Глава 8
— Это ужасно! — заявил Эрик в тот вечер. Капли пота стекали с его лба по щекам и скулам. Его белокурые волосы слиплись от пота в темные пряди и прилипли к голове. — Что, в Нью-Йорке всегда так в августе?
— Здесь очень влажно, — ответила Карен. Они сидели в голубых сумерках за столиком в открытом кафе на тротуаре напротив Линкольн-Центра, где когда-то впервые пили кофе вместе, и потягивали охлажденный чай. Так уж сложилось, что это кафе стало «их местом».
Эрик разгрыз кубик льда.
— Я, кажется, должен пересмотреть свои взгляды на жизнь в Индии, не так ли?
Он дал знак официанту принести им еще по стакану.
— В рассказах Киплинга жара никогда не выглядит такой серьезной. Но, должно быть, здешняя жара сравнима только с той, что бывает в Калькутте. Ты видела сегодняшний «Тайме»? Там напечатана фотография человека в Кинге…
— В Куинс…
-..человека в Куинс, который жарит яичницу на крыше своего «понтиака». Карен пожала плечами.
— Они печатают эту фотографию каждое лето. Меня это не впечатляет так, как тебя.
Сама Индира, подумала она, не чувствовала бы, что ей слишком жарко, если бы выросла в Манкато, штат Миннесота, где зимние ветры из Дакоты со скоростью шестьдесят миль в час бьют в ваше лицо тысячами острых иголок ледяных кристаллов. А как хорошо было бы очутиться вместе с Эриком в снегах.
Эрик одним глотком проглотил свой чай; кубики льда звякнули о стекло, когда он поставил свой стакан на стол.
— Ты сидишь с каким-то отсутствующим видом, и давно, Индира. О чем ты думаешь?
— О тебе, — призналась она. — Никто не заботился обо мне так, как это делал ты прошлой ночью, по крайней мере с тех пор, как я болела ветрянкой.
— Ветрянка… — Он задумчиво провел большим пальцем по запотевшей стенке своего стакана, словно стирая с него какие-то письмена. — Мне трудно представить тебя ребенком, болеющим ветрянкой. Почему ты всегда скрываешь от меня историю твоей семьи, твоего прошлого, ничего не рассказываешь об Индии?
— Но, Эрик, я же говорила тебе, что училась в школе здесь и прожила большую часть своей жизни здесь. Мой дом в Нью-Йорке.
Может быть, оттого что наступили сумерки, но его глаза неожиданно показались ей очень большими и очень темными.
— Значит, ты не намереваешься вернуться в Индию?
— Нет, Эрик, не собираюсь. Его глаза сверкнули в сгустившихся сумерках, и он улыбнулся сам себе со вздохом облегчения.
— Может быть, теперь ты мне расскажешь, почему полезла на кресло прошлым вечером?
— Ну ладно, расскажу. В этом нет ничего таинственного. Я пыталась прогнать одну огромную муху. Разве тебя не раздражает, когда такая жужжит у лампы?
Эрик взял ее руку и нежно поцеловал пальчики.
— Какое почтение к жизни, — удивился он. — Милая Индира, кажется, все жители сейчас покинули город. Половина галерей закрыта до сентября. Если твое колено больше не беспокоит тебя, почему бы нам не поехать на Файер-Айленд на несколько дней? Мы могли бы купаться целыми днями. — Его глаза блеснули лукаво. — А по ночам могли бы заниматься любовью на пляже под звездами.
Она покачала головой.
— У меня есть идея получше. Почему бы нам не остаться здесь. Есть одно место, куда я хочу пригласить тебя вечером, это особое место. — Она схватила его за руку. — Оно понравится тебе больше, чем Файер-Айленд.
Он кинул кусочек льда в рот и спросил, разгрызая его:
— А там будет прохладно?
— Не совсем, но не думаю, что ты будешь разочарован.
Эрик хрустел кусочком льда.
— Если там не будет прохладно… — произнес он с сомнением.
— Доверься мне. Я поставлю мой кондиционер на иглу, и если тебе все же будет слишком жарко, сможешь снять свою одежду.
Захохотав и проглотив свой лед, Эрик швырнул на стол несколько долларов.
— Тогда едем! — И он махнул проезжавшему такси.
— Не так скоро, — остановила его Карен. — Для начала я должна представить тебе несколько чисто американских развлечений, я их специально приберегла для тебя.
Эрик перестал жестикулировать, рука его так и повисла в воздухе.
— Ты самое большое развлечение, какое только могло мне сниться, — сказал он, другой рукой привлекая ее к себе. — Ты как миф, который становится все более и более прекрасным с каждым пересказом. Ты…
— Эй, парень, ты хочешь такси или не хочешь? — ухмыльнулся им водитель в раскрытое окошко.
— Нам нужно такси, — ответила Карен и дала ему адрес на Юниверсити-Плэйс.
Карен и Эрик вошли в раскрытые двери под последний гитарный аккорд и разразившиеся аплодисменты. «Блитейл Флай» был одним из немногих оставшихся в стране клубов народной песни, и потому, казалось, сюда набились все ее поклонники восточнее Аппалачей. Эрик высмотрел два свободных места за столиком на шестерых и пробился туда сквозь толпу.
Тоненькая белокурая девушка, бледная, как мамалыга, играла на цимбалах и пела песни гор Блю Ридж. Ирландец с лицом херувима пел об утраченной славе сладким скорбным тенором.
— Это чудесно! — Эрик стукнул возбужденно рукой по столу, глаза его горели восторгом, — Я зияла, что тебе понравится. Это называется хутенаннп.
— Хутенанни, ага! Два веснушчатых музыканта с банджо исполняли пару забористых песен погонщиков из Арканзаса. Потом один аккомпанировал другому, пока тот пел «Дженни, моя дорогуша».
Эрик повернулся к Карен.
— Почему бы тебе не спеть что-нибудь?
— О, я не могу. — Она заерзала на стуле. — Я бы не смогла выйти на сцену. За миллион не смогла бы.
— Для этого только нужно набраться немного храбрости, — подзуживал он.
— В моем теле нет ни косточки храбрости. А если все дело в храбрости, почему бы тебе не спеть?
— Ага! — провозгласил мужчина-гора, сидящий рядом с Эриком. Поначалу Карен приняла его за фермера, выращивающего картофель на Лонг-Айленд, но сейчас подумала, что, судя по отутюженным, как лезвие ножа, складкам его брюк, он скорее биржевой брокер. — Спойте для вашей девушки!
— Для моей девушки, — повторил Эрик, вставая. Одним прыжком он очутился на маленькой эстраде, схватил микрофон и сощурился под светом софитов. Он прокашлялся, и в микрофонах раздалось громыхание грома. Все засмеялись, а он сказал:
— Я не умею играть ни на одном инструменте, но я спою, ладно? Я буду петь очень старую датскую народную песню. По-английски в ее названии не слишком много смысла. Она называется «Кирстен наполняет печку». — Это вызвало приветствия и снова смех. Он улыбнулся собравшимся и поднял руку, призывая к тишине. — По-настоящему же это означает «Кирстен похитила мое сердце».
Он нашел взглядом ее глаза и запел богатым, красивым баритоном. И не имело значения, что пел он по-датски; Карен понимала каждое слово. И каждое слово означало любовь. Его глаза, которые видели во всем зале только ее одну, были такими добрыми и мечтательными. Она надеялась, что песня содержит сотню строф, и он знает их все. Ее сердце парило, и она слушала так поглощенно, что могла бы спеть каждую ноту. Она могла бы спеть даже по-датски.
Карен стояла, когда он вернулся к столу, провожаемый шумными аплодисментами.
— О, Эрик, я люблю тебя, — сказала она, когда он смял ее в объятиях, давай поедем домой.
— Я люблю тебя, Индира. Я не знаю, почему ждал так долго, чтобы сказать тебе это.
Они стояли возле окон ее гостиной, глядя в окутанный ночью парк, его ограды светились мириадами лампочек, лужайки терялись в темноте. Эрик обнимал ее одной рукой, а кончиками пальцев другой дотрагивался до ее щеки, словно ласкал ее впервые.
— Я люблю тебя, — снова сказал он странным голосом; хриплым от восхищения.
— И, я так люблю тебя! — Карен прижала к щеке его руку. — Так люблю! — Она чувствовала, что вся, ее жизнь обратилась в этот момент в какую-то нереальную субстанцию. С Эриком все было возможно. Она видела, как ее надежды и мечты распространяются за бескрайние горизонты, все страхи испаряются, оставляя лишь один.
Внизу на улице ее внимание привлек вспыхнувший красный глаз светофора, и она дала клятву, что, когда зажжется зеленый, она скажет ему. Она прижала его ладонь к своим губам, прежде чем взглянуть на него.
— Дорогой, Ты бы любил меня, если бы… если бы я была кем-то другим?
— Любовь моя, как ты можешь быть кем-то другим?
Она взглянула на светофор. Там все еще горел красный.
— Моя Принцесса Колокольчиков, — промурлыкал он, прижимая ее к себе. Она растаяла сразу, словно карамель. — Моя самая дорогая.
Если другой свет и загорелся, то она его не увидела.
— Это кисмет, — вздохнула она, когда Эрик остановился в дверях спальни, чтобы покрыть ее лицо тысячью поцелуев.
— Да, моя богиня любви, — прошептал он, когда она лежала обнаженная в его объятиях, защищенная по крайней мере от любого света. — Это кисмет, — выдохнул он в ее груди.
Я скажу ему все утром, пообещала она себе, погружая пальцы в его волосы.
Он любит меня! Эрик любит меня! Эта мысль заставила Карен проснуться словно от удара грома. Она знала, что правильнее всего дождаться наступления утра. Определенно это было бы самое подходящее время. Она чувствовала это в самом воздухе, в самих своих костях. Это было то утро, когда она скажет ему правду. Но не без кофе. Никто не может ожидать, что ему сообщат какую-либо правду без чашки кофе. Это значило бы хотеть слишком многого и от того, кто говорит, и от, того, кому говорят, как бы сильно они ни любили друг друга. Она выскользнула из постели, подошла к, своему ящику за трико, натянула его и пошла на кухню готовить кофе.
Карен налила кофе Эрику и задержалась у кухонного столика; прихлебывая из своей чашки и заранее готовя подходящие фразы. Однако она подпрыгнула, когда у самого ее локтя резко зазвонил телефон.
— Что ты делаешь? — загадочным голосом спросила Эйлин.
— Твои тревоги остались позади. Эйлин, — весело заявила она. — Я готова рассказать Эрику всю правду об Индире. Не могу тебе передать, какой груз спал с моей души теперь, когда наконец я решилась сделать это. У меня такое чувство, что с моей груди снят тяжелый камень или что-то вроде этого. И в самом деле я сейчас как раз собираюсь разбудить его и…
— Нет! — завопила Эйлин. — Не смей этого делать!
— Почему нет? Ты же умоляла меня сделать это с июня, и я собираюсь наконец избавиться от этого загара. Ты не можешь и представить, как он осложняет мою жизнь.
— Разве Эрик не сказал тебе кое-что?
— Только, что он любит меня. Чего мне еще желать? — Она потрогала его чашку, кофе был еще горячий.
Эйлин прочистила горло.
— Карен, передо мной лежит сигнальный номер «Вог» и поверь мне, ты выглядишь сенсацией. Эти ребята шелкового бизнеса напечатали четыре полосы твоих фотографий. Это изумительно! Они разослали пакеты снимков во все газеты и информационные агентства. Реклама в субботу будет напечатана в «Тайме Мэгэзин», и «Вумен'с Виир», и в «Космо». Увеличенные фотографии будут размещены на автобусных остановках! И это только начало, чувствую своими старыми слабыми костями.
— О, Боже! Не могу поверить! Но почему он ничего не сказал мне!
— Карен, не принимай близко к сердцу. Я хочу, чтобы ты пришла к двум часам в офис обсудить все это. Перед нами открываются бесконечные возможности — если только мы правильно разыграем наши карты.
Рассерженная тем, что Эрик ничего не рассказал ей, не предупредил, а только утопил еще глубже в том маскараде, с которым она была уже готова порвать, Карен вылила его кофе в мойку.
— Черт с ним, — сказала она, бессильно стукнув кулачком по раковине, черт бы их побрал, эти снимки! Конечно же, они купили их. И что теперь я должна делать?
— Гуд морген, любовь моя. С кем ты тут разговариваешь?
В дверях появился Эрик, его короткие трусики были красными, как сигнальный флаг.
— Эйлин, — сказала она сквозь стиснутые зубы. — Я разговаривала с Эйлин. Почему ты не сказал мне, что агентство купило фотографии, что ты сделал? Почему не сказал, что реклама имела успех? Ох, Эрик!
Ну как могла она объяснить ему, что этого не должно было случиться? Он выглядел таким изумительным и потрясенным ее вспышкой, что она почувствовала себя еще более несчастной.
— Я хотел сделать тебе сюрприз, любовь моя. Вся кампания развернется за неделю. Я уже заказал столик в «Литепии», чтобы отметить успех. Разве тебя это не радует? — Он привлек ее к себе и взлохматил ей волосы. — Я видел материалы для распространения — ты выглядишь настоящей красавицей, дорогая. И это только начало для нас, любовь моя. Вот увидишь. Как только другие рекламные агентства увидят эти снимки, все они начнут охотиться за тобой.
— За нами, — поправила она. — Никто не сможет так меня фотографировать, как ты.
— Ты права! — Он закружил ее в вальсе по кухне. — Мы образуем самую великую команду со времен Ноэля Коварда и Гертруды Лоуренс.
— Саймона и Гарфункеля.
— Со времен Юлю Линблада и Густы Энгстрем. — Он снова закружил ее и звонко поцеловал.
— А это кто такие?
— Артисты-канатоходцы, как ваш «Летающий» Уоллендас.
— Никаких интервью, Эйлин, я не буду давать никаких интервью. Никаких.
— Как скажешь, Карен, — согласилась Эйлин, переходя к следующему пункту в своих записях, что показалось Карен подозрительным.
Когда Карен пыталась возразить, что сейчас не время расширять ее маскарад в качестве Индиры, а наоборот, нужно покончить с ним, пока он не вышел из-под контроля, Эйлин улыбнулась ей той улыбкой, с помощью которой можно было бы продать зубной пасты больше, чем с любой другой улыбкой в мире. И с вкрадчивостью торговца змеиным жиром она подчеркнула, что все те клиенты, которые будут приглашать Индиру, будут также приглашать для съемок и Эрика.
— Ты должна сейчас думать не только о своей карьере, но также и о карьере Эрика. Нельзя быть эгоистичной, моя дорогая. Только подумай, что это может означать для его будущего, — она так и произнесла это слово, словно отливая его заглавными буквами. — Он, конечно, и сейчас занимает высокое положение, но этот успех сможет поднять его на самую вершину.
— Но как насчет нашего будущего? Эрика и моего? Мы любим друг друга, Эйлин.
— И почему бы вам не любить друг друга? Два влюбленных молодых человека это так естественно!
— Мне помнится, ты говорила, что любовь — потеря времени.
— Вы исключение, которое лишь подтверждает правило. Не цепляйся к моим словам.
— Я не цепляюсь. Я хочу, чтобы мы строили наши отношения на более прочном фундаменте, на честности и взаимном доверии. А я чувствую, что иду по высоко натянутому канату и что меня тошнит от высоты.
Она потерла свое колено.
— Карен, ты мечтательница… Попомни мои слова, очень немногие взаимоотношения зиждятся на доверии. А что с твоим коленом? Что-то не в порядке?
Карен отрицательно покачала головой. Эйлин снова заглянула в свои заметки.
— Утром мы говорили с «Арахисовым маслом Пеппи»…
— Ненавижу арахисовое масло. Не думала, что ты хочешь, чтобы я занималась чем-то, кроме классической роскошной рекламы.
— Они пытаются поднять свой имидж и согласны хорошо заплатить, просят, чтобы ты и Эрик помогли им.
Для Эрика, сказала себе Карен, я делаю это для Эрика.
— … «Блю Бутс» запускают новую линию изысканной ковбойской обуви. Они заплатят по высшему разряду, если ты и Эрик согласитесь надевать их обувь на те приемы с коктейлями, которые они будут давать…
— Ковбойские сапоги? Я? Индира в ковбойских сапогах?
— Ты будешь великолепно смотреться в этих новых образцах. Всю свою кампанию они строят на лозунге: «Ты не можешь быть ковбоем, если не любишь „Блю“».
Карен едва не подпрыгнула в своем кресле.
— О, Господи!
— И «Хэвенли Флэворс» хотят, чтобы ты рекламировала их новый сорт чая на травах.
— Я должна буду пить его? Единственный чай, который я люблю, это «Ред Зингер».
— Нет, нет, ты совсем не должна пить его. Ты просто должна сделать вид перед камерой, что обожаешь его. Он называется «Спокойной ночи, дорогая». Предполагается, что он помогает заснуть.
— Правда? А что в него входит?
— Ромашка, кора вишневого дерева, какой-то золотой корень, я всего не помню.
— Я слышала, что этот корень пробуждает сладострастие.
— Не будь дурочкой. Таких не существует. Кроме того, я пробовала этот чай несколько дней назад и мгновенно заснула.
Для Эрика, повторила про себя Карен, я делаю это для Эрика.
