Глава 13
Длинный чистый коридор, вдоль которого выстроились угрожающего вида солдаты с копьями, привел в такой же чистый кабинет. Там, за полированным столом, сидел Оливер Кромвель. Кэтлин остановилась. Побледневшее лицо еще больше подчеркнуло золотой блеск ее глаз. Весли попытался представить, какие чувства обуревают ее при встрече с человеком, ответственным за превращение родной земли в пустыню и за запрещение ее веры. Его легионы сожгли урожай и разграбили города. Они похитили женщин и детей и отправили в рабство, казнили повстанцев, перерезали домашний скот и украли лошадей, разрушили замки и разъединили семьи. И вот он восседает здесь, устраивая, как монарх, приемы при дворе. Его, плохо подстриженные, темные, с пробивающейся сединой, волосы старили его. Под привычной жестокостью этого лица Весли увидел человека, который потерял внука и чья любимая дочь умирает.
— Входите, мистер Хокинс, и введите свою спутницу, — дружелюбным жестом пригласил Кромвель. — И вы тоже, мистер Терло.
Одетый в черные пуританские одежды, Джон Терло появился из боковой двери. Весли положил руку на спину Кэтлин.
— Мужайся, дорогая, — тихо прошептал он. Она напряглась от его прикосновения. Ее гнев после встречи с испанцем жег Весли, как раскаленное железо.
Слуга внес вино, осторожно глотнул из чашки, подержал жидкость во рту, прежде чем проглотить ее, после чего с поклоном вручил лорду-протектору. Итак, Кромвель боится, что его отравят.
— Садитесь, — пригласил Кромвель.
— Предпочитаю стоять, — заявил Весли. — Тем более, что мы закончим дело в считанные минуты.
Кромвель посмотрел на письмо, лежащее перед ним на столе.
— Только я могу объявить, когда наше дело успешно завершится.
Зловещий озноб прокатился по спине Весли. — Вы требовали, чтобы я доставил главу Фианны. Я это сделал.
Кромвель и Терло вытянули шеи к двери. — Где этот безбожник! — требовательно спросил лорд-протектор.
Весли обнял Кэтлин за плечи. — Она перед вами, сэр.
Взрыв грубого смеха потряс Кромвеля. — Ради Бога, Хокинс! Я не ожидал даже от вас, что вы дойдете до этого, — его светлые холодные глаза сверлили Кэтлин. Явно восхищенный взгляд протектора возбудил в Весли непреодолимое желание содрать кожу с его лица.
— Он говорит правду, — голос Кэтлин звучал чисто и мелодично, словно арфа в комнате с хорошей акустикой. При звуках ее плавного мурлыкающего ирландского произношения Кромвель и Терло переглянулись.
Она продолжила:
— Я Кэтлин Макбрайд.
Весли хотел добавить «Хокинс», но Кромвель стукнул руками по столу и вскочил на ноги.
— Вы — вероломная повелительница Клонмура?
— Вероломство ваша специальность, а не моя. Я также глава клана Макбрайдов.
— Вы водили Фианну во все ее кровопролитные набеги?
Лютая ненависть заострила черты ее лица.
— Да, я признаю это.
— Как интересно, — сказал Кромвель, вздыхая и снова садясь. Усталость прорезала на его щеках глубокие морщины.
— Вы понимаете, что подлежите смертной казни за нарушение моих законов?
Весли почувствовал, что ее плечи слегка задрожали, но голос оставался твердым.
— Сэр, я не могу нарушить ваши законы, потому что не подчиняюсь им.
Его лицо покрылось красными пятнами.
— Вся Ирландия подчиняется мне! Мадам, ваша страна примет законы и порядок протектора.
— Вы не принесли законы и порядок в Ирландию, — возразила она. — Вы принесли только жадных поселенцев, которые пролили нашу кровь, захватили наши земли и заставили нас платить налоги. Если это ваш способ установления законности и порядка, можете придерживаться его. Но не оскверняйте им Ирландию.
Ненависть, чистая, как отполированное лезвие, сквозила в каждом ее слове. Ненависть в ответах Кромвеля была пронизана честолюбием и нетерпимостью.
— Тем не менее, я управляю Ирландией и вами тоже.
— У женщины, я вижу, острый язык, — вмешался Терло. — Но все ирландцы прирожденные лгуны.
Кэтлин посмотрела на него.
— А кем, или чем, вы являетесь?
Ноздри Терло раздулись. Он поднял перо и опустил его в чернила, затем сделал какую-то запись в конце документа.
— Я государственный секретарь Английской республики.
Она вздернула подбородок.
— Молодец!
Кромвель обратился к Весли.
— Полагаю, у вас есть доказательства.
— Я был свидетелем набега, которым она руководила. Это может подтвердить и лейтенант по имени Эдмунд Ледимен, — Весли протянул подтверждение Ледимена, заверенное Хаммерсмитом, затем жестом указал на мужчину, стоящего у двери. Испытывая благоговейный страх перед протектором, шотландец резко отсалютовал.
— Маккензи подтверждает достоверность этого документа.
Кэтлин, которая сотни раз смотрела в лицо смерти и смеялась над ней, в страхе стиснула пальцы.
Кромвель приложил документ к уже лежащим на столе бумагам.
— Конечно, будет судебное разбирательство, но это пустая формальность. А потом… — Кромвель вздохнул. — Боюсь, результат будет неприятным. Но я должен преподать урок на вашем примере. Другие ирландские повстанцы должны узнать цену уничтожения англичан. Он поднял руку, чтобы вызвать стражу.
— Не так быстро, — голос Весли прозвучал как удар хлыста. — Вы дали письменное заверение, что если я доставлю вам вожака Фианны, вы не причините вреда ни мне, ни моим родственникам.
— Я намерен сдержать свое слово.
— Хорошо. Тогда вы должны понять, что не можете причинить вреда Кэтлин.
— Но почему же, черт возьми?
— Потому что она моя родственница. Я женился на ней.
У Терло выпало из рук перо и отвисла челюсть, Кромвель вскочил снова. Стакан с вином упал на пол, разбившись вдребезги и залив пол красными, похожими на кровь, лужицами.
Весли положил еще один документ перед протектором.
— Вот документ, подписанный свидетелями. Она моя законная жена и, стало быть, родственница.
— Брак между ирландцами и англичанами невозможен.
— Мы поженились в открытом море. Союз заключен законно.
— Ты лживый папистский дьявол! — вскричал Кромвель.
Государственный секретарь внимательно изучал документ. — Кажется, он в порядке, ваше высочество.
— У меня есть копии, заверенные Верховным судом и специальным уполномоченным. А также и виконтом Фауконбергом. При упоминании о зяте лицо Кромвеля исказилось гневом. Фауконберг симпатизировал роялистам, имел большое влияние и не очень одобрял планы Кромвеля. С крепнущей уверенностью Весли обвил рукой талию Кэтлин.
— Если с головы этой женщины упадет хоть один волосок, я выставлю вас бесчестным нарушителем обещаний, недостойным доверия самого последнего простолюдина в королевстве.
— Нет больше королевства. Я сделал из Англии республику, подчиняющуюся республиканским законам.
— А вот это и заставит вас сдержать слово, — заявил Весли. — Доверие общественности для вас все, не правда ли? Один промах, ваше высочество, и вы обнаружите, что глаза всех людей в Англии повернуты на восток. И смотрят на маленький город на континенте. На человека, по имени Карл Стюарт.
Кромвель ударил по столу.
— Не смейте произносить имя предателя!
— А кого назовут предателем, если вы нарушите клятвенное соглашение? — поинтересовался Весли.
— Вы не остановили Фианну, мой добрый друг, — торжество засветилось в глазах Кромвеля, когда он помахал в воздухе письмом. Весли схватил его.
— Что это?
— Официальное сообщение Титуса Хаммерсмита, отправленное только восемь дней назад. Фианна снова совершила нападение. В тот день, когда вы и ваша развратная жена были в море.
— Нет, — заявила Кэтлин. — Этого не может быть.
У Весли перехватило дыхание. «Рори Бреслин, — подумал он. — Том Генди, Конн О'Доннел и кузнец Лайам, и все остальные. Они, наверное, разбили на части все западное побережье Ирландии в поисках Кэтлин. Будь они прокляты». Их преданность затянула петлю на шее Весли и Кэтлин.
— Это, должно быть, работа других группировок, — сказал он. — Я выполнил свою часть работы. Вы не можете повесить на меня ответственность за действия всех повстанцев Ирландии.
Кромвель обратился к Терло.
— Выведите миссис Хокинс в приемную комнату. Пусть подкрепится чаем.
Весли закрыл ее собой.
— Я не выпущу ее из поля зрения.
— Бросьте играть в галантность. Она будет в безопасности с мистером Терло. Кроме того, — убедительно добавил он, — у нас с вами есть еще один вопрос для обсуждения.
Зная совершенно точно, что имеет в виду лорд-протектор, Весли отступил в сторону. Выстрелив напоследок в Весли сердитым взглядом, Кэтлин ушла с Терло. Дверь громко захлопнулась. Весли повернулся к Кромвелю.
— Ну, и где же она?
— Терпение, терпение, мой добрый друг. — Кромвель неторопливо подошел к боковой двери и постучал по панели. Вошла Эстер Кленч, обнимая ребенка за маленькие плечи.
— Лаура! — бросившись к ней, он опустился на одно колено и прижал ее к груди. Ее сладкий чистый запах окутал его. — О, моя Лаура, — он поцеловал ее в обе щеки.
Она попыталась вырваться. Знакомый медальон мелькнул у нее на груди, и отрезвляющее смущение засветилось в ее зеленых глазах.
— Привет, папа. Ты не должен так целовать меня. Тетя Кленч говорит, что это непристойно.
Пораженный, он опустил руки. Его дитя выскользнуло из объятий, унося с собой частицу его сердца.
— Что случилось, Лаура? — озабоченно спросил он. Она была одета во все черное, как маленькая бледная плакальщица, имеющая отношение к умершему человеку. — Ты не рада видеть папу?
— Думаю, что да, только…
— Лаура, дорогая, — слащавый голос Кромвеля вмешался в разговор. — Иди посмотри, что у меня есть для тебя. Поживее.
Не обращая внимания на Весли, Лаура пробежала по комнате и забралась на колени протектора.
— Что, дядя Оливер? — она прижала руки к стеганному камзолу.
— Вот, смотри. — Он вытащил маленький серебряный колокольчик. — Кое-что, чтобы напоминать тебе о милости нашего «Иисуса.
Она позвонила, и ее смех присоединился к звуку звонка.
— Спасибо, дядя Оливер! Я не могу дождаться, когда смогу показать его мисс Бетти!
У Весли упало сердце. Он бросил злобный взгляд на Эстер Кленч, затем медленно подошел к столу. Ему понадобится вся его выдержка, чтобы сохранить на лице веселое и нежное выражение. Внутри же он кипел, как вулкан накануне извержения. Звонком пользовались католики, созываемые на освящение. Проклятый ублюдок превратил священный предмет в игрушку для ребенка.
Увидев, как она, смеющаяся и спокойная, сидит на коленях у лорда-протектора, Весли почувствовал, что его планы разгаданы, и его охватила паника. Он должен забрать ее отсюда побыстрее.
— Лаура, дорогая, — сказал он. — Я решил забрать тебя с собой. Мы можем снова быть вместе.
Вместо радости, которую он ожидал, вместо улыбки, которую он видел все эти долгие недели пребывания в Ирландии, она схватилась за Кромвеля и с опаской посмотрела на отца.
— Ты собираешься забрать меня отсюда? От дяди Оливера и тети Кленч?
— Да, Лаура. Мы снова будем вместе.
— О, нет, папа. Дядя Оливер говорит, что с тобой опасно бродить по дорогам.
— Клянусь, Лаура, я позабочусь о твоей безопасности.
Ее глаза наполнились слезами. — Но я не хочу уезжать! У меня есть игрушечная лошадка и кукольный домик, и подружка Лизбет, с которой я играла в Хэмптоне, и… — она уткнула лицо в камзол Кромвеля. — Пожалуйста, не заставляй меня уезжать, дядя Кромвель. Я хочу остаться с вами и с тетей Кленч, и с мисс Бетти.
Кромвель погладил ее по голове. — Ну, успокойся, крошка. Дядя Оливер подумает, что можно сделать.
Весли пытался не замечать той нежности, с которой Кромвель обращался с ребенком. Он пытался отрицать действительную привязанность, которую протектор испытывал к Лауре. Несмотря на репутацию человека, умеющего манипулировать людьми, Кромвелю нельзя было отказать в мягкости.
— Иди с миссис Кленч, она поможет тебе нарисовать красивую картинку, и ты отвезешь ее мисс Бетти в Хэмптон. И можешь взять к чаю печенье с тмином и апельсин.
Весли вспомнил о грубой пище, которой ему приходилось кормить дочь во время их скитаний. Лаура засопела. — А можно взять меда к печенью?
— Конечно, малышка.
Она соскочила с его колен и подбежала к Эстер Кленч.
— Лаура… — сказал Весли прерывающимся голосом.
Будто только сейчас вспомнив про него, она сказала:
— До свидания, папа! — и выпрыгнула из комнаты, тотчас же забыв об отце.
Весли вздрогнул от ощущения, что его предали. Как легко потерял он привязанность дочери!
— Чтоб ваша душа оказалась в аду, — прошептал он Кромвелю. — Удивляюсь, что вам не пришло в голову выставить мою дочь перед женой.
Кромвель потер виски.
— Я не покрою позором этого ребенка, мистер Хокинс. Кроме того, никто не должен знать о нашем соглашении.
Весли горько засмеялся.
— Ах, да, снова ваша драгоценная репутация. Общественное доверие и все такое прочее. Я решил дать возможность общественности узнать, что вы отнимаете детей у родителей…
— Сделайте это, — сказал Кромвель, каждое слово которого отдавалось в голове Весли, — и вы никогда больше не увидите девочку.
— Вы ублюдок! — Весли едва сдержался, чтобы не ударить протектора. — Вы настроили ее против меня.
— Я удовлетворял ее нужды. И вы видите, мы обращаемся с ребенком с любовью и заботой. Она служит большим утешением моей Бетти.
«Утешением, — думал Весли, еще больше ударяясь в панику. — Для женщины, которая только что потеряла ребенка. Боже, леди Клейпол может не отпустить ее вообще».
— Вы манипулируете невинной душой.
Выражение лица Кромвеля стало холодным.
— Посмотрите на факты. Когда миссис Кленч привела Лауру сюда, ребенок был грязным постреленком, неумытым, плохо накормленным, отвратительно воспитанным и неуправляемым.
Против желания Весли вспомнил ночи, когда она засыпала голодная, потому что они убегали от охотников за священниками. Он вспомнил времена, когда они спали в стогах сена или подвалах. Он вспомнил, как выбирал из ее волос вшей, как неуклюже чинил ее одежду. Однако, несмотря на все трудности, настроение у нее редко бывало плохим.
— Она была счастливым ребенком, — настаивал он.
— Она просто не представляла себе другой жизни, — рассудительно ответил Кромвель. — Но благодаря миссис Кленч и моей дорогой дочери, Лаура узнала, что есть такие вещи, как теплая ванна и удобная кровать. Вилки и тарелки. Хорошая, здоровая пища.
— Земные блага ничего не значат.
— Это заявление удивительно даже для вас. Вы таскали ребенка за собой, спали под дождем, держали ее среди людей сомнительной репутации. Разве удивительно, что она предпочитает теперешнюю, новую жизнь?
— Это искусственная жизнь. Ей выдают вознаграждения, словно щенку спаниэля, выполнившему хороший трюк.
— Ее любят и лелеят.
В отчаянии Весли наклонился к Кромвелю.
— Она моя дочь, и я хочу вернуть ее.
— Мы заключили сделку, мистер Хокинс. Вы покоряете Фианну. Я, в обмен на это, возвращаю вам Лауру. Если вы пророните кому-нибудь хоть слово о нашем соглашении, особенно этой своей ирландской жене, ребенок расплатится за это своей жизнью, — он указал жестом на сообщение Хаммерсмита. — Вы не очень-то преуспели, мистер Хокинс. Пока я не получу сообщения, что Фианна прекратила свое кровавое буйство, ваша дочь останется моей заложницей.
Две толстые двери отделяли Кэтлин от Весли и Кромвеля. Под бдительным оком Терло, Мак-кензи и полудюжины солдат с копьями она прошла по коридору.
События дня каскадом проносились у нее в голове. Страх, гнев и растерянность сводили на нет ее усилия все обдумать и спланировать.
Весли устроил встречу с Алонсо. Какое удовлетворение, наверное, доставила ему возможность наблюдать ее реакцию, когда она узнала, что человек, столь желаемый ею, оказался женатым и имел ребенка.
«Ты должна пройти через боль, прежде чем начать выздоравливать».
И все же боль, которая пронзила ее, не была острой, как будто она давно уже знала, что брак с Алонсо невозможен, и эта глава ее жизни давно закрыта. Более важной, чем предательство Алонсо, была встреча с Кромвелем. До сегодняшнего дня она была уверена, что Кромвель и Весли были союзниками в борьбе против Фианны. Встреча поколебала эту уверенность. Оливер Кромвель и Джон Весли Хокинс были врагами. Это открыгтие вызвало ряд оставшихся без ответа вопросов Почему Весли не бросил вызов протектору? У него нa это были причины: он подвергся пыткам за веру, он обладал непоколебимыми гуманными чувствами, что не могла отрицать даже Кэтлин. И все же, он согласился остановить Фианну. Почему?
Дверь распахнулась. Кэтлин хотела потребовать объяснений, но слова замерли у нее на губах, когда она увидела выражение лица Весли. Оно было таким, как в день состязания, когда так резко изменилось все его поведение и когда ему удалось укротить жеребца. Он был бледен, с ледяным блеском в глазах. Однако за холодом сверкнул огонь. Она поняла, что Весли на грани потери самообладания. Зубы его были стиснуты так, что желваки играли на скулах.
— Ну что? — спросила она.
Не слишком нежно он схватил ее руку и потащил к двери. — Мы отправляемся в Клонмур. Сегодня же, его сердитое молчание привело Кэтлин в недоумение.
Пять дней спустя они выехали из Лондона в Милфорд Хейвен и сели на фрегат протектората, направляющийся в Голуэй. Через два дня они уже были в открытом бушующем море. Штормовые волны были очень высокими, а ветер принес прохладу, которую не мог сбить даже теплый поток воздуха с запада.
Им предоставили роскошную каюту, а команда корабля относилась к ним с почтением. Из этого Кэтлин сделала вывод, что Весли все еще пользуется расположением Кромвеля. Больше она не знала ничего. Он молчал и не притрагивался к ней. Ночью она спала в удобной кровати, а он, не жалуясь, устраивался на жесткой деревянной скамье. Гордость удерживала ее от того, чтобы первой начать разговор. Гнев удерживал его от объяснений. Они зашли в тупик и проводили наполненные болью дни и пустые ночи в мучительных страданиях. Отчаянно устав, с напряженными до предела нервами, Кэтлин попыталась искать компанию у команды корабля. Она состояла из сквернословящих англичан, но они, по крайней мере, разговаривали с ней. Боцман вырезал ей свисток из сплавного леса, и она попробовала, как он действует. Ей понравился извлеченный звук, и она рассмеялась.
Весли, стоявший возле судового компаса в нескольких шагах от нее, вздрогнул, как будто она ударила его. Штурман научил ее песенке о тюлене, который превратился в человека и влюбился в девушку, но затем вернулся в прежнее состояние только потому, что хотел спасти ее, когда она тонула. Кэтлин расстроилась и поплакала над этой печальной сказкой. Увидев слезы, Весли сбежал вниз с посеревшим мрачным лицом, но, узнав о причине расстройства, повернул назад, фыркнув от возмущения. Один из моряков предложил ей попробовать забраться на мачту. Снова одетая в удобную тунику и штаны, Кэтлин ухватилась за ванты и легко поднялась наверх. Большая высота, на которую она забралась, сделала корабль крошечным. Быстрые и захватывающие дух движения судна принесли ей ощущение полета. На какой-то момент ей показалось, что она парит в воздухе такая же свободная, как чайки, летающие под бурлящей мантией облаков. Кэтлин услышала донесшийся снизу голос Весли.
— Снимите ее, — приказал он моряку. — И если вы еще раз подвергнете мою жену опасности, последние минуты вашей проклятой жизни будут не очень приятными, так как я спущу с вас шкуру.
Кэтлин назло ему хотела остаться наверху, но все же спустилась, обеспокоенная участью члена команды. Вечером, сидя за столом в каюте напротив Весли, она поймала себя на том, что смотрит, как его руки, большие и сильные, но в то же время ловкие, вращают ножку бокала с вином. Кэтлин призналась себе, что молчание Весли делает ее несчастной. Ее возмутило, что он оказывает влияние на ее настроение, что может заставить ее чувствовать все, что ему захочется, но поделать с собой она ничего не могла. Свирепо взглянув на Весли, Кэтлин увидела, что он, спокойный и невозмутимый, сосредоточил все внимание на бокале. Ее выдержка лопнула, как туго натянутая струна арфы.
— Весли.
Он поднял на нее чистые, непроницаемые глаза.
— Если у тебя есть какие-то проблемы, я бы предпочла, чтобы ты говорил, а не играл в молчанку.
— А о чем говорить? — спросил он тихо. — Разве есть темы, которые не заставляли бы нас вцепляться в горло друг другу?
— Мы люди, а не пара рычащих волкодавов.
— Хорошо. О чем бы ты хотела поговорить?
«Обо всем, — подумала она. — О делах древних народов. О людях Клонмура. О цвете солнца, поднимающегося над утесами. Об ураганах, кометах, черной магии». С чувством тоски она вспомнила темы, которые они обычно обсуждали.
— Можно начать с Алонсо, — произнесла она наконец.
Его плечи напряглись.
— Да, действительно, ведь для меня это самая любимая тема.
— Я рассказала тебе о нем.
— Похвали себя за честность.
Ей было ненавистно это ужасное выражение его лица, боль, которую он не мог скрыть. Против воли она почувствовала к нему щемящую нежность, но, несмотря на это, заявила:
— Ты знал, что я люблю его.
— Легко любить человека, которого не видишь четыре года. Каждый раз, когда вспоминаешь его, воображение добавляет новые грани к его совершенству. Она согласилась.
— Так оно и есть. Ты знаешь, ни один мужчина не был для меня столь привлекателен, как мужчина моих воспоминаний, — она подождала ответа, но он продолжал молчать, тоже выжидая. — Ты знал его, — обвиняющим тоном продолжила она, — и не сказал.
— Я плохо знал его. Многие лондонские католики посещали службу в церкви с иностранными сановниками, избегая таким образом преследования.
— Почему ты не сказал мне, что он женат?
— Я не был уверен, пока мы не прибыли в Лондон. А тогда мне захотелось, чтобы ты собственными глазами убедилась, какой он лжец.
— И ты придумал самый оскорбительный способ для этого!
— Я не заставлял тебя бросаться в его объятия.
— Какой ты тактичный! Скажи, Весли, тебя когда-нибудь мучили угрызения совести из-за того, что ты обманывал меня?
— Да, Кэтлин. И сейчас мучают. Каждую минуту каждого дня, — выражение его лица внезапно изменилось, став жестким и непреклонным. Его руки рванулись к ней и схватили за плечи. — Я рад, что он женат, слышишь? Черт побери, Кэт, ты нужна мне самому.
Его прикосновение и грубое, честное признание вызвали у Кэтлин чувство стыда и сострадания.
— Но ради Бога, Весли, зачем?
— Ты знаешь ответ. Я не хочу повторять его только для того, чтобы ты швырнула мне его обратно. Мы говорили об Алонсо, не правда ли? Соответствует ли он тому образу, который ты создала из него? Скажи, как он объяснил свою женитьбу?
— Ты выхватил меч и вызвал его прежде, чем…
— Прежде чем ты позволила ему сделать из вас обоих неверных супругов? — бросил он грубо. — Ты бы позволила ему овладеть тобой в то время и в том месте? Позволила бы бросить тебя на землю в тени дворца Уайтхолл и…
— Прекрати! — она ударила его в грудь. — Алонсо никогда не был таким грубым, как ты.
— Конечно! Дорогой Алонсо всегда такой благородный.
— Я начинаю думать, что честь понятие относительное, — она отвернулась, призывая себе на помощь гнев, который усмирял ее желание. — Зачем ты разыгрываешь из себя ревнивого мужа, Весли? Ты же сам признал, что мои привязанности никогда не будут твоими.
— Это было до того, как… — Весли прикусил язык, но его сердце закончило: «Это было до того, как я узнал, как много ты значишь для меня. Прежде, чем я узнал, какое это волшебство любить тебя».
Любовь. Какое великолепное, восхитительное мучение. Считается, что любовь делает из человека поэта. Из Джона Весли Хокинса она сделала несчастного неудержимого зверя.
— До чего? — подсказала она.
Потянувшись к ней, он снова обнял ее за плечи. Гнев вытек из него, как грязная вода из осушаемого пруда.
— Кэтлин. Когда ты, ссылаясь на усталость, отвергала мои приглашения во дворце, знаешь, что я подумал?
— Нет. Я никогда не понимала тебя.
— Усталость не характерна для тебя, Кэтлин. Но даже наиболее энергичных женщин мучает усталость, когда они беременны.
— Беременна! — ее рука непроизвольно прикрыла живот.
— Я думал, ты зачала нашего ребенка в первую брачную ночь.
Гнев исчез с ее лица.
— Ах, Весли…
— Ты знаешь, что я тогда почувствовал? — Она отрицательно покачала головой. — Мое сердце обрело крылья, Кэт. Меня распирала гордость, мне хотелось зазвонить во все колокола в Лондоне.
— Ты не должен был делать такого поспешного вывода.
— Поспешного? Кэтлин, мы любим друг друга свободно, не сдерживая себя. Я дал тебе частицу себя, часть моего тела и души. Разве удивительно, что я представил себе, как моя любовь принесла плоды?
Она опустила глаза.
— Тебе нужно было спросить у меня, тогда бы ты не разочаровался.
— Поверь мне, я и раньше справлялся с разочарованием, — сердитым движением он сбросил с себя камзол и рубашку. — Ты видела шрамы. Меня пытали. Хлестали кнутом, растягивали, кромсали. Но твою усталость как рукой сняло, когда ты увидела своего любимого. Боже, Кэт, это причинило мне большую боль, чем любая пытка.
Под пыткой он, по крайней мере, мог уйти от боли в беспамятство. От Кэтлин его сердце не имело защиты.
— Ты знал, что я не хочу тебя, когда принуждал выйти за тебя замуж.
Он приподнял ее за подбородок, заставляя посмотреть на него. Как может в ней уживаться туманная сладость и непреклонная воля?
— Чего я не знаю, так это до чего дойду в своей любви к тебе.
Она взяла его руку и отвела в сторону.
— Ты не можешь любить меня.
— А я люблю, Кэтлин. Люблю до глубины души.
— Тогда останови свою любовь.
— Скорее солнце перестанет светить, — он снова обнял ее, прижимая к груди, пропуская сквозь пальцы шелк ее волос. — Скажи мне, что любишь меня.
— Ты захватил и покорил меня. Чего еще ты хочешь от меня?
— Кэтлин, я хочу, чтобы ты, посмотрев на меня, увидела любящего тебя мужчину, и ничего более. Я хочу, чтобы ты, проснувшись утром и увидев меня рядом, испытала радость, чтобы тебе захотелось ускорить заход солнца и остаться наедине со мной.
Она приложила руки к пылающим щекам.
— Ты просишь невозможного.
— Нет. Ей-богу, у нас может быть такая любовь, что позавидуют даже ангелы, но только в том случае, если ты смиришь свою ирландскую гордыню, — со страстным стоном он привлек ее ближе. — Эти дни и ночи молчания оказались для меня пыткой.
— Потому что ты даже не думал пойти на компромисс, — прошептала она голосом, в котором ему послышалась боль печали. — Ты даже не сказал мне, чем закончился твой разговор с Кромвелем.
Боль еще глубже проникла ему в сердце.
— Благодаря твоим друзьям в Клонмуре, я все еще в долгу у Кромвеля.
Она наклонилась над кроватью, кожа на щеках натянулась. Ее отвращение было таким осязаемым, что ему показалось, что он может протянуть руку и потрогать его. Она спросила:
— Почему ты позволяешь ему принуждать тебя предпринимать что-либо против моих людей?
— Он не успокоится до тех пор, пока Фианна не прекратит свои набеги. — Весли поймал ее взгляд. — И я положу этому конец, Кэтлин.
Ее щеки побелели, затем приобрели багровый цвет. Ему показалось, что она может ударить его, и почувствовал, что хочет этого. А она стала теребить покрывало.
— Вы вероломный мерзавец, — заявила она. — Притворяетесь, что любите меня, и думаете, что я настолько глупа, чтобы поверить вам. Вы предлагаете мне не защищать то, что у меня есть. И вы называете это любовью, мистер Хокинс? — она подняла на него большие умоляющие глаза. — Если вы любите меня, вы повернетесь спиной к Оливеру Кромвелю и отдадите свою преданность Клонмуру.
Он предвидел это и должен был подготовиться к решению этой проблемы. Более всего на свете ему хотелось быть честным с ней. «Кромвель сделал заложницу из моего ребенка», — хотел он сказать. Она и есть тот рычаг, которым он принуждает выполнять приказания.
Весли вынужден был сдержаться. Кэтлин относится с состраданием к незнакомым людям и принимает их в доме. Из-за этого он не может сказать о Лауре. Да если бы она и узнала, это ничего не изменило бы, только добавило бы волнений, поставив перед выбором, который может разорвать ее сердце надвое. Он не хотел заставить ее выбирать между сохранностью ребенка и безопасностью людей Клонмура. Кроме того, откровенность сейчас была бьх слишком рискованной. Один промах, и Лаура поплатится за это.
Да и сохранит ли Кэтлин тайну? Или выдаст ее? Хотя кому она может рассказать? Логану Рафферти.
Она смеется над неприязнью Весли к ирландскому лорду. Рафферти властен, упрям и самонадеян, но она никогда не поверит, что он способен связаться с круглоголовыми для достижения собственных целей. Она не видит темных сторон Рафферти.
— Кэтлин, я прошу тебя. Помоги мне сохранить мир с Хаммерсмитом.
Она откинулась назад и подтянула к груди колени, прикрываясь ими от него как щитом.
— Я думаю, лучше бы мы продолжали молчать, мистер Хокинс, — она лежала тихо, не шевелясь, пока сумерки не перешли в глубокую ночь, и незаметно уснула.
Глядя на нее, Весли размышлял о том, что некоторые кандидаты на поступление в религиозный орден видели свое призвание четко, как отражение в спокойной глади воды. Его же призвание, если оно вообще существовало, возникло, выросло из чувства долга, крушения надежд и желания взбунтоваться.
Настоятель в Дуэ разглядел это и отправил Весли обратно в Англию помогать находящимся в подполье католикам. Преодолевая опасности служения запрещенной религии, Весли надеялся найти свое призвание, которое, как маяк в ночи, указывало бы ему путь.
Вместо этого его цель потускнела, преданность была поделена между Карлом Стюартом и святой церковью и, в конце концов, безвозвратно отдана Лауре.
Он горько улыбнулся женщине, спящей на кровати. Наконец-то Джон Весли Хокинс познал горькую радость обретения призвания.
В то время, как фрегат прокладывал свой путь по волнам холодного моря, он обдумывал, что ему делать дальше. Он должен доказать, что достоин ее. Слов для этого недостаточно, потому что она человек дела. Только делом он может завоевать ее любовь. Посмотрев на нежное, милое ее лицо, он подавил вздох. Она будет оказывать ему сопротивление на каждом шагу, будет обзывать его, гневно кричать, а когда будет думать, что он не видит, любоваться им. А он будет рад каждой минуте этой борьбы.
