Глава 22

Холодный свет утра укрепил мое решение. У Брэндана не было никакого права приказывать мне не убегать. И я не могла подчиниться ему. В эту ночь я достаточно узнала о себе и о нем, о той неумолимой силе, что влекла нас друг к другу, и это было очень серьезным предупреждением. Сам факт того, что в глубине души я мечтала сказать о своей любви, признать ее и позволить ей руководить мною, невзирая на последствия, лишь усиливал необходимость таких действий.

К счастью, я сохранила почти все деньги, которые получила в доме Рейдов, и этого будет достаточно, чтобы продержаться до того времени, когда я смогу найти себе другое место или занятие. Первой моей мыслью было сказать миссис Рейд, что я выполняю ее желание, а затем исчезнуть, не видя Брэндана и не давая ему возможности остановить меня. Но чем больше я раздумывала о таком решении, тем трусливее оно мне казалось. Если мое намерение было твердым и непоколебимым, каким ему и следовало быть, то что бы он ни сказал, это не должно изменить мое решение. Действовать надо было сегодня.

Хозяин дома поднялся в таком буйном настроении, что это было слышно даже у нас наверху. Я начала подозревать, что он сожалел о своих поступках сегодня ночью и поэтому был сердит на себя, а возможно, и на меня. Все это было мне на Руку и укрепляло мое намерение. Нежность и мольбу было бы вынести намного труднее, чем гнев.

Джереми, не выпускавший музыкальную шкатулку, с ее бесконечной мелодией, из рук, подвернулся дяде еще рано утром. И я услышала, как Брэндан кричал в гневе, чтобы мальчик остановил шкатулку. Я выбежала на лестницу, намереваясь позвать Джереми на третий этаж, где было тихо и безопасно, но Брэндан увидел меня и посмотрел так, будто я была еще одним ребенком, которого следовало отчитать.

— Где та безделушка, которую я подарил вам на Рождество? — спросил он. — Почему вы ее не носите?

Столь неразумный вопрос был как раз тем, в чем я нуждалась, чтобы внутренне собраться и подготовиться к решительному разговору. Хотя, конечно, в эту минуту невозможно было просить его уделить мне время для разговора.

— Я верну ее вам, — холодно ответила я. — Пойдем, Джереми. Возьми карусель наверх.

Брэндан нахмурился, но, надо отдать ему должное, заметив расстроенное лицо Джереми, тут же попросил у него прощения, не пытаясь извиниться передо мной.

— Прошу прощения, Джереми. У меня ужасная головная боль. Я совсем не хотел так сердиться на тебя. Поиграй со своей шкатулкой наверху пока, малыш. Договорились?

Джереми принял его слова благосклонно и, повеселевший, поднялся со мной наверх.

По установившейся традиции в день Нового года все леди оставались дома, принимая гостей у себя, а джентльмены Нью-Йорка, молодые и старые, ходили с поздравлениями из дома в дом, прикладываясь к бокалам так свободно и так часто, что для женщин и впрямь было мудрее сидеть дома и избегать улиц. Брэндан, однако, очень рано ушел к себе в библиотеку и не подавал никаких признаков того, что собирается выехать, чтобы нанести серию праздничных визитов.

Лесли с Сединой спустились в гостиную для приема гостей, и, когда звонок у двери начал беспрестанно звонить, а слуги торопливо забегали туда и обратно, светская жизнь в доме внешне забурлила с полной силой. Мисс Гарт наблюдала за распорядком, и в результате Джереми и я были весь этот длинный день вместе.

Мы провели часть дня у окна, поглядывая на посетителей и строя о них догадки. Я старалась не вспоминать о том, что этот маленький мальчик скоро уже не будет связан с моей жизнью. И я старалась изо всех сил скрыть свои чувства, когда мысль о надвигающемся одиночестве поглощала меня. Но что бы мы ни делали, я не могла забыть, что это, может быть, в последний раз.

И только когда день уже окончательно клонился к вечеру, когда визиты закончились, миссис Рейд удалилась к себе, а Гарт и Седина были снова наверху, я оставила Джереми и попыталась найти возможность поговорить с Брэнданом Рейдом.

У двери в библиотеку ко мне вернулось мучительное воспоминание о том, что произошло. Это тоже было в последний раз. Он достаточно деликатно пригласил меня войти и предложил мне стул. По его несколько извиняющейся манере можно было догадаться, что он все же сожалеет об утренней вспышке гнева. Но я не хотела, чтобы он смягчился. Для нас обоих лучше, если я буду испытывать ненависть к нему.

Я принесла брошь с собой и положила ее на письменный стол перед ним, сказав:

— Я приняла трудное решение. Но очень необходимое. Единственный выход из создавшегося положения, который мне остается, это оставить предложенное вами место как можно скорее. Вы знаете, что есть причины, по которым я не могу больше оставаться в этом доме. Завтра я попробую найти комнату и, как только смогу, перееду туда.

Понадобились считанные мгновения, чтобы извиняющаяся манера уступила место гневу. Он взял брошь со скарабеем и протянул ее мне.

— Нет необходимости прибавлять ко всему еще и оскорбление. Это принадлежит вам.

Я молча взяла скарабея и, ожидая дальнейшего, продолжала стоять.

— Мне, конечно, следовало бы знать, что вы все-таки сбежите, — продолжал он. — Нет на свете такой женщины, которая обладала бы мужеством выстоять и поддержать того, кому она так необходима.

Я старалась собрать все свое мужество, но не смогла справиться с раздражением. И я ответила ему с негодованием:

— Я знаю, кому я необходима. Я необходима Джереми. Но есть и другие проблемы, которые надо рассмотреть в первую очередь, и я не откажусь от своего решения.

Именно в этот неподходящий момент в библиотеку вошел ничего не подозревающий Джереми с каруселью в руках. Занятый своими мыслями, он даже не почувствовал атмосферу напряженности в комнате. Со всем доверием к Брэндану, которое росло в нем не по дням, а по часам, он протянул ему свою игрушку.

— Что с ней случилось, дядя Брэндан? — спросил он. — Посмотрите, она играет, только если ее потрясти.

В доказательство своих слов он тряхнул игрушку, и она начала вызванивать свою монотонную мелодию, которую я совсем недавно находила такой веселой. Брэндан нетерпеливо взмахнул рукой, задев карусель так, что она вылетела из рук Джереми и упала с грохотом на голую каменную плиту камина. Игрушка издала несколько жалобных звуков, а затем щелкнула и неожиданно затихла. Я с ужасом смотрела на сломанные саночки, на крышку с большой вмятиной.

Джереми вскрикнул от душевной боли и кинулся к камину, чтобы подобрать игрушку. И все его доверие к дяде, с таким трудом завоеванное, моментально испарилось. Карусель была самым дорогим сокровищем, которым он когда-либо обладал. Теперь уже он был в гневе, он с бешенством налетел на Брэндана и молотил по нему кулачками, пока я не подошла и не положила руки ему на плечи, стараясь его успокоить.

Сам потрясенный своим раздражением и неожиданным поступком, Брэндан второй раз за день извинился перед мальчиком:

— Я не думал, что так получится. Давай ее сюда, и мы посмотрим, можно ли исправить.

На этот раз его извинение не подействовало. Джереми спрятал карусель за спину и сказал:

— Нет, вы думали, что так получится! Уже утром она вам не нравилась, а теперь вы рады, что сломали ее!

Весь белый от потрясения, он прижал игрушку к себе и выбежал из комнаты. Я подошла к двери и позвала его назад, но он, не обращая на меня внимания, умчался вверх по лестнице.

Пронзительный голос мальчика привлек внимание его матери, и она появилась у дверей своей спальни, а мисс Гарт спустилась до половины лестницы сверху. Джереми бежал, будто не видел ни ту, ни другую, и Гарт пришлось посторониться, чтобы пропустить маленькую разъяренную фигурку, пробегавшую мимо нее.

— Оставьте его, — сказал мне Брэндан, снова раздражаясь. — Мне жаль, что все это случилось, но я уже не мог выносить эту мелодию. Когда он придет в себя, мы посмотрим, что можно сделать, чтобы починить игрушку. А сейчас я хочу поговорить с вами.

Я была расстроена почти так же, как Джереми. Этот случай потряс меня, и я не могла остаться, чтобы еще и вести спор с Брэнданом Рейдом. Не ответив на его слова, я вышла в холл и поднялась вслед за Джереми по лестнице.

Лесли стояла в накинутом на плечи широком пеньюаре желтого цвета. Она выглядела бледной и изможденной после празднеств и визитов вчера ночью и сегодня днем. Я была не в состоянии предстать перед ней именно сейчас, поэтому я быстро взбежала по лестнице, едва не задев величественно грозную фигуру Торы Гарт.

Джереми закрыл дверь и не ответил, когда я постучалась. Минуту я постояла, прислушиваясь к биению своего сердца и стараясь успокоить дрожь в теле. Потом повернула ручку и вошла.

Мальчик сидел на краю кровати со сломанной каруселью в руках и напряженно смотрел на меня. Я взяла игрушку из его рук и постаралась говорить о поломке как о чем-то незначительном.

— По-моему, это не слишком серьезно, — сказала я. — Если твой дядя не сумеет починить ее, может быть, мы найдем кого-нибудь, кто сможет это сделать. Или я зайду в тот магазин, где я ее покупала, и постараюсь купить такую же.

— Он швырнул и разбил ее, — спокойно произнес Джереми, без эмоций, без всякого выражения. — Он швырнул ее потому, что ненавидит меня.

Я притронулась рукой к его лбу и обнаружила, что он ужасно горячий. Джереми не сопротивлялся, когда я помогла ему раздеться и уложила в постель. Он отказался ужинать, и я посидела у его кровати, пока он не заснул. Только тогда я осторожно вышла и направилась к себе в комнату.

Я прилегла на постель, не раздеваясь, с намерением вставать время от времени и заглядывать к Джереми, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Но я сама смертельно устала. Эмоциональная нагрузка, которую мне пришлось пережить, и жестокое решение, к которому я пришла в конце концов, — все это отняло у меня столько сил, что я просто не могла пошевелиться. Я заснула так крепко, что только какой-нибудь оглушительный звук мог разбудить меня.

Этот звук и раздался глубокой ночью, нарушив спокойствие всего дома. Я резко поднялась и села на кровати.

Я знала, что разбудило меня, хотя никогда прежде не слышала такого звука в этом доме. Воздух еще колебался, хотя все уже стихло. Я подошла к двери и приоткрыла ее, выглянув в темный холл и ожидая, что сейчас, конечно, раздастся крик. Но не прозвучало ничего, и это усилило мою тревогу. Тишина казалась слишком напряженной. Затем я услышала поскрипывание ступеней. Кто-то поднимался? Или спускался? Я ничего не могла разглядеть в темноте. Ужас, какого я никогда до этого не испытывала, охватил меня, и я, закрыв дверь, стояла, прислонившись к ней спиной и дрожа.

Ничего не происходило, и разум постепенно возвращался ко мне. Нельзя трусливо стоять здесь: ведь я знала, что слышала в доме пистолетный выстрел. В соседней комнате может проснуться Джереми, и ему нужна будет поддержка. Я должна заглянуть к нему и посмотреть, в безопасности ли он. Затем, если никто другой не встал, я спущусь и посмотрю, что же случилось. В конце концов, может быть, звук донесся снаружи и показался мне во сне таким громким.

Я зажгла свечу, тихо открыла дверь и тут же увидела Джереми. Он стоял посередине холла, в одной рубашке, и я услышала, как стучат его зубы.

— Вернись в постель, малыш, — твердо сказала я. — Иди и ложись, чтобы согреться, а я спущусь вниз и посмотрю, все ли в порядке. Обещаю вернуться как можно быстрее и все рассказать тебе.

Казалось, он не слышал моих слов. Он поднял руки и вытянул перед собой, рассматривая их, словно они были не его, и он их никогда не видел.

— Я сделал что-то ужасное, — произнес он. От звука его голоса на меня повеяло холодом больше, чем от ледяного воздуха холла. Я подтолкнула Джереми к его комнате.

— Быстро отправляйся, — повторила я, — и ложись в постель. Ты ужасно замерз.

Я поставила свечку на бюро, зажгла другую и пошла вниз. Боязнь увидеть то, что могло предстать моим глазам, замедляла мои шаги, и все же я должна была спуститься. Где же все остальные? Почему не пришли слуги? И захотят ли они прийти? Здесь уже когда-то произошла трагедия, и тоже прозвучал выстрел в ночи. Не проявляли ли слуги своеобразную мудрость, оставаясь под лестницей, пока их не позвали наверх?

Пока я спускалась на второй этаж, слабое пламя моей свечи мало-помалу раздвигало передо мной темноту. Когда я достигла последних ступенек, оно вдруг высветило картину, которая убедила меня в том, что звук, конечно, поднял и других в доме, и они были так же напуганы, как я.