Глава XVI

Снова пришла пора сбора винограда, но на этот раз не ощущалось ничего похожего на всеобщее радостное возбуждение и искрометное веселье, парившее в прошлом году. Урожай был очень мал. Его собрали за два дня. К счастью, оказалось достаточно черного винограда, чтобы Гилберт мог отложить пять дюжин бутылок кларета, рассчитанных на хранение до совершеннолетия Кристофера. Он наклеил на бутылки этикетки с надписью «Ярраби. Кристофер, 1831», а после этого пришлось заняться сладким сотерном, с которым ему скучно было возиться и который он постарался как можно быстрее сбыть.

В будущем году будет небывалый урожай.

Как убедилась Юджиния, виноградарей не покидал в жизни неистребимый оптимизм.

Впрочем, благодаря щедрости миссис Эшбертон Ярраби ни в чем не ощущал нужды.

Вскоре после Нового года пришло трагическое известие: Годфри Эшбертон, умиравший от голода, кое-как дотащился до маленького городка Аделаида на южном берегу Австралии, в тысяче двухстах милях от места отправления экспедиции. Пока его личность была опознана, а весть о кончине дошла до матери, он уже несколько недель как покоился в могиле.

Миссис Эшбертон два дня не выходила из своей комнаты, а затем появилась, бодро заявив, что все это время страдала не столько от горя, сколько от скуки.

Она почти не знала Годфри, так как в шестнадцать лет он бежал из дома и сделался моряком. Он был заядлым любителем приключений, совершенно чужим ей человеком, а те черты его характера, с которыми мать успела познакомиться за год своей жизни в Сиднее, были ей мало симпатичны.

Теперь ее семья — это Юджиния, Гилберт и их прелестный малютка. Так решил сам Господь, и она рада подчиниться высшей воле.

Из уважения к традиции она будет носить частичный траур — черное с лиловой отделкой, — но не видит причин, по которым ей нельзя пойти вместе с Гилбертом и Юджинией на званый вечер, устраиваемый на следующей неделе в Правительственном доме. Сидеть дома в одиночестве и предаваться мрачным мыслям — кому от этого польза?

Совершенно неожиданно вечер получился весьма светским. На нем присутствовали две дамы, недавно прибывшие из Англии, и Юджиния не без насмешливой иронии над собой поняла, что на этот раз она оказалась в числе обитательниц колонии, с острым интересом слушающих известия о новейших модах. К своему удовлетворению, она выяснила, что ее платье из белого шелка, отделанное зелеными бархатными лентами, еще вполне сносно. Она была неравнодушна к нарядам, и ей вовсе не хотелось выглядеть серой и безвкусно одетой только потому, что Лондон и Париж так далеко отсюда. Кроме того, она находила, что вкус у двух новоприбывших дам отнюдь не безукоризнен. Не может быть, чтобы в модных магазинах на Бонд-стрит продавали платья с таким немыслимым обилием лент и бантиков и с такими преувеличенно пышными рукавами!

Юджиния подглядела веселую усмешку в глазах миссис Бурке и решила, что та думает совершенно так же.

— Вы, наверное, заметили, миссис Мэссинхэм, что эта страна становится идеальным местом для любителей пышно и ярко одеваться. Как вы думаете, чем это объясняется? Может, это своего рода компенсация за удаленность от цивилизации?

— А возможно, дело в том, что она привлекает людей, предпочитающих быть, как говорит пословица, большими лягушками в маленькой луже, — отозвалась Юджиния.

— Это очень зло сказано, — с явным удовольствием заметила миссис Бурке. — Вероятно, вы правы. Но я думаю также, что перед лицом таких громадных пространств человек чувствует себя очень маленьким. Поэтому, подобно здешним попугаям с их кричащим оперением, мы должны надевать на себя что-нибудь яркое, чтобы нас заметили.

Сама миссис Бурке была в наискромнейшем сером шелковом платье. Она выглядела усталой и бледной, и Юджиния заметила, что она, прежде чем снова начать обход гостей, часто присаживается отдохнуть. Ее муж, высокий, худой и выглядевший весьма импозантно в вечернем костюме, беседовал с мужчинами. Его интересовало лишь одно — благоденствие страны, — и он считал время, потраченное на комплименты дамам, пропавшим попусту, если вместо того мог хоть чем-то способствовать процветанию колонии.

До Юджинии доносились обрывки разговоров о выделении земельных участков, об увеличении производства зерна, о растущем значении сбора шерсти, о необходимости постоянного притока в страну эмигрантов желаемого типа — трудолюбивых и добропорядочных, среди которых должен, конечно, быть достаточный процент поселенцев — выходцев из высших слоев общества. Нельзя допустить, чтобы страной правило сборище освобожденных ссыльных и скваттеров — скотоводов, самовольно захвативших пустующие земли. Майор Бурке, придерживающийся более либеральных взглядов, чем некоторые его предшественники, не питал высокомерного презрения к маленькому человеку или освобожденному ссыльному. Возможно, он иногда припоминал, что мать его друга, Уильяма Уэнтуорта, в свое время была ссыльной, хотя теперь, когда богатство Уэнтуорта неуклонно росло, это казалось скорее легендой, чем реальностью.

Миссис Бурке похлопала мужа по руке веером и напомнила, что люди собрались развлечься, а не вести деловые разговоры. Ему следует больше общаться с гостями. А вот появились и опоздавшие, надо пойти поздороваться. Знакома ли с ними Юджиния? В гостиную вошла молодая пара, недавно получившая земельный надел в нескольких милях отсюда. Симпатичные люди, но жена не слишком хорошо держится. Вы только посмотрите, в каком она смятении из-за того, что они опоздали!

Впрочем, оказалось, что у мистера и миссис Ньюмен, так звали новых гостей, была весьма уважительная причина для опоздания.

Ну не ужас ли, в самом деле? Трое ссыльных убили молодого Роберта Уорделла, близкого друга Уильяма Уэнтуорта. Его тело нашли спрятанным под кустом, а несколько позже были найдены ссыльные, скрывавшиеся на нерасчищенном, поросшем кустарником клочке земли, составлявшем часть надела юного мистера Ньюмена. На это место солдат навели непрестанно лаявшие дикие собаки динго.

Миссис Ньюмен, блондинка с младенчески голубыми глазами, сначала увязалась за миссис Бурке, а затем подсела к Юджинии. Не правда ли, повторяла она, какая это страшная страна для женщин? Ссыльные, змеи да еще отвратительные гигантские ящерицы — у нее от этого все время сердце щемит.

— Как вам удается сохранять такой спокойный вид, миссис Мэссинхэм? Неужели вам никогда не бывает страшно?

Труп убитого, закинутый в кустарник, молча бредущие вдаль тени оборванцев с жуткими озверевшими глазами, лающие собаки… Извечный ее кошмар…

— Ко всему привыкаешь, — сказала Юджиния. — Приходится. На самом-то деле все обстоит не так уж скверно, миссис Ньюмен, хотя, должна признаться, год назад у меня было точно такое настроение, как у вас сейчас. Какое на вас красивое платье! Это что, из приданого?

Молодая женщина печально улыбнулась:

— Когда я уезжала из Англии, это был последний крик моды, но сейчас, наверное, оно уже устарело. Это просто невыносимо — мы обречены всегда и во всем отставать, вы не находите?

Благоразумнее было пуститься в беседу на такую тривиальную тему, как новейшие моды на платья и шляпки, чем рассуждать о том, как одиноко себя чувствуешь, начиная новую жизнь в маленьком фермерском доме, удаленном на многие мили от цивилизации.

— Вы должны обязательно навестить нас в Ярраби, — сказала Юджиния.

Она внезапно устыдилась собственного комфорта, сравнив его с изоляцией, в которой вынуждена жить эта молодая женщина. Но когда миссис Ньюмен сказала: «Не важно, ради мужа я готова смириться с таким положением. Ради него я смирилась бы с чем угодно», — Юджиния перестала ей сочувствовать. Теперь она не ощущала ничего, кроме зависти. Эти два молодых существа, как видно, очень нежно любят друг друга.

Миссис Ньюмен — новое хорошенькое личико — исчезла из ее поля зрения. Юджиния стояла, обмахиваясь веером, возле раскрытого окна — дело в том, что люстры с бесчисленными зажженными свечами были очень нарядны, но из-за них в комнате стало слишком жарко. Вдруг чей-то голос около нее произнес:

— Прекрасная миссис Мэссинхэм, я так много о вас слышал! Разрешите вам представиться.

Высокий молодой человек, склонившийся перед ней в поклоне, был строен и темноволос; его серьезное задумчивое лицо освещали яркие черные глаза. Он представился — Колм О’Коннор. Ему, сообщил он, о Юджинии говорила в Сиднее жена доктора, Мерион Ноукс.

— Она неустанно расточает вам похвалы. Я с нетерпением ждал встречи с вами. Ведь женщины не часто с таким восхищением отзываются о других представительницах своего пола.

Поскольку в последней фразе заключалось нечто вроде вопроса, Юджиния машинально ответила:

— Да, такова наша достойная сожаления женская слабость, мистер О’Коннор.

Одновременно она изо всех сил старалась вспомнить, при каких обстоятельствах слышала об этом молодом человеке.

— Миссис Ноукс говорила, что, если мне когда-нибудь посчастливится встретиться с вами, я наверняка захочу написать ваш портрет.

— Ага, теперь я, конечно, знаю, кто вы такой. Мистер Колм О’Коннор, художник. Да, я припоминаю, что кто-то мне о вас говорил. По-моему, миссис Уэнтуорт. Вы написали портреты ее детей.

— Совершенно верно. И если вы собираетесь меня спросить, что я делаю в Парраматте, скажу вам истинную правду. Главная моя цель состояла не в том, чтобы встретиться с вами, хотя я и надеялся, что это произойдет, а в том, чтобы изобразить на холсте Правительственный дом. — Он улыбнулся, и в его темных глазах сверкнула искорка. — Как видите, я делаю успехи на своем поприще. В данный момент я, во всяком случае временно, — официальный художник правительства.

Юджиния, как бы недоумевая, приподняла бровь:

— Делаете успехи, мистер О’Коннор? Но разве вы уже не на вершине славы?

Глаза его продолжали весело поблескивать. Юджинии это очень нравилось. Манеры джентльмена сочетались в нем с приятной непринужденностью и оригинальностью. Это было весьма освежающе.

— Ну что ж, могу вас заверить, что я, по крайней мере, не досрочно освобожденный ссыльный и что никто никогда не приговаривал меня к тюремному заключению.

— Мистер О’Коннор! Какое необыкновенное заявление!

— В этой стране вовсе не такое уж необыкновенное. Приходится встречаться с самой различной публикой, даже в Правительственном доме. Видите вон того молодого человека, беседующего с вашим мужем? Двадцать лет назад его сослали за подлог. Теперь он богатый землевладелец, желающий участвовать в управлении страной.

— А муж мой, я уверена, пытается продать ему вино Ярраби, — приглушенным голосом заметила Юджиния, и в ее глазах тоже блеснул огонек. — Но как вы узнали, что это мой муж?

— Я специально узнавал.

— Для чего?

— Мне было интересно. Я спрашивал себя, за кого из мужчин, находящихся в этой комнате, могла бы выйти замуж такая женщина, как вы.

— Ну и…?

— Что — «ну и», миссис Мэссинхэм?

— Если вы произносите подобную фразу, вы должны договорить до конца. Одобряете ли вы моего мужа?

— Как я могу ответить на этот вопрос, еще не будучи с ним знаком? Конечно, я в любом случае буду предубежден против него, поскольку он имеет на вас право собственности.

— Собственности? — весело рассмеялась Юджиния.

Это был тот легкий, сдобренный флиртом разговор, который она любила и к которому привыкла. Уже более года, подумала она, ей не доводилось слышать ничего, кроме скучных, чисто австралийских рассуждений относительно засухи, поведения туземцев и ссыльных, состояния овечьих стад, а в ее случае — постоянных разглагольствований насчет винограда. Внезапно она почувствовала себя в родной стихии, ее разум оживился, глаза отдыхали, созерцая изящную внешность Колма О’Коннора.

— Разве выходя замуж, становишься чьей-то собственностью? Но ведь всякая медаль имеет две стороны. А может, это я имею право собственности на своего мужа?

— Счастливый малый!

— Мистер О’Коннор, вы льстец.

Он покачал головой:

— Нет, нет, я говорю сущую правду.

Он улыбнулся, но Юджинии показалось, что она уловила в его глазах грусть или, быть может, чувство одиночества. Когда он сказал, что в комнате жарко и предложил выйти на веранду, она тотчас же согласилась.

— Что привело вас в эту страну, мистер О’Коннор? Вы скиталец?

— Да. Но не праздный… Я готовлю книгу о флоре и фауне Австралии и Новой Зеландии. Позднее я собираюсь отравиться в Новую Зеландию, хотя слышал, что она гораздо примитивнее Австралии. И туземцы там весьма воинственны.

— Но у них, по крайней мере, нет разгуливающих на свободе ссыльных, — сказала Юджиния. — Быть может, с моей стороны глупо допускать, чтобы эта неприятная сторона австралийской жизни так сильно на меня действовала. Но дело в том, что вскоре после моего прибытия сюда я пережила один очень меня взволновавший инцидент.

— А что случилось? Не могли бы вы рассказать мне?

— Да просто я случайно натолкнулась на бежавшего каторжника. С тех самых пор я чувствую себя виноватой в его смерти. Правда, все меня уверяют, что он вполне заслуживал своей участи.

— Я вижу, вы чрезмерно чувствительны. Вы по дому часто тоскуете?

В теплой темноте, откликаясь на сочувственный голос, Юджиния воскликнула:

— О да, да! Иногда мне кажется, я умру от этой тоски. — Слова вырвались, прежде чем она успела себя остановить. — Мне так многого недостает, — добавила она, пытаясь как-то оправдаться. — Особенно я скучаю по своей любимой сестре, по родителям и по нашему дому. У меня сейчас очень красивый дом, но он новый. К новым вещам так не скоро привыкаешь! Мой муж говорит, мы сами творим свою историю, но я все-таки предпочитаю дом, который уже обладает собственным прошлым.

— Вам незачем извиняться за подобные чувства, миссис Мэссинхэм. Я полностью их разделяю. Я тоже родился в старинном доме. В Ирландии. Он находится в собственности моей семьи на протяжении жизни шести поколений.

— Значит, вы ирландец?

— По отцовской линии. Моя мать англичанка. Она умерла, когда я родился. Сейчас в Ирландии у меня мачеха, два сводных брата и сестра, первая красавица Голуэя.

Юджиния с жаром обратилась к нему:

— Но неужели же вы не скучаете по всему этому? Как вы можете быть счастливы в этой громадной варварской стране?

— В данную минуту я очень счастлив.

— Вы просто пытаетесь быть галантным, но не ответили на мой вопрос. — Юджиния перегнулась через перила веранды, вбирая все еще незнакомые запахи цветущих местных кустарников. — В Ярраби я посадила жимолость, чтобы она вилась вокруг столбов веранды. Летом она расцвела, и запах ее переносит меня в Англию. Я сижу в сумерках и проникаюсь ностальгическими настроениями. Мои розы тоже распустились. У меня есть еще душистый горошек, левкои, маргаритки и гелиотроп.

— Так что вы перенесли кусочек Англии в эту громадную варварскую страну, как вы ее называете?

— А разве мы все не пытаемся это делать? А что составляет для вас кусочек Ирландии в Австралии, мистер О’Коннор?

— Такие встречи, как сегодня.

— А часто они у вас случаются?

— До сегодняшнего вечера не было ни одной.

Юджиния раскрыла и закрыла веер. Ей нельзя больше здесь оставаться. Ее, наверное, разыскивает Гилберт. Ему хотелось, чтобы жена блистала на подобных сборищах. Она должна разговаривать со скотоводами, политическими деятелями и быстро разбогатевшими землевладельцами. И с их женами, которые были ничуть не хуже от того, что они дочери лавочников и фермеров, ну разве что разговаривать с ними скучно.

Ей двадцать три года, она замужняя женщина, мать. Среди кружев на ее груди даже красуется чрезмерно большая бриллиантовая брошь — знак одобрения супруга. Для нее дни юношеского флирта миновали.

— Вы сочли бы дерзостью с моей стороны, если бы я предложил написать ваш портрет, миссис Мэссинхэм?

Глаза Юджинии блеснули от восторга.

— Я надеялась, что вы это предложите. Я была бы бесконечно польщена. Но это ведь означает, что я должна буду вам позировать?

— А это было бы слишком скучно? Или, может быть, у вас нет времени?

— Да времени у меня сколько угодно. Сколько угодно! — повторила она, думая, что это будет означать: мистер О’Коннор приедет в Ярраби, будет гулять по ее саду и тем самым положит начало истории ее дома. Если, конечно, пребывание этого высокого, изящного, слегка печального человека наложит на него какой-то отпечаток.

— Мне придется спросить мужа, — сказала она.

— А у него могут быть возражения? Убежден, что нет. Он станет гордиться тем, что на стене будет висеть ваш портрет. Во всяком случае, я уверен, что он ни в чем вам не отказывает.

— Пожалуй, вы могли бы изобразить меня вместе с моим сыном. Я думаю, мужу это понравится. Вы совершенно правы. Он редко мне в чем-либо отказывает. — Юджиния импульсивно положила руку на рукав О’Коннора. — Пойдемте, спросите его сейчас. Раз вам поручили рисовать Правительственный дом, я уверена, это произведет на него впечатление. И еще одна вещь. Может, мне удастся вас уговорить дать для меня несколько уроков рисования. Мне довольно неплохо удаются акварели, но они далеко не так хороши, как у моей сестры Сары.

Гилберт действительно ее разыскивал. Она поймала немой вопрос на его лице, когда он увидел, кто ее сопровождает.

Опираясь на руку мистера О’Коннора, Юджиния начала смеяться и очень оживленно произнесла:

— Гилберт, это мистер Колм О’Коннор, художник. Он спрашивает, может ли он написать мой портрет с сыном. Пожалуйста, согласитесь. Я думаю, мы все получим огромное удовольствие.

Гилберт устремил взор на ее пламенеющие щеки. И почему только она сияет, как школьница, всякий раз, когда ее что-нибудь волнует? А она и в самом деле была взволнована и знала, что Гилберта на этот счет не обманешь.

— А чем вы себя зарекомендовали как художник, мистер О’Коннор?

— Я мог бы назвать вам ряд выполненных мною заказов и, кроме того, книгу, которую я готовлю в настоящий момент. Однако званый вечер вряд ли подходящее место, чтобы говорить о деле. Быть может, вы разрешите мне привезти кое-какие работы в Ярраби; там вы сможете на досуге их рассмотреть и вынести суждение об их достоинствах.

— Я ничего не понимаю в живописи. Единственное, в чем я артистически разбираюсь, — это достоинства хорошего вина. Вы любите вино, мистер О’Коннор?

— Я почти никогда к нему не притрагиваюсь, — непринужденно ответил мистер О’Коннор. — Но я мог бы нарисовать также и панораму вашего виноградника, если пожелаете. Это могло бы стать страничкой летописи Австралии.

— Действительно, — задумчиво произнес Гилберт. — Пожалуй, эта идея мне нравится.

— Но я должен подчеркнуть, что больше всего мне удаются портреты.

— Очень хорошо. Вы можете написать портрет и моей жены, и моего сына. Если, конечно, мне понравятся другие ваши вещи. Я не позволю, чтобы их намалевали кое-как.

— Гилберт, мистер О’Коннор написал среди прочих вещей портреты детей Уэнтуортов.

— Из этого вовсе не следует, что мне понравится то, как он изобразит вас. — Гилберт жестом собственника взял Юджинию под руку. — Мне кажется, у моей жены такая внешность, которую нелегко воспроизвести на полотне.

— Это мое-то обыкновенное лицо! — запротестовала Юджиния.

Мистер О’Коннор слегка улыбнулся:

— Я склонен скорее согласиться с мнением вашего мужа, а не с вашим, миссис Мэссинхэм. В таком случае, если я правильно понял, я могу появиться у вас, когда выполню нынешний заказ?

Когда мистер О’Коннор, отвесив легкий грациозный поклон, удалился, Гилберт сказал:

— Не обманывайтесь на его счет. Возможно, он и хороший художник, но нетрудно догадаться, кто он еще, помимо этого.

— Кто же?

— Разумеется, эмигрант, принудительно живущий за границей на деньги, присылаемые с родины.

Юджиния высвободила свою руку. Лицо ее больше не сияло.

— Я никогда не знала точно, что означает сие понятие.

— Да полно вам, милочка. Вы уже достаточно долго живете в этой стране и наверняка слышали термин «vemittanceman». Он обозначает человека, который настолько компрометирует свою семью, что ему выплачивают деньги, лишь бы он жил в другом месте — и чем дальше, тем лучше. Обычно неприятности связаны с бутылкой.

— Но мистер О’Коннор сказал, что почти никогда не притрагивается к вину.

— Возможно, к вину и не притрагивается, скорее пьет ром или бренди. Для него было бы лучше иной раз выпить стаканчик вина, от которого так не пьянеют.

— Я не желаю, чтобы вы позорили человека, совершенно его не зная, — негодующе заявила Юджиния. — Это не может быть правдой. У него такая достойная, такая приятная внешность!

— В таком случае он, возможно, исправился. Будем надеяться, что это так. И я должен признать, это блестящая идея — помимо вашего портрета — создать панораму виноградника.