XVII

Ночью Алжир спит спокойно, насколько это вообще возможно в портовом городе с его кабачками, с его жителями, которые к вечеру становятся еще веселее и развязнее, чем днем, с его грабителями, что выходят с наступлением темноты на свой злодейский промысел, со всеми, кто плачет и смеется, рождается и умирает — ночью почему-то гораздо чаще, чем днем.

Осман Якуб тоже отдыхает, но на свой лад. Пользуясь отсутствием Хасана, он наводит порядок в библиотеке: вытирает пыль, поправляет тяжелые занавеси или пытается расшифровать слишком сложную для него запись. При этом он негромко напевает своим приятным голоском, хотя и не совсем точно, какой-то незнакомый, но навязчивый мотив. Пение успокаивает. Когда Шарлотта-Бартоломеа приходила в ярость и не могла заснуть из-за визга виверр, он, желая успокоить ее, предлагал что-нибудь спеть.

— Спойте, маркиза. Первое, что придет в голову. Вот увидите, как это отвлекает.

«Бедная женщина, — думает Осман, — на самом деле она не такая уж плохая. Нелегко ей придется после возвращения к Комаресу».

Присутствие Комареса во дворце всем явно приносило несчастье. Стоило Осману хотя бы раз встретиться с ним, чтобы потом целый день ему не везло.

«Только бы не сглазил! Слава Богу, он сейчас далеко».

И чтобы избавиться от воспоминаний об этом страшном человеке, Осман вновь начинает напевать привязавшийся мотив. Ему кажется, что наконец-то он верно ухватил мелодию, но из-за неожиданного шума у входа, снова сбивается.

«Наверно, это гонец от управляющего».

Осман Якуб умолкает и прислушивается. Управляющий, который давно ему завидует, ведет себя властно и пренебрежительно. Теперь он не разрешает ему зажигать ночью свет в царских покоях. Осман мог бы прибегнуть к покровительству Хайраддина — он сейчас во дворце, — но не хочет беспокоить раиса по пустякам, отвлекать домашними делами, которыми тот не любит заниматься. Осман пытается придать своему лицу надменное и вместе с тем сердитое выражение, чтобы произвести должное впечатление на гонца управляющего, но его усилия оказываются ненужными: вместо гонца появляется Анна де Браес и молча останавливается перед ним с застывшим взором.

— Боже мой, что случилось? Баба на этот раз вернулся без ноги? Или что-то произошло с принцем Хасаном?

Анна только глубоко вздыхает и молчит.

— Они оба погибли?

Анна отрицательно качает головой, глаза ее становятся все больше, а плечи при каждом вздохе поднимаются все выше, словно два крыла.

Осман бросает свои тряпки, вытирает руки и заботливо усаживает девушку на диван.

— Голубка моя, тебе совсем плохо! Присядь, отдохни! Что с тобой, сокровище мое? Скажи мне, что случилось.

А дело, оказывается, в том, что этот проклятый римский герцог прислал выкуп, и теперь от него приехал посланец, чтобы сопровождать ее в Рим. И вот нежная голубка Османа Анна де Браес, демонстрируя прекрасную память, осыпает подслушанной в конюшнях отборной бранью и своего жениха, и дядю Комареса, и короля Испании, и даже Папу, который, возможно, и не имеет отношения к этому браку, но он — властитель Рима, где живет этот ненавистный герцог Герменгильд.

— Ты должен научить меня заклинанию, освобождающему от клятвы.

Осман не знает никакого подходящего заклинания. Он редко давал клятвы в своей жизни, потому что нарушение клятвы — тяжкий грех, ведь клятва — это договор с самим Господом Богом.

— Ну придумай сам что-нибудь, если не знаешь, что тебе стоит! Ты же не хочешь, чтобы я стала клятвопреступницей?

— Пресвятая дева, Богородица…

— Говори быстрее, а то мне хочется плакать, а я поклялась никогда больше этого не делать.

— Пресвятая дева, Богородица, освободи Анну от ее клятвы и разреши ей плакать во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь. Плачь!

Но у Анны не появляется ни слезинки.

— А казалось, что ты готова затопить слезами весь дворец! Ты слишком сердишься, сокровище мое, и потому не можешь плакать, — говорит Осман, утешая ее. — Что я могу для тебя сделать?

— Дай мне яду.

— Я не делаю ядов.

— Но неужели тебе неведомы никакие яды?

— Я знаю самые лучшие яды, но не хочу, чтобы мне отрубили голову. Представляешь, что со мной сделают, если я отравлю посланца твоего супруга и господина?

— Это я, я хочу умереть.

— Глупости. Старый муж не станет долго тебе докучать, Господь милостив, — говорит Осман, прикидываясь бессердечным циником в надежде приободрить ее, — не огорчайся, сокровище мое. Когда случилось это несчастье?

Никто ничего не знал, но гонец прибыл по крайней мере два дня назад. Казначеи проверили документы, пересчитали выкуп: все было правильно, включая огромный штраф за просроченные дни. После чего выправили бумагу об освобождении и по окончании Совета отдали на подпись Хайраддину.

— Видишь? Ничего не поделаешь.

Анна просто в отчаяньи. Раисы хорошо к ней относились, и женщины в гареме, и солдаты, и животные в царском зверинце. Во дворце столько людей, ей тоже нашлось бы местечко. Она не ожидала, что Хайраддин позволит ей уехать.

Осман начинает издалека. Конечно, этот негодяй, ее супруг, долго тянул, прежде чем прислал выкуп. Подождал бы еще немного, а там, глядишь, и умер бы, вот все и решилось бы само собой. Но раз он выполнил все необходимые формальности, предусмотренные в контракте и в дополнительных соглашениях, принятых во время переговоров, неоднократно предпринимавшихся, откладывавшихся и возобновлявшихся вновь, ничего не поделаешь. Хайраддин не может не выполнить подписанное им соглашение. Даже монархи не отступают от данного слова. Даже они не вольны в своих поступках. Законы писаны и для них.

Анна не сердится на раиса, который поступил так, как считал нужным. Но ведь существует другой выход, не противоречащий законам их страны и вместе с тем исключающий любые переговоры?

Осман Якуб вздрагивает. Он говорит, что не следует искушать судьбу, а судьба уготовила Анне будущее знатной дамы. Вместо того чтобы сидеть взаперти в каком-нибудь гареме, она станет хозяйкой обширных угодий, живя при этом в городе, в котором много развлечений и священных реликвий. У нее будет много слуг, придворных, пажей. Она сможет слушать церковное пение, исполненное такой совершенной гармонии, что оно покажется ей пением ангелов. У нее будет множество портных, парикмахеров и поклонников. А здесь на что ей надеяться?

«Ради Бога, Осман, замолчи, что ты говоришь!» — упрекает себя взволнованный старик: если Анна так откровенно рассказывает о своих мечтах и надеждах, ему тоже придется рассказать о том, о чем он предпочел бы умолчать. «Благословенна мать моего мальчика, — думает в смятении Осман Якуб, — но зачем она наделила его такими глазами, таким лицом? Конечно, малютка не могла устоять!».

Наверно, именно теперь Осман и должен все сказать. И хотя он чувствует, что сердце его разбито, может быть, даже лучше, чтобы отъезд Анны состоялся именно сейчас, когда Хасан далеко. Осман стар и не разбирается в любовных делах, но он сразу понял, что добром это не кончится.

Взгляд у Анны совершенно отсутствующий, как будто она внезапно потеряла всякий интерес к жизни: руки безвольно сложены на коленях, голова опущена, как в то время, когда она еще совсем маленькой девочкой часами наблюдала за своими виверрами.

— Осман, скажи мне, правда ли, что Арудж-Баба однажды предложил Хасану взять меня к себе?

Осман умеет лгать во благо, но теперь не тот случай. И он утвердительно кивает головой.

— А Хасан не захотел меня принять.

Осман снова кивает. Лучше, чтобы малютка знала и об этом.

Анна поднимается и трижды обходит комнату. Осман остается сидеть, словно пригвожденный к дивану, не в силах оторвать глаза от какого-то дурацкого камешка на полу. Надо было бы все объяснить.

Но что он может сказать, чего бы Анна де Браес сама не знала или не чувствовала?

— Хайраддин дарит мне Пинара. Он очень рад, что едет со мной. А в качестве свадебного подарка Краснобородый преподнес мне вот этот изумруд. Ты тоже должен мне что-нибудь подарить.

Осман не уверен, что сможет подарить ей что-то ценное. Он сразу вскакивает, чтобы отправиться на поиски подарка.

— Нет. Не сейчас. Я не хочу знать, что ты мне подаришь. Даже когда буду на корабле. Я не стану смотреть на подарок до самого приезда в Рим, чтобы снова испытать радость вдали от вас. Можешь передать его Пинару, а он принесет тебе мое письмо. Я уезжаю завтра. Не приходи в порт. Не появляйся там, прошу тебя.

Осман опускает глаза, чтобы скрыть от малышки, как огорчает его это внезапное прощание.

В небе кричит ночная птица. Ей отвечает другая, а может быть, это просто эхо.

— Когда есть ответ, это хорошая примета. Разве ты не знала? Успокойся, милая моя, я стану молиться за тебя и всегда буду носить твой образ в своем сердце, как ношу образ своего мальчика и господина. Даже когда Хасан далеко, я все равно вижу его, ведь он навсегда запечатлен в моих зеницах.

— Дай посмотреть.

Осман зажмуривается и, взяв ее за руки, привлекает к себе.

— Нет. Лучше не надо.

Армия Аруджа совершает изнурительный марш, не зная ни отдыха, ни передышки. Хотя Аруджа обуревают противоречия — надежда и нетерпение, решительность и осторожность, — Хасану удалось уговорить его отклониться от маршрута, предложенного султаном из Феса.

Дозорные, посланные в разведку, вернулись с сообщением, что встретили на дороге небольшие засады. Теперь уже и Баба не сомневается в предательстве султана, хотя эти засады могли быть подстроены кочующими племенами или бандами разбойников, поскольку распространился слух, что Баба везет несметные сокровища.

Однако на пятый день поступает неопровержимое доказательство сговора между султаном из Феса и маркизом де Комаресом.

Султан Феса даже посылает своих дозорных, чтобы проверить, соблюдается ли его план, и чтобы убедиться, что Арудж-Баба направляется именно в Алжир, хотя и не всегда придерживаясь того маршрута, который он ему рекомендовал. Один из дозоров захвачен: в него входит шесть человек, четверо из которых — испанцы. Пленников допрашивают с применением пыток. Двое не выдерживают и рассказывают то немногое, что знают сами, то есть, что султан Феса в сговоре с губернатором Орана. Это доказывает и само присутствие испанцев. Но главное, пленники сообщают, что объединенные силы обоих военачальников ждут берберов у перевала, где и рассчитывают с легкостью их уничтожить, делая ставку на рельеф местности и внезапность.

Пленники ничего не знают о нападении на Алжир.

— Видишь? Это было придумано нарочно, чтобы заставить тебя пройти именно здесь, — говорит Хасан Аруджу, довольный, что его догадка находит подтверждение, — и если нет необходимости столь поспешно возвращаться в Алжир, зачем продолжать тот путь, который ведет нас прямо в пасть к врагу?

Но в этом пункте Арудж-Баба непреклонен: письмо Комареса, которое султан Феса показал ему, неопровержимо свидетельствует, что готовится нападение на Алжир, а то, что четверо испанских солдат не знают об этом, ничего не доказывает. Не имеют успеха и напоминания Хасана, что город и порт хорошо укреплены, что в Алжире находится Хайраддин со своими людьми. Баба стремится в родную берлогу с той же решимостью, с той же непреклонностью, с тем же неистовством, с какими хотел установить господство на всем побережье и разгромить завоевателей Новых Индий. Он соглашается, что рискованно следовать маршрутом, который предложил бывший союзник, но все же настаивает на нем, потому что это самый короткий путь. Только надо вынудить врагов петлять, гоняться за ними в обход, зигзагами, чтобы сбить с толку и заморочить.

— Я знаю эту местность, — уверяет Баба и, предвкушая будущую игру в прятки, вновь обретает мужество и уверенность.

Хасан, опасаясь его горячности, напоминает, что султан Феса знает эту местность еще лучше, ведь она вообще принадлежит султану. И поэтому, возможно, именно он будет смеяться последним, если они останутся здесь.

Уже несколько дней назад они должны были встретиться с Ахмедом Фузули, и его опоздание дает принцу еще один повод для беспокойства.

— Он нарывается на неприятности. Если он заблудился, пусть пеняет на себя. Мы не можем его ждать.

Арудж-Баба — разочарованный, усталый, и его вспыльчивый характер дает себя знать.

Когда у него начинаются приступы бешенства, Хасан старается держаться подальше. Но когда Краснобородый, пришпорив коня, носится кругами и вопит, словно одержимый, его безумие передается всей армии. Солдаты, которые обожают его, хотя и боятся, убеждены, что бейлербей поступает так для их же пользы, чтобы вселить в них отвагу. Они тоже кричат в ответ и часами без передышки продолжают свой путь.

День ото дня ситуация становится все хуже. Солдаты погибают, не вынеся тягот этого проклятого перехода. Снабжение продовольствием почти невозможно. Султан Феса, заметив, что его игра раскрыта, и не думает посылать провиант.

Надо уйти из его владений, полностью изменить направление, больше сместиться на юг, затеряться в пустыне, чтобы избежать сетей, расставленных маркизом де Комаресом.

Не исключено, что султан станет преследовать их в пустыне, но его войско не представляет серьезной опасности, а испанцы не смогут отправиться вместе с ним: они не подготовлены и не экипированы для подобной кампании.

Конечно, переход через пустыню надолго оттянул бы возвращение в Алжир. И Арудж, все такой же непреклонный, предпочитает продолжать свою игру в кошки-мышки, заранее разведывая дорогу, чтобы убедиться, что она свободна от засад, и отклоняясь от нее лишь в том случае, когда это абсолютно необходимо.

Солдаты устали, да и животные все чаще нуждаются в передышке: в этих условиях просто невозможно избежать засад, если делать ставку только на скорость.

К тому же начинаются земляные и песчаные бури. Почти на два дня армия оказывается запертой в котловане.

— Почему они не атакуют нас здесь? Трусы! Врагу, который может бросить в сражение солдат, не измученных долгими переходами, следовало бы, воспользовавшись непогодой, рискнуть напасть на них врасплох. Интересно, решатся ли они? Ну же, Комарес, я жду!

Кажется, будто Баба мечтает сразиться с ними как можно скорее, хотя на самом деле пытается этого избежать. Он знает, что придется столкнуться с более сильным противником и что это столкновение будет не в пользу обороняющихся.

Когда буря разыгрывается вовсю, вражеская атака становится маловероятной, но приходит приказ все равно держаться настороже. Часовые нервничают, кругом ничего не видно, поэтому, когда ближе к вечеру появляется какой-то отряд, его чуть не забрасывают стрелами, даже не пытаясь разобраться, кто идет — свои или чужие.

Это отряд Ахмеда Фузули, чудом отыскавшего их лагерь. Ахмед Фузули ранен, и вот уже несколько дней солдаты тащат его на самодельных носилках.

— Ты загордился и потребовал себе целый обоз вроде тех, в которых везут сокровища, — говорит Арудж-Баба, радуясь, что видит вновь своего юного друга, и совершенно забыв, что еще совсем недавно был готов бросить его на произвол судьбы.

Сведения, собранные Ахмедом Фузули, также служат дополнительным подтверждением предательства со стороны султана Феса. Бедный, старый Ибрагим уже два месяца как мертв, вероломно убит. У него, правда, не было армии, но был небольшой отряд доблестных воинов, готовых даже после смерти их господина сражаться с Аруджем против испанцев, не требуя никакого вознаграждения. Но султан из Феса своими интригами и ловушками извел воинов Ибрагима, чтобы они не помешали его планам.

Невозможно установить палатки на ночь. Люди и животные ложатся вповалку прямо на землю, ища друг у друга защиты, надеясь, что утром сумеют восстать из своих песчаных могил и что песок не похоронит их заживо. Удается натянуть лишь очень низкий навес из шкур, под которым военачальники будут держать совет.

По сведениям, собранным Ахмедом Фузули, султан Феса и испанцы, продолжая рассчитывать на то, что Баба будет торопиться в Алжир, ждут его на обратном пути. Полагая, что Краснобородый обязательно попытается пройти в одном из двух известных им мест, они сосредоточили там большие силы.

Еще можно попробовать пройти давно забытой, заброшенной и труднопроходимой тропой, в окрестностях которой к тому же нет воды. Но тогда придется оставить тяжелые повозки, лишнюю экипировку, вооружение и убойный скот. И все равно есть опасность, что противник, не обнаружив их в контрольных пунктах, тоже выйдет на эту древнюю тропу.

Все заволокло пылью, которая при каждом слове забивает рот. Лица превращаются в маски, плащи и доспехи приобретают призрачное лунное сияние, хотя луны на небе нет и в помине.

Взвесив все за и против, Арудж-Баба решает попытаться пройти заброшенной тропой. Если ему суждено умереть, он умрет увенчанный славой. По знаку Аруджа завершается и ночной совет. Военачальники возвращаются в свои отряды. Оруженосец Бабы, прежде чем склониться в прощальном поклоне, жестом, который давно вошел у него в привычку, протирает полой собственного плаща механическую руку своего повелителя.

— У Ахмеда Фузули есть одно предложение, — говорит Хасан, прежде чем Баба успевает проститься с их недавно прибывшим другом.

Пока Ахмед Фузули добирался к ним через пустыни, он обнаружил заброшенный и хорошо защищенный оазис.

— Ты хочешь построить там замок?

— Разбить лагерь.

На трудном пути, избранном для возвращения в Алжир, пешие, больные и раненые солдаты — всего лишь обуза, и у них нет никаких надежд на спасение. Им было бы лучше идти по южной дороге и использовать запасы, которые остальные все равно не смогут взять с собой, включая убойный скот. Кроме того, в этом случае лагерь можно ликвидировать полностью, не оставляя никаких следов. Пеших людей немного, они могли бы укрыться в этом оазисе, отдохнуть, а потом двинуть дальше на юг и без спешки окружным путем вернуться в Алжир, проходя через земли, населенные дружественными народами и племенами. Таким образом, если разделить войско на две части, несмотря на многочисленные трудности и опасности, у всех будет больше возможностей спастись.

Предложение принято, и не в последнюю очередь потому, что позволяет здоровым и боеспособным солдатам быстрее добраться до Алжира. Баба не тратит лишних слов, когда доволен человеком и желает его похвалить.

— Хорошо, стройте солдат, — говорит он, обнимая Ахмеда Фузули, — увидимся в Алжире, и я прикажу Осману Якубу приготовить хороший компресс на твою рану, чтобы ты мог сразу вернуться в строй!

Нет, Ахмед Фузули считает минуты, когда сможет снова вернуться к учебе в своей тихой школе или присоединиться к Цай Тяню и зажить вместе с ним среди гор жизнью анахорета, как они мечтали когда-то.

— Вот оно что! — Взгляд Аруджа перебегает на Хасана. — Так вот почему ты так рвался уехать в Персию, хотел стать отшельником вместе с приятелями! — В минуты веселья Арудж-Баба становится похож на лукавого и бесшабашного пирата, счастливо избежавшего виселицы. — Ты хотел удрать, но я затеял такую крупную игру, что тебе пришлось остаться. Теперь ты войдешь во вкус и, чего доброго, захочешь сделаться раисом, вместо того чтобы жить отшельником и философом! Так? Чего же ты теряешь здесь время? Иди смотри, чтобы не развалился обоз с золотом. По дороге нам придется преодолевать вскачь ямы и ухабы!

Баба желает остаться один. Он отстегивает серебряную руку и кладет ее на колени под плащом, край которого поднимает наверх, чтобы прикрыть лицо и тюрбан. Он закрывает глаза, пытаясь обрести покой в то время, как вокруг бушует ветер. Чем кончились его мечты о славе? Разбились вдребезги, и Аруджу никогда больше не удастся собрать осколки и сложить их вместе, он это чувствует. Впервые в жизни он находит облегчение в мечтах о чуде. Он представляет себе, как очередной шквал ветра поднимает в воздух всех его людей и переносит за тысячу миль отсюда, подальше от когтей хищников, а он, Баба, остается в полном одиночестве ждать шакалов и смерти. Ему хотелось бы обратиться в прах и остаться навеки погребенным под этой землей, омытой дождем. Однако небо не может даровать ему спокойную смерть отшельника. И если Господь уготовил ему иную судьбу, то именно сейчас она сбывается.

Когда Хасан возвращается из дозора, Баба все еще погружен в грезы о своей воображаемой смерти. Он открывает глаза лишь перед самым рассветом. В лагере стоит глубокая тишина, земляная буря прошла.

— Ты все это время просидел тут? — заботливо спрашивает Хасан у своего отца Аруджа. — Ветер утих, ему надоело стучать и биться в твою грудь.

— О, грудь моя цела и невредима, а вот разум ослаб. Молчи! Так оно и есть. И если захочу, буду кричать на все войско, что Баба безумен.

Бейлербей внезапно вскакивает, полный энергии, выставив вперед свою огненную бороду. Отряхнувшись от земли, он поднимает вверх, словно трофей, серебряную руку.

— Просыпайтесь, солдаты Аруджа! Стряхните с себя прах и вознесите благодарение Аллаху. — Его голос действует лучше всякой трубы, и это наполняет гордостью сердце Краснобородого. — Приладь мне мою красивую руку, Хасан. Скажи, как рана Ахмеда Фузули?

— Лучше. Вероятно, сегодня Ахмед уже сможет ехать верхом.

Ко времени второй молитвы лагерь снимается с места, не оставив после себя никаких следов.

Несмотря на то что в Оране уже готов дворец для супруги губернатора, маркиза де Комарес осталась в Испании. И так как истинные причины, задержавшие ее, неизвестны, слухи ходят самые разные. Одни восхваляют деликатность маркиза, ее супруга, не пожелавшего заставлять жену вернуться туда, где она испытала горечь плена. Другие, напротив, утверждают, что это самое обычное тиранство и что на самом деле маркиз просто не хочет, чтобы она путалась у него под ногами. Кое-кто предполагает, и это самое вероятное, что маркиза осталась в Испании по своей воле, в связи с собственными планами.

Маркиза де Комарес с головой ушла в дела. Она хочет как можно скорее восстановить свои богатства, вернуть то, что было потрачено на уплату выкупа. А так как она — человек талантливый, то уже настолько преуспела, что может позволить себе делать пожертвования. Пятую часть всех своих доходов маркиза, следуя обычаю королев и знатных дам, решила передать на строительство церквей и часовен, которыми украшает свои владения, перенося при этом с поистине аристократическим равнодушием огромные расходы и неизбежные неприятности. Живописцы, расписывающие стены, доставляют ей немало хлопот. Они имеют пагубную привычку заполнять все свободное пространство изображениями ада, кишащего мохнатыми демонами с ярко-красными бородами. А поскольку, чтобы воздать должное Создателю, лучше обратиться к вещам более веселым и приятным, чем адское пламя, жаровни и угли, Шарлотта-Бартоломеа де Комарес, едва завидев красных демонов, сразу заставляет все переделать. Если же подобная операция грозит слишком большими расходами, она ограничивается изгнанием этих вельзевулов. И вовсе не потому, что ей не нравятся рыжие бороды. Напротив, в своем дворце она приказала добавить несколько мазков красной краски в прически и бороды мужественных фавнов, дабы придать, по ее собственным словам, большую живость изображению и разозлить Комареса, который буквально лопается от ревности. Но не к предмету ее любви, а к объекту собственной ненависти.

Маркиза Шарлотта-Бартоломеа, чувствуя прилив сил и энергии, собирается поехать в свои Нидерланды, в восточные владения кузенов Габсбургов и в Рим, к племяннице Анне де Браес и к новому племяннику герцогу Герменгильду, престарелому молодожену. Она не была приглашена на свадьбу, но сделала вид, будто верит, что герцог не захотел обременять ее необходимостью думать о нарядах, украшениях и других подобных пустяках, когда ее муж отправился на войну. На самом деле маркиза де Комарес не только не пренебрегала подобными пустяками, но, напротив, превратила их в статью дохода. В одном из своих имений она создала специальную мастерскую по производству румян и белил, ароматической воды, пудры, помады, различных кремов для кожи и собиралась завести виверр, так как запах мускуса был в большой моде и мог принести неплохой доход. Разумеется, сама она не занималась продажей своей продукции. Весь товар поступал в монастырь, куда знатные дамы и девицы ходили стоять молебны, строго соблюдая дни покаяния и поста, используя это время, чтобы стать красивыми не только духовно, но и телесно.

Шарлотта-Бартоломеа решила написать Аруджу об этих своих занятиях и послать ему в подарок образцы ароматической воды и различных мазей. Но где он, где? «Ах, — думает она, тоскливо вздыхая, — кто знает, где теперь мой бейлербей!»

Ветераны идут в арьергарде армии, Хасан со своим конным отрядом — во главе войска, бейлербей — в центре, рядом с обозом, на котором везут сундук с сокровищами.

Один только его вид внушает людям надежду и мужество. Баба Арудж похож на кентавра, решившего поразвлечься охотой. Исчезли следы усталости и напряжения. Во время коротких привалов, когда все спешиваются, чтобы дать отдых лошадям и накормить их, он ни минуты не стоит на месте. Баба говорит, что у него железная спина и только в силу какой-то необъяснимой случайности она не стала серебряной, как его правая рука. Краснобородый ходит среди солдат, разговаривает с ними. У него удивительная память: он знает по имени почти всех воинов, расспрашивает о семьях, вспоминает трагические или смешные эпизоды, пережитые вместе. Солдаты всегда слепо следовали за Аруджем, не требуя никаких объяснений, но в решающие моменты он сам предпочитает, насколько это возможно, объяснять им, что происходит, и, так же как его брат, имеет привычку говорить им правду. Если предстоит встреча с опасностью, считают оба, лучше, чтобы солдаты были готовы к ней. И в этот раз Краснобородый не обманывает их. Его люди, так же как он сам, хотят как можно скорее попасть в Алжир и прекрасно понимают, как это трудно. В столь коварной войне, построенной на обмане, западня может поджидать их на каждом шагу.

Привалы устраивают как придется, в самое неожиданное время. Теперь уже не ночи и дни отделяют марши от отдыха: солдаты идут и при свете дня, и ночью, в зависимости от рельефа местности и ее особенностей. Ночью идти труднее, но днем жара отнимает силы у самых слабых, убивая многих.

На третью ночь этого завершающего трагического этапа путешествия каменистая тропа, по которой они медленно бредут в темноте, пересекает долину, прорезанную посредине рекой, бурлящей водоворотами грязи. Все это время солдат страшило отсутствие воды, а запасы ее истощились, и поначалу река воспринимается как счастливая неожиданность, подарок судьбы, — пока не становится ясно: переправа их ожидает сложная. Лошади слишком устали, возбуждены, и река их пугает. Нужно дать им успокоиться. И этот отдых, и тяжелый брод занимают больше времени, чем предполагалось вначале, тем более, что грязь очень скользкая. Наконец вся армия перебирается на другой берег и движется вдоль него на восток. И хотя по широкой долине можно двигаться быстро, свободно и беспрепятственно, компенсировать время, потерянное при переправе, уже невозможно. Да и легкая дорога продолжается недолго. Приходится оставить реку, свернувшую на север, и втиснуться в очередное узкое ущелье, освещенные солнцем камни которого напоминают раскаленную печь для выпечки хлеба. И тот клочок земли, что протянулся между скал, тоже раскален чуть не докрасна. Движение замедляется. Люди ужасно устали. Больше нет сил.

— Всем спешиться!

Арудж-Баба приказывает устроить небольшой привал у источника, где вдоволь свежей воды, не такой, как та грязная и илистая, что они набрали в реке. С едой же настоящая катастрофа, то немногое, что осталось для людей, почти несъедобно, испорчено жарой и грязью, проникшей в тюки и корзины во время перехода реки. А для животных вообще нет никаких кормов, и нигде не видно пастбищ. Во время привала у источника солдаты получают свой рацион и съедают его в глубоком молчании. Нужно соблюдать особую осторожность: во время привалов армия наиболее уязвима.

Не нужно специально прислушиваться, чтобы различить шум, который ни с каким другим не перепутаешь. Это не летняя гроза, хотя люди знают, что очень скоро воздух наполнится раскатами грома: это движется армия. И по тому, как усиливается шум, можно точно определить, когда и с какой стороны появятся преследователи.

— На коней!

Берберы вскакивают в седла, и сначала возникает ощущение, что они смогут быстро набрать скорость, как в первые дни похода. Но этот темп не удается сохранить надолго. У лошадей взмыленные спины, морды в пене, и все же есть надежда, что даже эти выдохшиеся арабские скакуны могут дать фору испанским лошадям, конечно, менее уставшим, но более тяжелым и не привыкшим к африканскому климату.

Там, где долина расширяется и скалы отступают, дорога вновь становится грязной из-за мутных потоков, стекающих со склонов холмов и плоскогорий. Всадники, ошалевшие от усталости, цепляются за гривы лошадей, постепенно замедляющих бег.

Ударами и окриками люди пытаются подбодрить своих скакунов, но дорога идет в гору.

Голова колонны выигрывает во времени и, пожалуй, даже слишком оторвалась от основных частей армии. Наконец и центр обретает второе дыхание. Арьергард же, хотя и догоняет их, но еще сильно отстает. Шум настигающего их врага превращается в грохот. Его не может заглушить даже топот сотен лошадиных копыт: преследователей много больше, чем убегающих берберов. Если бы удалось преодолеть двойную линию холмов, возвышающихся прямо перед ними, можно было бы рассчитывать на спасение, ибо там заканчиваются владения султана Феса и начинается дружественное союзное государство Великого Султана. Не то чтобы на этой территории каким-то образом охранялись границы, но султан Феса и испанцы хорошо знают, что могут столкнуться здесь с янычарами, преданными Великому Султану.

Хасан хочет проверить, не нужна ли помощь арьергарду. Он уже повернул своего скакуна, когда Баба, пришпорив своего, преграждает ему путь.

— Не думай об арьергарде, уводи остальных.

Здоровые и боеспособные солдаты, кони которых еще в состоянии скакать, должны пересечь долину и прорваться к Алжиру. Баба останется здесь и постарается подтянуть арьергард или по крайней мере задержать преследователей.

Хасан готов ослушаться приказа и остаться с Аруджем, который в ярости гонит его прочь.

— Ты хочешь подарить армию и наши знамена Комаресу или этому выскочке султану Феса, у которого даже нет имени? Ты не умеешь считать солдат по стуку копыт их лошадей, а я их сосчитал. Бесполезно оставаться здесь всем нам, чтобы позволить себя убить. Твой бейлербей приказывает тебе вести войско в Алжир.

Внизу во всю ширину долины появляются первые испанцы. У них тоже арабские скакуны, должно быть, те, что султан Феса обещал сохранить для Аруджа. Враг атакует арьергард.

— Уводи их. Скачите во весь опор. Так хочет твой отец, Баба. Я выиграю сражение, если ты приведешь их в Алжир! — говорит Баба Хасану сухим тоном приказа, хотя во взгляде читается любовь и нежность «последнего прости», и бросается вниз по склону. Он кричит, чтобы все, кто чувствует себя в состоянии доехать до Алжира, присоединялись к принцу Хасану по приказу бейлербея.

— В Алжир!

От отряда к отряду передается приказ об отступлении, как решил Арудж-Баба. Может быть, люди и не согласны, но сейчас не время спорить, самые сильные и быстрые устремляются в голову колонны.

Арьергард уже полностью окружен первой группой преследователей.

Основные силы противника появляются из глубины долины. По правому флангу спускается с плоскогорья кавалерия султана Феса.

Уже многие солдаты Аруджа погибли, большая часть оставшихся группируется вокруг сундука с сокровищами. Самые крепкие и боеспособные солдаты во главе с Хасаном и его офицерами достигли гребня холмов и перебрались через него. Они кажутся крошечным отрядом по сравнению с ордой испанских и фесских всадников.

Арудж-Баба, проклиная маркиза де Комареса, султана Феса и весь его подлый род, подбадривает оставшихся воинов. С их помощью ему пока удается сдерживать все новые и новые волны осаждающих. Прежде чем неприятель замечает, что лучшие части войска Краснобородого бежали, тем удается скрыться.

Бейлербей приказывает открыть сундук и разбросать сокровища: его солдаты, воспользовавшись суматохой, могут попытаться бежать. Есть слабая надежда, что блеск золота и драгоценных камней может отвлечь неприятеля.

Какой-то испанский солдат, наклонившись, пытается подцепить копьем ожерелье из драгоценных камней, но маркиз де Комарес закалывает его сзади. Та же участь ждет каждого, кого прельщает блеск золота.

Сокровища Алжира втаптываются в грязь копытами скачущих лошадей, разбиваются на мельчайшие осколки. Сказано: не мечите бисер перед свиньями.

Левой рукой раис наносит мощные, рубящие удары кривой турецкой саблей, а правую, серебряную, использует как палицу. Арудж-Баба великолепен и царственно-величав. Он вызывает на дуэль султана Феса и маркиза де Комареса. Баба получает истинное удовольствие от битвы, с радостью наблюдает за тем, как его люди, подобно смертоносным иглам, пронзают цепи противника, и вновь ему является видение: долго еще поэты будут воспевать его воинов, размахивающих кривыми саблями в своем последнем адском танце, и его самого, Аруджа, величественного, словно античные герои. Бейлербей оборачивается, чтобы окинуть взглядом гребни холмов на горизонте. Никто не преследует Хасана и его воинов. Но в этот момент Аруджа настигает испанская пика и начисто срезает голову, она катится в вихре разметавшейся огненно-красной бороды. Огромное тело какое-то время стоит неподвижно, а затем тяжело падает. Лошади топчут и волокут за собой его прославленный на всех морях малиновый плащ.

Комарес отменяет атаку. Он понял, что его обманули. Большая часть берберов спаслась бегством. Но Баба мертв. — Свяжите пленников.

Бесполезный приказ. На поле сражения только мертвые или смертельно раненные берберы.

Добивают умирающих испанцев. Осеняют крестом трупы христиан. Подбирают голову главного пирата: она обещана государю. Если найдется серебряная рука, она будет считаться трофеем Комареса. Сабля достанется солдату, который метнул копье, но он, кажется, погиб. Если его нет в живых, то сабля Аруджа и его малиновый плащ составят единственные в своем роде ex voto.

Это утро было тяжелым и для испанцев. Комарес сидит усталый посреди поля боя, которое простирается перед ним усеянное трупами. Он обливается ледяным потом. Ему холодно в этот солнечный день. Маркиз уже давно страдает от изнурительного поноса, который отравляет ему всю радость победы.