ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
– Ты должна расслабиться, Женевьева, – сказала Эдвина. – Ребенок рождается постепенно, – она промокнула капельки пота со лба племянницы и заглянула в ее глаза, полные мольбы.
Женевьева в первый момент испугалась, что родит своего ребенка прямо на полу в часовне, но с тех пор прошло несколько часов. С тех пор, как Тристан принес ее сюда, в самую теплую гостевую спальню в доме епископа. Он сидел рядом с нею, их пальцы так тесно переплелись, что Женевьева едва не вскрикнула от боли, с такой силой он сжимал их. Но она не хотела, чтобы он уходил, ей хотелось вцепиться в него, чтобы он оставался рядом.
Но вошла сухая высокая седовласая женщина со строгими глазами, которую епископ называл Кэти, очень уверенная в себе, решительная и быстро очистила комнату от мужчин, в том числе и от Тристана. Женевьева осталась лежать ничем не прикрытая на голых простынях, от холода ее защищала лишь короткая рубашка. Кэти, усмехнувшись, сказала, что она была старшей в семье, где было двенадцать детей, и принимала роды в течение долгих лет. Женевьева тряслась от холода и страха, неотрывно смотрела на нее. Дрожащими губами она прошептала:
– Он не умрет? – и судорожно сглотнув, добавила: – Мне еще не подошел срок, я не доносила последний месяц.
– Я ничего не могу гарантировать Вам, миледи, все в руках Господа, но незачем думать, что вы уже потеряли ваше дитя!
Все это было несколько часов назад. Или дней? Временами подступала боль и Женевьева кричала и ругалась. Затем пришли две служанки, которым было приказано сменить простыни, и она сдерживалась изо всех сил, чтобы сохранить достоинство.
Но это оказалось невозможно, когда она почувствовала, как в ее спину словно вонзаются стальные лезвия, а живот стягивает, как бы стальными полосами. Женевьева не хотела кричать и поэтому она плотно сжала зубы, застонала. И сказала, обращаясь к Эдвине.
– О, я никогда больше не сделаю этого снова! Я никогда не позволю себе познать его, чтобы не оказаться больше в таком положении! Эдвина, как ты могла, испытав однажды этот кошмар, снова выйти замуж?
Ее тетка рассмеялась.
– Ты пройдешь через это, Женевьева, и вскоре обо всем забудешь.
– Если Вы разик-другой крикнете, то это облегчит ваши страдания, не сдерживайтесь. Я знаю, что он скоро родится, – ласково промолвила Кэти.
Женевьева глянула на нее с надеждой, но в этот момент ее снова охватил приступ жесточайшей боли, и она не удержалась и вскрикнула, слезы градом посыпались из ее глаз. Она вцепилась пальцами в обмотанные простынями прикроватные столбы.
– Миледи, теперь вам следует тужиться изо всех сил! – сказала старая женщина. – Задержите дыхание, чуть приподнимитесь и потерпите немного.
Женевьева попыталась привстать, но не выдержала и откинулась назад, тяжело дыша.
– Еще разок.
Женевьева попыталась кивнуть.
– Он живой?
– Верьте.
– Эдвина! – Женевьева схватила свою тетку за руку, – никогда больше я не пойду на это. Если Тристан еще раз попробует прикоснуться ко мне, то я разорву его на мелкие части!
– Ты только что стала его женой, Женевьева!
– Нет!
– Это правда, миледи, – подтвердила Кэти. – И ваш ребенок родится законным наследником.
И снова к ней подступила боль. Женевьева пыталась держаться, пыталась слушать то, что ей говорят Эдвина и Кэти, но не смогла. Она чувствовала, как пот струится по ее телу, и в то же время ей было холодно. Она впервые по-настоящему закричала высоко и протяжно.
* * *
Тристан уже в сотый раз мерил шагами обеденный зал, под стягами славной фамилии епископа. Он рассматривал развешенное на стенах оружие, и, казалось, изучил каждую заклепку на латах, каждый штрих гравировки на мечах, каждую деталь богатого орнамента на ножках. Джон, стоявший у камина, посмотрел на Томаса, а Томас глянул на епископа, и тот начал говорить что-то утешительное, но Тристан со стоном перебил его, подошел к очагу и, взъерошив волосы пальцами, уставился в огонь.
– Это наступило слишком рано и если что-то случится…
– Тристан, прекрати винить себя!
– А кого мне больше винить? Кто приволок ее сюда и кто едва не задушил, закрывая ей рот.
– Сын мой, – начал епископ, молитвенно сложив руки у груди. – Вы соединились перед Всемогущим Господом, Божеству не задают вопросов.
Тристан с криком стукнул кулаком по стене.
– Где же был Бог во время трагедии в Бэдфорд Хит, и где он теперь? Какой большой грех совершил Тристан, что Господь позволил убить Лизетту и ее неродившееся дитя, а теперь готов лишить его Женевьевы и… Это я во всем виноват, – выдохнул он и обессиленно рухнул в кресло.
Джон поднес Тристану подогретого вина в бокале венецианского стекла, тот машинально отхлебнул.
– Ты женился на ней, – мягко сказал Джон. – Это была единственно правильная вещь, которую следовало сделать.
– Конечно, конечно!
Не в силах усидеть на одном месте, он резко поднялся и стал снова расхаживать по комнате, держа в руках бокал. Затем одним глотком осушил его, и поставил на стол. Тристан скрестил руки на груди и, приостановившись сказал:
– Мне следовало жениться на ней сразу, как только я узнал. Я люблю ее, всегда любил! Любил! Ведь Женевьева была искренна, когда говорила, что ни за что не выйдет за меня замуж, а я все-таки привел ее сюда и силой притащил к венцу. Господи! Смилуйся, не дай умереть этой женщине и нашему ребенку.
«Если только Женевьева останется после этого жива, я клянусь, что никогда не стану ее ни к чему принуждать», – с отчаянием шептал он про себя.
И вот раздался высокий крик, полный боли и отчаяния.
Тристан немедленно подбежал к двери, Джон попытался остановить его, но он оттолкнул его, преодолев лестницу в несколько огромных прыжков, оказался около двери, за которой находилась Женевьева.
Он ворвался внутрь. И сразу же увидел ее, она лежала белая, как полотно, локоны золотистых волос обрамляли ее бледные щеки, пряди, падавшие на лоб, были влажными от пота. Кэти убирала ее волосы со лба. Тристан увидел ее тело, распростертое на кровати среди растекшегося кроваво-красного пятна.
Стон, полный муки, сорвался с его губ, он упал на колени.
– Лорд Тристан, вам следует подождать. Потерпите немного, сейчас мы вымоем вашу жену и ребенка…
– Что? – он уставился на Кэти.
Седая женщина со строгими, но добрыми глазами ободряюще прикоснулась к его плечу, готовая помочь ему встать на ноги.
– Милорд, с миледи все в порядке, она просто очень устала. Крошка просто очаровательна, а уж крикунья, каких свет не видывал.
Тристан резко вскочил.
– Она жива!
– Они обе живы, милорд!
Тристан внезапно почувствовал, как у него подкосились ноги, а в животе образовалась пустота. Перед глазами у него все закружилось и засверкало.
– Лорд Тристан, посмотрите на нее, она просто милашка! У нее такие же темные волосы, как ночь в сочельнике! – раздался голос Эдвины.
Ему сунули в руки какой-то сверток и наклонив голову, Тристан увидел среди пеленок собственную дочь. Девочка была не слишком тщательно вымыта, жидкие волосики прилипли к головке, но она была чудо как хороша! У нее были темные бровки, красненькое сморщенное личико, кроха сучила кулачками в воздухе, и неожиданно открыв большой рот, сердито закричала.
Тристан смотрел на нее с радостью и недоверием, он боролся с подступившими слезами, чувствуя, как его переполняет неизведанное чувство. Он приподнял пеленку и принялся рассматривать ее пухленькие ножки, выпуклый животик с только что перевязанным пупком, любуясь ее замечательным, таким крепким тельцем.
– Она совершенна! – прошептал он. – Господи! Благодарю тебя, благодарю тебя, благодарю тебя! – молился Тристан.
– Да, очаровательный ребенок.
Он обернулся и увидел Эдвину, растрепанную и потную, но довольно улыбавшуюся, протянувшую руки, чтобы взять дитя обратно.
– Тристан, она – прелесть, такая маленькая и такая горластая и уже с характером! Тристан, посмотри, как она очаровательна!
Эдвина прикоснулась к девочке, но Тристан снова ощутил беспокойство и глянул мимо Эдвины на кровать. Кэти накрыла Женевьеву чистой белой простыней, и ему было видно лишь ее бледное и такое прекрасное лицо, его тонкие, заострившиеся черты, несколько прядей выбившихся золотистых волос ниспадали на ее лоб. Тристан, не говоря ни слова, передал новорожденную Эдвине и шагнул к кровати. Он опустился перед ней на колени и взял Женевьеву за бледную руку, стиснув ее пальцы.
– Женевьева…
Ее ресницы дрогнули, затем глаза открылись и снова закрылись, она содрогнулась всем телом и попыталась говорить, но с ее губ слетел лишь слабый шепот.
– Ты хотел сына, я знаю… прости… я…
Ее шепот оборвался, эта попытка, казалось, отняла у нее слишком много сил. На ее ресницах показались слезы, и она снова открыла глаза, но Тристан не был уверен, что она его видит. Он сильнее сжал ее пальцы и горячо зашептал на ухо:
– Сын, – Женевьева, я хотел живого ребенка и живую жену! Она – самый замечательный подарок, какой я только получал в этой жизни! Она прекрасна, она…
– Милорд! – строго сказала Кэти. – А теперь идите и выпейте за здоровье вашей дочери с друзьями. Нам нужно хорошенько вымыть и мать, и дочь. Вы нам мешаете.
Глаза Женевьевы были закрыты. Тристан кивнул и поцеловал ее в лоб. Он снова ощутил волнение и поцеловал ее в губы, и прижался своей щекой к ее щеке. Тристан почувствовал, что она спит.
– Спасибо тебе, любимая, – тихо сказал он, вставая. Он взял ребенка из рук Эдвины и рассмеялся, когда та заплакала. Он высоко поднял ее и снова принялся рассматривать маленькое тельце, смеясь от того, как она смешно сучила ручками и ножками, и истошно кричала.
Эдвина улыбнулась, разделяя его радость, а затем протянула руки, чтобы забрать девочку.
– Тристан, пожалуйста! Мне нужно вымыть ее! Господи, я теперь бабушка, подумать только! Джон, а ты что здесь делаешь? Ну-ка выйди вон!
Тристан обернулся и увидел в дверях Джона, за ним стоял Томас, оба радостно улыбались. Чуть поодаль виднелся сам епископ, но он не подходил слишком близко к двери, деликатно повернувшись в сторону лестницы, однако было заметно, что он искоса бросает любопытные взгляды.
– Все выйдите вон, я не шучу! – строго сказала Эдвина, топнув ногой, – Тристан, – более мягко добавила она, – Женевьеве нужно отдохнуть, пожалуйста, иди выпей или сделай еще что-нибудь. – Она забрала ребенка из рук отца и на ее лице отразилось счастье, которое она испытывала. Она никогда не видела мужчину, так обрадованного рождением дочери, как впрочем никогда не видела, чтобы мужчины так радовались рождению детей вообще. – Иди! – с улыбкой сказала она, – иди и как следует напейся.
Тристан улыбнулся в ответ и направился к двери, Эдвина перевела взгляд на Джона и они заулыбались друг другу. Но вот Тристан подошел к Джону, хлопнул его по плечу и, они вместе с Томасом спустились по лестнице, чтобы немедленно воспользоваться гостеприимством епископа и всласть повеселиться, опустошив его винные погреба.
* * *
Она любила и была преисполнена благоговения, ей никогда не доводилось испытывать подобной радости прежде.
Женевьева с восхищением смотрела на свою дочь, лежавшую подле нее на кровати. Наверняка ни одно дитя в мире не было столь прелестно! Она была маленькой, очень маленькой, но прекрасно сложенной! Каждый пальчик, каждая часть ее маленького тельца была самим совершенством. Кэти одела девочку в симпатичную маленькую рубашечку, раньше принадлежавшую одному из епископских племянников или племянниц, и хотя одежда была еще пока великовата для новорожденной, Женевьева была уверена, что она очень к лицу девочке. Она была настолько увлечена своей дочерью, что совершенно позабыла о боли и муках, в которых рожала ее, Женевьева чувствовала на душе светлую радость, ей было спокойно и хорошо.
Она все еще чувствовала усталость, но только улыбалась этому, ее переполняла нежность и любовь к крохотному созданию, лежавшему рядом с нею. Она лишь смутно помнила все былые огорчения, и они больше не вызывали у нее болезненной реакции. Когда Женевьева проснулась и Эдвина принесла ей ребенка, она просто задохнулась от нежности и восторга. Какая маленькая, какая прелестная крошка! Глаза у ее дочери были такими же, как и у отца, темно-голубыми, настолько темными, что Женевьева была уверена в том, что они не посветлеют. Она также позаимствовала от Тристана цвет его волос, но когда Женевьева увидела длинные тонкие изящные пальчики, она с удовлетворением подумала: «А в ней есть что-то и от меня, пусть это даже всего лишь пол!» И вот девочка посмотрела на Женевьеву и издала громкий печальный крик, а Эдвина, рассмеявшись, сказала, что она голодна. И когда малютка припала к ее груди, Женевьева почувствовала, что безраздельно принадлежит ей на всю жизнь.
Молодая мать была столь поглощена своим занятием, что даже не услышала, как открылась и закрылась дверь. Когда Тристан вошел в комнату, он застыл на месте, боясь пошевелиться, ибо был очарован открывшимся зрелищем. Женевьева, вся в белом, с волосами, словно золотая пыль разметавшимися по подушке, и рядом с ней маленькая девочка, тоже вся в белом. Мать смотрела на дочь и дочь, казалось, тоже смотрела на мать, и это было настолько трогательно, настолько чисто и невинно, что Тристан не мог отвести завороженного взгляда.
Но вот, наконец, напомнив себе, что дочь – плод их любви и одинаково принадлежит им обоим, он шагнул вперед.
Женевьева подняла голову и тут же склонилась над ребенком, готовая к тому, чтобы защитить его своим телом от чужака, но затем узнала Тристана и несколько расслабилась. Ее грудь в волнении вздымалась и опускалась, она смотрела на него, ожидая, что он скажет.
Тристан глядел на нее, не находя слов, догадываясь, что она вспоминает все, что он сказал ей накануне. Затем он перевел взгляд на дочь и присел рядом с кроватью, наклонившись вперед, и робко погладил ребенка по щеке, едва ли большей по размеру, чем подушечка большого пальца. И немедленно маленький розовый ротик начал требовательно причмокивать и Тристан, удивившись, убрал руку.
– Она голодна, – пробормотала Женевьева и залилась краской. Она ненадолго заколебалась и снова дала малютке грудь.
Тристан рассмеялся и расслабился, когда крошка взяла в рот набухший материнский сосок и издала вовсе, не подобающий леди звук.
– Она чмокает, как маленький голодный поросенок!
Женевьева укоризненно посмотрела на Тристана, но затем тоже усмехнулась и, погладив дочку по темным волосам, сказала:
– Да, она не слишком утонченный едок.
Тристана переполняла нежность, он осторожно обнял Женевьеву. И коснулся ладонью маленькой темной головки. Женевьева наклонила голову к ребенку, и поэтому Тристан не видел выражение ее лица и не мог понять приятно ли ей его прикосновение. А вдруг она чувствует к нему отвращение, и он снова причиняет ей боль? Он вспомнил свою клятву, но не мог отказать себе в наслаждении прикоснуться к своей дочери и ощутить теплое тело Женевьевы под своими руками.
– Нам нужно придумать ей имя, – мягко сказал он, – епископ требует, чтобы мы немедленно окрестили ее.
– Почему? – с тревогой спросила Женевьева. – Она довольно крепкий ребенок, разве нет, Тристан?
– Да, – ответил он, опуская глаза, не в силах встретиться с ее взглядом, ибо чувствовал себя виноватым за испуг, звучавший в ее голосе.
– Да, она крепкий и красивый ребенок. Но любое дитя должно быть крещено со всей поспешностью. Как бы ты назвала ее?
Он почувствовал на себе удивленный взгляд Женевьевы.
– Я могу назвать ее?
– Да, мне бы это было по душе.
Женевьева затрепетала, подумав, что ему безразлично, как будут звать его дочь, так как он хотел сына. Тристан понял, о чем она думает.
– Женевьева?
– Я обманула твои ожидания. И если ты рассчитывал на наследника…
– О чем ты говоришь? – несколько раздраженно спросил Тристан.
– Она девочка, – холодно констатировала Женевьева очевидный факт.
– Да, – сказал Тристан с нежностью, отозвавшейся в ее сердце. – Она настолько очаровательна, что сразу же покорила мое сердце. Большей радости я не испытывал никогда в жизни.
Женевьева не осмелилась поднять на него глаза, не осмелилась поверить, что его радость настолько глубока и искренна.
– Кэтрин? – прошептала она.
– Кэтрин, Кэтрин. Мэри. Кэтрин Мэри нарекаю тебя. Да будет так.
Женевьева чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, она ощущала его сильную руку, обнимавшую ее. Внезапно она вспомнила, что теперь она его жена и это воспоминание принесло ей боль. Она все еще противилась этому из гордости и страха. Но это мимолетное чувство прошло. Они были единой семьей. «Я люблю тебя, – внезапно захотелось крикнуть Женевьеве, – я люблю тебя, разве ты не видишь! Я люблю и боюсь, ибо такая сильная любовь способна причинить и сильные страдания».
Она опустила горячую щеку на прохладную подушку. Маленькая Кэтрин потянула за сосок, жадно захватывая его ртом, Женевьева улыбнулась. Тристан с улыбкой, уголком простыни, вытер капельку молока со щеки ребенка.
– Кэтрин…
Глаза Женевьевы закрывались, веки словно налились свинцом. Рука ее мужа покоилась на ее бедре, ей было радостно смотреть сквозь полуопущенные ресницы, как Тристан улыбается, глядя на дочь. Женевьеве казалось, что это самый счастливый момент ее жизни. Она попыталась разлепить веки.
– Спи, Женевьева… – прошептал Тристан, и она снова ощутила его дыхание на своей щеке.
– Я не могу, ее нужно все время держать.
– Но я могу присмотреть за ней. Спи, ты обещала во всем подчиняться мне.
– Я не обещала тебе этого.
– О, нет, ты пообещала, совсем недавно, ты дала это обещание во время обряда венчания. Спи.
Ее глаза закрылись, она позволила отцу взять дочь и с облегчением вытянулась во всю длину на прохладных чистых простынях.
* * *
Женевьева оставалась гостьей епископа еще в течение двух недель. Никто не думал, что она оправится так быстро. Ее силы быстро восстанавливались, правда, еще некоторое время она чувствовала слабость, если слишком долго бодрствовала. Она все больше и больше влюблялась в собственную дочь. Тристан был неизменно ласков с нею. На второй день он подарил Женевьеве золотой медальон на бархатной тесьме и пообещал, что закажет миниатюрный портрет дочери. Женевьеве очень понравился его подарок. Она сказала, что будет носить его постоянно у сердца. Тристан нежно поцеловал ее в лоб.
Женевьеве очень хотелось, чтобы он поцеловал ее и в губы, но за последующие дни между ними, как бы выросла незримая стена.
Тристан работал над проектом превращения Эденби в настоящий город по королевской хартии. Он возвращался в дом епископа только к ночи. Он не спал с нею. Женевьева знала, что пройдет еще немало времени, прежде чем она будет в состоянии исполнять супружеские обязанности, но ей не хватало его прикосновений. Ей просто хотелось, чтобы он приласкал ее, был с нею нежен, прижал к себе, хотелось ощутить его руки… Пусть бы у них, как и прежде, были словесные перепалки, но только бы он хотя бы просто прикасался к ней.
Держа дочь на руках, она стояла у окна, любуясь ярким днем. Женевьева с горечью спрашивала себя: «Неужели я стала его женой только для того чтобы окончательно потерять его?» Она знала, что дела идут хорошо, Тристан рассказывал о хартии, после обеда упражнялся с другими рыцарями в фехтовании.
Он также сказал ей, что намеревался уладить все свои дела при дворе, вернуться в Бэдфорд Хит, чтобы решить некоторые срочные вопросы и окончательно передать управление Томасу, а затем вместе с Женевьевой и дочерью отправиться в Эденби. Женевьеву иногда удивляло, что Тристан предпочитал Эденби своему собственному дому. «Да, конечно, ведь в Бэдфорд Хит погибла Лизетта», – тут же напомнила она себе.
И каждый день она с трепетом ожидала визита Тристана. Епископ был очень гостеприимным хозяином, благочестивым и весьма великодушным. Женевьева извинилась перед ним за то, что стукнула его, он в свою очередь извинился за то, что принудил ее дать клятву, однако, горячо убеждал ее в своих самых наилучших побуждениях и в правильности этого поступка. Разве Женевьева не была рада тому, что вышла замуж ради блага дочери?
Женевьева только и смогла, что покраснеть и опустить голову. Конечно, радость наполняла ее душу, ведь она была готова отдать свою жизнь за то маленькое существо, которое завоевало ее сердце с первых же мгновений.
Но сейчас она теряла Тристана. Она была его женой, а он не только не любил ее, но и не желал! Он не заходил к ней ни для того, чтобы нежно и страстно сжать ее в своих объятиях, ни для того, чтобы бороться и овладеть с триумфом победителя!
Он был просто ее мужем, чужим человеком, приходившим поздно вечером, чтобы подержать дочь, вежливо, о, неизменно вежливо и ласково перекинуться с Женевьевой парой-тройкой слов о своих делах и уйти. Женевьева не понимала причины такого отношения, и холодность Тристана ее сильно ранила. Ей следует бороться с этим, но ведь прежде она ни разу не добилась успеха в своей борьбе, он просто брал то, что хотел.
Она спрашивала себя, может быть, он считает ее виноватой за преждевременные роды, за то, что она подвергла риску дочь, но Женевьева не осмеливалась заговорить об этом с Тристаном.
Раньше они ненавидели и пылали страстью друг к другу. Какими бы ни были их прежние отношения, они были переполнены эмоциями, теперь же, с рождением ребенка, между ними образовалась пустота, которая очень сильно угнетала Женевьеву.
Елизавета и Генрих прибыли на крестины, и король подарил Кэтрин во владение земли. Женевьева удивилась и обрадовалась, она была ему благодарна. Она не была в обиде на Генриха за то, что тот вынудил ее вступить в брак, ибо король, как оказалось, знал ее сердце лучше, чем она сама.
– Кэтрин… – промолвил он. – Случайно это не в честь ли одной из моих прародительниц, которая вышла замуж за Джона Гонта после многих, многих лет связи и после того, как родила ему нескольких детей?
Женевьева улыбнулась.
– Мне всегда нравилась эта история, она так романтична, Ваше Величество.
– У этой Кэтрин будет множество поклонников среди самых именитых дворян, – пообещал король. Женевьева в знак благодарности поцеловала его руку, и тут к ним подошел Тристан. Генрих заговорщицки подмигнул, и Женевьева улыбнулась в ответ, забавляясь тем, что у них теперь был общий секрет.
Но даже в эту ночь Тристан не остался с женой.
Однажды утром, на пятнадцатый день своего пребывания в доме епископа, Женевьева проснулась от необычных звуков. Она открыла глаза и увидела полуобнаженного Тристана, в одних чулках, прислонившегося спиной к стене рядом с окном, на его груди, вцепившись ручонками в курчавые волосы, расположилась Кэтрин, он поддерживал ее обеими руками и рассказывал о ее будущем.
– Ты будешь разъезжать в карете, сплошь отделанной золотом и запряженной четверкой лучших лошадей. У твоих дверей будут толпиться самые знатные дворяне королевства, и всем ты будешь давать от ворот поворот. Ты будешь носить бархат и тончайшие шелка, твои волосы будут украшать самоцветы и бриллианты…
Он замолчал, заметив, что Женевьева проснулась и подглядывает за ним. Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Женевьеве очень хотелось протянуть к нему руки, взмолиться, чтобы он подошел к ней, прикоснулся к ней…
Но тут в дверь постучали, Тристан выпрямился и сказал:
– Войдите! Кэти должно быть принесла мою рубашку и ее платье, – спокойно сказал Тристан, бросив взгляд на Женевьеву.
Вошла служанка и подала одежду для Тристана и Кэтрин. Женевьева не могла отвести взгляда от Тристана, когда тот через голову одевал голубую бархатную рубашку и затем цеплял свой меч. Его четкие, словно точеные линии лица, бронзового от загара, который почти совсем не ослаб за зиму, выгодно оттенялись тканью.
Женевьева поспешила отвести взгляд, почувствовав, как у нее защемило сердце. Она протянула руки к Кэти, чтобы забрать дочь и рассмеялась, когда та немедленно ткнулась в нее носом и начала искать ртом грудь. Кэти пообещала принести поесть через несколько минут, а затем начнет собирать вещи Женевьевы.
Она вышла, а Женевьева молча смотрела на Тристана, в то время как Кэтрин отчаянно чмокала.
– Она голодная, – напомнил Тристан.
– Мы возвращаемся ко двору?
Он, казалось, заколебался.
– Ты возвращаешься ко двору. Джон и Томас останутся с тобой на случай, если тебе что-то понадобится, я же направляюсь в Бэдфорд Хит. Женевьева, позаботься о ребенке.
Она прижала к себе дочку и чуть наклонилась, чтобы дать ей грудь. Она чувствовала, как они с Тристаном далеки сейчас друг от друга.
– Я бы лучше поехала домой, – сказала Женевьева.
– Еще рано, ты не достаточно окрепла для путешествия.
– Со мной все в порядке, спасибо.
– Когда я вернусь, мы отправимся в Эденби.
Женевьеве с трудом удалось удержаться от слез.
В чем дело? Откуда эта пустота внутри? Неужели это правда, что у него в Ирландии была куча женщин? Неужели он потерял к ней интерес только от того, что женился на ней?
Но вот в его чертах промелькнуло что-то от прежнего Тристана, он подошел к кровати, присел на краешек и погладил дочь по головке.
– Я сразу же вернусь, Женевьева.
– О, да, ведь ты оставляешь меня с Генрихом, с Джоном и Томасом.
– И что это значит?
Она не подняла на него взгляда, и ей не нравилось то, что он смотрит, как она кормит Кэтрин. Женевьева быстрым движением набросила одеяло на лицо дочери. Тристан схватил жену за запястье.
– Ты не даешь ей дышать.
– Неправда.
– Не понимаю, чего ты добиваешься…
– Иди и занимайся своими делами, предоставь мне самой справляться со своими обязанностями.
Тристан встал, разозлившись.
– Тогда с тобой останется Эдвина.
Он попытался сдержать свой гнев, коротко кивнул Женевьеве и наклонился, чтобы поцеловать дочь. Женевьева подавила желание остановить его, но не смогла удержаться от того, чтобы не крикнуть ему в след:
– Почему я всегда под наблюдением, почему ты не доверяешь мне… почему я никогда не могу побыть сама по себе, без твоих сторожевых псов?
– Потому что, как мы оба знаем, тебе нельзя доверять.
– У меня твой ребенок!
– Да, и я хотел бы сохранить его.
– Я не собираюсь отбирать его у тебя!
– Я позабочусь о том, чтобы этого не произошло.
– Ты женился на мне!
– Да, я женился на тебе, но ведь ты не хотела этого. У меня есть документы, подтверждающие, что мы с тобой теперь муж и жена, но разве они не больше, чем просто бумажки? Бумажки, которые добыты с большим трудом. Это чуть не обернулось бедой, – с горечью произнес Тристан, потупив взор, затем поднял глаза. – Мне нужно уезжать, Женевьева, Джон и Томас – твои друзья. Рассматривай их как стражу, если хочешь. Я оставляю тебя при дворе, ибо я знаю, что там ты в безопасности и под наблюдением. До свидания, дорогая супруга. Я постараюсь возвратиться, как можно скорее.
Тристан поклонился, Женевьева молчала в смущении, не в силах отвести взгляда. Он подошел к двери и вышел вон.
Женевьева положила дочь и подбежала за ним к двери, она выглянула наружу, но нигде его не увидела.
Малышка издала пронзительный и рассерженный крик.
– О, Кэтрин, – в слезах прошептала Женевьева и вернулась к кровати.
Она взяла девочку на руки и снова дала ей грудь.
Ребенок тут же прекратил плакать.
Но Женевьева не могла сдержать слез, она содрогалась от рыданий, душивших ее, и до боли кусала губы.
