые рисковать собственной жизнью, лишь бы побыстрее набить сети. Говорят, здесь всегда можно найти отмель, подходящую для хорошей рыбалки. Сейчас проверим. Бросим якорь на той стороне — немного отдохнем и порыбачим в свое удовольствие.

Анне не помогло даже обрызгивание морской водой, она совершенно обессилела, и ее все время рвет. В Италии Анну ждут будущие родственники, нужно хоть как-то поставить ее на ноги. Тетушка выглядывает из каюты и требует оказать девочке помощь.

Спустившись к подножию скалистого обрыва, Хасан и кабил включаются в последние приготовления и прыгают за борт в ту самую минуту, когда беззвучная возня с канатами, лебедками и крючьями заканчивается: судно отходит от берега на расстояние, удобное для первого маневра.

Хайраддин напоминает каждому его задачу. Сначала главные усилия потребуются от гребцов — они должны будут налечь на весла, едва жертва окажется вблизи и кормчий изготовится к абордажу.

Все вооружены до зубов, да-да, ножи приходится держать в зубах, когда в ход идет другое оружие или когда нужны свободные руки, чтобы забрасывать крючья или цепляться за канаты.

Подойдя к жертве вплотную, гребцы смогут оставить свои весла и тоже вступят в сражение.

Дозорный матрос с главной мачты сообщает примерную дистанцию: «Сто десять, сто девять, сто восемь, сто семь…»

В трюме быстро снимаются перегородки: нужно перебросить балласт к корме, чтобы нос галиота поднять как можно выше, а потом резко опустить, — так орел долбит клювом свою беззащитную жертву.

Утро еще не наступило, свет над морем разлит рассеянный, неверный. В гостевой каюте на корме роскошного папского флагмана огни погашены, а естественного освещения еще не достаточно, чтобы исчез мечущийся в ней черный призрак.

О, да это вовсе не призрак, это испанский гранд: избавившись от надоевшего и обязывающего к сдержанности протокола, он изливает ярость на своих женщин. Голос его утратил благородные модуляции, стал резким, скрипучим.

— Да ты на покойницу похожа, а не на невесту. Сейчас же сними этот вечный траур! И хватит жалоб, нытья и споров!

Вопрос о браке решен, и Анне остается лишь смиренно выполнять роль невесты.

— Немножко грима, пышное платье… Мне, что ли, учить этому двух женщин?

Девочка закутана в темные одежды без всяких украшений. Только узенькие кружавчики на отложном воротничке — совсем как у буржуазок или святош. Кружевной чепчик сплюснут под тяжестью длинной серой мантильи. Под ним виднеются намокшие от слишком усердного опрыскивания морской водой белокурые волосы, двумя прядями обрамляющие бледное личико с темными кругами под глазами.

Замечания маркиза относятся главным образом к жене: неужели она не может привести в порядок девчонку и сделать что-нибудь, чтобы Анна стала наконец походить на знатную особу! Да, приданое за ней дают поистине королевское, но и внешний вид, черт побери, тоже что-то значит! Не нищие же они, в конце концов.

— Хорошенькое мнение составят себе в Италии о фамилии Габсбургов, — заканчивает свои наставления маркиз, глядя на племянницу с откровенным отвращением. — И вызубрите хорошенько список родственников принца Герменгильда!

Из окна уже хорошо виден остров. Маркиз выходит на палубу, а тетушка извлекает из украшенного резьбой сундука камчатный плащ, нарядный берет, пару рукавчиков, колье и начинает снимать с племянницы ее траурное одеяние, перечисляя вслух имена и титулы родни римского жениха, словно читает заупокойную молитву. Девочка старательно повторяет за ней, кивая после каждого имени в знак того, что все их помнит, ни одного не забыла, но голосок ее дрожит от страха перед этим сонмом новых родственников.

«Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать…» — продолжает докладывать матрос с верхушки мачты галиота, но по знаку Хайраддина теперь переходит почти на шепот, заглушаемый плеском волн, мощных ударов весел папского судна, с которого уже прекрасно можно видеть острый нос и добрую половину корпуса галиота, по-прежнему принимаемого за брошенную экипажем шхуну.

Хайраддин кивает головой, увенчанной атласным тюрбаном, — это знак, которого давно ждут его люди. Сигнал к началу атаки.

Воздух оглашается шумом, весла бьют по воде, гремит музыка, кричат воины, подаются команды, звенят копья.

Галиот молниеносно подлетает к галере, и его задранный нос обрушивается на носовую часть папского флагмана.