ГЛАВА 13

Бедные Алконли вдруг очутились в положении, когда почти одновременно в жизни трех из их детей наступил кризис. Линда сбежала от Тони, Джесси сбежала из дому, а Мэтт сбежал из Итона. Родители вынуждены были признать, как рано или поздно приходится признавать всем родителям, что дети вырвались из-под контроля и отныне распоряжаются своей жизнью по-своему. Растерянные, недовольные, до смерти встревоженные, они ничего не могли поделать, став теперь всего лишь зрителями на спектакле, который вовсе им не нравился. То был год, когда родители наших сверстников, если дети не оправдывали в чем-то их надежд, утешали себя словами: «Ну ничего, хорошо хоть не так, как у бедных Алконли!»

Линда, отбросив всякое благоразумие, презрев житейскую мудрость, какую успела почерпнуть за годы, проведенные в лондонском свете, заделалась ярой коммунисткой, донельзя утомляя и приводя в замешательство всех и каждого проповедью новооткрытого учения не только за обеденным столом, но и с традиционного «ящика из-под мыла» в Гайд-парке и прочих столь же малопочтенных трибун и в конце концов, к безмерному облегчению семейства Крисигов, переехала к Кристиану. Тони возбудил дело о разводе. Для тетушки и дяди это было тяжелый удар. Да, Тони им никогда не нравился, но они были люди неисправимо старых взглядов — брак был, по их понятиям, браком, и прелюбодеяние подлежало осуждению. Тетю Сейди в особенности потрясло то, с каким легким сердцем Линда бросила маленькую Мойру. Я думаю, для нее все это слишком напоминало мою мать, и Линдино будущее отныне рисовалось ей вереницей неуправляемых скачков.

Линда приехала повидаться со мною в Оксфорд. Она ездила сообщить свою новость в Алконли и теперь возвращалась в Лондон. По-моему, это был очень мужественный поступок — поехать и сказать самой, недаром, войдя ко мне, она (что было совсем на нее непохоже) первым делом попросила выпить. Она была сама не своя.

— Боже мой, — сказала она. — Я и забыла, как Пуля бывает страшен — даже теперь, когда, казалось бы, у него над тобою нет власти. Все было в точности как в тот раз, когда мы ездили на ланч к Тони — опять у него в кабинете, и он буквально рычал на меня, а мама, бедная, сидела с несчастным видом, но и она тоже возмущена, а ты знаешь, как она умеет уколоть сарказмом. Ладно, все это позади. Какое блаженство, что мы снова увиделись!

Мы не виделись с того самого воскресенья в Платанах, когда она познакомилась с Кристианом, и, естественно, я хотела услышать, что у нее происходит.

— Ну что, — сказала она. — Живу с Кристианом, в его квартире, правда, она, надо сказать, очень маленькая, но, пожалуй, это даже к лучшему, потому что мне приходится вести домашнее хозяйство, а я, кажется, не сильна по этой части — хорошо, что он силен.

— Да уж, иначе ему хоть пропадай, — сказала я.

Линда в своей семье славилась тем, что у нее все валится из рук, она даже галстук не умела повязать себе, одеваясь на охоту, это неизменно проделывали за нее дядя Мэтью или Джош. Живо помню, как она стоит перед зеркалом в холле, дядя Мэтью повязывает ей галстук со спины, оба невероятно сосредоточены — и Линда приговаривает:

— А, теперь понимаю. В следующий раз обязательно справлюсь сама.

Она ни разу в жизни постель себе не постелила, так что едва ли можно было полагать, что она наведет чистоту и порядок в Кристиановой квартире.

— Фу, противная! Только это такой кошмар — стряпня, я хочу сказать. Духовка эта — Кристиан поставит туда что-нибудь и говорит: «Через полчаса вынимай». А мне не хватает духу сказать, что я боюсь, проходит полчаса, я набираюсь храбрости, открываю, — а оттуда волна адского жара обдает тебе лицо. Немудрено, что люди порой от отчаяния засовывают голову в духовку и уже не вынимают обратно. Да, и видела бы ты, что вытворяет со мной пылесос — один раз взбунтовался ни с того ни с сего и ринулся к шахте лифта. Я как заверещу — спасибо Кристиан подоспел на помощь в последнюю минуту. По-моему, домашняя работа гораздо утомительнее и страшнее охоты, никакого сравнения, и при этом после охоты нас кормили свежими яйцами и заставляли часами отдыхать, а после домашней работы тебе предлагают действовать дальше как ни в чем не бывало. — Она вздохнула. — Кристиан очень сильный, — прибавила она, — и очень храбрый. Ему не нравится, когда я верещу.

Мне показалось, что она выглядит усталой и озабоченной — я тщетно искала свидетельств огромного счастья или огромной любви.

— Ну а что Тони — как он это принял?

— О, Тони, в сущности, безумно доволен, теперь он может жениться на своей любовнице без публичного скандала, без надобности выступать ответчиком в деле о разводе, без ропота со стороны консерваторов.

Как это было похоже на Линду — ни словом не намекнуть, даже мне, что у Тони есть любовница.

— И кто же она? — спросила я.

— Такая Пикси Таунзенд. Знаешь этот тип — молодое лицо при седых волосах, крашенных в голубой цвет. Обожает Мойру, живет поблизости от Платанов и ездит с ней верхом каждый день. Отъявленный антидост, но я сейчас только рада, что она есть, это меня совершенно избавляет от ощущения вины — им будет всем без меня настолько лучше!

— Не замужем?

— Была, но уже много лет разведена. Привержена всему тому же, что мило сердцу бедняги Тони — гольф, бизнес, устои консерваторов — все то, на что я не пригодна, сэр Лестер не надышится на нее. Воображаю, как они будут счастливы.

— Ну так, теперь хотелось бы узнать побольше о Кристиане.

— Ох, это одно очарование. Ужас какой серьезный, знаешь, коммунист — и я теперь тоже — вокруг целый день товарищи, вот уж кто истинные досты, и есть один анархист. Причем товарищи анархиста не любят — странно, правда? Я-то считала всегда, что это одно и то же, но Кристиану он нравится, за то, что швырнул бомбу в короля Испании — романтично, согласись. Зовут Рамон, сидит весь день и предается тяжким раздумьям о шахтерах в Овьедо, потому что у него брат — шахтер в Овьедо.

— Да, котик, но ты расскажи, про Кристиана.

— Ах, Кристиан — это очарование, ты должна к нам приехать погостить — впрочем, это, пожалуй, будет не совсем удобно — приезжай навестить нас. Поразительный человек, ты не поверишь, отстоит от других людей в такой мере, что почти и не замечает, есть ли они рядом или нет. Ему дороги одни идеи.

— Надеюсь, и ты ему дорога.

— Да, наверное, только он совсем особенный, и мысли его — о другом. Я должна тебе рассказать — вечером, накануне нашего побега (вообще-то я просто переехала в Пимлико на такси, но побег звучит романтичнее), он обедал у своего брата — естественно, я решила, что они будут говорить обо мне, обсуждать это все, и часов в двенадцать не выдержала и звоню ему: «Это я, милый, ну, как ты провел вечер, о чем вы разговаривали?» А он на это: «Что-то не помню — о партизанской войне, если не ошибаюсь».

— Его брат тоже коммунист?

— Что ты, нет, — он служит в Министерстве иностранных дел. Дико величественный, похож на чудище морское — ну, ты понимаешь.

— А, так это тот самый Толбот — да, понятно. Я как-то их не связывала. Ну и каковы теперь твои планы?

— Да он говорит, что женится на мне, когда я разведусь. Несколько глупо, на мой взгляд, я скорее согласна с мамой, что одного раза достаточно, когда речь идет о браке, но он считает, что на таких, как я, если уж с ними живут, — то женятся, а главное, — какое будет блаженство не зваться больше Крисиг. Посмотрим, во всяком случае.

— Так чем ты живешь, скажи? Вероятно, не ходишь больше на вечера и прочие сборища?

— Дуся, еще какие убийственные сборища, ты вообразить себе не можешь — на обыкновенные он ходить не дает никогда. Гранди на той неделе давал банкет с танцами, сам позвонил и пригласил меня с Кристианом — очень мило, я считаю, он всегда очень мило ведет себя по отношению ко мне, но Кристиан вознегодовал и объявил, что, если мне не ясно, почему туда идти нельзя, меня никто не держит, но он не пойдет ни под каким видом. Ну и, конечно, кончилось тем, что мы оба не пошли, а мне потом говорили, что было замечательно. К Рибсам нам тоже нельзя, а еще… — и она назвала ряд семей, столь же известных своим гостеприимством, сколько и своими правыми убеждениями. — Хуже всего у коммунистов то, что сборища, на которых бывать не возбраняется, такие… нет, все очень занятно и трогательно, только не слишком весело и всегда их устраивают в каких-то мрачных местах. Нам, например, на будущей неделе предстоят три — какие-то чехи в Мемориальном зале Сакко и Ванцетти на Гоулдерс-Грин, эфиопы в Паддингтонских банях и Парни из Скотсборо тоже в каком-то захудалом помещении. Сама понимаешь.

— Парни из Скотсборо? Они что, еще существуют? Постарели изрядно, должно быть.

— Да, и основательно съехали вниз по общественной лестнице, — фыркнув, сказала Линда. — Помню, Брайен давал бесподобный вечер в их честь — самый первый вечер, когда меня взял с собой Мерлин, оттого он мне и запомнился, вот было удовольствие! В четверг не будет ничего похожего. (Душенька, я совершаю вероломство, но поболтать с тобой, первый раз за столько месяцев, — такое упоенье! Товарищи очень славные, только с ними никогда не поболтаешь, они все время произносят речи.) Я постоянно говорю Кристиану — хорошо бы его приятели придумали, чем оживить свои собрания, а нет — пусть больше не устраивают их, какой смысл устраивать печальные вечера, не понимаю, — а ты? У левых печаль вообще не проходит, потому что они слишком близко принимают к сердцу дело, за которое ратуют, а с делом всегда обстоит не важно. Ручаюсь, что Парни из Скотсборо кончат на электрическом стуле, вот увидишь, разве только прежде умрут от старости. Им сочувствуешь всей душой, но что толку, все равно всегда держат верх такие, как сэр Лестер. Товарищи, правда, этого, кажется, не понимают и к тому же, на свое счастье, незнакомы с сэром Лестером, а поэтому пребывают в уверенности, что нужно и дальше собираться на эти тоскливые вечера.

— А в чем ты ходишь туда? — спросила я с любопытством, подумав, что Линда в своих дорогих на вид туалетах должна выглядеть совсем не к месту в этих банях и мемориальных залах.

— Знаешь, сначала это была нешуточная загвоздка, я невероятно волновалась, но выяснилось, что пока на тебе шерсть или хлопок, все в порядке. Шелк и атлас — вот что неприемлемо. А я и так ничего не ношу, кроме шерсти и хлопка, так что я оказалась в выгодном положении. Никаких драгоценностей, понятно, а впрочем, я все равно их оставила на Брайенстон-сквер, так уж воспитана, — хотя, признаться, не без сожаления. Кристиан ничего не смыслит в драгоценностях — я ему рассказала, думала, он будет доволен, что я отказалась от них ради него, а он только уронил: «Что ж, на это есть Бирманская ювелирная компания». Такой смешной, невозможно, — вы должны поскорее встретиться снова. Мне пора, дорогая, повидалась с тобой — и ожила.

Сама не знаю почему, но у меня осталось ощущение, что Линда вновь обманулась в своих чувствах, что странница по пустынным пескам опять увидела всего лишь мираж. И озеро — вот оно, и деревья; измученные жаждой верблюдицы опустились на колени и тянутся к воде, еще несколько шагов, и… увы, ничего, все та же пыль и бесплодная пустыня.

Всего через несколько минут после того, как Линда уехала, продолжая путь назад в Лондон, к Кристиану и товарищам, меня посетил новый гость. На этот раз — лорд Мерлин. Мне очень нравился лорд Мерлин, я восхищалась им, питала к нему слабость, но я отнюдь не состояла с ним в столь близких отношениях, как Линда. Я, откровенно говоря, робела перед ним. Чувствовала, что со мной его в любой момент подстерегает скука, да и вообще я представляю интерес лишь постольку, поскольку связана с Линдой, и сама по себе не заслуживаю внимания — так, просто одна из незаметных оксфордских жен. Безликая наперсница, и только.

— Плохи дела, — заговорил он отрывисто и без предисловий, хотя мы не виделись с ним до этого несколько лет. — Только что возвратился из Рима — и что застаю? Линда с Кристианом Толботом. Поразительная вещь — стоит мне отлучиться из Англии, как Линда тут же связывается с очередной неподходящей личностью. Сущее бедствие — как далеко это зашло? Еще не поздно поправить?

Я сказала, что он по чистой случайности разминулся с Линдой, и еще какие-то слова о том, что ее брак с Тони сложился несчастливо. Лорд Мерлин только отмахнулся от них — жест был обескураживающий. Я почувствовала себя глупо.

— Естественно, она ни в коем случае не осталась бы с Тони — никто этого и не ожидал. Беда в том, что она угодила из огня да в полымя. Давно это началось?

Я отвечала, что отчасти, по-моему, он покорил ее воображение коммунизмом.

— В Линде всегда ощущалась потребность в идеалах.

— Идеалах, — произнес он пренебрежительно. — Не надо, милая Фанни, путать идеалы с идеалом. Да нет, Кристиан — привлекательный малый, к такому именно и потянет после Тони, но это катастрофа. Если она его любит, то хлебнет с ним горя, если нет — значит она ступила на тот же путь, что и ваша матушка, а он сулит Линде очень мало хорошего. В любом случае не вижу ничего утешительного, полный мрак. И, разумеется, ко всему прочему — отсутствие денег, а ей без денег нельзя, они ей необходимы.

Он подошел к окну, откуда открывался вид на позлащенный закатом Крайст-Черч по ту сторону улицы.

— Я Кристиана знаю с детских лет, — продолжал он, — мы большие друзья с его отцом. Кристиан из тех, кто шагает по жизни без привязанностей — люди для него ничего не значат. Женщины, любившие его, жестоко страдали, он попросту не замечал их. Подозреваю, то обстоятельство, что к нему переехала Линда, более или менее прошло мимо него — он вечно витает в облаках, носится с какой-нибудь новой идеей.

— Линда только что говорила приблизительно то же самое.

— А, так она уже заметила? Что ж, умница. Конечно, это на первых порах лишь прибавляет очарования — когда он спускается с облаков на землю, он неотразим, я это понимаю. Но каким образом они уживутся? У Кристиана никогда не было дома в истинном смысле этого слова, ни даже потребности создать его, ему свой дом ни к чему — только одна обуза. Такой, как он, не сядет поболтать с Линдой, не будет в должной мере уделять ей внимание, а такой женщине требуется в первую голову посвящать массу внимания. Какая досада, право, что меня не было, когда это произошло — уверен, я мог бы помешать. Теперь, конечно, никто не может.

Он отвернулся от окна и посмотрел на меня так сердито, что я почувствовала себя кругом виноватой — на самом деле он в эти минуты, скорей всего, и не помнил о моем присутствии.

— На что они живут? — спросил он.

— На гроши. Линде, если не ошибаюсь, немножко помогает дядя Мэтью, а Кристиан, вероятно, зарабатывает кое-что как журналист. Я слышала, Крисиги твердят на каждом углу, что хоть одно ей поделом — что безусловно живет впроголодь.

— Вот как, твердят, стало быть? — сказал лорд Мерлин, вынимая записную книжку. — Вы не могли бы дать мне Линдин адрес, я сейчас как раз еду в Лондон?

Вошел Альфред, по обыкновению не воспринимая внешних событий, поглощенный очередной работой, которую он писал в то время.

— Вы, случайно, не знаете, каково ежесуточное потребление молока в городе Ватикане? — сказал он, обращаясь к лорду Мерлину.

— Нет, конечно, — сердито отозвался лорд Мерлин. — Спросите у Тони Крисига, он наверняка знает. Ну, до свидания, Фанни, я посмотрю, что можно предпринять.

Предпринял он вот что: передал Линде в полную собственность крошечный домик в самом конце Чейни-Уок. Прехорошенький кукольный домик на широкой излучине Темзы, где жил когда-то Уистлер. Комнаты, полные отражений от воды, полные солнечного света с юга и запада; плющ, балкончик с ажурными чугунными перилами. Линда его обожала. Дом на Брайенстон-сквер, обращенный окнами на восток, был изначально темным, холодным, пышным. Линда дала его заново отделать знакомому декоратору, после чего он стал белым, холодным и склепообразным. Единственной красивой вещью, принадлежавшей ей, была картина — толстушка купальщица томатного цвета — подаренная лордом Мерлином назло Крисигам. И Крисиги злились — еще как! В домике на Чейни-Уок картина выглядела чудесно — не различишь, где кончаются подлинные отражения от воды и начинаются написанные Ренуаром. Удовольствие, которое Линда испытывала от новой обстановки, блаженное сознание, что она раз и навсегда избавилась от Крисигов, ставились ею, как я подозреваю, в заслугу Кристиану — исходили, казалось, от него. Вот почему та истина, что настоящие любовь и счастье вновь не дались ей в руки, дошла до нее далеко не сразу.