Бродвей, а точнее — западная Сорок четвертая улица. Долорес проверила на вывеске название театра и, перешагнув через лужицу подтаявшего снега, вошла в дверь, на которой значилось, что это служебный вход.

Ей преградил путь педик с блокнотом и карандашом в руках.

— Простите, ваше имя? — очень официально вопросил он, стараясь не допустить ее в театр, точно Долорес не имеет законного права на пребывание здесь!

Наглый скот!

— Меня зовут Долорес Хейнс! — с нажимом ответила она, не замедляя шага.

— Одну минутку, сюда нельзя! — завопил педик, забегая вперед и заслоняя собою дверь.

— Простите, но у меня встреча с мистером Мессина. Прослушивание. В одиннадцать.

Выскочил другой голубенький — тоже с блокнотом и с карандашиком, и первый, чуть не плача, пожаловался:

— Баллард, эта девица просто ворвалась сюда! Я пытался остановить ее, но не тут-то было!

— Баллард Бейнс — это вы и есть? — спросила Долорес. — Мой агент назвал мне ваше имя. У меня прослушивание в одиннадцать.

— Ваше имя?

— Долорес Хейнс.

— Все в порядке, Стюарт. Мисс Хейнс в списке. Прошу вас, мисс Хейнс, сюда, пожалуйста.

Долорес Хейнс одарила Стюарта уничтожающим взглядом и последовала за Баллардом Бейнсом, который провел ее наверх и вручил роль, выбрав рукопись из стопки, сложенной на низком столике. Уголком глаза Долорес рассмотрела в полумраке очертания сцены. В кулисе стояла девушка, ожидая чего-то, В зале было темно и удивительно тихо.

— Мы несколько вышли из расписания, мисс Хейнс, извините нас, — поспешно объяснил Баллард Бейнс. — У вас роль Аманды. Мы бы хотели, чтобы вы подготовились читать из второго акта, из первой картины, там, где вы с Эмори. И конец, пожалуйста, — где входит отец Аманды с топором. Устраивайтесь поудобней, мы вас пригласим. Мистер Мессина сейчас приступит к работе.

Долорес спустилась в указанное помещение, нашла себе стул и стала потихоньку рассматривать других претенденток, пришедших раньше. Все похожи друг на друга — типичные нью-йоркские актрисули, определенно непривлекательные, неприбыльные, несущие на себе явный отпечаток бедности. Наверняка все живут в Гринвич-виллидж, в квартирах по тридцатке за месяц, без горячей воды, дважды в неделю бегают на психоанализ, подторговывают наркотиками, чтобы не умереть с голоду, спят с любовниками, у которых тоже нет ни гроша за душой, и учатся мастерству у Ли Страсберга. На всех печать страсберговской напряженности и отчаяния. Парочка-тройка выглядят попросту немытыми, остальные умыты и прибраны, но лишены даже намека на стильность.

— Сьюзен Стайрон? — позвал сверху Баллард Бейнс. — Мы готовы слушать вас.

Девушек вызывали одну за другой, а Долорес внимательно вслушивалась в их чтение. Все явно стремились к натуралистичности, но получалось у них напыщенно, манерно и убийственно неестественно. «Ничего, — думала Долорес, — дайте мне только выйти на эту сцену, и я вам покажу, как надо играть!»

— Мисс Долорес Хейнс! — позвал Баллард Бейнс с верхней ступеньки.

Долорес взбежала вверх по лестнице и провела драматичный выход на сцену, который тщательно отработала дома перед зеркалом. Бросив взгляд на невидимых слушателей, она произнесла самым мелодичным голосом, на какой только была способна:

— Как поживаете?

— Познакомьтесь: мистер Алан Мессина.

— Хэлло, мисс Хейнс, — послышался голос откуда-то из тьмы. — Рад знакомству. А как вас по имени?

— Долорес. Я тоже рада знакомству, мистер Мессина. А, черт, хоть бы видеть того, кому так радуешься!

— Это мистер Боруфф, наш драматург, и мистер Финкельстайн, продюсер!

Долорес кивнула:

— Добрый день, джентльмены.

Ее глаза понемногу привыкали к темноте, которую не рассеивала единственная рабочая лампа на сцене.

— Будьте добры, мисс Хейнс, откройте на странице сорок три, — послышался голос Балларда Бейнса.

— Минутку.

— Я подчитаю вам.

Он подал реплику Эмори. Долорес громко вскрикнула:

— Я умоляю, Эмори!

В одной руке она держала роль, другой же рванула себя за волосы, сделав при этом танцевальное движение, которое должно было обозначать, что она отпрянула в страхе.

Но Долорес не успела дочитать и до середины страницы, как из зала послышался голос Мессины:

— Достаточно, мисс Хейнс, благодарю вас. Долорес сбилась и растерялась.

— Но я же еще не закончила, еще сцена с топором! Мне сказали, чтобы я и ее приготовила…

— Пока достаточно, мисс Хейнс.

Умирая от унижения, Долорес двинулась со сцены. Вслед ей полетел безликий, противный голос Балларда:

— Будьте добры, оставьте роль на столике!

Долорес швырнула листки на столик жестом надменным и раздраженным.

На улице перед театром она вдруг почувствовала себя опустошенной и ни в чем не уверенной. На сегодня у нее не было дел, и, странным образом, ей совсем не хотелось бродить по магазинам. Есть ей тоже не хотелось.

Она была способна думать только об унижении, которому ее подвергли Мессина и этот жеманный помреж. Господи, они даже не пожелали дослушать, она даже не успела показать свое актерское мастерство, которое и проявить-то не на чем в этой слюнявой пьеске. Она же подготовилась в полную силу сыграть сцену с отцом и топором, после чего было бы ясно, что только ей и должна достаться эта роль! Ни у кого другого не осталось бы и полшанса! Что эти выродки имеют против нее? Других не прерывали, все читали до самого конца — почему же с ней они так?

Придется подключить к этому делу Чарлин, она-то уж заставит их еще раз пригласить Долорес!

Уоррен и Курт виляли хвостами в предвкушении лакомств, которыми хозяйка собиралась угостить их с ладони. Чарлин, вытирая руки, облизанные псами, проговорила:

— Вот вы двое и есть единственные приличные люди на свете! Собаки с явным пониманием посмотрели на нее. Мигнула лампочка, и Чарлин схватила трубку: звонил ее астролог.

— Маркус, лапочка! Я же никак не могу дозвониться тебе! Ну, что слышно? Слава Богу, что ты мне сам позвонил, ты мне ужасно нужен. Как — зачем, минул год, и пора продлить мой прогноз на будущее. Но, может быть, пока ты бы просто сказал, что меня ждет в ближайшие две недели? Когда я еще к тебе выберусь! Чарлин делала карандашные пометки в блокноте на своем столе, а положив трубку, записала, что через две недели у нее назначена встреча с астрологом. Подняв голову, Чарлин увидела на пороге Долорес Хейнс.

— Ты откуда в этот час? Я думала, у тебя прослушивание в театре.

— Я к тебе прямо из театра. Боже, какое же они все дерьмо! Я обязательно должна рассказать тебе. Пошли вместе обедать?

— Я не уверена, что могу сейчас уйти с работы.

— Брось ты, нельзя же торчать в конторе неделю за неделей без всякой передышки. Пускай Рекс держит крепость, пока мы пообедаем в «Сарди».

— Ты хочешь повести меня в «Сарди»? Ну, может быть, может быть, именно это мне и нужно, чтобы утопить в вине размышления о Сатурне, который занимает позицию против Марса, в результате чего ничего хорошего в ближайшие две недели у меня не будет!

Уоррен и Курт оставляли свои визитные карточки на каждом выступающем из земли предмете на всем пути до ресторана. Долорес не возражала против медленного продвижения по улице: ей нужно было время, чтобы подробно описать Чарлин, как несправедливы были к ней в театре, как подло обошлись с ней. Чарлин насилу оттащила собак от счетчика на автостоянке и пообещала связаться с театром и договориться о повторном вызове для Долорес.

Теперь они обе сидели за столиком в «Сарди», и Чарлин, потягивая второй коктейль, втолковывала Долорес:

— Как бы там ни было, с тобой все будет хорошо! Я ведь знаю, что говорю. Через мои руки за эти годы прошло такое количество девушек, что я вполне могу определить, кто пройдет в финалистки, а кто нет. Лапка, все, что надо для победы, у тебя есть!

— Я тоже знаю это, Чарлин. Я уверена в себе.

— И правильно. У тебя есть воля и настырность. Талант в нашем деле — на втором месте, впрочем, ты уже и сама это поняла. Настойчивость и упорство — вот что требуется. Этого у тебя с избытком. Ты далеко пойдешь. У меня тоже когда-то этого хватало. Я вот думаю, откуда у женщин берутся эти качества?

Долорес внимательно посмотрела на Чарлин: «Господи, да неужели и она когда-то была так молода, как я? А старость, откуда берется? Как старость подкрадывается к женщине? Каким образом старость укореняется в красоте и убивает ее? Как же это несправедливо!»

— Я все о себе знаю, — сказала Долорес вслух. — Я начала с нуля. В детстве я не получила ничего, мать работала и еле-еле тянула нас двоих. Отец ушел, когда мне было шесть лет, просто взял и бросил нас с матерью — живите, как умеете! Мать была тряпкой, ну самой настоящей тряпкой. Когда папаша смылся, я поняла, что она даже не знала, как удерживают мужа. И я подумала: а я тоже не сумею удержать мужика, который мне нужен? Я тоже тряпка? Нет, я с детства была сильной, но сукин сын, мой папа, все равно бросил меня. Я долго старалась понять, в чем тут фокус, и, наконец, дотумкала.

— Ну? — Чарлин подалась вперед, вертя в пальцах свой коктейль.

— Не надо ни в чем рассчитывать на мужчину. Он только и смотрит, как бы увильнуть!

В глазах Долорес светилась нескрываемая ненависть.

— Не знаю, конечно, если напороться на старичка, который от всего устал…

— Устал? — фыркнула Чарлин. — Кобели до смерти не устают!

— Тоже верно. Вот что я тебе скажу, Чарлин: пока я не состарилась, я постараюсь и душу, и тело продать за те вещи, которые желаю иметь в жизни. Тут ведь так: или ты, или тебя!

— Кто спорит, — согласилась Чарлин. — Кто первый кого использует, тот и победил. Тот и в выигрыше.

— Вот так! И я решила, что все должно быть так, как я хочу. На моих условиях. Мне надо, чтобы со мной считались, а не я подлаживалась к другим!

— Ты права. Независимость в жизни главное. Могу только пожалеть, что в твоем возрасте я этого еще не понимала. Черт!

— Ну? — поторопила ее Долорес.

— Что — ну? Я, знаешь, на чем сгорела? Смеяться будешь — на любви!

— О, Господи!

— Знать бы мне сорок лет назад, какая все это липа. А я все романтизировала, идеализировала, мне, видите ли, требовались утонченные, подлинные чувства и прочее дерьмо!

Чарлин по рассеянности пальцем размешала свой коктейль.

— Надо думать, это оттого, что я родилась под знаком Рыб. Рыбы вечно вляпываются во всякую мерзость!

Долорес укоризненно покачала головой.

— Любовь. Мразь все это. Мне с шести лет известно, что такое любовь. Единственный мужчина, который заставил меня плакать, — это мой сукин кот папаша, поверишь? Я тогда дала себе слово, что больше ни один кобель и слезинки из меня не выжмет!

— Я бы тоже последовала твоей тактике, если бы могла прожить жизнь заново! Я бы в постели добивалась всего, что мне нужно, и плевала бы на разговоры о любви! Эмоциональный комфорт! Да ничего подобного на свете нет! — И Чарлин сделала большой глоток.

— Ну, ты все-таки могла бы разбогатеть, Чарлин, без сомнения, могла, хоть ты и верила в любовь!

— Да все у меня было: и разделы имущества по разводу, и алименты, и драгоценности, и меха, и красивые дорогие тряпки, но я все потеряла на недвижимости и на акциях. Знаешь, у всех так бывает — то взлет, то падение, то везет, то не везет… И осталась я сама видишь с чем…

Чарлин допила до дна и указала официанту на стакан красноречивым жестом — повторить!

— Но больше всего я рвалась к другому — к чему рвутся все женщины вроде нас с тобой — к блеску! Я хотела быть вечной богиней. А это опасно.

— У тебя было четыре мужа, — напомнила Долорес. Чарлин кивнула в подтверждение.

— На три больше, чем у меня, — продолжала Долорес. — Но я тебя еще догоню!

— Конечно. Расскажи мне про своего единственного, с которым, я полагаю, все давно покончено.

Долорес хихикнула.

— Давным-давно. Я вышла замуж только потому, что в тот период мне требовалась подстраховка. Он сыграл для меня роль трамплина. Понимаешь, после школы я собиралась пойти в манекенщицы — в Чикаго это было. Ничего не вышло, у меня не было денег на подготовку — на фотографии, альбомы, на пропитание. Пришлось оставить эту затею и найти себе работенку. Полгода я проработала продавщицей в чулочном отделе в «Маршал Филдс». Сейчас самой не верится, да и вспоминать об этом времени неохота. В общем, я познакомилась с Лу. Он был фотографом, а я как раз опять пыталась найти себе место в рекламе. Мы с ним сошлись, а потом Лу стал требовать, чтобы мы поженились. Я сказала: ладно, давай. Не то чтобы он был большой находкой, но какого черта мне было терять? Мне было восемнадцать, и замужество все-таки стало шагом вперед.

— Понятно, — вздохнула Чарлин. — Бывают в жизни женщины моменты, когда, кроме замужества, ей ничего не остается.

— В рекламе дело пошло, и я становилась признанной моделью, но мне-то хотелось большего. Я быстро схватила то, что мне нужно было, а что мне нужно, я тогда уже поняла. Снимки мои делались все лучше и лучше, и я начала рассылать их по агентствам и студиям в Голливуде. Один агент позвонил и сказал, что я представляю для него интерес. К тому времени у меня уже было отложено несколько тысяч, так что я снялась и полетела.

— А развелась когда? — спросила Чарлин.

— Тогда же и развелась!

— И что же было в Голливуде?

— А что бывает в Голливуде со всеми? Ты приезжаешь, ты свежачок, и перед тобой расстилают красный ковер. Твой агент добывает для тебя контракты, тебе кажется, что все киностудии сражаются за тебя. Но ты делаешь то, что советует агент, подписываешь контракт по его выбору, сидишь и ждешь. Студии настоящие роли отдают признанным «звездам», а остальные, на контрактах, получают объедки. Не хочешь — вообще ничего не получишь.

Долорес не собиралась рассказывать Чарлин, что ее контракт не был продлен, когда истек его срок.

— Я поняла, что надо сматываться, иначе это просто смерть. Куда сматываться? Нью-Йорк показался мне единственным местом, сюда сходятся все пути. В наши дни добиваться признания надо на международной арене, а из этого города пути ведут всюду, куда хочешь попасть.

— Ты права, — согласилась Чарлин. — Сегодня Нью-Йорк стал пупом земли. Что происходит — происходит здесь. В Голливуде можно сидеть до бесконечности на собственной заднице, разве что тебя заметит кто-то с Бродвея, или из Лондона, или еще откуда. Голливуд ведь больше не делает «звезд».

— В общем, я довольна, что переехала сюда, — заключила Долорес. — У меня такое чувство, что здесь я найду, что мне надо.

— Волнующее чувство.

— Или.

— Все при тебе, Долорес, — сказала Чарлин. — Ты пробьешься. К тому же ты родилась под знаком Льва, а львицы обыкновенно добиваются больших успехов. И Скорпион оказывает на тебя воздействие. Я снимаю перед тобой шляпу. Слушай, может, потопаем? Ангел мой, это было божественно!