Глава 10

Поначалу я надеялась, что платье не будет готово к сроку, но вместе мы закончили его так быстро, словно это произошло по мановению волшебной палочки. Миссис Кэннон оказалась опытной портнихой, а у Аннабель было достаточно модных журналов с выкройками. Фасон, который они выбрали, поначалу меня ужаснул; юбка была так широка, что в нее могли бы поместиться сразу шесть женщин, а лифа почти что и не было.

В пятницу вечером была устроена последняя примерка. Когда я посмотрела на фигуру, отразившуюся в высоком зеркале Аннабель, я едва могла поверить, что это я. Зеленая юбка спадала красивыми величественными волнами, которые поддерживали новомодные обручи, подаренные мне миссис Кэннон. Бархат играл на свету – в зависимости от освещения его цвет менялся от ярко-изумрудного до темно-темно-зеленого. Лиф оставлял мои руки и плечи почти совсем обнаженными. Я попеняла на это, а Аннабель рассмеялась и показала мне картинки в своем журнале, где леди были прикрыты даже еще меньше.

Бетти соорудила мне прическу. Когда она закончила, на моей голове красовалась высокая корона и три длинных локона спускались до плеча. Затем она выбежала и вернулась с чем-то, что показалось мне пригоршней свежих цветов. Я воскликнула от удивления и наклонилась, чтобы их рассмотреть. Это и были цветы – белые шелковые розы с зелеными стеблями, хитрым образом обшитые и украшенные зелеными листьями – из того же бархата, из которого было сшито и платье. Наконец девушка оставила меня, окинув медленным взглядом – так художник смотрит на свое творение... И вот я стою перед зеркалом – неподвижная, словно кукла.

Теперь я была одна, и это был мой последний вечер. Четыре дня я гнала от себя всякую мысль о будущем. Но сейчас я думала: это – в последний раз. Я никогда больше не посмотрю в это зеркало; никогда не увижу, как умирает огонь в моем очаге, и никогда не увижу, как рассвет врывается в мое окно. Завтра я уеду, уеду навсегда – и покину этот дом, и вид на розовые склоны Бен-Макдьюи, и утесник, который к сентябрю становится золотым; я покину Бетти, моего друга, и Тоби, и мою маленькую лошадку Шалунью; я покину хозяина.

– Я этого не выдержу, – громко сказала я.

Звук моего голоса напугал меня; казалось, он исходит от кого-то еще. Ну конечно, этот хриплый, подавленный голос не может исходить от создания, которое я вижу в зеркале. Я сведу эту красавицу вниз по лестнице и покажу ее всем им; и никто, даже Гэвин Гамильтон, не догадается, что это вовсе не я. Я неловко повернулась, путаясь в складках юбок, и пошла по коридору, чтобы пожелать Аннабель доброй ночи.

При виде меня девушка в восторге захлопала в ладоши. В тот вечер она выглядела необычайно хорошенькой; даже самые скромные удовольствия, казалось, приводили ее в восторг.

Мужчины ждали меня в гостиной. Рэндэлл развалился на стуле рядом со столом с наполовину опустошенным стаканом в руке. Когда я вошла, он поднял на меня взгляд, и на мгновение я подумала, что он сейчас проглотит свой стакан. Он вскочил и стоял, тупо глазея на меня; его рот был наполовину открыт, а губы в свете ламп казались мокрыми.

Мистер Гамильтон, устроившийся в своей любимой позе рядом с камином, не сделал никакого движения. На нем был вечерний наряд горцев, и он выглядел словно глава клана из числа сорока пяти избранных. Его куртка была из зеленого бархата, сочетавшегося с зелеными тонами шотландки; запястья украшали кружева, а на туфлях сверкали серебряные пряжки.

Рэндэлл подошел ко мне и поцеловал мою руку. Он сделал это очень неловко. На нем был вечерний наряд: черный шелковистый костюм и накрахмаленная белая рубашка. Среди оборок на рубашке сверкала бриллиантовая булавка. Когда он выпрямился, все еще держа мою руку в своих, я почувствовала сильный и неприятный запах бренди.

Словно издалека я услышала голос мистера Гамильтона.

– Карета будет подана через пару минут, – сказал он. – Рэндэлл, предложите мисс Гордон немного шерри.

Рэндэллу волей-неволей пришлось освободить мою руку. Я плюхнулась на ближайший стул, не сводя глаз с зеленых бархатных складок своей юбки и пытаясь успокоиться. Пока что все шло даже хуже, чем я ожидала. Зеленый бархат – на моем платье, на его куртке. Теперь я никогда не смогу спокойно видеть зеленого бархата, он всегда будет для меня напоминанием.

Рэндэлл принес мне вина и снова наполнил свой стакан.

– Тост! – произнес он, причем язык уже не слишком хорошо ему повиновался. – За прекрасную мисс Гордон – да останется ее имя навеки тем же!

Он счастливо захихикал и выпил. Я не знала, присоединился ли к нему мистер Гамильтон; я не могла его видеть со своего стула, а из той части комнаты до меня доносилась лишь мертвая тишина.

Рэндэлл одним махом опрокинул свой стакан и глубоко вздохнул.

– Я кое о чем подумал, – объявил он и клюнул носом. – Мы ведь все кузены и кузины, разве не так? Давайте обращаться друг к другу по именам. Дамарис, перед тобой – Гэвин. Гэвин, позволь представить – Дамарис. Давайте же все пожмем друг другу руки!

– С удовольствием, – холодно произнес мистер Гамильтон. Он ухватил Рэндэлла за руку, одновременно отобрав у него стакан, который нежно сжимал в руке кузен. 3атем повернулся ко мне: – Идемте, Дамарис.

В холле мы обнаружили миссис Кэннон, укутанную в фантастическую розовую накидку из тафты, и мы с ней вместе сели в экипаж. То, что она едет, было решено в последнюю минуту. Аннабель как-то вскользь упомянула, что старая леди очень убивается из-за того, что не сможет увидеть праздника, и добавила, почти так же вскользь, что мое положение и в самом деле требует присутствия дамы-компаньонки. Меня отнюдь не заботило, чего требует мое положение, но я подумала, что миссис Кэннон тоже имеет право на свои маленькие радости, поэтому я устроила так, чтобы она поехала.

Хозяин одним махом взлетел в свое седло, а Рэндэлл с трудом вскарабкался на свое. Я заняла место в карете и расправила складки своих юбок; они закрыли собой большую часть сиденья. Выглянув в окно, я заметила Бетти, которая, теребя фартук, наблюдала за мной из укромного местечка на балюстраде. Я улыбнулась ей. А потом неожиданно, без всякой задней мысли, произнесла:

– Приглядывай за Аннабель, ладно, Бетти?

Бетти послушно, хотя и удивленно, кивнула. Но я была поражена этим словам даже больше, чем она. Я снова устроилась в карете, гадая, что заставило меня сказать это.

Мы увидели огни Глендэрри задолго до того, как добрались до дома. Казалось, он плыл над пологим хребтом, словно корабль, освещенный призрачным светом лунных лучей и сиянием свеч. Двери были открыты, и на верхней площадке лестницы стоял сэр Эндрю, поджидая нас.

Рэндэлл подал мне руку, когда я выходила из экипажа, а потом помог спуститься объемистой миссис Кэннон. Так что, когда я повернулась, чтобы шагнуть на ступеньки террасы, я обнаружила, что меня поддерживает рука мистера Гамильтона. Мы поднялись по ступеням вместе, но ничего не сказали друг другу. Моя рука ощущала мягкий поношенный бархат на рукаве его куртки. Сэр Эндрю приветствовал нас и проводил внутрь; там, в холле, в сверкании свечей, зажженных в подсвечниках над ее головой, стояла хозяйка.

Леди Мэри была одета в тот оттенок синего, который совершенно не сочетался с моим зеленым. Она сделала шаг вперед и протянула руки, а ее лицо осветила улыбка. Ее свободно падающие локоны украшали синие страусовые перья, а на шее красовалось ожерелье из сапфиров и бриллиантов. И лишь одна деталь в ее костюме была не к месту и даже вызывала раздражение – большая, тяжелая брошь из грубого серебра с дымчато-желтым топазом. Это украшение сразу же бросилось мне в глаза, поскольку было таким огромным и было расположено прямо на груди, точнехонько посреди кружев. Это была, без сомнения, фамильная вещь, и достаточно старая. Серебро было отполировано, но чернота в глубоких гранях орнамента сопротивлялась чистке.

И тут я наконец почувствовала, как напрягся и застыл справа от меня Гэвин Гамильтон. Его рука под моей ладонью стала похожа на железный брус.

– Что такое? – шепотом спросила я.

– Ничего.

Он высвободил руку и взял в ладони тонкую белую руку, протянутую ему леди Мэри. И по тому, как он это сделал, я поняла, откуда появилась эта брошь.

После такого меня не развеселил бы и самый лучший вечер в мире. А собравшееся сегодня общество и в самом деле не блистало изысканностью. В воздухе витала определенная неловкость, и с этим ничего нельзя было поделать. Мой первый танец был обещан сэру Эндрю, а Гэвин повел в паре хозяйку. Таким образом, Рэндэллу оставалось довольствоваться вниманием леди и сильно открытом и несколько грязном платье цвета розы, которую подвела к нему леди Мэри.

Танцующее общество было представлено дюжиной пар, и, пока мы стояли, ожидая очереди, чтобы занять свое место, я сказала сэру Эндрю:

– Просто толпа пароду! Никогда не думала, что по соседству так много людей, чей возраст позволяет им танцевать.

– Представьте себе, это не так. Во всей округе мы с трудом отыскали два более-менее известных семейства, У Дункана четыре цветущие дочери, и одна у Истона; может быть, они и не стоили того, чтобы быть приглашенными, но, в конце концов, они принадлежат к нашему классу. Однако большинство гостей – это друзья Мэри и мои.

Пара перед нами закончила поворот, и я подала руку сэру Эндрю. Мы плавно двинулись по полу – в такт пиликанью скрипки – и наконец заняли свои места.

– Какая жалость, что это наша последняя встреча, – сказал сэр Эндрю. – Сегодня вечером вы очень хорошенькая, мисс Гордон. Праздники вам к лицу.

Потом я танцевала с Рэндэллом, а потом с мистером Гамильтоном. К моему несчастью, следующим танцем был вальс, а не один из тех старомодных танцев с фигурами, которыми мы в основном развлекались. Мистер Гамильтон танцевал с видимым безразличием, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки; ни один из нас не произнес ни слова. Но каждая секунда этого танца причиняла мне страдания.

Как только закончился вальс, леди Мэри подошла, чтобы увести Гэвина, а взамен привела капитана Дьюбоиса, с которым я и танцевала следующий танец. Он казался слишком старым, чтобы быть одним из друзей сэра Эндрю, хотя именно так мне его и представили. Мне, в сущности, не было никакого дела до его грубого, изрезанного морщинами лица или до его хороших манер, которые были так неуклюжи и явно давались ему с большим трудом. Но на протяжении всего вечера я не могла удержаться, чтобы не подумать, что друзья сэра Эндрю представляют собой весьма странный выбор. В группе “друзей” были лишь две леди – если они заслуживали этого титула; в тусклом свете комнаты, на приличном расстоянии их платья выглядели элегантными, но при более близком изучении я не могла не заметить, что их кружева были подвергнуты штопке, их шелка не избежали действия грязи, а румянец на их зардевшихся щеках не имел никакого отношения к природному. Джентльмены были такими же потасканными; внешне все они были до странности похожи; высокие и низенькие, легкомысленные и мрачные, все шестеро несли в своем облике нечто общее – бегающий взгляд и жесткую складку у рта.

Так что, когда был объявлен вальс, я с облегчением отдала свою руку мистеру Дункану, одному из шотландских джентльменов, проживающих близ Каслтона. У него были седые волосы я тучная фигура, но взгляд его голубых глаз казался прямым и искренним и после тех лиц, которые я только что изучала, произвел на меня освежающее действие. Было заметно, что он тоже обратил внимание на этот разношерстный сброд.

– Странные ребята, не правда ли? – произнес он, бросив пренебрежительный взгляд на майора Грина, который как раз споткнулся, кружа в танце в одну из дочерей Дункана. – Я вроде бы даже жалею, что мы приехали. Но сэр Эндрю – такой светский, а его сестра – она очень, очень славная. – Правду сказать, я и сам бывал за границей, и такие типы мне знакомы. Пройдохи или авантюристы, держу пари, большинство из этих мужчин никогда не держали экзамена на военный чин. Капитан Такой-то да майор Тот-то – как бы не так!

– Но, – медленно произнесла я, – что им могло здесь понадобиться?

– О, они просто друзья молодого джентльмена. Ничего необычного в том, что парнишка насобирал в модных кругах подобного мусора, ведь он легкомысленный человек и всем вокруг верит.

– Я удивлена, что леди Мэри позволила ввести подобных людей в свой дом.

– Леди Мэри уж очень потворствует своему братцу. Уверен, что парню требуется твердая рука. И я не сомневаюсь, что она у него будет, поскольку Гэвин войдет в семью.

Я танцевала не сбиваясь с ритма, хотя мистера Дункана нельзя было признать самым легким в мире партнером. Но тут пропустила следующий такт.

– Вы думаете...

– О, конечно. Вы видели брошь? Так заведено у Гамильтонов – жди оглашения помолвки.

– Я видела брошь. Но я не знала, что она означает.

Польщенный моим неподдельным интересом, мистер Дункан принялся выделывать самые замысловатые па.

– Вы немного бледны, – сказал он, закончив танец. – Может быть, вам лучше ненадолго выйти на воздух?

– Да. Пожалуй.

Снаружи воздух был холодным, однако после спертой атмосферы бального зала он подействовал на меня освежающе. Я обхватила плечи руками.

– Расскажите мне подробнее о той броши, которая на леди Мэри, – попросила я.

– Ах да, брошь. Это настоящая шотландская брошь, понимаете; ее носил предводитель Данноха. Однажды юный жених отдал ее своей обрученной невесте, словно это была какая-то женская безделушка, а не знак воина. С тех пор это стало традицией: Гамильтон при обручении дарит ее своей невесте. Гэвин получил ее от матери. Он был любимым сыном, хотя и не старшим; ну а Алан никогда не заботился о старинных обычаях.

– Я понимаю.

– Я рад, что парень задумался о женитьбе, – задумчиво продолжал пожилой шотландец. – Он все эти годы жил один – одиноко, разогнал всех друзей, которые могли и должны были бы ему помочь. Но они все гордецы, Гамильтоны, такая уж судьба.

Ледяной ветер развевал голые ветви ив. Мои обнаженные руки покрылись гусиной кожей, но я об этом не думала. Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно более обыденно. Я сказала:

– Нет сомнения, что потеря жены стала для него ужасным ударом.

– Может быть, и так. – Голос мистера Дункана был хриплым. – Может быть, и ударом. Скрытое благословение – вот как я это называю.

– Что вы хотите сказать?

– Этот брак был обречен с самого начала. Он женился на ней тайно, против воли своей семьи. Она была дочерью актера, и репутация у нее была не слишком... довольно сомнительная, в общем. Но она была хорошенькой, и он – ну что, он был совсем не плох, да еще и наследник Данноха – после Алана. Никто не ожидал, что Алан женится – он был слабого сложения, застенчивый – вот какой он был.

– Вы, наверное, познакомились с ней после того, как он привез жену в Блэктауэр?

– Не пришлось. Хотя о мертвых – либо хорошо, либо ничего, – медленно ответил мистер Дункан. – Но... я знал Гэвина с тех пор, как он был еще ребенком. Я видел, как он изменился – из парня, который любил посмеяться и от которого дурного слова никто не слышал – ни человек, ни животное, – а как он обращался с лошадьми! – он превратился в такого, как сейчас. Это превращение не иначе как колдовство. И именно она изменила его. Но вы знаете его только таким, каков он теперь. Вы не поймете.

Но я понимала. Нескольких простых слов было достаточно, чтобы представить себе всю картину – столь живую, что я почти могла ее видеть. Мы помолчали. Мистер Дункан уже сожалел о своих опрометчивых словах, а я – я видела призрак, он сверкал на фойе ночного мрака – темноглазый, смеющийся мальчишка, с нежными руками и чистым, необезображенным лицом.

Когда между мной и мистером Дунканом легла тень, мы оба вздрогнули. В дверях стоял Гэвин. Если он и слышал, о чем мы говорили, то не подал виду.

– Эйлин готова ехать, Дункан, – мягко произнес он. – Она попросила меня найти тебя.

Мистер Дункан после нескольких исключительно формальных слов прощания поспешно удалился. Я осталась стоять, опершись на балюстраду. Гэвин присоединился ко мне. Он что-то держал в руке; теперь он развернул это и набросил мне на плечи. Это была моя шаль.

– Благодарю вас, – произнесла я. – Вы хотите ехать теперь же?

– Нет, когда вы будете готовы. Но у нас могут возникнуть проблемы с тем, чтобы вытащить отсюда кузена Рэндэлла и прервать его страстную погоню за удовольствиями. Когда я в последний раз видел его, он был в столовой и насыщался под завязку.

Его голос бы все тем же – хриплым, насмешливым.

– Итак, – сказал Гэвин, нарушая молчание, – завтра вы уезжаете. Каковы ваши планы?

– У меня нет планов.

Его лицо скрывалось в тени, и потому я не могла ясно его видеть, но я думаю, что его брови поднялись в знакомой, полной издевки гримасе.

– Планы есть у кузена Рэндэлла – их хватит на двоих.

– Он может держать их при себе, – коротко ответила я, плотнее запахивая шаль и намереваясь войти в дом.

Рука Гэвина остановила меня.

– Правильно ли я понял, что вы не изменили своего первоначального отношения к Рэндэллу. Уж если вы вызвали его сюда в качестве избавителя, вы, как минимум, должны чувствовать себя обязанной ему.

– Я ничем ему не обязана. Вы это знаете.

– Да, я знаю. Но это лишь прибавляет романтики его галантному жесту. Не долг, но любовь привела его через горы – к вам.

У меня больше не было желания удерживать в душе сентиментальные воспоминания о юности Гэвина. Мне захотелось дать ему пощечину. Я составила в уме весьма остроумный ответ и уже была готова высказать его, но, к моему ужасу, мой язык помимо моей воли произнес слова, говорить которые я вовсе не собиралась.

– Почему вы говорите мне все это? – прошептала я.

– Я не знаю. Полагаю, потому, что я всего лишь человек. Нет, Дамарис, не будем углубляться в эту тему. Я хотел лишь узнать, есть ли у вас хоть какая-то альтернатива Рэндэллу и желаете ли вы, чтобы у вас появилась такая альтернатива. Не... не беспокойтесь. Мы с вами поговорим об этом завтра утром, до того, как вы уедете.

– Но почему не сегодня?

– У меня есть на то причины, которые я нахожу необходимыми и достаточными, – вежливо ответил он.

Это было уже слишком. Я почувствовала, что теряю самообладание.

– У вас есть причины – у вас, – и так всегда. Вы когда-нибудь думали о ком-то, кроме себя самого? Неужели другие люди – лишь предметы, пешки, которые можно передвигать, согласно вашим капризам?

Он обернулся, протянув ко мне руку:

– Дамарис, пожалуйста... не надо...

– “Пожалуйста, не надо”! – Я беспощадно передразнила его. – Почему бы вам не продолжить, не сказать, что вы на самом деле думаете? Во всяком случае, я скажу. Вы кое-что для меня приготовили? Вы не лучше Рэндэлла – переставляете меня, словно предмет мебели, или лошадь, или... я ненавижу вас обоих! О господи, если бы я только была мужчиной и могла... могла...

– Этого желания, моя дорогая, я разделить не могу, – произнес Гэвин, и я неожиданно поняла, что за дрожь искажала его голос. Он смеялся.

И тут я расплакалась, но это были слезы ярости, и, когда Гэвин заключил меня в объятия, я попыталась его укусить. Он закрыл мой рот своими губами – от этого поцелуя потекла кровь; он ухватил мои руки, которыми я размахивала, молотя его куда попало, и сложил их у меня на груди. И даже тогда, когда я билась в ярости, и боролась, и корчилась от боли, какая-то потаённая, бесстыдная часть меня наслаждалась этой борьбой и тем, как он покорил меня, подчиняя себе мое тело и мою волю.

Когда он наконец поднял голову, я лежала у него на груди, измученная и дрожащая, и, когда мое шумное, причиняющее боль дыхание успокоилось, я смогла услышать, как он несвязно шепчет мне в волосы:

– Ты хотела бы быть мужчиной, правда? Это была бы утрата – ужасная утрата. Ты позволяла кузену Рэндэллу целовать тебя так? Надеюсь, нет. Это бесстыдство – так себя вести, Дама-рис... Дамарис?

И я ответила, но не на словах. Несколько мгновений наша беседа была слишком хаотична, чтобы о ней можно было рассказать.

Наконец я высвободилась и, переводя дух, спросила:

– Теперь вы убеждены, что вам нечего беспокоиться о Рэндэлле?

– Должен бы. – Он мягко рассмеялся. – Но мужчины, Дамарис, – это неразумные животные. Стоит мне подумать о том, что ты с Рэндэллом завтра окажешься вдвоем в карете – о небо, я готов собственными руками привязать этого парня к лошади.

Ветер становился все холоднее, я чувствовала это, несмотря на защищающий круг его горячих объятий.

– В карете, – нерешительно повторила я. – Но... вы же не собираетесь отослать меня... только не завтра...

– Ты должна ехать. Именно завтра. – Его губы коснулись моих – легко словно ветер.

Холод охватил меня – он был не только в воздухе, он пронзил меня изнутри. Я попыталась оттолкнуть его.

– В таком случае... вы просто со мной играете. Вы собираетесь жениться на ней.

Он оказывал сопротивление моим попыткам вырваться. Но при этих словах его объятия ослабли.

– Жениться... на ней? О боже, Дамарис, что ты говоришь?

– Я это знала, – произнесла я, глядя ему в лицо, на котором ясно читалось отвращение. – Знала, что между вами что-то было. Что за власть у нее над вами, Гэвин? Почему вы отдали ей брошь?

Луна спряталась за темными верхушками деревьев. Было холодно и одиноко; мертвый, посеребренный мир. На его лице пятнами проступила бледность. Я следила за игрой чувств на этом лице и видела, как наконец оно исказилось в мучительной и бесплодной усмешке.

Его руки упали с моих плеч, и он со стоном отвернулся.

– Дамарис, я дал ей брошь, но ты не должна задавать вопросов.

– Это из-за вашей жены?

– Моя жена, – тусклым голосом повторил он. – Ты тоже так думаешь, Дамарис? Что я убил ее?

– Нет, нет! Вы не могли такого сделать.

– Но если сделал? – Его голос был очень спокойным. – Что ты чувствуешь ко мне теперь?

– Не имеет значения, что вы делаете, – сказала я, зная, что говорю абсолютную правду, – или что вы сделали. Я буду любить вас до того дня, как сойду в могилу.

Он глотнул воздуха, перевел дух.

– В таком случае верь мне – хотя бы немного. Это долго не протянется, клянусь; и тогда...

Он остановился, глядя куда-то мимо меня – туда, где темнели сосны. Ночь больше не была прекрасна. Завеса облаков скрыла луну, ветер стал пронзительно-холодным. Я дрожала, даже укутавшись в шаль. А потом я увидела то, что уже видел Гэвин: тень, которая медленно надвигалась на нас из черной тени сосен.

Гэвин перепрыгнул через низкую балюстраду и бросился к спотыкающейся фигуре. Фигура тоже прибавила ходу, и, когда луна наконец вышла из-за облаков, я увидела пошатывающегося Иана, хозяйского грума.

Я подняла юбки и побежала по ступенькам к дальнему концу террасы. Когда я добралась до них, Иан в изнеможении повалился на землю. Гэвин склонился рядом с ним, поддерживая его за плечо. Широкая грудь Иана вздымалась, словно у загнанной лошади. Вдоль его лица с одной стороны была видна длинная темная полоса, похожая на шрам. Я вгляделась и убедилась, что то была засохшая кровь.

Когда я подошла, глаза грума были закрыты, но когда я упала рядом с ним на колени, он с усилием открыл их и схватился за руку, которая его поддерживала.

– Мисс Аннабель, – выдохнул он, с трудом переводя дыхание. – Они... забрали ее!