Глава 12

Ночь выдалась темная и тихая. С севера, правда, задувал легкий ветерок, но здесь, под прикрытием мыса, воздух был совершенно неподвижен. Только резкий свист, время от времени раздававшийся в снастях, да рябь, внезапно пробегавшая по черной поверхности моря, говорили о том, что где-то вдали, в нескольких милях отсюда, гуляет на просторе ветер. "Ла Муэтт" стояла на якоре у входа в укромную бухту. Рядом, у самого борта, так близко, что можно было докинуть камень, вздымались высокие скалы, смутные и неясные в сгустившейся темноте. К месту стоянки корабль постарался подойти как можно тише – ни шума голосов, ни звука команд не доносилось с борта и даже якорная цепь, скользя по обитому мягкой тканью клюзу, звякала приглушенно и таинственно. Чайки, сотнями гнездившиеся на скалах, забеспокоились было при появлении корабля. Их встревоженные голоса звонко отдавались среди камней, далеко разносясь над водой. Но, поняв, что люди не собираются на них нападать, они быстро угомонились, и в бухте снова наступила тишина. Дона стояла на палубе и вглядывалась в берег. Молчание, царившее вокруг, казалось ей загадочным и зловещим. Ей чудилось, что они, сами того не подозревая, попали в заколдованное царство и чайки, потревоженные их появлением, – вовсе не чайки, а часовые, охраняющие покой здешних обитателей. И хотя места эти были ей знакомы – ее поместье находилось всего в нескольких милях отсюда, – она чувствовала себя неуверенно и неуютно. Она знала, что приплыла сюда с недоброй целью и даже жители Фой-Хэвена, мирно спящие в своих кроватях, на сегодняшнюю ночь стали ее врагами.

Она увидела, что матросы собрались на шкафуте и стоят молча, плечом к плечу. И ее, впервые с начала их путешествия, вдруг охватили раскаяние и нелепый, примитивный женский страх. Как она могла – она, Дона Сент-Колам, жена добропорядочного английского землевладельца, – связаться с шайкой бретонцев, известных как самые отчаянные и опасные разбойники на побережье, да вдобавок еще, повинуясь минутному порыву, влюбиться без памяти в их главаря, о котором она ровным счетом ничего не знала. Нет, что ни говори, а поведение ее в высшей степени неразумно. Ведь операция может в любой момент провалиться, их всех могут схватить: и капитана, и команду, и ее, Дону, – схватить и с позором отвести в суд, где ее сразу же узнают, а узнав, непременно пошлют за Гарри. Ей представилось, как слух о ее позоре с быстротой молнии разносится по городам и весям, обрастая все новыми и новыми подробностями и вызывая повсюду презрение и негодование. Приятели Гарри будут, похохатывая, пересказывать их друг другу; Гарри не останется ничего иного, как застрелиться; детей отдадут в приют, и они навсегда забудут преступную мать, сбежавшую с французским пиратом, словно какая-нибудь кухарка со своим ухажером-конюхом. Мысли, одна мрачней другой, проносились в ее голове. Она смотрела на застывших на палубе матросов и представляла Нэврон, детей, спокойную, размеренную жизнь, которую они вели, свою уютную спальню и тихий, красивый сад… Она подняла глаза и увидела, что рядом с ней стоит француз. "Господи, – пронеслось в ее голове, – а что, если он догадался, о чем я думала?"

– Идемте вниз, – спокойно проговорил он, и она, внезапно оробев, словно ученик, ожидающий нагоняя от учителя, побрела за ним, лихорадочно соображая, что бы ему сказать, если он начнет бранить ее за трусость.

В каюте было темно, тусклый свет двух свечей почти не разгонял мрак. Он присел на край стола, она остановилась перед ним, заложив руки за спину.

– Итак, – сказал он, – вы вспомнили о том, что вы Дона Сент-Колам?

– Да, – пробормотала она.

– И вам захотелось обратно в Нэврон? Вы пожалели, что попали на "Ла Муэтт"?

Она промолчала. Первая половина фразы, в общем, соответствовала действительности, но со второй она никак не могла согласиться. Наступила тишина. "Неужели все влюбленные женщины мучаются так же, как я? – думала Дона. – Неужели все они разрываются между страстным желанием махнуть рукой на приличия и сдержанность и первой признаться во всем и не менее сильной потребностью затаить свою любовь, остаться холодной, гордой и неприступной?"

Ах, если бы она могла быть просто его приятелем, одним из его матросов, который, беспечно насвистывая и засунув руки в карманы, обсуждает со своим капитаном детали предстоящей операции! Если бы он сам был другим – чужим, равнодушным, неинтересным ей человеком, а не тем единственным, который только и был ей нужен!

Неожиданно она почувствовала досаду: как же так – она, всегда смеявшаяся над влюбленными, презиравшая нежные чувства, за какую-то пару недель растеряла все свои принципы, все свое достоинство и самообладание!

Француз тем временем встал, открыл стенной шкафчик и достал бутылку вина и два бокала.

– Никогда не следует пускаться в рискованное предприятие на трезвую голову и пустой желудок, в особенности если ты новичок, – проговорил он, наливая вино в один из бокалов и протягивая ей. – Я выпью потом, – добавил он, – когда все будет позади.

Дона только сейчас заметила, что на буфете стоит поднос, накрытый салфеткой. Француз перенес его на стол. Под салфеткой оказалось холодное мясо, хлеб и кусок сыра.

– Это вам, – сказал он, – угощайтесь. Только, пожалуйста, побыстрей, времени у нас осталось мало.

И отвернулся, углубившись в карты, разложенные на боковом столике. Дона принялась за еду. Мысли, нахлынувшие на нее несколько минут назад на палубе, казались ей теперь трусливыми и недостойными, а расправившись с мясом и бутербродом и запив их бокалом вина, она окончательно убедилась, что страхи ее вызваны всего лишь голодом и озябшими ногами, о чем он с присущей ему проницательностью сразу же догадался.

Она отодвинулась от стола. Он поднял голову и улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, слегка покраснев, как провинившийся ребенок.

– Ну что, – спросил он, – уже лучше?

– Да, – ответила она. – Но как вы узнали?..

– Капитан должен знать все, что касается его команды, – ответил он. – – Нельзя требовать, чтобы юнга сразу стал таким же отважным пиратом, как бывалые моряки. Ну а теперь перейдем к делу.

Он положил перед ней карту, которую только что рассматривал. Дона увидела, что это карта Фой-Хэвена.

– Вот здесь, – показал он, – прямо напротив города, в самом глубоком месте, находится главная стоянка. Корабли Рэшли обычно стоят чуть дальше в устье реки, рядом с бакеном. – И он ткнул пальцем в красный крестик, отмечавший положение бакена. – Часть команды я планирую оставить на борту "Ла Муэтт", – продолжал он. – Вы тоже можете остаться, если хотите.

– Нет, – ответила она, – четверть часа назад я, наверное, согласилась бы. А сейчас – нет, ни за что.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Он посмотрел на нее – лицо его было едва различимо в тусклом мерцании свечей, – и она вдруг почувствовала себя спокойно и уверенно, все тревоги отодвинулись куда-то далеко, и стало совершенно безразлично, поймают их или не поймают, отведут в суд или вздернут на самом высоком дереве в парке Годолфина. Главное, что через все это они пройдут вместе и вместе осуществят задуманное.

– Значит, леди Сент-Колам решила вернуться в свою спальню? – спросил он.

– Да, – ответила она, опуская глаза на карту.

– Ну что ж, тогда продолжим, – сказал он. – Как видите, вход в гавань охраняется из форта. Кроме того, по обоим берегам ручья стоят наблюдательные башни. И хотя часовых в них, как правило, не бывает, а ночь сегодня темная, мне не хотелось бы подплывать туда на лодке. Корнуоллцы, конечно, большие любители поспать, я не раз имел возможность в этом убедиться, но нельзя рассчитывать, что во время нашей высадки все часовые будут дружно храпеть на посту. Следовательно, остается только один выход – подойти к пристани с берега.

Он помолчал, задумчиво посвистывая и разглядывая карту, затем показал на небольшую бухту к востоку от Фой-Хэвена.

– Мы сейчас находимся вот здесь. Я хочу высадиться на этом отрезке, пройти по тропинке вдоль скал и с суши подобраться к ручью – он, кстати, чем-то похож на хелфордский, только, пожалуй, менее живописный, – дойти до устья и там, у самых стен города, напасть на корабль Рэшли.

– Но это же очень рискованно!

– Я пират, риск – мое ремесло. Скажите-ка лучше, сможете ли вы забраться на скалу?

– Думаю, что смогу, особенно если вы раздобудете мне мужской костюм.

– Прекрасно, – откликнулся он, – я так и предполагал. Посмотрите, вон там, на койке, брюки Пьера Блана. Они достаточно чистые, он надевает их только по праздникам. Если подойдут, рядом рубашка, чулки и туфли. Камзол, я думаю, не понадобится – ночь сегодня теплая.

– Может быть, мне следует остричь волосы? – спросила она.

– Без длинных волос вы, конечно, больше будете походить на юнгу, но я предпочитаю оставить все как есть – пусть даже это вдвое опасней.

Смущенная его пристальным взглядом, она на минуту опустила глаза, затем, помолчав, спросила:

– А как мы попадем на корабль, когда доберемся до ручья?

– Вот когда доберемся, тогда и узнаете, – ответил он. И, улыбнувшись своей загадочной улыбкой, он свернул карту и бросил ее в ящик. – Сколько времени вам понадобится на переодевание?

– Минут десять.

– В таком случае я подожду вас на палубе. Когда переоденетесь, поднимайтесь наверх. Да, чуть не забыл: вам ведь нужно чем-то повязать голову.

Он порылся в шкафу и достал темно-красный пояс, который был на нем в первый вечер в Нэвроне.

– Итак, леди Сент-Колам снова предстоит сыграть роль разбойника, – сказал он, – только пугать на этот раз придется отнюдь не старушек.

Проговорив это, он вышел из каюты и закрыл за собой дверь. Поднявшись через десять минут на палубу, она нашла его у трапа. Первая партия матросов уже переправилась на берег, остальные сидели в лодке и ждали своей очереди.

Дона несмело подошла к французу. Брюки Пьера Блана висели на ней мешком, башмаки натирали пятки, но она понимала, что показывать этого нельзя. Он оглядел ее с ног до головы и коротко кивнул.

– Сойдет, – сказал он, – но на всякий случай старайтесь держаться в тени.

Она рассмеялась и, спустившись по трапу, села в лодку рядом с матросами. На носу, скрючившись, словно обезьянка, примостился Пьер Блан.

Увидев Дону, он сощурил один глаз и прижал руку к сердцу. По лодке пробежал смех. Матросы восхищенно и дружелюбно, без тени насмешки, смотрели на нее.

Она улыбнулась им в ответ и, откинувшись на борт, с удовольствием вытянула ноги, не стесненные больше пышными юбками.

Последним спустился капитан. Он сел рядом с Доной и положил руку на руль. Матросы взялись за весла, и лодка быстро полетела вдоль залива к далекому каменистому берегу. Дона на минуту опустила руку за борт – вода была теплая, шелковистая, пронизанная мириадами искр, – и она подумала, улыбаясь про себя в темноте, что ее тайное, заветное желание сбылось и ей, пусть ненадолго, пусть всего на несколько часов, удастся наконец побыть мальчиком, о чем она так часто мечтала в детстве, когда, с досадой отбросив куклу, тоскливым взглядом провожала отца и братьев, выезжающих верхом за ворота. Лодка ткнулась носом в прибрежную гальку, матросы, ожидавшие их на берегу, ухватились с обеих сторон за планшир и быстро вытянули ее из воды.

При их появлении несколько чаек снова всполошились и, заунывно крича и хлопая крыльями, поднялись в воздух.

Дона вышла на берег. Галька громко хрустела под тяжелыми башмаками, со скал тянуло запахом дерна. Матросы начали подниматься по узкой тропинке, змейкой вьющейся к гребню горы. Дона стиснула зубы, представив, как она будет карабкаться по камням в своих неуклюжих, поминутно спадающих башмаках, и тут же увидела рядом француза. Он протянул ей руку, она крепко уцепилась за нее, как ребенок цепляется за руку отца, и полезла вслед за ним по склону. Через некоторое время они остановились передохнуть. Оглянувшись назад, она увидела смутные очертания "Ла Муэтт", стоявшей на якоре у входа в бухту, услышала приглушенный плеск весел – лодка, доставившая их на берег, возвращалась к кораблю. Чайки наконец угомонились, в наступившей тишине раздавался только хруст камней под ногами обогнавших их матросов да рокот волн, разбивающихся внизу о скалы.

– Отдохнули? – спросил француз.

Она кивнула, и он снова потянул ее вверх, так сильно, что заболело плечо, и она радостно и взволнованно подумала, что впервые ощущает прикосновение его руки и что прикосновение это ей необыкновенно приятно.

Скала наконец осталась позади, но дорога по-прежнему шла круто вверх среди густых зарослей папоротника, доходящих ей чуть ли не до колен, и он продолжал вести ее за руку. Остальные матросы разбрелись кто куда, некоторые совсем пропали из виду. Похоже, все они тщательно изучили карту и сейчас шли твердым, уверенным шагом, не останавливаясь и не переговариваясь. Дона еле поспевала за ними. Нога болела все сильней, на правой пятке вздувался волдырь размером с гинею.

Начался спуск; тропинка пересекла накатанную колею. Француз выпустил ее руку и быстро зашагал вперед. Дона как тень следовала за ним. Слева неожиданно мелькнула река и опять пропала. Они миновали изгородь и двинулись вниз по склону, продираясь сквозь заросли папоротника и утесника, вдыхая сладкие, будто настоянные на меду, ароматы. Вскоре впереди показалась группа деревьев, тесно сгрудившихся у воды, за ними виднелась узкая полоска берега, ручей, впадающий в небольшой залив, и городок, раскинувшийся на противоположной стороне.

Дона и француз вошли под деревья и уселись на траву. Через несколько минут из темноты один за одним стали появляться матросы.

Капитан вполголоса окликал их по именам, и они так же тихо отвечали ему. Убедившись, что все в сборе, он заговорил с ними по-бретонски, показывая на ручей и что-то объясняя. Посмотрев в ту сторону, Дона увидела смутные очертания корабля, стоявшего на якоре носом против течения. Начался отлив; вода с шипеньем и бульканьем неслась навстречу кораблю, слегка покачивая его на волнах.

На палубе не было ни души, все словно вымерло, только на самом верху мачты горел сигнальный огонек да по временам, когда корабль задевал бортом о бакен, к которому был пришвартован, слышался тихий мерный скрип. Звук этот тоскливо и мрачно разносился над водой, и казалось, что люди давно оставили корабль и он стоит здесь уже много лет, всеми забытый и заброшенный. Но вот, одновременно со скрипом, из залива прилетел легкий бриз. Француз насторожился, поднял голову, взглянул на город и, нахмурившись, повернулся лицом к ветру.

– Что случилось? – спросила Дона, почувствовав внезапную угрозу.

Он помолчал, по-звериному принюхиваясь, затем бросил:

– Ветер переменился.

И Дона вдруг осознала, что ветер, который уже сутки дул с суши, теперь порывами налетает с другой стороны, принося с собой влажные и соленые запахи моря. Она подумала о "Ла Муэтт", стоявшей на якоре в тихой бухте, и об этом, втором корабле, мирно покачивающемся в ручье, и поняла, что надеяться теперь можно только на течение – ветер изменил им, переметнувшись на сторону врага.

– Что же делать? – спросила она.

Вместо ответа он поднялся и, переступая через мокрые валуны и скользкие пучки водорослей, двинулся вниз, к воде. Матросы так же молча последовали за ним, и каждый по дороге кидал взгляд сначала на небо, а потом на залив, с которого прилетал ветер.

Спустившись к ручью, они остановились и посмотрели на корабль. Ветер дул теперь против течения, покрывая поверхность ручья крупной рябью. Скрип трущейся о бакен цепи сделался слышней. Капитан "Ла Муэтт" отошел в сторону и, подозвав к себе Пьера Блана, начал что-то ему объяснять. Тот понимающе кивал головой. Закончив беседу, француз приблизился к Доне и проговорил:

– Я велел Пьеру Блану отвести вас на корабль.

Сердце ее отчаянно застучало, по спине пробежал холодок.

– Но почему? Почему? – спросила она.

Он снова поднял голову и взглянул на небо – капля дождя упала на его щеку.

– Похоже, погода нас подвела, – сказал он. – Хорошо еще, что "Ла Муэтт" стоит с подветренной стороны и в случае чего ее не трудно будет вывести из бухты. Надеюсь, вы с Пьером Бланом успеете попасть на борт до отплытия.

– Значит, это из-за погоды? – спросила она. – Вы хотите отправить меня, потому что дело осложнилось? Вы не можете больше рассчитывать на ветер и на течение и боитесь не справиться с кораблем? Не с "Ла Муэтт", а с этим, вторым?

– Да, – ответил он.

– Я не уйду, – сказала она.

Он промолчал и, отвернувшись, снова посмотрел на залив.

– Почему вы хотите остаться? – наконец произнес он.

В голосе его прозвучали какие-то новые, глубокие нотки, и сердце у нее снова забилось, но на этот раз уже по другой причине. Она вспомнила вечер, когда они впервые удили вдвоем рыбу, и то, как он проговорил тогда:

"Козодой!" – тихо и нежно, совсем как сейчас.

Она вдруг почувствовала гнев и досаду. "Боже мой, – подумала она, – зачем мы притворяемся? Ведь не сегодня завтра нас обоих могут убить, и мы умрем, так ничего и не испытав". Она тоже посмотрела на залив и, до боли стиснув руки, проговорила с неожиданной силой:

– Зачем вы спрашиваете? Вы прекрасно знаете, почему я хочу остаться!

Краем глаза она увидела, что он обернулся и посмотрел на нее, затем снова отвел взгляд и сказал:

– Знаю. И поэтому хочу, чтобы вы ушли.

Оба замолчали, подыскивая слова, которые не понадобились бы им, если бы они были сейчас одни, ибо неловкость и смущение, сдерживающие их до сих пор, внезапно рухнули, растаяли, словно дым. Он засмеялся, взял ее за руку, поцеловал в ладонь и сказал:

– Хорошо, оставайтесь. Будем драться вместе, и пусть нас повесят на одном дереве.

Он снова подошел к Пьеру Блану и принялся ему что-то втолковывать.

Поняв, что приказ отменяется, матрос заулыбался во весь рот.

Дождь тем временем разошелся не на шутку, небо затянуло тучами, порывистый юго-западный ветер все яростней налетал на ручей с залива.

– Дона, – окликнул француз, впервые назвав ее по имени – так просто и естественно, как будто делал это всегда.

– Что? – отозвалась она.

– У нас мало времени. Корабль надо вывести из залива прежде, чем начнется шторм. Но сначала я хочу заманить на борт хозяина.

Она испуганно посмотрела на него.

– Хозяина? Зачем?

– Если бы ветер не переменился, мы выбрались бы из Фой-Хэвена до того, как местные лежебоки успели продрать глаза. Теперь же придется плыть против ветра и, может быть, даже тащить корабль на тросах. Ручей в этом месте очень узок да к тому же с двух сторон защищается сторожевыми башнями. Я буду чувствовать себя гораздо спокойней, зная, что Филип Рэшли находится на судне, а не на берегу, где он в любой момент может поднять тревогу или начать палить в нас из пушек.

– Но это очень опасно, – заметила она.

– Не опасней, чем все остальное, – невозмутимо улыбаясь, ответил он, словно не придавая особого значения происходящему, потом помолчал и добавил:

– Хотите мне помочь?

– Конечно, – откликнулась она.

– Тогда спуститесь с Пьером Бланом к ручью и попробуйте найти лодку. В нескольких милях отсюда, на холме, стоит деревушка. Рядом, почти у входа в залив, – небольшая пристань. Там наверняка есть лодки. Возьмите первую попавшуюся, переправьтесь в Фой-Хэвен и вызовите Филипа Рэшли.

– Хорошо, – сказала она.

– Дом его вы найдете без труда, он стоит рядом с церковью, окнами на причал. А причал вон там, где горит фонарь.

– Вижу, – ответила она.

– Постарайтесь во что бы то ни стало заманить его на корабль.

Придумайте любую причину, лишь бы он поверил. И не забывайте все время держаться в тени – в темноте вас еще можно принять за юнгу, но на свету вы выдадите себя с головой.

– А если он не захочет идти?

– Сделайте все, чтобы его уговорить.

– А если он что-то заподозрит и схватит меня?

– Тогда ему придется иметь дело со мной.

Он отошел от нее и спустился к воде. Матросы двинулись следом за ним.

Она увидела, что они сняли камзолы и шляпы, а башмаки повесили на шею, продев шнурки сквозь пряжки. Она посмотрела на корабль, нетерпеливо рвущийся с якоря, на сигнальный фонарь, мигающий под ветром, и подумала о команде, которая мирно спит в своих каютах, не подозревая об угрозе, надвигающейся из темноты. Все произойдет быстро и бесшумно: не скрипнет весло в уключине, не мелькнет за кормой тень от лодки – лишь чья-то мокрая рука высунется из воды и ляжет на якорную цепь, а еще через некоторое время к кубрику протянется цепочка влажных следов да несколько смутных фигур скользнут по палубе. Затем послышится осторожный шепот, свист, чей-то тихий, сдавленный крик, и все будет кончено.

Она поежилась, чувствуя в душе предательскую робость, но он посмотрел на нее с берега, улыбнулся и проговорил:

– Идите, вам пора.

И, повинуясь ему, она побрела вдоль ручья, спотыкаясь о камни и скользкие водоросли, а Пьер Блан послушно, как верный пес, затрусил за ней.

Она шла не оборачиваясь, зная, что они уже вошли в воду и плывут к кораблю, а ветер тем временем усиливался, вода бежала все быстрей, и, когда она наконец подняла голову, резкий порыв с юго-запада хлестнул ей в лицо дождем.