Обретение любви

Номер ей понравился. Уютный, со вкусом обставленный, он не напоминал вошедшему, что он здесь — всего лишь временный гость. И эта картина на стене... Разумеется, копия, но очень хорошая. Интересно, а другие номера в этом отеле тоже такие? Как об этом узнать? Разве что напроситься к кому-то в гости... “До какой только чепухи не додумаешься, — спохватилась она, поймав себя на этой мысли, — пока распаковываешь чемодан, и когда настроение... А какое у тебя настроение, а? Что это на тебя сегодня нашло? Вас, мадмуазель, послали сюда по серьезному делу, а вы, как девочка, готовы прыгать на одной ножке и улыбаться первому встречному. А почему только улыбаться? Может, не только улыбаться? Может, я еще чего-то хочу от этого первого встречного? Может незамужняя и весьма-а недурная девушка чего-то хотеть? Ладно, давай выбросим все эти глупости из головы. Тебе ведь надо позвонить”.

Она набрала парижский номер, который знала наизусть. Приятный баритон ответил, что господин Тома в данный момент находится у шефа. “Передайте, что ему звонили из...” — она назвала небольшой городок на Изере, где находилась. Положив трубку, она поняла, что довольна тем, что разговор не состоялся. “Что ж, — подумала она, глядя на свое отражение в большом зеркале, — пора наконец честно сказать себе, как оно есть на самом деле. Себе и ему. Разобраться, додумать до конца и сказать. Эта поездка — хороший повод”.

Она выглянула в окно и уловила нежный волнующий запах. Справа от отеля был небольшой сквер; росшие в нем каштаны были усыпаны бело-розовыми крупными соцветиями. На севере, откуда она приехала, было пасмурно, с Северного моря который день дул пронизывающий холодный ветер, а здесь, в предгорьях Альп, уже была весна. В этой поездке был еще один, не предусмотренный ее работодателями плюс: когда она вернется, в Париже тоже будет весна, она переживет ее дважды. Она вспомнила, что, подъезжая к городу, видела горы, но не успела их как следует рассмотреть. И вообще, пора, пожалуй, заняться делом; сколько можно сидеть перед зеркалом, улыбаться неизвестно чему и мечтать. “В твои-то годы!” — усмехнулась она, беря чемоданчик с образцами. Выходя, она еще раз оглядела себя в зеркале и слегка подкрасила губы.

Спустившись вниз, она попросила портье вызвать ей такси и заодно осведомилась, далеко ли ехать до фабрики. Ей казалось, что в таком маленьком, как из шкатулки, старинном городке фабрика, словно некий изгой, должна притулиться где-то на окраине или даже за городской чертой.

— Мадам, конечно, может ехать и в такси, — церемонно ответил портье, — однако фабрика находится за углом. Возможно, мадам предпочтет...

Разумеется, она пойдет пешком. Гулять весной по такому городу — все равно что слушать хорошую музыку, пить шампанское или целоваться с тем, кто тебе очень нравится. Пожалуй, она не будет говорить об этом портье. А то он, чего доброго, захочет ее проводить. Кто же тогда останется в отеле? Просто ужас!

Спрятав улыбку, она уже собиралась отойти от стойки, когда над ее головой раздался низкий спокойный голос. Она обернулась и вынуждена была задрать голову: человек, стоявший сзади, был гораздо выше ее. Ей бросились в глаза куртка со множеством всяких карманов и застежек, твердый волевой подбородок и короткий ежик начавших седеть волос. Снова взглянув на портье, она поняла, что фразу, сказанную незнакомцем, поняла только она. Так что, пожалуй, если она не возьмет на себя роль переводчицы, ей самой придется вызывать такси для незнакомца. Портье, конечно, учил английский, но, прошу заметить, месье и мадам, английский, а не американский. Ах, мадам была в Штатах? И она понимает, что говорит этот господин? Всего-навсего такси? На аэродром? Господин, видимо, имеет в виду завод Дюпре, там есть летное поле... Но как он будет объясняться с шофером? Ах, если мадам нетрудно... Такси придет буквально через несколько минут, скажите ему.

Она обернулась и еще раз поразилась твердости этого подбородка и ледяному блеску глаз. Портье не понимает вашего языка, мистер (“Хаген, — улыбнулся он. — Лучше просто Роберт”). Шофер, по-видимому, не поймет тоже. Поэтому, мистер Хаген, придется мне... Что вы, не стоит благодарности. Да, она была в Штатах. Кентукки? Нет, так далеко она не забиралась. А вот, кажется, и такси.

Интересно, как он будет садиться, подумала она, глядя, как мистер Хаген открывает дверцу маленького “пежо”. Сейчас она объяснит шоферу, куда доставить мистера Хагена, надо ли его ждать...

Мистер Хаген с неожиданной ловкостью сложился и легко поместился в кабине. Такси отъехало. Летчик, подумала она, вспоминая, в какую сторону показывал портье, когда она спрашивала про фабрику. Только зачем он забрался в такую даль? Может, что-нибудь секретное? Но какое мне дело до их секретов. Да, она была в Штатах, и у нее сложилось вполне определенное мнение об американцах. Это невыносимо скучные люди, с которыми нельзя говорить ни о чем, кроме их работы, их дома и семьи. Проведя с американцем один вечер, ты знаешь о нем все. Американские мужчины занимаются любовью строго согласно пособию, которое изучили еще в колледже. А американские женщины... Впрочем, что это ты, сказала она себе. Какое тебе дело до американцев вообще и этого мистера Хагена в частности. Выбрось все это из головы.

На фабрике ее уже ждали. Ее встретил сам владелец, молодящийся господин лет за сорок. Он был сама предупредительность и любезность; в глубине его глубоко посаженных глаз ей даже почудился испуг. Еще бы — модели, которые она привезла, сулили фабрике хорошие деньги — но только если персонал во всем разберется и справится с заказом. А вдруг его девушки подведут? Девушки, которых ей предстояло обучить, уже ждали в мастерской. Она выложила из чемоданчика выкройки, образцы — и после этого отель, утренние мысли и все, не относящееся к делу, перестало для нее существовать. Недаром патрон называл ее “мадам Увлеченность” или “мадам Императорша” — когда она занималась своими любимыми моделями, она забывала обо всем и, как японка, вся отдавалась работе.

В полдень им в соседней комнате накрыли кофе с булочками. К пяти, когда самая старательная из девушек, Жоржетта, испортила уже готовое платье, она решила, что на сегодня, пожалуй, хватит. Владелец, господин Кабур, пригласил ее пообедать вместе с его семьей. Сославшись на усталость и головную боль, она отказалась. Ей хотелось одного — гулять по городу и его окрестностям, вдыхать этот удивительный весенний воздух и мечтать. Да, ей хотелось побыть одной. Одной или... с кем-то?

Размышляя об этом, она вышла с фабрики и направилась к реке. Она долго стояла на берегу, глядя на воду. Изер мощно катил свои воды, казавшиеся чуть зеленоватыми. Вздохнув, она пошла вдоль реки, а когда добралась до окраины, повернула и двинулась вверх по узкой улочке. Поплутав немного, она вышла к старинной крепости. Отсюда открывалась панорама всего городка, видны были окрестные поля, а вдали, освещенные закатным солнцем, проступали вершины Альп. Ей было так хорошо! Хотела бы она, чтобы Жан-Поль был сейчас рядом с ней? Она задумалась. Пожалуй, его присутствие ничего не добавило бы к тому чувству радости, которое она испытывала. А раз так — любит ли она его? Уже в который раз она задавала себе этот вопрос и не находила точного ответа.

Она вспомнила Жан-Поля, представила себе его лицо, то, как он почтительно держит ее пальто, готовый его подать, пока она причесывается. Да, он внимателен, даже предупредителен, никогда не забудет спросить о брате, о матери, подарить цветы, причем именно ее любимые... Когда его долго нет рядом, она иногда скучает, ей хочется, чтобы он был, чтобы спрашивал о делах фирмы, она бы с ним поделилась сомнениями (он всегда может дать дельный совет), рассказала бы о книге, которую прочла... Но... “Чего тебе не хватает? — спросила она себя. — Наберись смелости и скажи. Ну, скажи”. Внимание, забота... Все ли это, что ей нужно? А что еще? Он прекрасно, со вкусом одевается, хорошо воспитан, у него отличные манеры. У него прочное положение в его конторе, он хороший специалист. Он был бы ей отличным мужем. Ей уже говорили об этом. Да, иногда ей хочется, чтобы Жан-Поль был рядом, но сейчас нет. Вот в чем дело: она вспоминает о нем, когда ей скучно и одиноко, и забывает в минуты радости. Но разве так должно быть между любящими? А разве нет? Ведь когда тебе хорошо, зачем еще кто-то? Как зачем — чтобы поделиться своей радостью. Нет, никакой ясности не наступает, ни до чего она, стоя здесь, не додумается. Пора идти, солнце уже село.

Уставшая, она возвратилась в отель и сразу направилась в душ. Одеваясь, она почувствовала, что проголодалась, и спустилась вниз. Заглянув в крохотный ресторан отеля, она поняла, что ее страсть к прогулкам еще не удовлетворена и ей хочется поесть где-то в другом месте. Портье посоветовал ресторан в квартале от отеля: он, правда, без этой новой музыки, но с хорошей кухней.

Она вышла из отеля как раз в тот момент, когда к нему подкатило такси, и мистер Хаген, легко распрямившись, шагнул на тротуар. Увидев ее, он расплылся в улыбке. Бедняга, как он, должно быть, устал целый день общаться на своем ужасном французском и еще более ужасном англо-американском! Неужели его кто-то понимает, кроме нее? Понятно, что он рад ее видеть. Искренняя радость при виде знакомой, к тому же бесплатной переводчицы. С некоторым удивлением она отметила, что ей тоже приятно видеть мистера Хагена, о котором она, признаться, за день совершенно забыла. Она отметила, что ей нравится его голос. Странным образом в нем сочеталась твердость, даже властность с какой-то застенчивостью. О чем это он говорит? Да, конечно, он рад ее видеть, и не будет ли она столь любезна разделить с ним ужин. Хотя здесь это, кажется, зовется обедом, но все равно.

А почему бы и нет, подумала она. Это будет даже забавно. Кажется, он не занудливый, какими порой бывают американцы. Да, она может немного подождать, пока он приведет себя в порядок.

Ждать ей пришлось совсем недолго, так что она решила, что мистер Хаген принимал душ, видимо, не раздеваясь. Нет, он, наверно, совмещал эти две процедуры, поскольку костюм на нем был уже другой. Он предложил ей руку, но она помотала головой: она никогда не ходит под руку. С тех самых пор, как у нее появился первый поклонник, она всегда ходила сама по себе, рядом, но отдельно.

Ресторан находился в старинном особняке времен Регентства, а сам зал был оформлен в еще более раннем стиле: по стенам висели алебарды, рыцарские щиты и мечи, а по углам застыли фигуры рыцарей в полном боевом облачении. Мебель, впрочем, была вполне современная.

— Мне очень неловко, — заговорил господин Хаген, когда метрдотель, проводив их к столику, удалился, — что я пригласил вас, даже не зная вашего имени... — И, услышав ответ, он повторил задумчиво: — Камилла... Никогда не слышал. Наверно, редкое имя.

— Наверно, вы не так часто бывали во Франции, — отпарировала она. И, заметив подошедшего официанта, спросила: — Итак, что будем заказывать? Боюсь, что здесь вам не подадут ни пиццу, ни джин с тоником.

— О, я полностью полагаюсь на вас, — заявил мистер Хаген. — И я вовсе не такой уж поклонник американской кухни. Раз мы во Франции, пусть будет французская кухня, французское вино...

“...И французские женщины, для начала одна женщина, — закончила она мысленно его фразу. — Нет уж, дудки, мистер Хаген”.

— Только не надо лягушачьих лапок, — умоляющим тоном попросил он, пока она просматривала меню. — И устриц тоже.

— Ну вот, а вы говорите, пусть будет французская кухня, — язвительно заметила она. И, закрыв меню, уверенно продиктовала заказ. Она строила его вовсе не для мистера Хагена, а для мужчины, с которым бы она хотела вместе побыть в ресторане. Это был легкий обед, рассчитанный на человека со вкусом, изящного и остроумного. Вряд ли он понравится мистеру Хагену, подумала она.

Однако американец ее удивил. Хотя он, очевидно, был голоден, он не набросился на еду, ел не спеша, пробуя каждое новое блюдо и, видимо, получая удовольствие от еды. Руки у него были загорелые, сильные, большие, так что нож и вилка выглядели в них как игрушечные. Однако движения этих огромных ручищ были точные, легкие, непринужденные. Она поняла, что ей нравится смотреть на эти руки. “Интересно, а если он напьется, он будет все так же изящен? — подумала она. — Он не будет размахивать руками, сопеть и надувать щеки? А что, если его напоить?” — мелькнула у нее озорная мысль. Но вряд ли это было легко сделать. Роберт Хаген, правда, выпил бокал вина и, не дожидаясь официанта, сам налил себе второй — но его уже пил не спеша, наслаждаясь букетом и вкусом вина.

Покончив с закусками, он оглядел зал и заметил:

— Конечно, они постарались, чтобы это выглядело под старину. Но старины здесь не больше, чем в каком-нибудь ресторанчике у нас в Лексингтоне или Колумбусе.

— Да, вам, наверно, не хватает пятен крови на мечах и каких-нибудь скелетов, замурованных в цепи, — заметила она.

— Нет, крови быть не должно, — возразил он. — Думаю, ни один рыцарь не повесил бы свой меч, не вытерев его досуха. Впрочем, это делал оруженосец. Но мечи и особенно щиты и доспехи не были бы столь блестящими и новенькими. И запах... Здесь должно пахнуть собаками, потом, а главное — дымом.

— О, я вижу, вы там у себя в Кентукки увлекаетесь Европой, — постаралась она его поддеть. — Может, на стене вашего кабинета тоже висит такой меч? И в перерывах между бейсбольными матчами вы снимаете его и делаете выпады?

— Нет, меча у меня нет, не угадали. Больше того — я не смотрю бейсбол, — печально покачивая головой, ответил он. — Но должен признаться: я смотрю хоккей и американский футбол. А Европа... Я бы не назвал это увлечением, нет. Мои предки были из Голландии. Когда половину семьи сожгли на кострах, оставшиеся бежали в Англию. Но и там они не нашли свободы и тогда отправились за океан. Мой дедушка много рассказывал мне об этом.

— Мне очень жаль, мистер Хаген, что мои предки так вели себя с вашими, — возведя глаза к потолку, со вздохом сказала она. — От имени всего рода Бриваль приношу вам свои исторические сожаления. — И, заметив его удивленный взгляд, объяснила: — Должна вам сказать, что я истинная католичка и к тому же отчасти испанка. Но я надеюсь, мы с вами не начнем здесь новые религиозные войны?

— Не раньше чем покончим с этим цыпленком, — заявил Хаген.

— Куропаткой, мистер Хаген, куропаткой! — поправила она его.

— Оставили бы вы в покое этого мистера, Камилла, — заметил он. — А то я, чего доброго, сочту, что у нас деловые переговоры.

— Ладно, обещаю, что отныне я забыла вашу фамилию, — ответила она.

Они опять на некоторое время замолчали, занятые едой, и вновь она залюбовалась точными движениями его рук. “Интересно, как он держит ими... штурвал или что там у них”, — подумала она. Она мысленно представила своего спутника в кабине самолета. Сначала она помещала его в кабину огромного “Боинга”, но, покачав головой, прогнала это видение — к Роберту Хагену оно не шло. Затем возник военный самолет — с этим получилось лучше. Но совсем на месте он выглядел в легком одномоторном самолетике. Сквозь стекло кабины он напряженно вглядывался вниз. Может, он искал терпящих бедствие?

— О чем вы задумались? — оторвал ее от размышлений голос Роберта. Она и не заметила, как мысленно стала называть американца по имени.

— Разумеется, о вас, — заявила она. — Представляла, как вы кружите над океаном, высматривая там какой-нибудь плот с оставшимися в живых пассажирами какого-нибудь судна.

Он покачал головой:

— Но ведь я не летчик. Конечно, я летаю, вожу самолет, но вообще-то я авиаконструктор. Если точнее — конструктор двигателей.

И, побуждаемый ее любопытством, он рассказал, что владелец здешнего небольшого авиазавода Дюпре задумал выпустить новый тип легкого самолета — на них сейчас большой спрос. А он, Хаген, недавно разработал новый, очень экономичный двигатель для таких самолетов. Они познакомились на авиасалоне в Лондоне, договорились, и вот теперь он приехал испытать свой двигатель в деле.

— Все это, разумеется, большая коммерческая тайна, — добавил он, — но мне почему-то кажется, что вам я могу ее доверить.

— Вы делаете большую ошибку, мистер Хаген, — покачав головой, заявила она. — А что если я являюсь агентом ваших конкурентов и нахожусь здесь, чтобы выведать вашу тайну?

— Вы не похожи на человека, который выведывает тайны, — отверг он ее версию. — Вы, конечно, человек скрытный, но... не хищный.

— О, а вы, оказывается, помимо всего, еще и психолог! — воскликнула она с неподдельным изумлением. — Так вы за мной следите? Пишете психологический портрет? И что там еще на этом портрете?

— Ну... вы привыкли рассчитывать только на себя, не надеетесь на чью-то помощь... Возможно, у вас было трудное детство, — задумчиво заговорил Роберт Хаген, глядя куда-то мимо нее в одну точку. — У вас есть чувство юмора... И еще, мне кажется, — закончил он, взглянув прямо ей в глаза, — мне кажется, что вы одиноки.

Слушая его, она уже приготовила в ответ какую-то шутку, но при его последних словах она почувствовала, что у нее сдавило горло. “Запрещенный прием, Роберт Хаген, — хотела она сказать. — Удар ниже пояса. Ведь мы только играли. А это уже не игра”. Но она не сказала этого. Чувствуя, что краснеет, она заметила, что с едой они, кажется, покончили и можно возвращаться в отель.

На улице он остановился, и она невольно тоже остановилась, повернувшись к нему.

— Кажется, я сказал то, что не следовало говорить, — глядя ей в глаза, сказал он. — Простите меня.

Впервые она видела его лицо так близко. Ее глаза находились на уровне его подбородка. Она видела небольшой белый шрам на виске, обветренные скулы и внимательные глаза, которые смотрели на нее виновато и ласково. Она не нашла, что ответить, и пожала плечами.

Несколько шагов они прошли молча. Потом он стал рассказывать о том, как выглядят окрестности городка сверху. Сегодня он дважды поднимался в воздух, проверяя работу двигателя. Вокруг городка холмы с виноградниками, чуть выше по течению Изера находится старинный замок, за которым начинается лес. Вдали видны отроги Альп. У него было сильное желание слетать туда, но работа есть работа. Он спросил, надолго ли она приехала. Она объяснила, что ей надо обучить девушек работать с новыми моделями. На это уйдет, по-видимому, дня два-три.

— Отлично! — воскликнул он. — Мы еще увидимся и даже сможем совершить прогулку по окрестностям. Я уже был во Франции, но никогда ничего не видел, кроме отелей и авиационных ангаров. Мне обязательно нужно побывать в том лесу, что я видел. Давайте съездим туда.

— Посмотрим, — уклончиво сказала она. Они уже дошли до отеля. Отдавая ключи, портье спросил ее, понравился ли ей ресторан. Она искренне заявила, что кухня превосходна и она вполне оценила мастерство, с которым была приготовлена куропатка.

— Мистер Хаген тоже остался весьма доволен, — добавила она лукаво. — Кажется, теперь он готов питаться только в этом ресторане.

Портье одобрительно покачал головой, но весь облик его выражал сильнейшее сомнение. Разве может американец оценить настоящую французскую кухню?

Поднимаясь со своим спутником по лестнице, она испытывала беспокойство. Сейчас американец будет напрашиваться в гости или приглашать к себе. Спать ей вовсе не хотелось, и она была не прочь еще поболтать — он интересный человек, этот Роберт Хаген. Но впускать его в номер вовсе не входило в ее намерения. Не то чтобы она была такая пуританка (к тому же она действительно не пуританка!), но ей почему-то не хотелось, чтобы американец подумал о ней лишнее.

Однако у дверей номера ее ждала еще одна неожиданность — кстати, не первая за этот вечер. Роберт Хаген подождал, пока она откроет дверь и впервые сверкнув знаменитой американской улыбкой, поблагодарил ее за прекрасный вечер и пожелал спокойной ночи. Она растерялась — все слова, которые она приготовила для сурового отпора, оказались не нужны, никто не собирался штурмовать ее крепость. Она не знала, что сказать. Конструктор еще раз улыбнулся на прощанье и шагнул к двери напротив.

— А вы... здесь? — довольно глупо спросила она. “Боже мой, что я говорю, — пронеслось у нее в голове. Ведь можно подумать, что я удивлена, потому что...” И, поспешно и как можно суше произнеся “До свидания”, она захлопнула за собой дверь.

Зажигать верхний свет не хотелось. Она включила ночник. Вновь, как и утром, ее потянуло к окну. В свете фонарей улица казалась еще более уютной, чем утром. В доме напротив светилось окно, оттуда доносился смех и негромкая музыка. Она подумала, что можно было не спешить в отель, а пойти с американцем в другой ресторан, с музыкой, и потанцевать. Хотя вряд ли он хорошо танцует, на него не похоже. Да и слишком много достоинств было бы на одного авиаконструктора, чтобы он еще и танцевал. Но даже если он танцует неважно, все равно — он бы обнял ее, и она почувствовала эти сильные и такие выразительные руки. Потом, наверно, он бы ее поцеловал... “О, куда мы зашли, — подумала она. — Прямо-таки космическая скорость. Что это с тобой? С каких это пор ты стала такой эротичной? Жан-Поль все время жалуется на твою холодность, у тебя не бывает романов, и вдруг...” Призвав себя к порядку и осудив за распущенность, она направилась под душ. Затем, повинуясь какому-то странному капризу, надела не обычную ночную рубашку, а ту, которую надевала, когда они встречались с Жан-Полем — редко, очень редко, по мнению Жан-Поля, и слишком часто, по ее мнению. Зачем она ее вообще сюда захватила? “Слушай, малыш, твое поведение начинает меня серьезно тревожить, — обратилась она к себе, запахивая эту вызывающе короткую рубашку и нащупывая крохотный крючок, на который она застегивалась. — Что с тобой происходит? Ты что же, уже в Париже решила здесь кого-то встретить? И завести роман. Или без романа — просто?”

Она легла, но не стала покрываться одеялом, а лежала, разглядывая свои загорелые ноги. (Весь отпуск она провела на Лазурном берегу, купаясь и играя в теннис. Не то чтобы ей очень нравился теннис, но нужно было много двигаться — при ее любви к хорошей кухне, знаете, приходится думать о фигуре). Она представила, как бы сейчас вошел Роберт Хаген и увидел ее очень даже симпатичные ноги, которые оттеняла белизна рубашки. Он бы весь загорелся и впился в нее пламенным взглядом. А она простонала бы: “О, Роберт, наконец-то!” — и красиво откинулась на подушки. И тогда бы он набросился на нее, страстно и вместе с тем нежно. Он ласкал бы ее, как наверно, ласкает свой двигатель. Он изучал бы ее тело, как изучает закрылки самолета... О... Она рассмеялась, натянула одеяло и погасила ночник. Вскоре она забыла о Роберте Хагене и стала думать о Жан-Поле, о брате, о новых моделях, о которых говорил Таркэн, ее шеф. Завтра предстоит заняться самым трудным: сочетанием элементов кроя, деталей, создающих новые комбинации. Надо будет предоставить девушкам больше свободы. Она слишком их опекает. Ей вообще нравится кого-нибудь опекать: молоденьких девчонок, только пришедших в фирму, соседей, совершенно случайных людей. Хотя бы этого мистера Хагена. Как там его звать? Ах, да, Роберт. Смешной такой американец...