Глава VIII
— Малышка, брось мне мою щетку для волос! Спасибо.
Долорес уже полчаса, как приклеенная, сидела перед зеркалом. Она провела щеткой по волосам, наклонила голову, встала, отступила на шаг и тщательно оценила общее впечатление.
Ева не сводила с нее глаз, завидуя и восхищаясь:
— Это потрясающе, Долорес. У тебя такая интересная жизнь, за тобой ухаживают такие сногсшибательные мужчины!
— Подожди, ты скоро увидишь, как я ущучу этого Спиро! Ты что думаешь, я зря так стараюсь? Пусть только приедет.
Кэрри сидела в горячей ванне, растирая спину щеткой на длинной ручке.
— А ты куда идешь сегодня вечером? — спросила у нее Ева.
— Никуда. Дома побуду.
— Нет, ты на нее посмотри! — Долорес была в негодовании. — Валяется в ванне, вместо того чтобы заняться тем же, что и я.
— Я собиралась поработать сегодня вечером.
— Кэрри, а ты о чем сейчас пишешь?
— Она пишет одну и ту же хреноту с тех самых пор, как мы познакомились, и конца этому не предвидится. Черт знает что — о своем семействе, о жизни на юге.
— Ошибаешься. Ту работу я отложила. На время.
— Ну, значит, другую хреновину начала писать. Уж написала бы сексуальный роман, чтоб его продать и получить кучу денег.
Долорес взбила свой шиньон.
— Ну и как я смотрюсь?
— Фантастика!
— Черт, я к этому столько готовилась. Вы хоть понимаете, сколько девок в Нью-Йорке правый яичник отдадут, чтоб хоть одним глазком подмигнуть Спиро Костаскантакрополису?
Долорес сделала пируэт и подмигнула себе в зеркале. В эту минуту в дверь позвонил шофер Спиро и объявил, что лимузин ждет ее.
Спиро и Долорес танцевали, обедали и ужинали в «Ле Мистрале», в «Итальянском павильоне», в «Мод Шез Елль», в «Леопарде», в Королевской ложе «Американы», в Персидском зале «Плазы», в Синей комнате «Рузвельта». Сейчас они собрались в «Колонию».
За coquilles an g'atin Долорес спросила с откровенным намеком:
— Спиро, у тебя такая длинная фамилия! Ее длина о чем-нибудь говорит?
Грек сально ухмыльнулся:
— Поедем ко мне в «Режи», там и поймешь!
— Я с радостью, милый, просто с радостью, — замурлыкала в ответ Долорес. — Только давай по дороге остановимся у Картье — это же действительно по дороге! Я видела там, в витрине одну умопомрачительную штуку, прелестную вещицу, которая должна тебе понравиться, и ты сам захочешь мне ее купить!
После ленча Долорес сделалась обладательницей великолепного рубинового колье и любовницей Спиро Костаскантакрополиса. Колье стоило сравнительно недорого — четыре тысячи долларов, но имело большую символическую ценность: оно ознаменовало начало отношений. За колье должны были последовать вещи и получше.
Через три дня Долорес удостоилась упоминания в колонке Уолтера Уинчелла:
«Вездесущий Спиро Костаскантакрополис, греческий магнат-судовладелец, который может выбрать любую из нью-йоркских очаровательниц, стал появляться в компании ослепительной модели Долорес Хейнс. Похоже, у Долорес есть шанс. Спиро — кусочек лакомый».
«Выхожу в люди, — ликовала Долорес. — Еще немножко, и мир распахнет передо мной все двери. Бродвей, кино, слава — все, о чем я мечтала с детства». Стоя перед зеркалом, Долорес любовалась отблесками рубинов на лице, нежнейшими густо-розовыми бликами. Она никогда прежде не видела себя такой. Теперь она знала, что должна покупать себе драгоценные камни, как можно больше разных камней — они помогут ей реализовать ее женский потенциал.
Она опять вспомнила шанс, который ей было, представился — и уплыл.
— Будь он проклят, этот вонючий Натан Уинстон, — бормотала она, — будь он трижды проклят за то, что упер мои бриллианты!
Долорес никогда в жизни не забудет позора и унижения, которым он ее подверг!
— Клянусь, я с ним рассчитаюсь, клянусь!
Из дневника Кэрри
7 ноября. Сегодня Чарлин направила меня работать на телевидение: в течение трех недель я буду заменять ушедшую в отпуск дикторшу, читающую сводки погоды. На телевидение меня взяли охотно. Четыре сотни в неделю. Поскольку мама собирается в Калифорнию взглянуть на младенца Пегги, то я все равно не поехала бы в Виргинию.
Вчера была на званом вечере у бывшей герл из «Фолли» — самой лет под семьдесят, поведение — лет на пятьдесят моложе, замужем за молодым парнем, работающим в рекламе от нашего агентства. Чарлин и Рекс тоже были вместе с какими-то мафиози, колдунами-вуду и знаменитым писателем Роджером Флорной.
— Пухленький человечек, который сидит в углу, — объяснял мне Флорной, — это сам Порко Сан Томазо. Приехал ненадолго из Неаполя. Практически правит Италией. А вон тот рослый, уродливый — Шрам Шрамавальони. Странно, что вы не узнали Шрама, в прошлом году его фотографии были повсюду, о нем без конца писали — кто-то неудачно пытался убрать его.
Вдруг без предупреждения пригасили свет, и в центре Нью-Йорка, в центре Манхэттена началась церемония вуду — темнокожие танцоры в набедренных повязках, с красными головными платками зазвенели бубенчиками и забили в кожаные барабаны. Откуда-то вытащили здоровенный ящик, где извивалась живая змея. Но когда колдуны принялись пить кровь, мафиози не выдержали и ушли. Роджер говорит, что мафия страшно боится колдовства.
Роджер тощ до того, что кажется, будто у него впадина на месте живота, веснушчатая лысина еле-еле прикрыта волосами, глаза выглядывают из-за складок кожи — ну можно ли представить себе, что сорок лет назад этот человек написал книги, запрещенные за безнравственность, что он пользовался репутацией Казаковы? К старости он отказался от литературы в пользу живописи и говорит, что желал бы написать мой портрет.
Позировать ему, должно быть, интересно. Он говорит, что мог бы заняться моим портретом через несколько месяцев, когда разделается с другими обязательствами. Тем временем я могу заниматься проблемами погоды. Мне-то хотелось высвободить побольше времени и писать, но, пожалуй, постоянная работа пойдет мне на пользу.
Я долго искала тему, фокусную точку, и, кажется, я нащупала зерно идеи, которую можно развить, которая мне близка. Я напишу о красоте. О том, как трудно быть женщиной, особенно красивой.
Мне нужно хорошенько все обдумать, но сама идея явно меня привлекает.
«СКОРОПОСТИЖНАЯ СМЕРТЬ БОГАТОГО ГРЕКА 10 ноября. Сегодня утром на улице перед отелем «Режи», в котором он проживал, скоропостижно скончался от сердечного приступа Спиро Костаскантакрополис, 69 лет, богатейший греческий судовладелец. В день, когда он скончался, мистер Костаскантакрополис собирался выехать на отдых в Гваделупу…»
У Евы отвалилась челюсть, когда она прочла газетное сообщение.
— Какой ужас! — выдохнула она.
— Такие вещи бывают, — сказал дядя Наппи, — никто не знает, где кого подстережет смерть.
— Бедная Долорес. Она мечтала выйти за Спиро замуж.
— Зачем ей нужен был этот старый урод?
— Ты не понимаешь, дядя Наппи! — вспыхнула Ева. — Такой человек, как Спиро, который везде бывал, знал всех на свете… Ну как тебе сказать…
Ева действительно не знала, как объяснить суть таких людей, как Спиро.
— Все равно старый урод, — настаивал дядя Наппи. — Значит, твоей подружке нужно только одно — сольди!
Он выразительно потер палец о палец.
— Ну что же, деньги вещь очень нужная, — сказала Ева.
Дядя Наппи собрал старые газеты и понес их к мусорной корзине, а Ева обозрела собственные фотографии в рамках, развешанные по всей парикмахерской. Дядя Наппи каждые несколько месяцев заменял старые фотографии новыми, которые делались все лучше. Рассеянно глядя на свои изображения, Ева спросила:
— Дядя Наппи, а почему бы тебе не сделать тут новый интерьер? Тогда в парикмахерскую стала бы ходить клиентура получше.
— Я и старой клиентурой доволен. Есть клиенты, которые десятилетиями посещают эту парикмахерскую. Я доволен.
— Было бы лучше для бизнеса. Ты мог бы повысить цены. Дядя Наппи покачал головой.
— Ева, деточка, я старый человек. Твой старый дядя доволен тем, что у него есть.
— Дядя Наппи, ты мог бы сделать из этого потрясающее современное заведение. Как Карузо сделали: повесили вывеску «Parrucchiere», и народ повалил, хотя половина клиентов даже правильно прочитать название не может. А ты знаешь, наши дурочки-модели вместо Энрико говорят Онрико, представляешь? И все равно все идут именно в парикмахерскую Карузо, потому что там стильно, там модерново, там…
— Ты меня поражаешь, Ева, — расхохотался дядя Наппи. — Разве ты не знаешь, что твой старый дядя — обыкновенный крестьянин? Крестьянином родился, крестьянином и помрет!
— Дядя Наппи, раз Карузо могут, значит, можешь и ты. Карузо тоже итальянцы.
Дядя Наппи не сдавался.
— У тебя появились разные фантазии, так ты хочешь, чтобы и дядя расфантазировался, в высший свет полез. Невозможно. Деточка, я простой старый итальянец. Не могу я сделать того, что тебе взбрело в головку.
Еве показалось, что в голосе старика вместе с усталостью прозвучала и нотка печали. Он собрал свои ножницы и гребни, уложил их в стерилизатор. Ева молча рассматривала стены. Как бы понять, что гложет ее? Ей же не просто хочется, чтобы у дяди Наппи была парикмахерская получше, нет, что-то другое… А что если солидные люди каким-то образом увидят ее фотографии на этих стенах? Увидят и пожелают узнать, почему они тут развешаны? И спросят дядю. Дядя, конечно, ответит: а это моя племянница, Ева Петроанджели. И что тогда?
Она же умрет от конфуза, если Джефри Грипсхолм или кто-то другой, тоже богатый, значительный, знающий толк в жизни, выяснит, что дядя у Евы — простой парикмахер.
Ева смотрела. Дядя Наппи, усталый и согбенный, принялся подметать парикмахерскую. Он так много работает. Все Петроанджели много работают — как иначе прожить? У Евы сердце разрывалось при мысли о них — о родителях, о дяде Наппи, о бабушке. Вдруг она поняла, что ей жалко не только их, но и себя тоже. Надо ему сказать, она должна себя как-то защитить.
— Дядя Наппи, — начала Ева, — если вдруг тебя спросят обо мне… Ну, если это будет человек по виду богатый… или важный… — Она замялась. — Понимаешь, я же знакома со многими из высшего общества, меня принимают в лучших домах. Я должна заботиться о карьере, у меня вся жизнь впереди и…
Дядя Наппи отставил щетку. Медленно разогнулся. Еве показалось, что он обиделся, но она продолжала:
— На моей работе большое внимание обращается на условности, а у многих бывают и предубеждения, поэтому в агентстве изменили мое имя…
Ева запиналась все больше, не зная, как объяснить то, что необходимо было объяснить. Дядя Наппи тихо сказал:
— Я всегда говорил, что наступит день, когда ты начнешь стесняться своей семьи.
— Да нет же, дядя Наппи, дело совершенно не в этом! Старик с минуту внимательно смотрел на нее.
— Ладно, раз так, я сниму все эти фотографии, чтобы никто ни о чем не спрашивал и никто ничего не говорил.
Он подошел к стене и потянулся за ближайшей фотографией. Ева схватила его за руку.
— Нет, дядя Наппи! Пусть фотографии висят себе! Это для меня хорошая реклама, я совершенно не против того, чтобы фотографии висели, но только…
Дядя Наппи был явно сбит с толку.
— Так что же ты хочешь? Ты мне скажи, что тебе надо, деточка?
— Не трогай фотографии, дядя Наппи. Пусть все видят и обращают на меня внимание — это хорошо. Я только не хочу, чтобы нас как-то связывали.
— И что я должен говорить? — ровным голосом спросил старик.
— Ну, просто одна девушка… или дочь старого клиента. Дядя Наппи закивал седой головой.
— Договорились, — мягко сказал он. — Раз ты так хочешь, Ева, дядя Наппи сделает, как ты ему скажешь.
