Книга: Тристан и Женевьева (Среди роз)
Назад: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Я собираюсь замуж!
В голосе Эдвины звучало такое радостное возбуждение, что Женевьева, несмотря на все свои горести, не сдержала улыбки и крепко обняла свою тетку.
Это и в самом деле было здорово. Эдвина любила своего Джона, и даже если тот и был в чем-то повинен, в смерти Эдгара и в этой разрушительной осаде и захвате замка, он относился к ее тете с такой нежностью и добротой, что, если Эдвина может забыть обо всем остальном, тогда все и вправду идет хорошо.
– Я так рада за тебя, – пробормотала Женевьева, попытавшись скрыть горечь. Когда к ней пришла Эдвина, она сначала обомлела, а затем несказанно обрадовалась, потому что как раз сегодня утром Женевьева задавалась вопросом, позволит ли Тристан навещать ее или запрет ее, изолировав ото всех, кроме этой прыткой дурочки Тесс. Она постоянно думала и о том, простит ли ее Эдвина, прекрасно осознавая, что ее поступок немало повредил Эдвине в ее сердечных делах.
Тетка, с сияющими, как звезды глазами, чуть отстранилась от Женевьевы.
– Завтра, Женевьева, отец Томас собирается венчать нас в часовне. О, если бы ты знала, как я счастлива, как счастлива!
Женевьева судорожно сглотнула и опустила взгляд на свои руки. Она очень любила Эдвину и радовалась за нее, но сейчас она чувствовала себя еще более одинокой и несчастной, чем когда бы то ни было. «Господи! Что здесь происходит? Жизнь продолжается. Отец Томас молится в своей часовне. Крестьяне возделывают свои поля, а старый Грисвальд хлопочет на кухне. Все как будто и…
Как будто ничего и не случилось. Как будто и не было всех этих страшных потерь, ужаса осады, смертей, ланкастерцев, захвативших их замок. Даже у Эдвины жизнь не стояла на месте. У нее все шло просто прекрасно, она влюбилась в одного из захватчиков.
Только Женевьева должна была расплачиваться, расплачиваться за предательство. Она боролась со своим положением, испытывая и злость и страх одновременно, но ведь все они принимали в тех событиях какое-то участие, а осуждена одна Женевьева.
«Но ведь она была одной из тех, кто поднял руку на Тристана, – подумала Женевьева, содрогаясь, и теперь, – о, Господи, она поверила, что его рыцарство и сердце погребено навсегда».
Она не забыла ни его слова, ни его взгляд, когда он вчера уходил от нее, она немногое поняла, что ощущала странную жалость к нему, которую, как она догадывалась, он бы ни за что не принял от нее, и еще более глубокий страх и отчаяние за свое будущее. В этом человеке больше нет места для милосердия.
Женевьева отвернулась от тетки, не желая, чтобы та заметила, как из ее глаз вдруг покатились необъяснимые и неожиданные слезы. «Я буду думать о тебе каждую секунду. Я уверена, что все будет чудесно».
Конечно же, так и будет. Эдвина собирается связать себя узами брака с любимым человеком, перед лицом Господа, и это должно быть и будет прекрасно и будет стол, уставленный кушаньями, музыка, танцы и даже…
Но Женевьевы там не будет, в это время она будет сидеть взаперти в своей башне, забытая, несчастная…
– Но ты должна присутствовать при нашем венчании! – сказала Эдвина. – Тебе нужно попросить Тристана и он, наверняка разрешит!
Женевьева обернулась к ней и постаралась улыбнуться, чтобы не выдать своего разочарования. Эдвина не видела Тристана прошлой ночью, когда он разговаривал с Женевьевой. Она не видела всю эту ярость, боль, отчужденность и неумолимость…
– Сомневаюсь, – пробормотала девушка негромко, – что он вообще будет сегодня со мной разговаривать, а тем более выслушает просьбу. И… – она заколебалась, не в состоянии объяснить Эдвине, что есть большая разница между тем, когда просишь о чем-то и есть надежда быть услышанной, и когда такой надежды нет. – Я не могу просить его, Эдвина.
– Но Женевьева…
– Я не могу. Если я пошлю за ним, то он не придет, я знаю. А я даже, даже и не пошлю за ним.
– Может быть, я могу попросить его, – задумчиво сказала Эдвина. – Или Джон.
Женевьева пожала плечами и принужденно улыбнулась.
– Эдвина, пожалуйста, это будет для вас чудесный день, для тебя и для Джона, ваш день. Не омрачай его, не позволяй даже тени облачка набежать на него! Радуйся, и не беспокойся ни о чем, прошу тебя! Клянусь, мысленно я буду с тобой.
Эдвина выглядела несчастной, она прошла к камину и повернулась к племяннице.
– Женевьева, ты просто не знаешь, как правильно с ним обходиться.
Женевьева гневно всплеснула рукой.
– Я неправильно обхожусь с ним! Эдвина! Он захватил мое наследство! Он убил моего жениха и моего отца!
– Они погибли в бою.
– Он захватил мой дом, держит меня в плену, и ты хочешь, чтобы я «правильно обходилась с ним»!
Эдвина не смотрела на нее, она повернулась к огню.
– Мне нравится Тристан де ла Тер, я восхищаюсь им, Женевьева. Я увидела, что он – настоящий рыцарь и хотя бывает суров, но чаще – справедлив. Он очень хорошо обошелся со многими нашими людьми.
– Ты простишь меня, если я не соглашусь с тобой?!
– Ах, Женевьева, если бы ты только согласилась…
– Согласилась! Он приволок меня назад, он запер меня, он…
– Он взял то, что ему было предложено с самого начала, как ты не понимаешь? О, Женевьева, ведь таков порядок вещей! Они побеждают – мы терпим! Если бы ты только не принимала это так близко к сердцу…
– Я должна принимать это близко к сердцу! Господи, Эдвина, ведь это же личная обида! Ты любишь Джона – я рада за тебя, я спокойна за твое будущее. Но не ожидай, что я отнесусь ко всему также как и ты! Я ненавижу его! Он безжалостен, он… – ее голос внезапно сник, когда она осознала, что большей частью сопротивляется в основном для вида. Женевьева промолчала с минуту и попросила: – Расскажи, что с ним произошло?
Эдвина заколебалась.
– Ему не нравится, когда говорят о его прошлом, – пробормотала она. – Тристан все еще зол на Джона, за то, что тот рассказал мне его историю.
– Ради Бога, но здесь же никого нет кроме нас с тобой, Эдвина! Ты осуждаешь меня за то, что я борюсь с ним, и не даешь мне понять его! Я кое-что знаю, знаю, что на его людей напали, что…
– Все не так просто, – вздохнув, перебила ее Эдвина. – В то время они были йоркистами. Понимаешь, Тристан и его семья все они были близки к Ричарду…
– Что? – поражение выдохнула Женевьева.
Эдвина кивнула.
– Когда король Эдуард умер и Вудвиллы собирали силы, отец Тристана был среди тех, кто верил, что Ричард занял трон по справедливости и для блага страны. Но тут молодых принцев заключили в Тауэр, и Тристан в открытую выступил против короля, потребовав, чтобы он освободил мальчиков. Он не мог поддерживать Ричарда, если тот был убийцей собственных племянников. Так вот, – продолжала Эдвина. – Он, Джон, и еще один их друг возвращались домой после этого и нашли земли Тристана полностью разоренными. Дома йоменов сожжены дотла, женщины изнасилованы и убиты, мужчины убиты тоже, но их ждало самое худшее. Отец Тристана, жена брата, его жена – все были зверски убиты. Джон сказал мне, что это было ужасно, что просто невозможно вообразить этого кошмара. Тристан и его жена ожидали своего первого ребенка, и Тристан нашел его, рядом со своей женой, она не выдержала и… – Эдвина заколебалась. – Ей же бандиты перерезали горло.
Внезапно Женевьева ощутила сильное недомогание. Она села на кровать, чувствуя себя несчастной, жалкой и совсем разбитой.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень жаль их всех, но не его, я…
– Но ведь ты же обманула его, пригласив в свою спальню, и попыталась убить его кочергой.
– Эдвина, черт побери! Ведь не я же одна виновата!
– Я знаю, – тихо промолвила молодая женщина. Она выглядела так, как будто вот-вот заплачет и, чтобы скрыть свое волнение быстро отвернулась. – Посмотри-ка, я принесла тебе Чосера и Аристотеля и еще того итальянца, который тебе так нравится. Мне нужно уйти, прежде… прежде чем кто-нибудь подумает, что мы снова что-то замышляем. – Она подошла к Женевьеве и крепко ее обняла. – О, моя дорогая, ты получишь свою свободу, просто наберись смирения и терпения, и снова будешь независима и счастлива, и…
– И что? – прошептала Женевьева. Эдвина собиралась оставить ее наедине с горькими мыслями, воспоминаниями, ночными кошмарами и теми чувствами, которых она вовсе не желала.
– Спроси его, Женевьева, спроси можно ли тебе быть завтра в часовне, спроси, ради меня.
Женевьева улыбнулась горькой улыбкой.
– Ладно, – пообещала она. – Я попробую… Если смогу.
Эдвина ушла, затем пришла и ушла Тесс и, Женевьева ощутила всю тяжесть одиночества. В душе ее нарастала паника.
Ее тетя так счастлива…
И вообще, Эдвина ничего не хочет понимать, она живет в собственном мире, как в раю, где единственным ответом на все вопросы является любовь, и не в состоянии увидеть мрак, царящий в душе близкого человека, ужасные мучения, испытываемые Женевьевой и тот огонь, который возникал между ней и Тристаном…
Или, хотя бы вполне резонных и простых страхов племянницы.
Сдаться Тристану было бы непростительной глупостью, ибо он больше не способен на доброе чувство или заботу, он может только использовать. И Женевьева никогда не станет для него чем-то, кроме как минутным развлечением, которое он может найти и с любой другой женщиной.
В свое время он использует ее и бросит… И если Женевьева будет все время помнить об этом, помнить, что она для него лишь прихоть, что лишь плотский огонь горит в нем, то сумеет пережить этот ужас, а потом найдет в себе силы начать новую жизнь далеко-далеко отсюда…
«Он лишил меня всего, и я должна презирать его за свое одиночество», – сказала себе Женевьева, и ее мысли не были лишены логики. Но есть и другая правда. Вполне может быть, что он не стал окончательно диким зверем, и еще помнит, что такое милосердие, и поэтому не грабит и не убивает беспричинно.
Но в его сердце не осталось ни капли добра. По крайней мере, для нее.
Женевьева открыла страницы своей любимой книги Чосера. Странно, что давным-давно умерший и похороненный писатель был настолько близок к тому, что происходило сейчас! Его любимая невестка была большой любовью Джона Гонта, герцога Ланкастера, третьего сына Эдуарда III Плантагенета, эта женщина жила с ним в течение долгих лет и нарожала ему тех самых Бодорхских бастардов, а в последние годы жизни, наконец-то стала его законной женой! Это печальная история, прекрасная и полная глубокой любви, и тот самый Генрих, который сейчас восседает на троне, является правнуком от этого горько-сладкого союза.
Женевьева захлопнула книгу. В ее глазах стояли слезы. В ранней юности она множество раз плакала над восхитительными и трогательными романами Джеффри Чосера. Но теперь ее слезы были вызваны не словами, прочитанными на только что закрытой странице.
Женевьева и сама не знала, плакала ли она сейчас по себе или по Тристану или от злой судьбы, которая сделала их непримиримыми врагами.
К полудню несчастная затворница все острее начала ощущать свое одиночество, и в панике стала мерить свою маленькую клетку шагами. Она снова боялась, что может сойти с ума, ведь если он захочет, то может продержать ее здесь дни, месяцы, годы…
Годы!
Как медленно тянется время!
Женевьева вымылась и долго расчесывала еще влажные волосы, высушила их и заплела в длинные косы, зашила прорехи в платьях. Она немного читала, попыталась сделать набросок для вышивки гобелена.
А день все длился и длился.
Наконец, она в отчаянии бросилась на кровать и положила подбородок на кулаки, в сердце ее медленно разгоралась ярость. Она, сама не зная почему, снова злилась на Тристана. Но с какой стати? После всего, что он сделал, какой еще подлости можно было от него ожидать?
Но когда к ней не пришла Тесс (грудь как у мамы Гаргантюа), Женевьева вся извелась, рисуя себе картины того, как Тристан с толстушкой проводят время. Он, забыв свои беды смеется, и веселится, и глаза у него ярко-синие, челка нависает надо лбом, а рядом – хохочущая соблазнительница. Так благоговеющая перед всем, что имеет отношение к нему, большими глотками пьющая вино, которое с такой настойчивостью ей всучила Женевьева. Вот она становится все более раскованной и одновременно – покорной маленькой игрушкой, вот его ласки становятся все более смелыми…
У этой служанки нет никаких претензий, дочь крестьянина никогда не поднимет на своего господина руку и не станет причиной беспокойства. Зато какой она может стать умной игрушкой, и Тристан в любое время может оставить ее, чтобы вернуться к своим делам. Он может никогда не жениться на ней, и Тесс будет довольна скромными подарками за те нехитрые услуги, которые она оказывает столь знатному лорду. А он вовсе недурен собой, он силен, мускулист и…
Женевьева перевернулась и от стыда за свои мысли сжала виски ладонями.
– Возьми свою Тесс, поимей ее, только оставь меня в покое!
И он оставил ее. Часы текли – Тристан не появлялся. Женевьева чувствовала, что с трудом сдерживает истерический смех. У нее хватило гордости, чтобы не просить стражника, стоявшего у ее дверей, послать за Тристаном. А может, это была вовсе и не гордость. Может быть это от того, что она была уверена, что Тристан просто проигнорирует ее просьбу.
Но вопреки всему, она все же надеялась, что он придет к ней. И если это все-таки случится, то Женевьева воспользуется возможностью и спросит его, можно ли ей присутствовать на свадьбе тетки. Женевьева пообещала себе, что не будет просить. Она спросит, и если он откажет, то холодно примет его отказ, она будет сдержанной, отстраненной и сумеет сохранить свое достоинство. И тогда он поймет, что она стоит намного больше ломаного гроша, и что она наберется терпения, и будет ждать своего часа, будет ждать свободы, которая обязательно придет.
Но он все не появлялся.
Женевьева вскочила на ноги и подумала о бесконечных днях и ночах, ожидавших ее впереди. Каждое утро просыпаться и влачить существование до наступления ночи, когда снова сможет уснуть. Пленница в башне замка Эденби. Пройдут годы, может быть много-много лет, и в один прекрасный день придут люди и удивленно спросят, кто эта старая ведьма?
В дверь негромко постучали, Женевьева рванулась к ней, но тут же одернула себя. Это может оказаться Тесс, раскрасневшаяся и счастливая и…
Женевьева постаралась придать своему лицу холодное выражение и ответила:
– Да?
Дверь распахнулась, и вошел Джон. Женевьева вспыхнула. Она уже помирилась с Эдвиной, но знала, что жених тетки, наверняка еще гневался на нее за предательство.
– Миледи! – легко поклонился он.
Она судорожно сглотнула, удивляясь, почему находит необходимым извиняться перед этим захватчиком.
– Джон… мне очень жаль.
– Угу… Я уверен, что вам и в самом деле жаль.
– Поверь, и в самом деле мне очень жаль, что я обманула твое доверие. О, Господи, Джон, разве ты не понимаешь? Подумай о моей жизни! Разве ты бы вынес ее, разве ты не попытался бы поступить также?
Он что-то неразборчиво буркнул, но Женевьева решила, что он все понял.
– Пошли, – сказал Джон.
Ее сердце начало бешено стучать:
– Куда?
– Тристан хочет тебя видеть.
Женевьева ощутила дрожь, она представления не имела, что ее ожидает. Она хотела видеть его, но теперь…
Может быть, он придумал какое-то новое наказание или решил сжалиться над ней? Может быть, на него так подействовал ее побег?
– Женевьева, прошу!
Она поборола слабость и страх, мучивший ее, и последовала за Джоном вниз, по винтовой каменной лестнице, вытянув руку и придерживаясь за холодный камень стены, чтобы не споткнуться. Она даже попыталась завязать разговор, чтобы разогнать охватившие ее сомнения.
– Джон, я очень рада за вас, тебя и Эдвину.
– В самом деле? – холодно спросил он.
– Конечно! Ведь она – моя тетка и я люблю ее.
Наконец, они спустились до второго этажа и Джон, крепко взял ее за руку и повел к двери, открыл ее и втолкнул Женевьеву внутрь. Она слышала, как за ее спиной дверь закрылась.
И она осталась стоять в комнате, едва дыша.
Уже смеркалось, но комната была освещена мягким светом, алым мерцающим светом от огня, пылающего в камине, и золотистым сиянием свечей.
Тристан стоял у камина, отвернувшись от двери, заложив руки за спину и поставив одну ногу на каменное основание очага. На нем не было ни плаща, ни туники, лишь белая рубашка, кожаные бриджи и высокие сапоги.
В этом освещении все казалось нежным, мягким и нереальным.
Но несмотря на это Женевьева не могла унять дрожи, ей казалось, что пройдет много, очень много времени, целые столетия, прежде чем он обернется к ней. Наконец, он повернулся к ней и выражение его глаз, бездонных и таинственных, смягчилось в неверном свете, когда он молча оглядел ее с головы до ног.
– Добрый вечер, – медленно сказал Тристан.
Женевьева, несколько удивленная тем, что не может выдавить из себя ни слова, кивнула в ответ, ожидая, что еще он скажет.
Но граф не произносил ни слова, а его пристальный взгляд так беспокоил ее, что Женевьева, наконец, обрела дар речи.
– Зачем ты послал за мной?
Он улыбнулся легкой ироничной улыбкой и приподнял бровь.
– Уверен, что тебе это известно.
Женевьева вспыхнула. В его голосе было столько призыва и желания, что она опустила глаза, смутившись, но не ужаснувшись его словам, которые к ее немалому удивлению, зажгли в ней ответный огонь. Внезапно перед ее глазами встала картина, как Тристан развлекается с Тесс, и в ее сердце снова начал нарастать гнев. Неужели он одной игрушкой забавляется днем, а другая должна занимать его ночью? Она не могла вынести подобной мысли, это задевало ее и… ранило.
«Это ревность», – сказала она себе обреченно, но внутри нее все возмущалось и кричало…
Он отошел от камина и направился к Женевьеве, та подняла на него глаза. Она никогда не знала, когда они займутся любовью, и всякий раз это было для нее неожиданностью, вызывающей протест и желание сопротивляться, и она сопротивлялась…
Но на этот раз Тристан не подошел к ней, а подошел к столу стоявшему чуть в стороне и накрытому к трапезе. У стола друг против друга стояли два кресла. На скатерти были расставлены два хрустальных бокала, с золотым ободком, на тонких ножках, которые прежде принадлежали матери Женевьевы, небольшие блюда, накрытые серебряными колпаками. Бокалы были наполнены искрящейся светлой прозрачной жидкостью. Тристан задержался у стола, взял бокалы и когда он подошел к Женевьеве, она почувствовала, как все у нее внутри обрывается и слабеет, и ей даже показалось, что откуда-то доносится легкое, веселое журчание весеннего ручейка.
Он улыбнулся, а глаза его были того невероятного голубого цвета, что так привлекал и манил к себе, в бездонную томную глубину, где пылало жаркое пламя. Он никогда прежде не выглядел таким молодым и красивым. И никогда не был столь опасным.
Тристан протянул ей один из бокалов, и Женевьева механически взяла его и отпила глоток. Жидкость смочила ее горевшее пересохшее горло, имела превосходный вкус, сладкий и в то же время терпкий.
– Что это? – пробормотала она.
– Заверяю тебя, что это не яд. Зная твое острое отвращение к «Бордо», я остановил свой выбор на этом напитке. Это белое Германское вино.
Женевьева напряглась при упоминании о «Бордо» и, опустив глаза сделала еще один глоток, но тут же раскаялась, ибо вспомнила, какой эффект оказывает на нее спиртное.
Тристан поднял руку и показал на стол приглашающим жестом. Женевьева незамедлительно подчинилась. Усевшись в кресло, она отхлебнула еще вина, но увидев его улыбку, тут же поставила бокал на стол.
– Ты голодна, – спросил он.
– Нет, совсем нет.
Но Тристан все равно положил ей небольшую порцию вареной домашней птицы и прекрасно приготовленных запеченных яблок с осенней зеленью.
– Странно, а я-то думал, что все еще голодаешь, – сказал он.
Женевьева не ответила, и Тристан подняв глаза, обнаружил, что она смотрит на него с чисто женским любопытством, которого он никак не ожидал. Она изучала его, но не как врага, а как человека, как мужчину.
И внезапно ему расхотелось встречаться с ее глазами этим вечером.
– Я бы и не подумала, что ты можешь волноваться из-за этого, – сказала наконец Женевьева и, взяв вилку, принялась за еду. Впрочем, слишком взволнованная всем происходящим, она большей частью просто ковырялась в тарелке.
Тристан издал сердитый нетерпеливый звук, и Женевьева снова посмотрела на него с удивлением. Она приготовилась защищаться и собиралась при первом же его подозрительном движении оттолкнуть свое кресло и выскочить из-за стола, и Тристан это хорошо понимал.
– Ты ушел от меня в гневе, – нервно сказала Женевьева, – я не ожидала, что ты… – и она смолкла. Наступила гнетущая тишина.
– А я вот, – сказал он через несколько секунд.
Краска залила ее щеки и Тристан понял, что она не может справиться со своими эмоциями, с охватившим ее желанием, которое породил его взгляд. Ему не хотелось выражать свое сожаление по поводу вчерашнего, да он и не чувствовал его, ибо, с его точки зрения, милосердие и терпение его не знали границ. Но в его сердце появилось какое-то новое чувство к Женевьеве и, по его мнению, эта трапеза было лучшее, что он мог сделать вместо извинения.
– Я подумал, что тебе понравиться идея такого обеда при свечах с легким вином и…
Женевьева прервала его и горько рассмеялась:
– Конечно же! – ядовито воскликнула она, – здесь я чувствую себя скорее как дворцовая куртизанка, нежели как деревенская шлюха!
Тристан нетерпеливо встал, едва не опрокинув кресло и подойдя к камину, протянул руки к огню. Чуть помедлив, он повернулся и резко бросил:
– Чего же ты, в таком случае, от меня хочешь?
Женевьева хрипло выдохнула:
– Свободы!
И снова ее удивила быстрота и стремительность его движений, когда он подошел и приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в ее глаза.
– Ты дура! Тебе была предоставлена эта свобода, но что бы тебе не предлагали, ты хочешь больше и больше. Какой свободы ты требуешь? Бежать через лес? Голодать, испытывать жажду, рискуя подвергнуться нападению диких зверей? Или еще более страшных существ, передвигающихся на двух ногах? Скажи мне, Женевьева, что ты будешь делать, если твоя свобода наткнется на что-либо подобное? Или, может быть, для тебя это совершенно не имеет значения? Может быть, ты считаешь, что лесной разбойник вполне подходящая и даже приятная компания? Скорее всего, ты бы скорее снова оказалась в плену, и в гораздо более худших условиях, моя привередливая возлюбленная! Или и это для тебя не важно? Скажи мне, я сгораю от любопытства!
– Ты делаешь мне больно! – воскликнула она, пытаясь высвободить подбородок из его цепких пальцев. Женевьева не ответила на поставленные вопросы и, Тристан отпустил ее, так как в эту минуту в дверь робко постучали. Тристан недовольно крикнул:
– В чем дело?
Дверь открылась и на пороге появилась Тесс, приседая в реверансе.
– Могу ли я унести посуду, милорд?
– Что? Ах, да, заберите.
Служанка прошла в комнату, и Женевьева пристально посмотрела на девушку, чувствуя, как внутри у нее все закипает. Спохватившись, она поняла, что с нескрываемым интересом разглядывает Тесс, и быстро опустила глаза, почувствовав себя неловко. Но ведь в конце концов это ее спальня, ее кровать.
Тристан повернулся к ним обоим спиной, поставив одну ногу на основание камина, а локтем опершись на каминную полку.
Тесс дружелюбно улыбнулась Женевьеве и, собрав со стола пустые тарелки, поклонилась и вышла.
Тристан обернулся:
– Женевьева!
Но она уже в гневе вскочила на ноги:
– Да! Я бы предпочла тысячу раз попасть в плен к разбойнику! Пусть он даже был бы седым, беззубым и столетним стариком! Ты дурак! Ты набитый дурак! Что значит твое милосердие, если ты кормишь меня в моей собственной спальне обедом, приготовленным из моих собственных припасов! – к ее удивлению, Тристан посмотрел на дверь, затем еще раз взглянул на нее и, в его взгляде сквозило любопытство. Он ничего не ответил, громко расхохотавшись.
– Господи, да ты же ненормальный! – пробормотала Женевьева.
Он медленно, все еще смеясь подошел к ней, и на его лице не было и следа сарказма или издевки. Женевьева отступила от стола, но остановилась, поняв, что если она продвинется дальше, то окажется в опасной близости от кровати.
Остановившись перед ней, Тристан провел большим пальцем изломанную линию от виска к ее губам.
– Что значит этот внезапный всплеск эмоций?
– Внезапный? В нем абсолютно ничего не было внезапного!
– Да? А все-таки ты не права. Ведь ты вошла в эту комнату в подавленном настроении. Потом мы вполне мирно сидели за одним столом, и в твоих глазах не было этого гневного блеска, скорее наоборот, в них присутствовало нечто мягкое и женственное. Поняв, зачем я послал за тобой, ты не выказала слишком большой тревоги. И даже мои речи о твоей предполагаемой свободе сначала не слишком тебя взбудоражили. Но появилась Тесс – и вдруг на тебя напал приступ ярости. Может быть, это все из-за девушки?
– Какой девушки?
– Тесс, конечно.
– Ты можешь заваливаться в постель с Тесс или с тысячей других коров, мне на это наплевать!
Тристан снова рассмеялся. К немалому смущению Женевьевы, он подбежал к помосту и повалился на кровать, не переставая хохотать. Женевьева обеспокоено уставилась на него, Тристан попытался встать, но увидев ее ошарашенное выражение лица, свалился на колени и, опершись руками о прикроватный столб, зашелся от нового приступа хохота. Наконец, он соскочил с кровати и подойдя к Женевьеве, взял ее за плечи:
– Ты думала, что… Ужасно…
– Я думала… я думала, что…
– Ты думала, что тебя взяли, использовали и потом бросили! Бедная, бедная моя леди! Ты же лгала самой себе. Пойми, на свете есть вещи, которые мы оба обязаны знать, – он сделал паузу и отвесил ей поклон. Он говорил правду, и она не могла не признать этого. – Миледи, Ричард III Йорк мертв и Англией правит Генрих VII Тюдор! Я выполнил свой долг, а ты нет. Да, ты сражалась, но потерпела поражение, и теперь Эденби принадлежит мне, как впрочем, и ты. Нам обоим это хорошо известно, но ты выбрала несколько странный путь, чтобы признать эти факты и принять их.
– Никогда, я этого не сделаю! Не говори ерунды! Мы оба знаем, что в Англии полным-полно дворянских семей, у которых гораздо больше прав на трон, чем у этого Генриха Тюдора!
– Ты хочешь еще одной войны? Но ты же прекрасно знаешь, что пройдет еще много времени, прежде чем они соберутся с силами, а успех их столь же сомнителен, как восход солнца среди ночи. Нет, ты просто злишься из-за того, что я по твоему мнению, предпочел эту крестьянскую девицу за ее формы!
– О, какая чушь, – Женевьева постаралась придать своему голосу утомленное и незаинтересованное выражение, чтобы показать, что ей наскучила эта беседа. Она прошла мимо него к столу и мысленно поблагодарила Тесс за то, что та не убрала бокалы с вином. Женевьева взяла один из них дрожащими пальцами и осушила одним глотком почти до дна, но закашлялась, и к своей досаде услышала, как Тристан вновь рассмеялся.
– Женевьева!
– Да?
– Иди ко мне!
Девушка обернулась. Тристан сидел на кровати, скрестив руки на груди. Она не шелохнулась.
– Иди ко мне!
Она могла отказаться и заставить его подойти к ней, ведь он так смутил ее, что заслужил достойный отпор.
Но вдруг Женевьева почувствовала себя такой утомленной, такой измученной. К тому же, она никак не могла забыть слов, сказанных им вчера, и того ужаса, который она при этом уловила в его голосе. Возможно, что когда-то давным-давно, он был жизнерадостным, готовым рассмеяться по любому поводу…
Когда-то у его жены был самый галантный, самый неясный и верный кавалер… Она, наверное, лежала рядом с ним и смеялась, и шутила, и охотно отвечала на его страстные призывы, и, наверное, это было… чудесно.
Но сейчас ничто не напоминало в нем прежнего Тристана. Женевьева видела лишь отражение былого весельчака. Теперь это был воин, захватчик. Он приказывал ей, и сегодня она поняла, что не может не подчиниться его команде.
И Женевьева подошла к нему. Она встала перед ним, и он обхватил ее руками за талию, приподнял и положил на кровать, рядом с собой.
Он приложил ладонь к ее щеке и заглянул в глаза, и хотя на его губах играла улыбка, смех его стих.
– Я взял Тесс в замок, потому что ее мать осталась вдовой, потому что земля их ныне почти не имеет ценности, ибо некому ее обрабатывать, потому что ей нужно как-то существовать, и она хорошо работает.
Женевьева судорожно сглотнула.
– Какая жалость, – пробормотала она. – Эта девушка просто обожает тебя.
– Да неужто?
– Тристан…
– Скажи мне, откуда ты знаешь?
– Тристан, ну пожалуйста…
– Женевьева, я никогда не прикоснулся к ней даже пальцем, тебя это устраивает?
– Я же сказала тебе.
– Я помню, все, что ты мне говорила, но я говорю тебе правду. А в данный момент, моя дорогая белая роза с шипами, ты просто невероятно очаровательна.
И как неудивительно, но Женевьева очень обрадовалась его словам. «Эта комната принадлежит мне и только мне, и не будет принадлежать никакой другой женщине» – пообещала себе Женевьева. Но вот он наклонился над ней и нежно прикоснулся к ее губам, она запустила свои пальцы в его шевелюру, а поцелуй все длился и длился, становясь все глубже, пока они оба не ощутили страстного желания. И когда Тристан поднял, наконец, голову, Женевьева чувствовала себя очень легко, как девушка со своим первым возлюбленным, а на место ненависти пришло влечение. И когда он начал осторожно расстегивать ее платье, чтобы снять его, она томилась под ласковыми прикосновениями его пальцев, и, наконец, прошептала:
– Тристан…
– Угу…
– Я была очень напугана, там в лесу. Я лгала. Я бы умерла тысячу раз, прежде чем меня захватил бы какой-нибудь… какой-нибудь разбойник.
Он прошептал в ответ, наклонившись к самой мочке ее уха, теплые слова. Нежное, волнующее прикосновение его губ возродило её к жизни, одежда, казалось, сама соскользнула с тела, и Женевьева не стремилась больше скрыть свою наготу. Она только вспыхнула и опустила ресницы, сквозь которые наблюдала за тем, как он раздевался. Но вот она приоткрыла глаза чуть шире, и, Господи прости, каким бы не было нескромным открывшееся ее взору зрелище, но ей так нравилось, что Тристан молод, мускулист, строен, силен и потрясающе красив… Возможно, что природа человека бы предопределена свыше… Женевьева не могла скрыть своего удовольствия от прикосновения к его бронзовым от загара рукам, а его плотный, тугой и рельефный пресс… Он возвышался над ней точно античное изваяние, а его мужская сила… Женевьева покраснела от этой мысли, но не могла остановиться и все думала, думала о том, что его голод к ней был очень заметен и пульсировал у низа ее живота и… что это просто великолепно, Господи, ощущать его тяжесть…
– Тристан…
– Да.
– Мне жаль…
Он напрягся, и Женевьева пожалела, что заговорила.
Тристан догадался, что она имеет в виду то, что произошло давным-давно, там на севере, в его поместье, но упоминание о прошлом было сейчас совсем некстати.
– Не говори об этом, – он лежал тихо, и к собственному изумлению, она протянула к нему руки.
– Тристан…
Их пальцы переплелись, и вот он уже на ней, между ней, нежно шепчет:
– Ты не испытываешь разочарования от того, что сейчас здесь?
– Нет, милорд, никакого разочарования.
Несмело коснулась она пальцами его груди, и ее зачаровали жесткие волоски, росшие на ней. Чуть осмелев, Женевьева провела ладонью по его шее, по лицу, лаская и познавая его черты. Ее ласки были для него неожиданны и приятны. Он уже неплохо знал ее, но с каждым разом, казалось, узнавал все ближе и ближе.
Это был их мир, место, куда они могли уйти вдвоем, где ничто больше не имело смысла. Страсть… Женевьева вспомнила, как Эдвина говорила ей, что страсть может быть очень, очень опасной, ибо приносит с собой много боли и страданий…
Но сейчас это было величайшее чудо. Оно привлекало и разжигало внутри Женевьевы жаркий огонь, который разгорался все ярче и ярче, и наконец, превратился в сияющее солнце, затмившее все своим светом. Больше ничего не было, только свет и радость. Женевьева смутно помнила, что она металась и кричала, что была смущена этим, ибо никогда прежде не испытывала таких сильных ощущений. Но как было бороться с ними, как она могла сдержать себя, когда с ней рядом был он, когда он стал частью ее, был внутри ее… Такой великолепный, такой прекрасный…
Он наслаждался ею, нежно, трепетно, чувственно прижимая ее к себе. Женевьева была так близка от него, что снова могла прикоснуться к его щеке, заглянув в его глаза, она прошептала:
– Я совсем не жалею о том, что ты позвал меня сегодня.
Тристан улыбнулся, оперся на локоть, нашел в ее косах бант и начал развязывать его, осторожно распутывая ее волосы и раскладывая их на простынях. Его глаза ловили золотистый отблеск ее локонов, он зарылся в них лицом и провел губами по ее шее, собирая соль их первого настоящего соития. Женевьева застонала и задрожала, когда Тристан осторожно переместил рот к ее груди и начал ласкать ее соски, то губами, то языком, то легонько прикусывать зубами. Но вот его губы скользнули ниже… и Женевьева почувствовала снова опаляющий огонь страсти. Она умирала и снова возрождалась… Она протестовала, ибо не могла себе позволить чувствовать так бурно… Это было непереносимое блаженство, она металась, стараясь вырваться из его объятий, но он держал ее, обладал ею, наслаждался ею…
И вот она почувствовала, что стала свободной, что воспарила ввысь… До какого же предела может усиливаться это чувство… Она что-то неистово шептала ему, и он вторил ей, нежно, страстно…
Наконец Женевьева уснула, совершенно опустошенная, в своей кровати, в своей спальне, но в его руках…
* * *
Женевьева поплотнее закуталась в одеяла, ей было так тепло и уютно, как никогда прежде.
Она знала, что вокруг нее что-то происходит, но понимала, что ей нет нужды тревожиться. Сквозь полудрему Женевьева слышала, как раскрылась дверь, и Роджер де Трейн что-то сказал Тристану, она чувствовала, что Тристан все еще лежит рядом с ней и что рука его покоится на ее груди, и она ощутила от этого странную неловкость и смущение, нежелание, чтобы это видели другие, и не имеет значение, сколько одеял находится поверх его руки и скрывают ли они ее от постороннего взора.
Но Женевьева также смутно сознавала, что все вокруг прекрасно понимали, какая роль отведена ей при новом хозяине Эденби, и она ничего не могла, да и не хотела с этим поделать, ибо слишком устала от борьбы, она просто спала и не хотела прерывать свой сон.
Как только Роджер вышел, Тристан живо вскочил с постели и Женевьева попыталась открыть глаза, слыша, как он пробормотал:
– Господи Боже, – когда снова раздался неуверенный стук. Женевьева успела заметить сквозь приоткрытые веки, как быстро Тристан напялил на себя одежду и подошел к двери, распахнув ее настежь.
На этот раз вошел Джон. Женевьева не слышала, о чем они говорили, но внезапно, когда оба, Джон и Тристан, уже выходили из комнаты, вспомнила, что сегодня день свадьбы Эдвины и Джона.
– Женевьева…
Она моргнула, повернув голову на робкий шепот, пытаясь разглядеть того, кто к ней обращался. В дверях спальни стояла Эдвина, видимо, не решаясь переступить порог.
– А где Тристан? – спросила молодая женщина, робко входя в комнату.
– Я не знаю.
– Его здесь нет?
– Нет.
Эдвина быстро подошла к кровати и примостилась на краю. Женевьева поразилась, какая она сегодня была молодая, румяная и красивая.
– Ты спрашивала? – озабоченно спросила Эдвина племянницу, – ты спросила его, отпустит ли он тебя на нашу свадьбу?
Женевьева отрицательно покачала головой.
– Нет еще, но…
Она замолчала и прикусила губу. Как Эдвина нетерпелива! Женевьева подумала, что Тристан спал рядом с ней, хотя прежде поклялся не делать этого никогда, вспомнила, какие странные и откровенные разговоры они вели ночью между собой. Для непримиримых врагов, какими они были, между ними, похоже, возникло то, что можно было назвать близкой дружбой.
– О, Эдвина! Я думаю, что буду с вами.
– Эдвина, – Женевьева не смогла сдержать улыбки и, обняв подушку, продолжила заговорщицким тоном.
– Женевьева, ведь я говорила тебе, что ты должна лишь немного уступить, и у тебя все получится с этим человеком. Не проявляй враждебности, будь нежной и податливой, и все уладится! Ты просто молодец!
Эдвина вскочила на ноги и устремилась к двери, в то время, Женевьева взвешивала сказанные ею слова. Но вот ее тетя внезапно остановилась, и Женевьева удивленно посмотрела на нее, но тут же поняла причину заминки.
В дверном проеме стоял Тристан, скрестив руки на груди, прислонившись к дверному косяку и лениво закинув ногу за ногу. Он отвесил легкий поклон Эдвине, которая залилась краской от смущения и поспешила проскользнуть мимо него, когда Тристан чуть посторонился.
Женевьева едва подавила неприятное ощущение, глядя на его кривую улыбку, когда он направился к ней и остановился у самого подиума.
– Ты собиралась спросить меня о чем-то?
Она не ответила, лишь села, прижав подушку к груди и радуясь, что прикрыта одеялами.
– Спрашивай же! – хрипло приказал он, – почему же ты молчишь? Ведь это день свадьбы твоей тетки и я уверен, что ты хочешь присутствовать на ней.
– Да!
– Конечно же! – сказал он и рассмеялся, и Женевьеве совсем не понравился его смех. – Конечно же, именно поэтому ты решила слегка поторговаться! Нет, миледи, меня совсем не прельщает подобный торг! Но кое-кто из нас заплатит хорошую цену!
– Я… не знаю, что…
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!
– Тристан! – передразнил он, скорчив гримасу, – я сожалею… мне совсем неплохо с тобой, и прикосновения такие же мягкие, как слова. Ну, что же Женевьева Льюэллен, теперь я запомню на будущее, что ты всегда ищешь выгоды, и позабочусь в дальнейшем, чтобы знать, чего мне это будет стоить, прежде чем вкусить твоего плода!
– Что? – Женевьева почувствовала, как слезы наполняют ее глаза, и разозлилась на себя за это: – О, ты дурак! Я не…
– Побереги себя, моя дорогая, не волнуйся, ты можешь присутствовать на церемонии!
Он развернулся и большими шагами вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
* * *
Эдвина венчалась в часовне, где была крещена, и несмотря на небольшое количество гостей, не вполне обычную обстановку, все проходило просто прекрасно. Слушая торжественные слова венчания, Женевьева подумала, что Эдвина сейчас гораздо счастливее, чем могла бы быть, если бы Генрих Тюдор никогда не пришел к власти, Эдгар Эденби, ее старший брат организовал бы еще один «союз», и Эдвина покорно подчинилась бы его воле, и вступила бы в предложенный брак, даже вопреки своему сердцу.
А потом был праздничный бал, и Тристан, который не приближался к Женевьеве с самого утра, вывел ее, чтобы потанцевать под музыку арфы и лютни. Он крепко держал ее, настолько крепко, и безжалостно, что стеснял ее движения, и их танец превратился в насмешку.
– Ну что же, свадьба закончилась, миледи, но неужели это стоило того, чтобы жертвовать своей честью?
Женевьева горестно вздохнула и споткнулась, сбившись с ритма.
– Какую честь ты оставил мне! – воскликнула она.
– Я вижу, миледи, что сделал вас настоящей шлюхой, должен ли я принимать ваши условия?
– Нет, милорд, ты просто дурак.
– Я хорошо играл свою роль.
– Нет.
– Ты присутствовала на свадьбе, добившись своего, но вот что меня занимает, какую еще милость я должен тебе оказать, чтобы ты вновь стала ласкова со мной?
– О какой милости ты говоришь? Ты просто берешь то, что хочешь.
– О, леди, ты не права, ни одному мужчине не взять силой то, что ты «дала» мне прошлой ночью. Что мне еще пообещать? Возвращения твоей комнаты? Или ты потребуешь для себя большей свободы? Признаюсь, что такая сделка меня устраивает! Давайте-ка прикинем наши возможности и оценим мою платежеспособность!
Женевьева подумала, что ее никогда прежде так сильно никто не унижал, как Тристан своими словами, Она почувствовала себя осмеянной и обесчещенной и вырвалась из его объятий, ничуть не заботясь о том, что он мог рассердиться на нее, и не обращая внимания на гостей.
– Ты ничего не понимаешь! – крикнула она ему. – «Брать и давать», – в ярости она передразнила его. – Тебе следовало бы знать, что такие вещи не продаются и не покупаются, что они исходят из… – Женевьева оборвала себя. Следующим должно было быть слово «сердце», но его нельзя было использовать в разговоре с ним, ибо у него не было сердца. – Черт бы тебя побрал, дьявол, Тристан де ла Тер, – горячо выругалась Женевьева, – идите к черту, сэр, а я вернусь в мою башню, где останусь с большим удовольствием, нежели с вами!
Она развернулась и побежала к лестнице.
– Женевьева!
Не обернувшись, она стремительно взбежала по лестнице на второй этаж, затем по другой лестнице, ведущей в башню. Ей не нужен был ни сторож, ни тюремщик, она распахнула дверь в свою комнату и тут же захлопнула ее за собой, и навалилась на нее изнутри, с бешено бьющимся сердцем, а затем медленно опустилась на пол.
Тристан проследил за ней взглядом, подождал немного и последовал за ней.
Но прежде чем Тристан успел добраться до второго этажа, он был остановлен. Празднество прекратилось, потому что прибыл посланник от короля.
Снедаемый любопытством, Тристан подошел к гонцу, низко склонившемуся перед ним.
– Ваша светлость! Король послал меня передать вам, чтобы вы незамедлительно прибыли ко двору.
– Почему такая спешность?
– Мятеж, сэр! Раскрыт заговор, и король нуждается в вас.
Тристан помолчал, посмотрел вверх и выражение его лица внезапно ожесточилось.
– Я выезжаю с вами, немедленно, – сказал он посланцу.
Задержался он только для того, чтобы передать Джону управление замком, и тут же выехал в Лондон.
Назад: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ