Глава 15

На следующее утро, нанося визиты, Герейнт специально не пошел сначала к Аледу. Он посетил фермы, прежде чем отправиться в деревню, и там тоже зашел в несколько домов и только потом остановился у кузницы. В это утро он уже не был новоиспеченным хозяином, пытавшимся познакомиться со своими людьми и даже продемонстрировать дружелюбие. В это утро он предстал перед ними строгим, надменным аристократом, который задавал вопросы, предупреждал и намекал на награду.

Преподобный Ллуид удивил его.

— Я попрошу вас уйти, милорд, — заявил он, поднявшись с места и заговорив с большим достоинством, когда Герейнт попытался заручиться его помощью по привлечению осведомителей, — любой, кто просит одного человека предать другого именем закона и справедливости, нежеланный гость в этом доме. И тот, кто просит об этом, и тот, кто соглашается предать, — оба отвратительны в глазах Господа.

— Даже если они помогут положить конец насилию и разрушению? — надменно спросил Герейнт, тоже поднимаясь с места.

— Я не оправдываю насилия, — ответил священник. — Как не оправдываю предательства. Точно так же, милорд, я не оправдываю угнетения бедных богатыми. Но только Господь Бог, — он показал пальцем в потолок, — видит грех под любым обличьем. И только Бог может наказывать.

Герейнт ушел. Преподобный Ллуид заслужил его глубочайшее уважение. «И все-таки у каждого человека найдется темное пятно», — подумал он. Священник явно полагал, что некоторые прегрешения не стоит оставлять на откуп Господу. Так, незамужних женщин в положении можно отлучать от церкви, изгонять из общества, чтобы они сами решали, что им делать дальше — жить или умирать.

Затем он направился к кузнице. Алед настороженно взглянул в его сторону, а заказчик тем временем бочком выскользнул на улицу. Кузнец вытер руки о фартук.

Герейнт начал пространную речь, рассчитанную на перепуганного подручного, который жался в углу, стараясь сделаться незаметным. Наконец Герейнт многозначительно взглянул на друга и почти незаметно кивнул в сторону мальчишки.

— Гуил, — сказал Алед, — ступай-ка домой обедать, хорошо? Извинись за меня перед матерью за то, что явился чуть пораньше.

Гуил им не стал дожидаться второго приглашения и тут же испарился.

— В Лондон отправлены письма, — быстро произнес Герейнт. — Каждый землевладелец в этом графстве, включая меня, получит такие же.

— А ты исполнительный, — с удовольствием отметил Алед.

— Значит, в среду ночью две заставы? — уточнил Герейнт. — Мы должны вдвойне побеспокоиться, чтобы сохранить все в тайне. Поиск осведомителей может принести свои плоды.

— Сомневаюсь, — сказал Алед. — Ты оскорбляешь моих земляков, Гер.

— И моих тоже, — улыбнулся Герейнт. — Алед, у Ребекки сундуки набиты золотом.

Приятель смотрел на него непонимающим взглядом.

— Часть денег из этих сундуков уже отослана смотрителю заставы в Пенфро и его жене, чтобы возместить им потерю дома и заработка, — продолжал Герейнт. — Впредь будет так же. Деньги уже отосланы или будут отосланы в ближайшее время тем, кто больше всех страдает от обращения графа Уиверна и других землевладельцев. К Шарлотте наверняка обратятся с расспросами. Я специально упомянул о существовании сундуков, а то у тебя отвисла бы челюсть и вид бы был еще глупее, чем обычно. — Он снова заулыбался.

— А нужно ли это, Гер? — нахмурился Алед. — Комитет не сможет вернуть тебе эти деньги.

— Я не просил помощи, — сказал Герейнт. — Это сундуки Ребекки, а я и есть Ребекка. Ну, пора идти, а то если за мной наблюдают, скажут, что я сдираю с тебя шкуру заживо. Значит, в среду.

Алед коротко кивнул.

Марджед обходила поле, где вскоре предстояло сеять пшеницу. Делая первый круг, она не обращала внимания на мелкие камни, уговаривая себя, что из-за такой мелочи нечего ломать спину. Но когда большие камни были убраны, эти мелкие вдруг увеличились в размере, и стоило ей заняться каким-нибудь делом на подворье, как они тут же бросались ей в глаза, словно укоряя.

Пришлось вновь собирать камни. Она занималась этим с самого раннего утра и к полудню совсем выбилась из сил. С отвращением заметила, что под ногти забилась грязь. Лицо тоже, наверное, она выпачкала землей, когда тыльной стороной руки отводила непокорные прядки волос, выбившиеся из косы.

Придется вечером натаскать и нагреть воды, чтобы вымыться. А потом она наденет все чистое и отдохнет возле окна, пока не наступит час ложиться спать. Впрочем, до вечера еще целая вечность. Марджед выпрямилась и оглядела поле, стараясь убедить себя, что половина работы уже сделана.

Потом она резко повернула голову и посмотрела на подворье. Ее ноздри затрепетали. Он выглядел так безупречно, как будто дома у него было только одно занятие, решила она, — отмокать в горячей ванне. Да к тому же у него короткие кудрявые волосы, которые едва шевелятся на ветру. Он, наверное, вообще не знает, что такое пот. Или земля… хотя много лет назад и бегал по ней только босиком.

Он стоял у калитки и смотрел на нее. На ферме жили еще две женщины. Если это был визит вежливости, то граф мог постучать в дом и развлекаться беседой со свекровью и бабушкой ровно столько, сколько он решил пробыть в их компании, оказав им честь. Но нет, ему понадобилось отрывать от работы именно ее.

Марджед вытерла руки о фартук и направилась к нему. А сама думала, что не могла бы выглядеть грязнее, неряшливее или уродливее, даже если бы постаралась. И с каждым шагом в ней возрастал гнев: Марджед задевало, что он застал ее в таком виде. Нет, решила она, ей все равно. Ей наплевать, какой он ее видит или что думает.

— Что, скажи на милость, ты делаешь? — спросил он с ненавистным отточенным английским выговором.

— Ты как раз застал меня за игрой вместо работы, — дерзко ответила она. — Собираю камни с поля, когда могла бы заняться настоящей работой, например покормить Нелли. А тебе как показалось, чем я занята?

— Марджед, — сказал он, — это мужская работа.

— Ну конечно. — Она ударила себя по лбу выгнутым запястьем. — Какая же я глупая. Не стану больше медлить, сейчас же пойду в дом и созову всех мужчин, которые спят там или в хлеву.

Он смотрел на нее холодными голубыми глазами, его лицо ничего не выражало. Ей было все равно, что он подумает о ее дерзости или как поступит. А затем он скинул плащ, перебросил его через перекладину ограды. Шляпу надел на столбик и стянул сюртук.

— Что ты делаешь? — Ее глаза округлились от удивления. Сюртук последовал за плащом. Теперь он расстегивал пуговицы жилета.

— Как видно, здесь только один мужчина, способный выполнить эту работу, — ответил он.

Марджед стиснула зубы, как только поняла, что стоит с раскрытым ртом.

— О нет, — сказала она. — Этого не будет. Мне не нужна твоя помощь. Убирайся с моей земли.

Он холодно смотрел на нее, закатывая рукав безукоризненно белой рубашки.

— Я заплатила ренту, — напомнила она. — Ни на день не опоздала.

Но слушать ее было некому. Он уже шел по полю. Его сапоги были так начищены, что когда он наклоняется, то, вероятно, видит в них свое отражение, решила Марджед. И в такой-то обуви он гуляет по полю? Брюки на нем были темные, явно очень дорогие, они плотно облегали ноги, подчеркивая их стройность и мускулистость. Рубашка надулась от ветра. Но когда ветер на секунду стих, широкие спина и плечи не позволили ей обвиснуть на нем. Руки до локтей были покрыты темными волосами.

Марджед вовремя поняла, в каком направлении текут ее мысли, и еще раз стиснула зубы. Она направилась вслед за ним. Это была ее ферма, и это была ее работа. Но к тому времени, когда она догнала его, он уже собирал камни и швырял в повозку, в которую она потом впряжет лошадь, когда повозка наполнится. «Что ж, — подумала Марджед мстительно, наклоняясь рядом с ним и молча возобновляя работу, — остается надеяться, что он весь обрастет грязью с головы до ног. Остается надеяться, что от непривычного труда у него так разболится спина, что он не сможет выпрямиться. Остается надеяться, что он больше не вернется, испугавшись, что его будет ждать другая непосильная работа».

Но черт бы его побрал, он двигался быстрее, чем она. И каждой рукой брал два камня, если попадались не очень большие, — так когда-то работал Юрвин.

Дело было сделано на удивление быстро. Они проработали часа два, останавливаясь только в конце каждого второго ряда, чтобы напиться из кувшина, который она принесла после второго завтрака, не говоря при этом ни слова друг другу. С работой они управились. Марджед предполагала, что придется гнуть спину до темноты, но и тогда, наверное, она не успела бы убрать все поле.

Затем они вместе вернулись на подворье, она смотрела, как он вывел одну из лошадей в поле, впряг в повозку и поехал к куче камней, которую, должно быть, заметил сам в дальнем углу последнего пастбища. Юрвин использовал эти камни для возведения стен. Его отец когда-то построил из таких загон для свиней.

Пока его не было, Марджед так и подмывало сбегать в дом, умыться, причесаться и сменить фартук, но потом она решила, что скорее умрет, чем будет украшать себя, чтобы лучше выглядеть в его глазах.

Кроме того, подумала она, разглядывая его не без злорадства, когда он привел лошадь обратно, вид у него теперь тоже был далеко не безукоризненный. Сапоги потускнели под слоем пыли и комочков земли, брюки уже были серыми, а не черными, рубашка вся в пятнах грязи и пота. Лицо и руки перепачканы.

Как-то раз она спросила у себя, выглядел бы он так великолепно, если бы не безукоризненный костюм. Теперь она с неохотой признала, что получила ответ на свой вопрос. Герейнт все равно был бы красив, даже если бы все еще жил на вересковой пустоши, добывая себе пропитание браконьерством. Но она радовалась тому, что видит его в грязи и поту. Пусть и он почувствует, каково это. А завтра, есть надежда, он не сможет пошевельнуться от боли.

Он подошел и остановился напротив нее, спуская закатанные рукава. Заговорил в первый раз за последние несколько часов.

— Что тебе известно о разрушении заставы в Пенфро в субботу ночью? — спросил он.

Сердце на секунду замерло, но Марджед заранее подготовилась к расспросам.

— Застава в Пенфро? — удивленно переспросила она.

— Ребекка разнес ее в щепки, — сказал он, — но, наверное, тебе известно об этом не больше, чем жителям Глиндери или фермерам?

— Да, — сказала она.

— Я так и думал, — коротко кивнул он. — Я хочу, чтобы ты знала одно, Марджед: мужчины, которые присоединились к Ребекке, затеяли опасную игру.

— А здесь нет мужчин, — ответила она. — Какое все это имеет ко мне отношение?

Он застегивал жилет грязными руками, надев его на грязную рубашку. По виду очень дорогой жилет.

— И чем больше игроков будет привлечено, тем она станет опаснее, — сказал он. — Сюда будут вызваны специально обученные констебли. Солдаты. Все ясно?

— Да, — кивнула она. — Ты пришел с предупреждением, которое я должна передать мужчинам, живущим в округе. — Она смотрела ему прямо в глаза, решив, что не позволит играть с собой в кошки-мышки.

— С тем, кого поймают, обойдутся сурово, — сказал он. — Ты сама все это знаешь, Марджед.

Она медленно набрала в легкие воздух. О да. И пощады не будет. Об этом ей тоже все известно. Его взгляд был холодным как лед.

— Любой, кто хочет положить этому конец, — продолжил он, — окажет всем услугу. И получит компенсацию… за возможную непопулярность, с какой ему или ей придется мириться.

В первую секунду она даже подумала, что ослышалась. Но нет, он сказал именно это.

— Осведомитель, — прошептала она. — Ты ищешь осведомителя?

— Лучше назовем его… или ее… другом людей, — предложил он.

Ей следовало бы посмотреть на него так же холодно, как он смотрел на нее. Она поняла это потом, когда было слишком поздно. Но тогда она лишила бы себя удовольствия от своего поступка, правда, не очень мудрого. Прежде чем она успела подумать, прежде чем он успел догадаться о ее намерении, Марджед размашисто ударила его по лицу. Он больше не смотрел бесстрастно, а заметно поморщился.

— Убирайся отсюда! — закричала она. — Вон!

Он взял свой сюртук, надел, застегнул на все пуговицы, не сводя с нее глаз. Затем набросил на плечи плащ. Потом он взял шляпу. Она смотрела на него словно завороженная, и под ее взглядом на его щеке появился красный отпечаток ее ладони. Она смотрела и думала о Ребекке, каким он был у заставы в Пенфро: поднял руки и подчинил себе несколько сот нетерпеливых мужчин, которые стояли не шевелясь, пока он вежливо разговаривал со смотрителем и его женой и дал им время вынести личные вещи из дома и отойти на безопасное расстояние. И вспоминала, как потом он отвез ее домой. И поцеловал.

А этот человек, холодный, высокомерный, жестокий, вместе с подобными ему готов использовать свои деньги и власть, чтобы сделать из кого-то доносчика. Вполне достаточно одного предателя. Она поняла теперь, почему Ребекка отказался назваться и почему не снял маску даже в темноте. Она ничего не выдала бы даже под пытками, но он мудро поступил, что никому не доверился.

Граф Уиверн, не сказав больше ни слова, повернулся, чтобы уйти. Она смотрела ему вслед и чувствовала, что не может позволить ему исчезнуть, не произнеся слов, которые никак не шли у нее с языка, но которые она обязана была произнести хотя бы ради самоуважения.

— Герейнт, — позвала она, слишком поздно спохватившись, что обратилась к нему по имени. Он обернулся.

— Спасибо, — произнесла Марджед, вскинув голову. — Спасибо за помощь.

Она не без удовольствия отметила, что ее слова прозвучали как проклятие. Он кивнул и, дотронувшись до шляпы, продолжил свой путь.

Он кожей ощущал грязь. Взглянул на руки и поморщился при виде черных ногтей. Рубашка неприятно липла к телу. От него пахло потом. Сапоги — он посмотрел на них и тоже поморщился, — возможно, не удастся привести в надлежащий вид. Щека все еще горела.

Одно было ясно. Визиты на сегодня закончены.

Но он вдруг улыбнулся. На душе было чудесно и легко. Против всех его ожиданий утренние визиты оказались не такими уж неприятными. Ему доставляло какое-то порочное удовольствие властвовать над людьми, которые с первой встречи видели в нем только тирана и отвергли все его попытки быть другим. Ему было забавно смотреть в бесстрастные, тупые лица — только Марджед предложила какую-то вариацию на эту тему — и вспоминать многие из них вымазанными сажей для маскировки.

Уже очень давно в его жизни не происходило ничего по-настоящему замечательного. Эта двойная игра подходила ему по всем статьям.

И Марджед. Расстроенный, он потрогал щеку. Он уже не чувствовал вины за то, что привез ее домой субботней ночью. И даже за то, что поцеловал ее. Если она настолько неблагоразумна, что последовала за Ребеккой, а затем отправилась домой с незнакомцем и даже позволила ему поцеловать себя — да к тому же еще и сама его поцеловала, — значит, она должна отвечать за последствия. И больше не чувствуя вины, он с удовольствием только что смотрел ей в глаза, сохраняя надменность взгляда и представляя тем временем выражение ее лица, если бы она узнала, что именно он, Герейнт Пендерин, граф Уиверн, поцеловал ее тогда.

Наверное, сейчас у него горели бы две щеки, а не одна, и были бы два синяка под глазами и разбитый нос. Он вспомнил, что как-то раз уговорил ее пробраться тайком вместе с ним в парк Тегфана, где чуть не угодил в ловушку, которую переставили на новое место, — еще немного, и его нога оказалась бы зажата стальными челюстями. Марджед утащила его прочь, и хотя это он чуть не поранился, а не она, поколотила его крепкими кулачками и несколько раз пнула в голень ногой, а затем разрыдалась.

Он снова заулыбался. Он все больше чувствовал себя тем мальчишкой.

И тут вдруг появился его маленький двойник, вынырнувший откуда-то сбоку. Идрис Парри. Герейнт удивленно взглянул на него сверху вниз. После их встречи в парке он ожидал, что ребенок будет держаться от него подальше.

— Идрис, — сказал он, — как поживаешь?

— А у меня будут новые ботинки, — сообщил ребенок.

— Вот как? — Герейнт бросил взгляд на жалкое подобие обуви, которую носил мальчик. Удивительно, что они вообще держались у него на ногах. — Это хорошо.

— А у моих сестер будут новые платья, — продолжал мальчик.

— Отлично, — сказал Герейнт.

— У моего папы появились деньги, — поделился новостью Идрис. — И я знаю почему. И я знаю, откуда они появились.

— Да? — Герейнт постарался придать строгость голосу. Он надеялся, отец ребенка проявит должную осторожность. Не хватало им только болтливого малыша в Глиндери.

— У папы появились деньги, потому что он пошел с Ребеккой, — пояснил Идрис, а Герейнт на секунду закрыл глаза. — И деньги пришли от Ребекки.

Герейнт остановился и строго посмотрел на ребенка. Он сцепил руки за спиной, надеясь, что следы грязи на лице не очень заметны.

— Что это значит, Идрис? — спросил он. — Ты понимаешь, что ты говоришь и кому? Ты понимаешь, что у твоего отца могут быть серьезные неприятности, если я тебе поверю. Ты понимаешь, что его могут надолго, очень надолго увезти отсюда и ты останешься только с матерью и сестрами?

— Я тоже хотел пойти, — поведал мальчик, — но папа не пустил. Сказал, что выпорет меня, если я вздумаю увязаться за ним.

Герейнт тяжело вздохнул и присел на корточки.

— И правильно, так и надо, — произнес он. — А теперь послушай меня, Идрис. Я не хочу, чтобы ты рассказывал такие истории о своем отце. Не вздумай говорить об этом никому другому. Если скажешь хоть слово, я, возможно, сам захочу тебя выпороть за ложь. А рука у меня сильная и тяжелая. Сегодня я сделаю вид, что ничего не слышал. Ты меня понял?

— Но я все равно пошел, — продолжал Идрис. — И я ее видел.

— Ее?

— Ребекку, — пояснил мальчик. — Я видел ее. Проклятие!

— Наверное, она очень страшная, — сказал Герейнт. — Будешь знать теперь, как убегать по ночам, Идрис. Лучше бы оставался в своей кроватке.

И о чем только думают родители, позволяя ребенку одному бродить ночью? И тут же вспомнил, что сам делал так не раз, ускользая из дома, когда мать засыпала.

— Я хочу помочь ей, — заявил Идрис. — Я хочу помочь ей, потому что она борется против плохих людей. И потому, что она дарит деньги бедным. И потому, что она не такая, какой кажется. — Он посмотрел прямо в глаза Герейнту невинным, простодушным взглядом.

О Господи, что это?

— Я хочу помочь ей, чем могу, — повторил ребенок. Следующие слова были произнесены едва слышно: — Я знаю, кто она.

Всемилостивый Боже!

— В таком случае тебе лучше ни с кем не делиться своим секретом, парнишка, — посоветовал Герейнт. — Ступай домой к маме. Похоже, скоро пойдет дождь. — На небе не было ни облачка.

— Да. — Идрис кивнул. — Но я хочу помочь ей. Если понадобится, сделаю все, что могу.

Герейнт опустил руку на голову ребенка. Он сам точно не понимал, о чем они сейчас говорят. Или не хотел понимать.

— Теперь ступай домой, — тихо повторил он.

Но прежде чем выпрямиться, он сделал то, что удивило его самого. Обнял худенькое тельце, одетое в лохмотья, и крепко прижал к себе.

— Жизнь может быть опасной для маленьких мальчиков, — сказал он, — даже для очень храбрых. Подожди, пока вырастешь, паренек, а потом можешь показать миру свой характер.

Через несколько секунд маленький сорванец уже был на вершине холма, откуда пустился бегом с детской неутомимостью.

Но прежде чем убежать, он последний раз одарил Герейнта взглядом, в котором нельзя было ошибиться. В широко раскрытых глазах ребенка читалась беспредельная преданность.

Тысяча чертей, будь оно все проклято!