Глава 16

Вторник был дождливым и ветреным. Но среда выдалась солнечной, даже теплой, и легкий ветерок к полудню высушил землю. Небо было ясным и голубым. «Погоду можно было упрекнуть только в одном, — подумала Марджед, стоя у загона с Нелли и положив руки на ограду, чтобы старушке не было так скучно: — Ночь будет светлой, с луной и звездами».

Вчера Алед передал по цепочке, что они вновь выступят с Ребеккой.

Идти по холмам будет гораздо легче. Они смогут видеть, куда ступают. Но их тоже будет легче заметить. Поговаривали, будто граф Уиверн, сэр Гектор Уэбб и остальные землевладельцы вызвали отряд специально обученных констеблей, а также послали за солдатами. Ну и разумеется, они повсюду, где только могли, распространяли угрозы и подыскивали доносчиков.

Марджед нервничала гораздо больше, чем в первый раз. Целый день она не могла найти себе занятие. Нервы были напряжены, ее терзал страх. Страх за себя и страх за своих друзей. «С тем, кого поймают, обойдутся сурово, — сказал он. — Ты сама все это знаешь, Марджед».

Она вздрогнула и пощекотала Нелли за ухом. Да, она смертельно боялась, что ее поймают, запрут в тюрьме, отдадут под суд и вынесут приговор… Но никакой страх не смог бы удержать ее дома. Страх необходим для собственной безопасности, как-то раз сказал ей Юрвин. Но страх может также стать величайшим врагом человека, превращая его в труса, не давая ему возможности поступить так, как он обязан.

Нет, страх не удержит ее дома.

А еще она боялась за Ребекку. Миссис Вильямс слышала — скорее всего от мистера Харли, — что за поимку Ребекки предложена награда в пятьсот фунтов. Только подумать! Это же целое состояние. А вдруг кто-нибудь соблазнится? Тот, кто знает Ребекку? Должны же хотя бы несколько человек знать, кто он. Впрочем, предателю необязательно знать его имя. Ему стоит только назвать место и время следующей вылазки — и можно не сомневаться, констебли устроят засаду. Поймают Ребекку и остальных тоже.

— Нелли, голубушка, — сказала она, почесав рыльце свинье и решительно выпрямившись, — мне нужно взбивать масло, а ты отвлекаешь меня, тебе бы только посплетничать. Как не стыдно!

Марджед энергично взялась за дело в молочной, стараясь разогнать страхи. Но в ее душе царил не только страх. К нему примешалось радостное возбуждение. Воспоминания о субботней ночи приятно кружили голову. Да, они пошли разрушать, но действовали так дисциплинированно, что никакого ужаса это разрушение с собой не принесло. Марджед верила, что они чего-то добились. Они доказали, что если бедняков довести до предела, то они начнут сопротивляться. Они доказали, что у них тоже есть характер и смелость.

Был и другой повод пребывать в радостном ожидании, в чем она вынуждена была признаться самой себе. Она вновь увидит его. Ребекку. В прошлый раз на нее произвело большое впечатление то, как он держался — с достоинством, властно и в то же время сочувственно к маленьким людям, таким, как смотритель заставы. С прошлой субботы она лелеяла воспоминания о нем как о мужчине. Это были волшебная поездка домой и волшебный поцелуй. Она знала, что будет помнить и то и другое до конца жизни.

Руки, взбивавшие масло, замерли. Она ведет себя как девчонка после первого поцелуя. Невеселое сравнение. Марджед вспомнила, как Герейнт в восемнадцать лет целовал ее, шестнадцатилетнюю, и какое это было чудо, и как она верила в то, что эта любовь осветит всю ее жизнь. А потом она вспомнила, каким он предстал перед ней в понедельник — красивым, мужественным, пока собирал с ней камни, надменным и аристократичным, когда заговорил потом о Ребекке.

Ей не хотелось думать о Герейнте. Ей хотелось думать о Ребекке. Ей хотелось, чтобы сегодня повторилась субботняя ночь. Но она понимала, что чудеса не повторяются — как не повторилось чудо тогда, когда ей было шестнадцать. При следующей встрече после поцелуя Герейнт попытался… Отчего-то прошлое после стольких лет не казалось таким уж ужасным. Он попытался заняться с ней любовью. В то время она ничего не знала. Ее сердце и голова были полны сладких грез, поцелуев и юной любви. Она ничего не знала о томлении тела, ничего не знала о плотской любви. Поэтому испытала ужас и отвращение.

Теперь она спрашивала себя, что произошло бы, если бы ей было известно больше. Стала бы она останавливать его? Или он сам остановился бы? Или они предались бы любви прямо там, на холме? И что произошло бы потом? Был бы это конец всему? Или начало?

— Марджед! Что случилось, девочка? — Голос свекрови вернул ее на землю, Марджед вздрогнула и поняла, что вцепилась в маслобойку, уставившись в никуда.

— Решила отдышаться, мама, вот и все, — рассмеялась Марджед. — Бабушка все еще спит?

— Иди в дом, выпей чайку, пока не остыл, — сказала свекровь, — я только что заварила, хорошего, крепкого. А я пока все здесь доделаю. Ты слишком много работаешь, Марджед.

Марджед оставила маслобойку со смешанным чувством вины и облегчения.

— Чашка чаю была бы сейчас кстати, — сказала она. — Спасибо, мама.

Она не должна ничего ожидать от сегодняшнего похода, кроме долгого, трудного перехода, который закончится разгромом заставы. А потом будет долгое, трудное возвращение домой. Она не должна думать об опасности. И не должна надеяться, что Ребекка вообще заметит ее присутствие, не говоря уже о том, чтобы отвезти ее домой и поцеловать.

Ей хватит и того, что она увидит его и представит, как он должен выглядеть под этой довольно зловещей маской.

Только она знала, что ей, конечно, этого не хватит.

Констебли принесли присягу местным магистратам. Их прислали из Кармартена. Герейнт знал, что на этой неделе власти ожидают новых выступлений Ребекки. Логично было бы предположить, что атаке подвергнутся заставы на той же дороге, что и застава Пенфро. Констеблей расставили потихоньку у двух ближайших дорожных постов, в надежде что угадан хотя бы один из них.

Поэтому сегодня ночью рухнут две заставы на южной дороге. Эти заставы перегородили очень важную дорогу. Фермеры ездили по ней за известью. Многим приходилось проезжать двое ворот и два раза платить пошлину, хотя расстояние между ними было не больше двух миль.

Герейнт теперь спрашивал себя, зачем он заварил эту кашу. Соседние землевладельцы были вне себя и решили любой ценой подавить бунт. Констеблей вооружили. Солдаты, если их вызовут, тоже будут с оружием. Вероятно, он затеял дело, заранее обреченное на провал. За всю историю очень мало восстаний и протестов против правящих классов заканчивались победой. Шансы на удачу были ничтожны.

Но он надеялся только на то, что на этот раз у бунтарей есть защитник наверху, хотя ни одна сторона этого еще не знает. Больше всего он надеялся, что хотя бы одна из лондонских газет, куда он написал от имени Ребекки, сочтет его информацию достаточно интересной, чтобы прислать репортера. Если лондонская газета напечатает правду, соединив ее с довольно романтической историей Ребекки и ее «дочерей», возможно, они заручатся симпатией общественности. А если кто-нибудь из тщательно отобранных политических деятелей, к которым также написал Ребекка, решит задать вопросы или даже сам приедет, чтобы разобраться во всем на месте, тогда, возможно, он тоже увидит настоящую правду.

Надежда была очень слабой. Политики, вероятнее всего, сформируют мнение, угодное представителям правящего класса. Но если сведения, которые он даст им как граф Уиверн, будут соответствовать тому, что они сами узнают от людей, тогда, возможно…

Разумеется, так у него было больше шансов привлечь внимание к проблеме, чтобы хоть как-то сдвинуть ее решение с мертвой точки. Один народ, пусть даже под предводительством Ребекки, совершенно беспомощен. Он же как граф Уиверн — просто эксцентричный чудак, на которого можно не обращать внимания.

Нет. Он отправился на место встречи — в двух милях к югу от реки, не в Глиндери, — сделав только одну остановку в густой роще, которую он заранее выбрал, чтобы облачиться там в наряд Ребекки. Нет, ему нельзя сейчас сомневаться или задаваться вопросом, правильно ли то, что он затеял. Он должен продолжать. Нужно признать, он делал это не без радости. Последние четыре дня он жил только ожиданием этой минуты.

«Интересно, — подумал он, — появится ли сегодня Марджед?» В нем жила надежда, что она останется дома. Но если быть до конца откровенным с самим собой, еще больше он надеялся, что она придет.

Достигнув условленного места, он остановился и замер, заставив коня даже не переступать с ноги на ногу, хотя прекрасно понимал, что на открытом холме, залитом лунным светом, его фигура представляла собой отличную мишень. Но он знал: его воины ждут от Ребекки дерзкой смелости и достоинства. Что ж, он даст им то, чего они хотят. Кроме того, он все равно был бы заметной фигурой, даже если бы принялся перемещаться по холму.

Наконец все собрались, большие группы пришли с востока и севера, поменьше — с запада. Ровно столько, сколько было в субботнюю ночь, а может, и больше. Видимо, их не отпугнули ни предупреждения, ни новость, что в этих краях появились констебли. Он почувствовал, как его захлестнула гордость за свой народ. К нему подъехали «дочери». Все молчали. Кроме Аледа, он не знал ни одну из них, точно так же, как и они не знали, кто он. Так было лучше. Кто скрыт под маской Ребекки, знали только члены комитета.

«И Идрис Парри», — напомнил ему внутренний голос.

Быстро обведя толпу взглядом один раз, он держал голову высоко и смотрел только прямо. Марджед он, конечно, не заметил, но готов был побиться об заклад всем своим состоянием, что она здесь. Для Марджед это был вопрос чести — отправиться в поход наравне с мужчинами. И внести свою лепту в разгром, учиненный против графа Уиверна.

Он медленно поднял обе руки и подождал, пока не стихнет гул голосов. Выучка и опыт подсказывали ему, что не стоит стараться перекрывать голоса, даже негромкие, так как тем самым он рискует испортить о себе впечатление как о властном и авторитетном человеке, каким он старался казаться. Он подождал полной тишины.

— Дети мои, — произнес он таким голосом, что каждое слово донеслось в самые дальние ряды, хотя он не напрягал связки, — ваша мать приветствует вас и благодарит за то, что вы пришли сказать ей помощь. Мне мешают две заставы. Они должны пасть этой ночью. Вы уничтожите их, дети мои, по моему сигналу.

Последовал шум одобрения.

«Сегодня будет легче», — подумал он, когда они выехали на дорогу и свернули налево к заставе, видневшейся уже невдалеке. Сегодня он уже не сомневался, что сумеет подчинить себе людей и что они справятся со своей задачей быстро и ловко. Но сердце все равно стучало в груди как молот. Но это к лучшему. Ему казалось, что если он будет спокоен и уверен в исходе, то это может навлечь беду, а он окажется не готовым к ней.

У первой заставы их встретил смотритель с женой и младенцем. Женщина была в истерике, ребенок громко плакал, а мужчина, напуганный до смерти, распустил нюни. Герейнту пришлось отрядить четырех человек, чтобы помочь вынести имущество семьи и уложить подальше от дома, где оно не пострадало бы. «Самое худшее позади», — думал Герейнт, сидя неподвижно в седле лицом к воротам и чувствуя, как ноют руки от того, что он так долго их держит поднятыми. Ему совсем не нравилось, что он вызывает ужас у ни в чем не повинных людей. Ему совсем не нравилось лишать их дома среди ночи, хоть он и знал, что на следующий день они получат щедрую компенсацию из сундуков Ребекки.

Наконец вещи смотрителя были отнесены на безопасное расстояние, все семейство скрылось, и он смог подать знак, резко опустив руки, и наблюдать, как его последователи разрушают один из символов своего угнетения.

Он увидел, что Марджед громит заставу так же, как и в первый раз, нанося удар за ударом наравне с мужчинами.

У второй заставы был всего лишь один старик. Он не хныкал, не возмущался, а вещей у него было так мало, что Герейнта пронзила жалость. Старик ушел, хромая, в темноту с узелком на плече, а потом Ребекка опустил руки, и пост был разрушен за несколько минут.

В эту ночь Герейнт не ощущал такого подъема, как в первый раз. И наверное, это тоже было к лучшему. Это была не игра. Он уже не мальчик. Мужчина. И занят серьезным делом. К сожалению, когда делаешь серьезное дело, всегда кто-нибудь страдает. Ему не нравилось, что он является причиной этого страдания. Он делал это только потому, что считал необходимым, но ничего лишнего ни себе, ни другим не позволит.

— Дети мои.

Он поднял руки и ждал тишины. В прошлый раз он думал, что не добьется молчания, так как люди были слишком возбуждены. Но оказалось, что поднятые руки и выжидательная пауза сделали свое дело — люди подчинились его воле. Сейчас произошло то же самое.

— Дети мои, — сказал он, — вы сегодня хорошо поработали. Ребекка гордится вами. Ступайте теперь домой, но будьте осторожны. У нас есть враги. Ваша мать вскоре призовет вас, и вы снова придете ей на помощь.

Он удерживал свою лошадь на середине дороги, как и в прошлый раз, пока люди расходились в разные стороны. Марджед пошла вместе с жителями Глиндери. Он смотрел, как она уходит. Сегодня ночью их взгляды ни разу не пересеклись. Он не делал попыток ни подъехать ближе к ней, ни привлечь внимание. Он не был уверен, стоит ли повторять то, что произошло в субботнюю ночь. Ему не хотелось испытывать судьбу. Да и у нее было время с их прошлой встречи, чтобы понять: неразумно пускаться во флирт с незнакомцем. Он не хотел, приблизившись к ней, получить отпор. Быть отвергнутым дважды — и как Герейнт Пендерин, и как Ребекка — было бы уже слишком.

И все же он смотрел ей вслед с сожалением и спрашивал себя: может, все-таки пойти за ней?

Пройдя немного по дороге, ее компания свернула на холмы. Марджед на секунду остановилась и, оглянувшись, посмотрела на него. Замешкавшись, она подняла левую руку в прощальном жесте.

Он тоже поднял руку, ладонью внутрь, и медленно качнул к себе, словно подзывая ее. Впрочем, Марджед могла расценить этот жест как ей заблагорассудится.

Она постояла еще немного, а затем направилась к нему. Герейнт не знал, сказала ли она что-нибудь своим спутникам, но те продолжали подниматься по холму, и только двое из них остановились на мгновение и посмотрели ей вслед.

Марджед подошла к лошади и взглянула на всадника снизу вверх.

Отсылать ее назад было поздно. И в глубине души он знал, что не хочет этого делать. Но он не мог не ощутить разницы между этой ночью и субботней. Между ними определенно была разница.

Он протянул к ней руку и посмотрел в ее глаза, затененные козырьком шапочки.

— Поехали, — сказал он.

Она смотрела на его руку несколько секунд, а потом положила в нее свою ладонь и подняла ногу в стремя. Значит, она тоже это почувствовала. Она поняла, что сейчас не то, что в первый раз. И, как и он, она знала, что сейчас уже поздно идти на попятную. И возможно, как и он, она совсем не хотела этого делать.

Она уселась на лошадь перед ним, не поворачивая головы, стянула шапочку, засунула ее в карман сюртука и встряхнула головой, распуская волосы. Потом вынула из того же кармана носовой платок и вытерла им лицо. И то и другое было не очень разумно с ее стороны. Она прихорашивалась ради него.

Ах, Марджед.

Затем, по-прежнему не глядя на него, она прислонилась к нему и опустила голову на его плечо.

Он подстегнул лошадь.

Наверное, ей не следовало останавливаться и оглядываться. На этот раз он не пытался отыскать ее в толпе или заговорить с ней. Наверное, он не хотел продолжить знакомство. Она во многом была такой же смелой, как и любой мужчина, но в отношениях с противоположным полом никогда не брала инициативу на себя. Наверное, она совершила ошибку.

Нет, все-таки она была права. Она поняла это, как только обернулась и увидела, что он провожает ее взглядом. А еще она поняла по его жесту, пусть очень короткому, что он просит ее вернуться. И как только она оказалась у его лошади, взглянула ему в глаза, она уже знала, что он снова хочет отвезти ее домой.

Но она поняла также нечто большее. Она почувствовала разницу между прошлой ночью и теперешней. Она знала, что сегодня он позвал ее, как мужчина зовет женщину. Она знала, что субботней ночью произошло нечто гораздо большее, чем казалось на первый взгляд, но еще большее произошло в последующие дни. Только сегодня она поняла, что в субботу, а потом каждый день и каждую ночь она желала его. И она сознавала, что и сегодня желает его. Марджед прислонилась к нему, примостила голову на его плече, закрыла глаза, чувствуя, какой от него исходит жар и какая сила. Она вдыхала запах чистоты.

Правда, несколько секунд она все-таки пыталась уговорить себя, что нельзя испытывать желание к мужчине, которого она ни разу не видела без дурацкой маски, к мужчине, которого она не знает. Ей ничего не было известно о нем: ни имени, ни занятия, ни того, есть ли у него семья. Она пыталась уговорить себя, что дочь преподобного Майриона Ллуида не имеет права потакать своим слабостям и наслаждаться чисто физическим желанием к мужчине, который не является ее мужем. Она никогда не испытывала таких чувств даже к Юрвину.

Но Марджед недолго сопротивлялась. Впервые в жизни она поняла, что такое соблазн, который приводит женщину к греху. А грех сегодня ночью не казался грехом. Кроме того, это всего лишь чувства. Они никого не ранят. Он отвезет ее домой и снова поцелует, а она проведет остаток ночи, вспоминая эти секунды. Их будет гораздо меньше, чем в прошлый раз, потому что путь домой был короче.

Она знала, что он чувствует то же самое. Между ними были ощутимые барьеры маскировочной одежды, но стоило ей закрыть глаза, как она поняла, что между их сердцами нет никаких преград. Возможно, она чересчур приукрашивала реальность, думая о сердцах. Но она чувствовала, что он нуждается в ней. Она чувствовала, что не выставила себя полной дурой, когда повернула назад и подошла к нему.

Она и не предполагала, где они находятся, так как всю дорогу ехала с закрытыми глазами. Когда лошадь замедлила ход и остановилась, Марджед открыла глаза и обнаружила, что они заехали в густую рощу, где было очень темно. Они находились к югу от реки, догадалась Марджед. До фермы осталось рукой подать. И ей хотелось бы проехать еще миль пять. Или десять.

Он приподнял плечо, придвинув ее голову ближе к своей. Она снова закрыла глаза, когда поняла, что он сейчас поцелует ее, и слегка повернулась, чтобы обнять его за другое плечо.

Теплые мягкие губы, прижавшиеся к ее губам, пробудили в ней нестерпимое желание, которое только усилилось оттого, что все его лицо было закрыто шерстяной маской. Он поцеловал ее полуоткрытыми губами, как и прежде. Юрвин никогда так не делал. И Герейнт тоже, подумала она и тут же отбросила эту мысль. Он провел по ее губам кончиком языка, чем шокировал се и вызвал резкую боль во всем теле… нет, не боль… томление. Она тихо охнула, когда он оторвался от нее.

Он не пустился снова в путь, как она ожидала, и не поцеловал опять, как она надеялась. Он смотрел на нее, но было слишком темно, чтобы можно было ясно различить выражение его глаз. Она поняла, что луна и звезды исчезли. Должно быть, набежали облака.

— Может быть, тогда спустимся вниз? — спросил он тихим хриплым голосом возле самого ее уха.

Она не была настолько наивна, чтобы не понять его. Или настолько одурманена его поцелуями или собственным желанием, чтобы не понять намека. Шестнадцатилетней девчонкой она пришла в ужас от одной только мысли об этом. Других она презирала за это. И сама никогда бы не посмела даже думать об этом.

— Или отвезти тебя домой?

«Отвези меня домой. Да, да, отвези меня домой».

— Спустимся вниз, — услышала она собственный шепот.

Он крепко придерживал ее, пока спешивался, а затем помог слезть с лошади, как в первый раз возле ее дома. Точно так же, как тогда, он удержал руки на ее талии и быстро поцеловал в губы.

— Ты уверена, Марджед? — спросил он.

Ноги у нее стали как ватные. Сердце стучало так, что отдавало в уши.

— Да, — все так же шепотом ответила она.