V

Праздники прошли, занятия в школе окончились, и Хасан усиленно практикуется в управлении государством: принимает участие в дипломатических миссиях, официальных церемониях, заседаниях Совета, иногда развлекается, главным образом охотой, скачками на конях и верблюдах, парусными гонками.

Наступили дни ожидания, порой — слишком спокойные и пустые. Арудж-Баба блаженствует и все не нахвалится своей новой рукой. Он отдыхает, наслаждается вернувшимися к нему радостями жизни и, в сущности, ничего не делает, уделяя много времени курсу восстановительной терапии, который прописал ему один искусный лекарь-иудей: тут и целебные ванны, и парная баня, и массаж, очищающие организм от последствий переедания. Курс рассчитан на три недели, но уже по прошествии первых семи дней раис начинает раздражаться, недовольно фыркать, скучать и часто требует, чтобы Хасан составлял ему компанию. После каждого сеанса лечения, прежде чем выйти из бани, раис слегка закусывает и отдыхает за игрой в шахматы, и если игра складывается интересно, он может просидеть за шахматной доской несколько часов подряд. Бани закрываются с заходом солнца. Но Арудж-Баба — царь и может оставаться в них сколько ему вздумается. Для него и его свиты зажигают огни в залах для игр и для отдыха. Иногда Арудж-Баба задерживается там до самого рассвета, и тогда, словно в благодарность за компанию, он сопровождает сына в его скачках по холмам. Оторвавшись от общего эскорта и с гиканьем подстегивая скакунов, они затевают отчаянную гонку, вспугивая стаи птиц, которые выпархивают из-под самых копыт, и наводя страх на разбегающихся крестьян.

Как-то ночью, когда Осман Якуб, терпеливо дожидаясь их возвращения, сидит в уголке и предается разным мыслям, Хасан вихрем влетает в комнату, целует старика в обе щеки и в лоб и, подхватив под мышки, с радостными криками кружит его.

— Господи Иисусе и милостивый Аллах, ты что, упал с верблюда и лишился разума? Или разглядел среди звезд счастливый знак?

— Арудж-Баба отпускает меня с Хайраддином!

Осман протирает глаза и недоуменно смотрит на Хасана.

— Он говорит, что настало время завершить мое образование в какой-нибудь хорошей битве. И Хайраддин доверяет мне один из кораблей своего флота! Отплываем немедленно, хотя теплый сезон уже окончился!

— По-твоему, это надо было сообщить мне прямо среди ночи?

— Летом почти не было дождей, так что берберам и маврам на внутренних территориях грозит голодная смерть — никакого запаса на зиму у них нет. Рано или поздно они спустятся на побережье просить нас о помощи, и мы должны будем помочь им в беде.

Осман Якуб садится и с восхищением смотрит на юношу:

— Я счастлив, сынок; ты научился рассуждать как принц, как настоящий государственный муж. Будь у тебя мать, я сказал бы, что тебе пора оторваться от ее юбки, но я ведь не мать и потому считаю своим долгом отправиться в море вместе с тобой.

— Ни в коем случае!

— Если меня не будет рядом, кто оградит тебя от сглаза, от головного червя и грудных болезней?

— Ты должен остаться с Аруджем. Сам виноват: так избаловал отца, пока он дожидался своей новой руки, что он без тебя уже не может обойтись.

— Ах ты мошенник! Рад, что я остаюсь здесь на привязи, хочешь избавиться от своей заботливой няньки. Посмотрим, каково тебе будет, когда наступят холода и никто тебе не согреет одежду, никто не приложит припарку к груди! Ты подхватишь простуду и начнешь кашлять.

Но Хасана такими разговорами не проймешь.

— Ничего не могу поделать.

Осману Якубу очень обидно, что его не берут в море. Осенью можно ждать таких замечательных приключений: сама природа бросает людям вызов, за каждой волной тебя подстерегают самые удивительные неожиданности.

— Ты не хочешь меня брать с собой, думаешь — я старая развалина и буду всем в тягость. Хотелось бы знать, кто это тебя так настроил против меня. Впрочем, я, кажется, и сам догадываюсь…

Чтобы утешиться и позлить всяких злопыхателей, вздумавших держать его в конуре, как старого пса, Осман сразу же принимается за дело.

— Все сговорились против меня. А ты стал самым Краснобородым из Краснобородых: когда-нибудь проснешься и увидишь, что кудри твои стали морковного цвета, потому что ты еще упрямей и вреднее, чем они. Сейчас же ложись в постель и не путайся тут под ногами, у меня еще уйма работы.

Осман Якуб должен немедленно приготовить ящик с разными флагами и сундук с одеждой, настоящие и подложные документы, печати, гербы. Простые дела можно поручить и слугам, а вот о всяких хитростях и уловках Осман должен позаботиться самолично, тут нельзя ошибиться, упустить из виду какую-нибудь мелочь. Все, кто выходит в море, особенно зимой, имеют при себе «обманный багаж». Такие вроде бы пустяки, но иногда они спасают жизнь.

В один уголок Осман кладет аккуратно свернутую сутану монаха-капуцина. Если парню — о, Господи, его теперь и парнем нельзя назвать, он ведь уже раис, — в общем, если его Хасану придется высадиться на берег и пойти в разведку, монашеская сутана будет идеальной маскировкой. Могут пригодиться и платье купца-иудея, станок точильщика, и пестрое тряпье бродячего фокусника.

Что касается знания разных языков, то тут можно не беспокоиться: если Хасан будет вынужден покинуть судно, он сможет свободно изъясняться хоть на дюжине языков, да со всякими жаргонными словечками, даже ругательствами.

В один из ящиков Осман Якуб втискивает еще и книги: если Хасан не найдет их на борту, так вернется за ними во дворец.

— Хватит возиться с ящиками, Осман Якуб, — заботливо говорит Хасан. — Теперь уже я велю тебе идти спать.

— У меня будет достаточно времени для отдыха, когда вы отплывете. Увы!

В сентябре вся молодежь покинет дворец. Без веселых игр и песен дом погрузится в зимнюю спячку. Ахмед Фузули уходит с Хасаном в море. Рум-заде сначала отправится в Сирию к своему дядюшке-богачу, потом — в Истанбул к матери. Цай Тянь же вернется к себе в горы.

— Мне так не хочется возвращаться, — признался как-то Цай Тянь Осману. — Не желаю, чтобы у меня под ногами путались всякие бабы.

Отец подыскал для юноши тридцатилетнюю невесту, которая принесет ему в приданое целое царство и трех младших сестер, предназначенных ему в наложницы. Одной двадцать лет, другой — восемнадцать, а третья совсем еще девочка. Судя по всему, четыре сестрицы счастливы, что им выпала такая судьба. А Цай Тянь ужасно сердится и грозит, что сорвет эту свадьбу: уж лучше отшельником заделаться.

— Чепуха, — убеждает его Осман Якуб. — Подумаешь, жены! Да у тебя их могут быть десятки! При таком выборе, может, тебе и приглянется какая-нибудь.

— Но уж наверняка не из этой четверки.

Когда Цай Тянь упирается, он хуже старого верблюда: никто не может сдвинуть его с места.

Решив торжественно отметить отъезд юношей, Хайраддин и Арудж-Баба устраивают охоту на гепардов.

В охоте примет участие и Баба: надо же ему испробовать в деле удивительную механическую руку.

Два из охотничьих гепардов — Тарик и Бендель — натасканы самим Хасаном. Это прекрасные животные с лоснящейся шкурой, сильными и нервными лапами, переменчивым — то кротким, то свирепым — взглядом умных глаз.

Лагерь разбит в миле от зарослей кустарника. Гепарды нетерпеливо подрагивают, и Хасан гладит зверей, играет с ними, потом зовет слуг-массажистов. В стороне от площадки другие слуги крепко держат под уздцы лошадей, а третьи — нагружают на верблюдов запасы еды и питья для послеполуденного отдыха.

Уже готовы луки, палки, арканы. Огнестрельным оружием на охоте не пользуются: Хайраддин предпочитает охотиться по старинке, он считает, что огнестрельное оружие убивает в охотнике кураж и мешает преследованию зверя, так как много времени уходит на перезарядку и чистку стволов. И вообще все это слишком напоминало бы сражение.

Когда распорядитель охоты подает условный сигнал, протрубив в рог, всадники пришпоривают лошадей и идут друг за другом в ровном ритме, словно на параде. Длинные поводки гепардов натягиваются: звери рвутся вперед, возбужденно принюхиваясь, их морды подобны нацеленным лукам. Кочевники, облюбовавшие это место для стоянки, сбиваются в кучки — поглазеть на проезжающих мимо господ.

Издали вереница охотников похожа на серую змею, временами сливающуюся с выжженной солнцем землей; чешуя этой гигантской рептилии отливает то светло-желтым, то коричневым. Люди — чешуйки посветлее, потому что они защищаются от зноя и пыли просторными и легкими грубошерстными бурнусами — их полы прикрывают и спины лошадей красновато-коричневой масти, которых можно принять за более темные чешуйки. А головная часть кавалькады ослепительно-ярка и похожа на постоянно меняющиеся узоры калейдоскопа, — разноцветные туники всадников и украшения животных резко выделяются на тусклом фоне пустыни, как бы обрамляющей всю эту сцену песчаными барханами.

Хасан и его друзья едут впереди. Вместе с ними скачут и загонщики. Именно они спустят с поводков гепардов, когда всадники приблизятся к стаду газелей.

По команде главного распорядителя охоты всадники осаживают коней. Пейзаж изменился. Участки с редкой растительностью все чаще сменяются настоящими зарослями кустарника.

Вдруг гепарды Тарик и Бендель в мощном прыжке буквально отрываются от земли. Молодые спешившиеся слуги, помогая всадникам удерживать зверей на сворках, вынуждены бежать вприпрыжку и так отчаянно тормозить, что их ноги по щиколотку уходят в песчаную почву. Наконец слуги отпускают поводки — теперь гепардов удерживают только господа. На каждого зверя приходятся по трое крепких мужчин: откинувшись в седлах, они изо всех сил вцепились в сворки. Звери нетерпеливо рвутся вперед, но ни одной газели, ни одной антилопы пока не видно. Тем более странной кажется ярость хорошо обученных животных. Хасан удивлен и велит своим спутникам быть начеку.

Когда кустарник становится реже, всадники перестраиваются и движутся вперед уже веером, держа гепардов посредине.

Тарик первым делает мощный рывок; Рум-заде, который держит зверя с двумя своими товарищами, не успевает вовремя ослабить сворку и, вылетев из седла, волочится за гепардом по густому и колючему кустарнику. Цай Тянь приходит ему на помощь. Ахмед Фузули не в силах остановиться, его самого тянет вперед второй гепард, хотя с виду этот зверь более послушен. Наконец на открытое место выскакивает Хасан с Бенделем, и тут бешеная ярость гепардов становится понятной: прямо перед охотниками, но довольно далеко от них, недосягаемые для копий и стрел, два льва разделываются с обезумевшим от страха стадом газелей.

Какая охота! Ни время года, ни место не сулили такой удачи: гепарды, натасканные на антилоп и газелей, ярятся при виде неожиданных соперников. Тарик уже почти настиг львов.

— Отпустить остальных гепардов!

Приказ этот исходит не от распорядителя, в обязанность которого входит лишь организация церемониала. Нет, это выкрикнул сам Арудж-Баба, красующийся на своем скакуне, возбужденный еще больше, чем гепарды, и с нетерпением ожидающий момента, когда можно будет всем, да и самому себе, доказать, что увечье не лишило его ни храбрости, ни боевого задора. Разве газель или даже целое стадо газелей идет в сравнение с такой добычей, как лев? Арудж-Баба пришпоривает коня и, едва гепард настигает зверя, первым стреляет из лука. Меткость просто поразительная: с такого расстояния, на ходу, при одной руке, да еще с этим не очень-то удобным в таком деле механическим довеском! Стрела пронзает льва между лопаток, как раз в том месте, где кончается грива. И все же удар оказывается не смертельным. Лев поднимается, но Тарик прыгает на него и прижимает к земле.

Остальные гепарды устремляются к зарослям кустов, окаймляющим поляну с противоположной стороны, — за газелями и преследующим их вторым львом.

Хасан и Ахмед Фузули со своими оруженосцами тоже пустились в погоню, тогда как оруженосцы Аруджа окружили своего повелителя, чтобы в любую минуту подать ему новые стрелы, копье, ножи. Хорошо еще, что никто из них не осмелился помочь ему прикончить льва. Снова пускать в ход лук опасно — можно попасть в гепарда. А лев, яростно извиваясь, сумел все-таки почти выбраться из-под Тарика, впившегося ему в загривок своими мощными и острыми клыками. От боли лев остервенел и отбивается от гепарда из последних сил. Но тут Арудж с ловкостью юноши наваливается на него всем своим огромным телом. Выдрессированный и послушный Тарик уступает место хозяину. Кинжал Аруджа вонзается в шею льва, и тот испускает дух.

Господа, слуги, солдаты — вся стоящая полукругом свита разражается криками радости и восторга. Арудж поглаживает гепарда:

— Молодец, Тарик. Дайте ему все, что он заслужил. Хорошо натаскана зверюга!

Приставленные к Тарику слуги уводят гепарда, а любимый оруженосец господина легкими прикосновениями аккуратно стирает брызги крови с серебряной руки, словно боится повредить это чудо или причинить хозяину боль.

Только теперь к охотникам присоединяется и Хайраддин. Он ехал в арьергарде, оказывая всяческие знаки внимания двум именитым гостям — султану, прибывшему с западных гор, и бею с побережья: оба они, пожилые люди, принять участие в охоте не могли, но с удовольствием наблюдали за происходящим.

Спешившись, Хайраддин подходит к брату и пожимает ему серебряную руку так, словно она настоящая, из плоти и крови.

— Хорошо действует?

— Замечательно. Я бы ничего не сделал, если бы не смог прижать ею шею зверя! Да, действует, и еще как!

Между тем за ближними кустами Бендель и Хасан схватились со вторым львом. Хасану не хотелось его ранить, и он пытался набросить на льва аркан, но зверь сумел уйти. Второй бросок удалось сделать на открытом месте, и лев оказался в петле.

Прекрасный зверь, молодой и сильный, сопротивляется даже связанный.

Гепарды отрезают газелям путь к бегству и заставляют животных сбиться в кучу — так собаки сгоняют разбредшееся стадо овец. В густом кустарнике полно охотников. Хасан и Ахмед Фузули приносят своего льва на полянку, где стоят обнесенные оградой шатры. Гости продолжают забавляться с газелями. Конечно, для опытного охотника это просто забава: напуганные и выбившиеся из сил животные бегут прямо на гепардов, которые укладывают их одним ударом лапы. Хитрые и гордые звери знают, что после победы над львами им можно и отдохнуть, но, совсем как виртуозы на сцене, охотно выступают на «бис».

К полудню все стадо уничтожено. Охота прерывается: пора поесть и отдохнуть. Гепарды растягиваются в тени специально устроенного для них навеса и дремлют, позволяя служителям массировать себя и гладить. Им дают немного поесть, именно немного, потому что ближе к вечеру зверям предстоит еще поработать. Не исключено, что где-то близко рыщут и другие хищники.

Со льва, убитого Аруджем, уже содрана шкура, а зверь, отловленный Хасаном, посажен в клетку. Его доставят в большой зверинец при дворце.

Слуги собирают оружие — его нужно почистить и смазать, — ставят вспотевших и тяжело дышащих лошадей в тень. Они отряхивают пыль с одежды и тюрбанов охотников, заботятся о том, чтобы все смогли помыть руки и ноги, вытереть лица горячими ароматными салфетками, разносят теплое питье и скромные закуски. Господа усаживаются в тени балдахинов и наслаждаются ветерком от огромных опахал.

После обеда и непродолжительной беседы гости уходят отдыхать в шатры, сулящие покой и прохладу.

Наконец выдается немного свободного времени, чтобы изложить Аруджу план похода.

Разворачиваются карты, и за чашкой красного, чуть кисловатого, ароматного настоя идет неспешный разговор.

На картах четкими линиями прочерчены предполагаемые пути кораблей: вопрос об окончательном маршруте будет решен в момент отплытия, но во время плавания он может измениться из-за неустойчивой в зимнее время погоды или если того потребует главная цель похода, — да благословит Аллах любую неожиданность, которая позволит накормить людей в этот неурожайный год.

Берберы предполагают разместить армаду своих галиотов в самом узком месте — между Сицилией и Африкой — и «вылавливать» все, что попадется в эту сеть. Имеются в виду, конечно, чужие суда, откуда бы они ни шли и какой бы груз на них ни был. Если в трюмах захваченных судов окажется продовольствие, оно немедленно будет доставлено на склады Алжира; если там обнаружат товары, годные для продажи, их тоже придется обменивать на продовольствие. А когда эта главная задача будет выполнена и погода окажется благоприятной, а экипажи — надежными, флот можно будет направить севернее.

— Не слишком ли вы самоуверенны? Кто так разрабатывает военные планы? Перед вами простейшая задача — набить трюмы продовольствием, а когда она будет выполнена, к чему искать новых приключений? Такая прогулочка может обойтись нам слишком дорого. Какой смысл разыгрывать из себя отважных героев, когда наступают холода, а фортуна отвернулась от нас? — вопрошает Арудж, сняв механическую руку и размахивая пустым рукавом. — Этот год для нас выдался черным, зачем же искушать судьбу?

— Да нет, сейчас как раз самый подходящий момент, — откликается Хайраддин. — В нынешнем году фортуна достаточно над нами поизмывалась: ей, должно быть, уже надоело злиться, скорее всего она повернется к нам лицом. Мне, например, кажется, что перемены уже начались, — разве сегодняшние прекрасные трофеи не лучшее тому подтверждение?

После полуденного отдыха вновь начинается охота. Те, кто устал, могут либо остаться в тени на открытом воздухе, либо отправиться в ближайшую деревню, где уже готов караван-сарай для ночевки.

Рум-заде лучше отправиться в деревню, где он сможет хорошенько помыться и сменить повязку с ужасно вонючей мазью: во время охоты он подвернул ногу и исцарапался колючками. Друзья посмеиваются над ним, представляя, как он покажется своему сирийскому дядюшке в таком виде — весь в синяках и ссадинах.

Арудж-Баба до того счастлив своей удачей, что готов даже расстаться со шкурой убитого им льва: пусть Рум-заде отвезет ее в подарок матушке. Но юноша отказывается: он считает, что шкура должна остаться у Арудж-Бабы на память о первом звере, которого он убил серебряной рукой.

Вообще-то бейлербей не терпит никаких возражений, но на этот раз не упрямится: в такой радостный день грех портить себе настроение, и потому он преподносит юноше другой подарок: Рум-заде увезет с собой живого льва в крепкой клетке. И юноша вынужден согласиться.

Следопыты извещают охотников о том, что их ждут новые прекрасные трофеи. Распорядитель охоты подает сигнал, и все трогаются в путь.

Теплым и безветренным осенним утром, совсем рано, пока все еще спят, Осман Якуб на цыпочках пробирается в любимый висячий сад Аруджа.

Для ухода за деревьями и цветами во дворце держат трех опытных садовников и уйму слуг, их помощников и мальчиков на побегушках, но за розами, что вьются по стене комнаты Аруджа, никто не ухаживает. Возможно, потому, что хозяин не выносит, когда вокруг него толкутся люди, и все боятся попасть ему под горячую руку; а может, и потому, что эти розы — крепкие, выносливые и не требуют какого-то особого ухода. В общем, их обделяют вниманием, — впрочем, так часто бывает и у людей по отношению к здоровым и сильным отпрыскам.

Когда садом занимался Осман, он проводил там много времени, ставил всякие опыты. «И не зря старался!» — думает он, глядя на своих любимиц.

«Дамасская красавица» вот-вот опять расцветет. Такой поздней осенью почти ни у кого розы уже не цветут. Когда Осман Якуб украшает этими розами вазы со сластями или подносы на пирах, многие интересуются, как он их выращивает, но старик хранит свою тайну: пусть его растения останутся редкостью.

Роза рядом с «дамасской красавицей» сейчас неказиста с виду, и листья ее слегка привяли от ветра, но это редкостный цветок — лепестков у нее больше, чем у розы царя Мидаса: в какой-то книге Осман вычитал, что у той было шестьдесят лепестков, и это считалось чудом. А у розы Османа лепестков не меньше сотни.

Чтобы укрыть бутоны от слишком сильного ветра, Осман сделал для них колпачки, которые выкроил из старых газовых вуалей жен Аруджа и Хайраддина… Шиповник поливают слишком часто, это ему не на пользу. Лекарственную розу пора кое-где подрезать, освободить от сухих побегов и листьев. С ранеными цветами надо обращаться так же, как и с раненым человеком, и не оставлять грязь на месте среза, но у садовников терпения не хватает.

Не следовало передавать им на попечение этот сад, полный редкостных растений и всегда бывший только в его ведении. Но Арудж-Баба заупрямился:

— Из-за всех этих дел ты не сможешь как следует ухаживать за мальчонкой!

Конечно, Хасан был самым нежным, самым драгоценным цветком и ради него стоило пойти на жертвы, но сколько раз в жизни трудолюбивому Осману Якубу — Сальваторе Ротунно приходилось заниматься множеством дел сразу! Надо только поменьше спать, следить, чтобы песок в часах не пересыпался зря, и тогда день становится длиннее.

Крадучись словно воришка, высунув от напряжения кончик языка, старик что-то подвязывает, прикручивает, обрезает лишние ветки двумя остро заточенными ножами, то и дело откладывая какие-то листки, ягоды, кусочки мха в подвешенный к поясу мешочек — для своих снадобий. Многие из них уже давно известны, но Осман часто привносит в них что-нибудь новое. Так, например, в обычный настой шиповника, помогающий от укуса собаки, он добавляет почки персидской целебной розы — это значительно усиливает действие лекарства.

Из одних роз или из роз, смешанных с другими растениями, Осман изготавливает столько лекарств, что ими можно заполнить целую аптеку: тут и порошки, и мази, и настойки, и экстракты, лечебные лепешки для горла, для живота, от всяких воспалений. В общем, у него есть все и на все случаи жизни.

Наполнив свой мешочек и поправив вуалевые колпачки, Осман Якуб взбирается по лесенке, приставленной к парапету, и выглядывает наружу. Человек, стоящий на этом месте, может вообразить, что весь мир распростерся у его ног. Но такая крамольная мысль никогда не посещала Османа Якуба. Ему нравится смотреть вниз, на спящий город. Ему нравится эта почти полная тишина, изредка нарушаемая голосами тех, кто уже проснулся и приступил к работе, нравится приглушенный расстоянием шум моря и крики гоняющихся друг за дружкой птиц, все это приносит ему ощущение полноты жизни: да, он живет и наслаждается жизнью спокойно и отстраненно.

— Осман! Осман Якуб! — кричит какой-то стражник, и эхо разносит его голос.

Очарование нарушено. Может, он слишком перегнулся через парапет и вот-вот свалится в пропасть? Ох уж эти ночные стражи! Совершенно не умеют себя вести и орут как оглашенные. Если их крик достигнет ушей Аруджа, если разбудит его — начнется светопреставление. На рассвете бейлербея посещают самые приятные сны.

Стражник входит в сад и спешит к Осману:

— Тебя Арудж-Баба зовет!

В такую рань? Пресвятая Богородица, не иначе как земля перевернулась.

Осман видит, что дверь опочивальни его господина не заперта, но, чтобы толкнуть ее и войти, старику приходится приложить огромные усилия. У него просто живот сводит, когда к обычному волнению, которое он испытывает при вызове к Аруджу, примешивается страх, что он нарушил какие-то правила. Сегодня, например, Осман выполнил работу садовника, хотя это делать ему не положено.

Старик входит, делает несколько бесшумных шагов и в полутьме видит Аруджа: тот лежит в постели и спокойно спит.

Осман задерживает дыхание и, не оборачиваясь, пятится к порогу. Один, два, три шага…

— Ты куда это удираешь? Я же сказал, что желаю с тобой говорить.

— Слушаюсь, господин, виноват я, не надо было приходить в сад, но розы на рассвете такие красивые! И еще мне нужно было собрать листья шиповника и «дамасской красавицы», пока на них роса не высохла.

Когда Осман начинает говорить, его уже не остановишь. Да, конечно, он не спросил разрешения, но главный садовник не возражает, он не ревнует, наоборот, даже благодарен ему за помощь в саду.

— Да замолчи ты! Язык, что ли, тебе отрезать и на куски изрубить? Мучение какое-то! — восклицает Арудж, все еще лежащий с закрытыми глазами.

— Я подрезал розы без разрешения садовника. Признаюсь. Накажите меня, как считаете нужным.

— Хватит!

Арудж-Баба открывает глаза, но они у него не сердитые, а весело поблескивают. Ему нет никакого дела до подрезанных стариком роз: мог бы вообще вырвать их с корнем и растоптать.

— По мне, так можешь их съесть со всеми шипами и главным садовником. Хочешь ты, наконец, услышать последние новости о Хасане или не хочешь?

Оказывается, ночью в порт пришло первое судно с трофеями. Отличная работа! И Хайраддин уверяет, что главная заслуга в этом принадлежит Хасану, который, кстати, прислал и подарки. Для Османа — всякую мелочь и еще глиняный горшок с маслинами, замаринованными так, как это делается у них на родине.

— Возьми его, он там, на столе.

Осман берет подарок и прижимает его к груди.

— Можешь открыть и есть, смотри только косточками не подавись.

Осман послушно выполняет приказание.

— Дай хоть одну попробовать!

Арудж-Баба берет целую горсть маслин и начинает рассказывать о дальнейших планах мореходов:

— Домой они сейчас не вернутся, пойдут на север. Бери перо, нужно им ответить.

Арудж-Баба малограмотен: писать кое-как он умеет, но сколько ошибок лепит! Вся ученость в этом семействе досталась Хайраддину. Осман пишет грамотно и чисто. Ему пришлось научиться этому уже в старости — на спор с Хасаном. Трудно, конечно, было, зато какое чудо — чувствовать, что ты хоть в чем-то превосходишь самого Аруджа. И всякий раз, когда чудо это повторяется, он возносит хвалу Христу и Магомету.

— «Дорогой мой сын и любезный брат». Нет. «Дорогие брат и сын». Нет. Пиши просто: «Арудж-Баба шлет привет Хайраддину и Хасану».

Письмо переправляют в условленное место, присовокупив к нему сверток с медовыми сластями и кунжутным печеньем — оно и питательно, и остается на удивление хрустящим даже в сырых корабельных кладовых.