ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
К вечеру второго дня Женевьева чувствовала себя совсем скверно.
Ночевать под открытым небом в холодную осеннюю пору было бы еще терпимо, но Женевьева поняла, что ей совсем не так уж нравится темнота, как она думала раньше. Когда-то ей очень нравилось бродить где-нибудь подальше от дома, теперь же она готова была проклясть этот лес. В прошлую ночь она заночевала под тем самым деревом, на которое ей пришлось залезть, чтобы спрятаться от погони, поэтому она совершенно не выспалась. Погода была гораздо холоднее, чем Женевьева ожидала, и она проснулась задолго до рассвета. Нависший над ней сук показался ей змеей, и невыспавшаяся, измученная, она вздрагивала от каждого звука, от шуршания ветра, в кронах деревьев, от шороха опавшей листвы. К тому же Женевьева вспомнила о волках, обитавших в лесу и медведях, которые иногда забредали в долину, в поисках корма. Тем не менее, она продолжала свое нелегкое путешествие.
Ее томила жажда, но уже к полудню Женевьева несколько пришла в себя и отыскала ручей, чтобы умыться и напиться.
Правда, ей очень хотелось есть, да и за утро она прошла довольно большое расстояние, и теперь вокруг нее были совершенно незнакомые места. Наконец, удалось отыскать несколько ягод, что ее очень обрадовало, но они только еще больше усилили голод. Она поняла, что была слишком плохо подготовлена для того, чтобы выжить в лесу.
Прежде ей никогда не приходилось слишком задумываться о еде, теперь же ее мысли по большей части только и занимали различные способы приготовления и поглощения пищи. Женевьева напоминала себе, что всего лишь через день она уже будет у монахинь монастыря «Доброй Надежды», и они действительно станут для нее надеждой и защитой. Она сможет оставаться с ними, пока не почувствует себя в безопасности, а потом оставит тихую обитель и уедет из страны, страны Генриха Тюдора и Тристана де ла Тера в Бретань, туда, где родилась ее мать.
Женевьева старалась не думать о неудобствах, заставляя себя идти вперед. Сумерки наступили слишком рано, как показалось Женевьеве, ветви деревьев над головой приобрели какие-то фантастические очертания, они как будто стремились дотянуться до Женевьевы, прикоснуться к ней, опутать ее страшной паутиной. Все вокруг нее стало угрожающе враждебным, какие-то непонятные звуки, шорохи раздавались в чаще и, несмотря на все свои старания, Женевьева сильно перепугалась.
Но она все продолжала идти вперед, пока не услышала мелодичное журчание ручейка, струившегося между деревьями. Женевьева тут же оставила тропу и жадно припала к воде.
Место ей показалось достаточно удобным, чтобы остановиться здесь на ночь. Она расположилась не слишком близко к воде, опасаясь змей, но и не слишком далеко от нее, чтобы утром, перед тем как отправиться в путь, была возможность напиться и вымыть лицо.
Женевьева прислонилась к большому пню. Отчаянно хотелось есть. «Ах, какой ароматный и мягкий хлеб печет Грисвальд, какие он поджаривает бифштексы, а пирожки с почками!.. Стоп, – предупредила себя Женевьева. – Со мной все в порядке, еще сравнительно неплохо устроилась! И вполне могу провести эту ночь в лесу, еще одну ужасную ночь на пути к свободе…»
«Разве это хуже смерти?» – с горькой усмешкой спросила себя Женевьева и тяжело вздохнула. Горькие мысли одолевали ее. Ах, если бы она могла вернуться! Вернуться в дом, где ее ждет отец и Аксель, где все по-прежнему мирно и спокойно! Но странное дело, образ того человека, от которого она так стремилась убежать, каким-то образом соединился в ее голове с воспоминаниями об ушедших навсегда близких и любимых людях, память о которых останется в ее душе на всю жизнь.
Где-то поблизости раздался треск сломавшегося сучка. Женевьева сразу же насторожилась, приподнялась и осмотрелась вокруг, готовая закричать.
«Как глупо, – подумала она с замирающим сердцем. – Если это волк, то ей нечего надеяться на то, чтобы отпугнуть его своим криком, если же это человек…» Может быть, какой-нибудь отшельник или охотник… А если это разбойник? Хотя какое это имеет значение… Она не могла позволить себе кому-то доверять в лесу. Женевьева закрыла глаза и судорожно сглотнула. Если каждый грязный бродяга может сделать с ней то же, что сделал Тристан, то ее жизнь и вправду не представляет большой ценности.
Она задержала дыхание, и долгое время больше ничего не слышала.
Но вот снова хрустнула ветка, теперь уже значительно ближе. От страха сердце подскочило почти к самому горлу. Женевьева судорожно начала ощупывать землю вокруг себя, нашарила тяжелую толстую палку и схватила ее. Другой рукой она пошарила в кармане и вытащила свой маленький кинжал.
«Если это волк, то, вероятно, очень крупный, – мрачно подумала она, – но ведь волки трусливы, разве отец не говорил ей об этом? Обычно они охотятся стаями и предпочитают небольших животных. Но может быть для большого волка она как раз и есть маленькая зверюшка?»
Внезапно, почти прямо над головой у Женевьевы раздался ужасный совиный крик и девушка тут же сама ужасно заорала и вскочила на ноги, дико размахивая руками, при этом больно ударила себя палкой, все еще зажатой в кулаке.
«Это еще хорошо, – сказала себе Женевьева, – ведь могло быть и хуже, она вполне могла порезаться своим ножом!»
– Чертова сова! – выругалась она.
В ответ ей послышался негромкий смех. Женевьева тут же обернулась и пристально всмотрелась в густую тьму леса. Ничего. Ничего, кроме шума ветра в ветвях деревьев и беспорядочного постукивания, голых сучьев друг о друга.
Она снова села и обхватила руками колени. «Нужно успокоиться и хоть немного поспать», – уговаривала она себя, но отдохнуть в эту ночь ей так и не удалось. Она начинала было дремать, но ночь была полна пугающих звуков, и она снова и снова пробуждалась от мучительного страха.
Наконец, наступило утро и принесло с собою свет.
Женевьева издала долгий вздох облегчения, ибо вместе со светом к ней вернулась смелость. Она потянулась, выгнула спину и осмотрелась вокруг. Нигде никого не было. Женевьева посмотрела вверх и улыбнулась солнцу, пробивавшемуся сквозь кроны деревьев. Золотистые лучи играли, отражаясь от поверхности воды, становилось заметно теплее. Женевьева отложила палку и кинжал, сбросила плащ и побежала к ручью.
Вода была холодной и бодрящей. Девушка снова оглянулась, ощущая на себе чей-то пристальный взгляд, но никого не увидела. Со всех сторон ее обступали деревья.
Она с усилием стянула с себя платье через голову и швырнула его на землю, затем, поколебавшись, сбросила и сорочку. Когда она выйдет из воды, ей не будет холодно, и одежда останется сухой. Не раздумывая, Женевьева вошла в воду, невольный радостный крик вырвался у нее, она даже рассмеялась от полноты чувств. Вода приятным холодком щекотала кожу, омывала натруженные ноги, принося им облегчение, Женевьева подобрала волосы в пучок, чтобы не намочить их и присела, жалея только о том, что у нее нет мыла.
Наконец, вволю накупавшись, она встала и, повернулась, чтобы выйти на берег, купание освежило ее, и, ощутив заметный прилив сил, беглянка воспрянула духом. Она была готова продолжить путь, скоро, очень скоро она придет к месту назначения, скоро…
Женевьева застыла на месте и вскрикнула. Потрясение было таким сильным, что она совершенно забыла о своей наготе. Прямо перед ней, удобно прислонившись спиной к стволу дерева, расположился Тристан, лениво строгавший какую-то палочку. Позади мирно пасся его конь. Граф поднял на нее взгляд и улыбнулся, но улыбка получилась холодной, и неприветливой, глаза его оставались серьезными.
– Доброе утро! – сказал он. – Вам хорошо спалось, миледи? Неплохое место для отдыха и купания, не правда ли?
Женевьева терялась в догадках. «Как он мог оказаться здесь? Как он нашел ее? Ведь это же невозможно!» Она впала в отчаяние, ее сердце готово было выскочить из груди.
Тристан отбросил палочку в сторону, встал и отвесил ей легкий поклон, затем снова опустился на землю, и Женевьева в следующее мгновение заметила небольшой костерок, на котором уже стояла какая-то посудина, в которой, очевидно, что-то варилось.
Да, он был значительно лучше подготовлен, нежели Женевьева, все еще стоявшая перед ним, в чем мать родила и не сводившая с него настороженного взгляда.
Тристан снова посмотрел на нее, и она подумала, что его приветствие было самой большой ложью, которую ей только доводилось слышать. Выражение его лица ясно давало понять, что он был бы не прочь придушить ее на месте.
«Господи!» – Женевьева никогда не могла соображать достаточно быстро в его присутствии, ей совсем не пришло в голову, что если она переберется через ручей, сейчас, как была, то на том берегу ручья она останется абсолютно без всего, даже без сорочки. Единственное, что мелькнула у нее в голове, так это то, что Тристан, возможно, не умеет плавать. Ведь тогда, во время их путешествия из Лондона, он воспользовался плотом, а не бросился за ней вплавь. Это было довольно логично.
Женевьева стремительно развернулась, вошла в глубокую воду и нырнула.
На какие-то мгновения радость и пьянящее чувство свободы охватили ее. Он не последовал за ней! С каждый взмахом она приближалась к противоположному берегу, еще несколько гребков – и она там! Она уже видит дно! Берег, казалось, тянулся к ней, предлагая помощь, в которой так отчаянно нуждалась Женевьева. Еще немного, еще… вот сейчас она выйдет из воды…
Она вздохнула и вдруг ощутила, что ей не хватает воздуха, и подумала, что тонет. Тристан набросился на нее, схватил за волосы, и девушка почувствовала, как вода с огромной скоростью расступается перед ней, и она несется сквозь ее толщу. Он тащил Женевьеву за собой одной рукой, а другой делал широкие гребки, помогая себе мощными толчками ног.
«И снова я ошиблась, – с отчаянием сказала себе Женевьева, – этот человек умеет плавать».
Он вытащил, ее задохнувшуюся, барахтающуюся, запутавшуюся в собственных волосах на берег. Женевьева подняла на него взгляд и в ужасе отпрянула. Она поняла, чем была вызвана его задержка, почему он не сразу бросился за ней.
Тристан предпочел не мочить свой дорожный наряд. Он неторопливо прошагал мимо, чтобы взять свою одежду, и глядя на нее, начал одеваться: сначала одел рубашку, затем кожаную тунику, шерстяные чулки, краги и сапоги. Все это время Женевьева не осмеливалась даже пошевелиться.
Одевшись, Тристан молча подошел к своей пленнице, дрожащей, испуганной, прикрытой лишь намокшими прядями и накинул на ее плечи сорочку.
– Вот сейчас вы именно такая, какой мне больше всего нравитесь, – сказал он, и вода не была холоднее его голоса. – Но даже если я захочу убить вас, то не думаю, что моим оружием будет холод и болезнь. Одевайтесь.
Жалкая, униженная, Женевьева отвернулась и начала одеваться. Она знала, что Тристан стоит у нее за спиной. Сначала это ее несколько удивило, но потом она догадалась, что он всего лишь собирается помочь ей застегнуть платье. Наконец, ей удалось кое-как привести себя в порядок. Тристан набросил на плечи Женевьевы ее плащ. Она села, устало прислонясь спиной к стволу дерева, слишком несчастная и опустошенная, чтобы позаботиться о своих волосах.
Несколько секунд спустя в ее руках оказалась металлическая чашка, из которой поднимался густой и ароматный пар, Женевьева бросила на Тристана обеспокоенный взгляд. Он стоял к ней спиной и смотрел за костром, и тем не менее каким-то непостижимым образом словно прочитал ее мысли.
– Подогретый эль, всего лишь. Я заметил, что вам не слишком-то нравится вино, – сказал он, не оборачиваясь.
– Оскорбление за оскорблением, милорд!
– Это был просто дар в знак благодарности.
– Которого я совсем не хотела бы получать!
– Ах, миледи, но ведь вы проявили такую щедрость и великодушие!
– Гнусный, грязный бастард! – выругалась Женевьева. Тристан не ответил, и она хлебнула горячего эля, чувствуя, как разливается по телу приятное тепло.
– Как… как ты нашел меня? – спросила она настороженно.
Он обернулся и уселся на землю, прислонившись к другому дереву, стоявшему ближе других к огню.
– Насколько я знаю, есть только одно место, куда ты могла бы уйти, – ответил Тристан и взмахнул рукой, в которой держал чашку, по направлению холма, возвышавшегося над противоположным берегом ручья. – Ты уже почти пришла, монастырь расположен как раз за гребнем.
Женевьева почувствовала отчаяние. «Так близко! Если бы только не останавливалась прошлой ночью, я уже была бы там!»
Женевьева не сразу сообразила, что последние слова произнесла вслух, до него дошло это, лишь когда Тристан расхохотался. Она быстро вскинула голову и увидела искорки смеха в его глазах, он искренне смеялся над ней, его эта ситуация весьма забавляла.
– Нет, Женевьева, вовсе нет! Я бы подошел к тебе еще прошлой ночью, но ты, по-моему, не очень-то нуждалась во мне, ведь тебе и самой удалось отбиться от этой злобной совы!
И он снова рассмеялся. Его просто трясло от смеха, он даже был вынужден поставить свою чашку на землю, чтобы не расплескать содержимое.
Женевьева втянула воздух сквозь зубы.
– И ты был там?
– Все время.
– Ты бастард! – она в гневе вскочила на ноги. «Ее до полусмерти перепугали прошлой ночью, а это, оказывается его проделки».
– Ты испугалась волков, я правильно понял? – ухмыльнулся Тристан.
– Нет. Волка-одиночки. И в этом был свой резон! – крикнула она. Тристан снова рассмеялся. Она шагнула к нему с искаженным от ярости лицом, готовая прервать его смех, выплеснув ему в лицо горячий эль. Но Тристан уже был на ногах задолго до того, как она подошла, и схватил ее за запястье.
– Женевьева, неужели ты думаешь, что это был бы разумный поступок?
Сквозь его смех звучало предупреждение, и Женевьева, прикусив нижнюю губу, отступила на шаг.
– Ну уж нет! Я хочу допить свой эль, а не тратить его на тебя!
Огонь внезапно вспыхнул, Тристан вернулся на свое место, а Женевьева бросила взгляд на кастрюлю, почувствовав отчаянный голод. Там варились две великолепные рыбины, а на разложенном неподалеку куске холста лежали большой кусок сыра и краюха хлеба.
У Женевьевы проснулся волчий аппетит, а голод заставлял бурчать ее желудок. Она отвернулась, чтобы Тристан не видел ее глаз, Господи, как же ей хотелось съесть хотя бы кусочек этой рыбы! Но он услышал урчание, доносившееся из ее живота, и негромко рассмеялся. Женевьева опустилась на мягкий мох у корней облюбованного ею дерева и уставилась прямо перед собой.
К ее досаде, Тристан, казалось, совсем перестал обращать на нее внимание.
– Превосходно! – воскликнул он, и Женевьева услышала, как ее мучитель выкладывает на тарелку рыбу, как режет хлеб и сыр, как наливает себе еще эля. Она ожидала, что он предложит и ей, но Тристан снова вернулся к своему дереву и начал есть. – Это даже лучше кролика, которого я изловил прошлой ночью.
Женевьева не смогла больше сдерживаться и повернулась к нему.
– Ты – сын волчицы! Ты прошлой ночью ел кролика, в то время как я голодала! Ты позволил себе ждать до утра, когда я была перепугана до смерти! Ты…
– Возможно это пошло вам на пользу, миледи!
– Бастард! – продолжала Женевьева, но он, кажется, не заметил этого, а продолжал есть рыбу, облизывая пальцы.
– Хочешь есть? – спросил Тристан, делая паузу, чтобы перевести дыхание.
– Нет!
– Прекрасно, а то я было подумал, что одной рыбы мне не хватит.
– Вот как! А я-то удивлялась, почему это ты до сих пор не уморил меня голодом!
– И я тоже.
– Ты просто ненавидишь меня!
– А ты весьма наблюдательна, – огрызнулся Тристан, но затем он прекратил свою трапезу и посмотрел на Женевьеву долгим взглядом. – На самом же деле, миледи, я не знаю, что чувствую в данный момент, но факты говорят сами за себя. Ты принадлежишь мне до тех пор, пока я не решу иначе.
Что-то в его голосе вселило в нее надежду. Женевьева встала, подошла к нему, опустилась на колени и заглянула в его глаза.
– Тристан, ты же можешь отпустить меня! Этот монастырь сразу за холмом, совсем рядом… Ну, пожалуйста, пожалуйста! Милорд, я ничего не взяла с собой, кроме той одежды, что на мне…
– И кинжала.
– Ничего! Я даже не прикоснулась к драгоценностям, я не…
– Я думаю и осмелюсь сказать, что у тебя просто не было времени, чтобы подумать о них, – мягко сказал Тристан, глядя ей в глаза.
– Какое это имеет значение? – взмолилась Женевьева, – Тристан, я не взяла с собой ничего ценного, я…
И тут он прикоснулся к ней. Протянув руку, он пальцами тронул ее за подбородок, положив большой палец на ее губы и тем самым прерывая ее речь.
– Но видишь ли в чем дело, для меня… – он приподнял другой рукой тяжелую массу ее волос, – для меня вот это – дороже любого сокровища, Женевьева.
Тристан убрал руки, как будто эти слова вырвались у него невольно, и посмотрел на тарелку.
– Прости меня, Женевьева, я действительно окончательно понял, что ты для меня представляешь слишком большую ценность, – он снова посмотрел на нее, и она поразилась происшедшей в нем перемене. Его глаза опять потемнели, они переменили свой цвет вместе с его настроением.
Тристан поставил свою тарелку и нетерпеливым движением руки отстранил от себя Женевьеву. Он покопался в своем кожаном мешке и извлек на свет еще одну оловянную тарелку, быстро наложил в нее рыбу, хлеб и сыр и протянул Женевьеве.
Та опустила глаза и удрученно, покачала головой, намереваясь отказаться.
– Ешь! Но ешь медленно, иначе тебя вырвет!
Женевьева приняла тарелку и вяло начала есть, но вот голод настолько захватил ее, что она, забыв обо всем на свете, начала, не прожевывая и давясь, глотать предложенную пищу. Тристан вырвал тарелку из ее рук.
– Я же сказал – медленно!
Она кивнула, все также не поднимая глаз, и он отдал ей тарелку обратно. Затем Тристан поднялся и отошел от нее, и Женевьева услышала, как он негромко разговаривает со своим конем. Она подумала мрачно: а разговаривает ли он когда-нибудь так же нежно с какой-нибудь женщиной, как сейчас с этим животным?
Наконец все было съедено. По собственной инициативе Женевьева взяла его и свою тарелку, отнесла их к ручью, вымыла и насухо вытерла подолом своей юбки. Когда она вернулась, то увидела, что Тристан тщательно затаптывает костер.
Он взял тарелки и кружки и положил их обратно в сумку, которую перебросил через седло. Женевьева стояла близко к коню, и животное неожиданно наклонило голову и подтолкнуло ее своим влажным мягким носом. Она едва удержала равновесие и, рассмеявшись, потрепала коня по морде, тот подошел ближе, требуя еще ласки, точно огромный щенок.
– Ты понравилась ему, – сухо заметил Тристан.
Женевьева бросила на него быстрый взгляд.
– А почему бы и нет? – парировала она.
Она заметила, как Тристан пожал плечами и, не обращая на него внимания, почесала коню подбородок.
– Привет, малыш! – мягко сказала она и снова глянула на Тристана.
– Как его зовут?
– Пирожок.
– Пирожок, – повторила Женевьева, – Господи, он такой огромный и совсем ручной!
– Как щенок, – ответил Тристан.
– И он скачет во время сражения, когда вокруг звучат выстрелы, клубится' пороховой дым, лязгают мечи, – пробормотала она.
– Как и все, кто сражаются. Миледи, те, кто лицом к лицу встречается с огнем пушек, на самом деле самые ручные из всех. Пирожок хорошо обучен и никогда не проявлял непокорности.
– Я не думала об этом под таким углом.
– Ну, что ж, хорошо. А теперь мы отправляемся обратно. И не пытайся сбежать от меня во время пути, Женевьева, в лесу полным полно диких зверей, а волков гораздо больше, чем даже ты могла себе представить.
– Я удивлена твоей заботой.
– Я бы не хотел, чтобы моя военная добыча была покалечена.
Женевьева не ответила, Пирожок же выбрал этот момент, чтобы, фыркнув, снова тянуться к ней мордой. «Ты лжец!» – подумала она. Пирожок – самая ласковая лошадь, которую ей до сих пор доводилось встречать, а конюшни ее отца никогда не пустовали.
Тристан пошел между деревьев, и Женевьева последовала за ним. Когда они вышли на тропу, она увидела, что не смогла бы рассмотреть в темноте. Стены монастыря возвышались с правой стороны дороги, не далее чем в полумиле от того места, где она вчера сошла с тропы. Она была так близко к свободе, что могла прикоснуться к ней, ощутить ее запах, почувствовать ее…
Может быть, она никогда больше не будет так близко.
– Ты, наверное, натерла ноги? – спросил Тристан.
Женевьева кивнула.
– Тогда ты поедешь верхом, а я пойду рядом.
Женевьева покорно ожидала, когда он поднимет ее, обхватив за талию, и подсадит в седло, потом взяла поводья и поехала вслед за Тристаном, который пошел вперед.
Но вот она низко наклонилась к шее животного и что-то прошептала ему на ухо, затем сразу же резко натянула повод с правой стороны и сжала пятками бока коня.
Хорошо выученный конь немедленно развернулся, для своих размеров он был весьма проворным, и резво скакнул вперед, чуть не сбросив с себя Женевьеву, которой чудом удалось удержаться в седле. И в следующее мгновение Пирожок перешел в легкий галоп, плавный и красивый.
Женевьева пригнулась, и, не выпуская поводьев, вцепилась в гриву, ветер свистел в ее ушах, волосы развевались за спиной, а глаза слезились от потока встречного воздуха. Но никогда ей не было так хорошо, как в эти мгновения, когда ей казалось, что она летит к свободе.
Под копытами коня взметались комья дерна, деревья проносились мимо. Но вот всадница поднялась на вершину холма и перевалила через нее. Она уже видела монастырь, его высокие стены, низкую ограду вокруг садов. Святые сестры заботливо возделывали землю в саду, похожие на птиц в своих черных одеждах и крылатых колпаках. Женевьева видела их, она почти была у цели и, конечно, же монахини тоже увидели ее…
Женевьева не услышала свиста.
Но зато его услышал Пирожок. Он тут же остановился, развернулся на месте и сбросил с себя своего незадачливого седока. Женевьева перевернулась в воздухе и долго-долго падала. Наконец она ударилась о землю и перед ее глазами замелькали целые созвездия, а в ушах послышался мелодичный звон.
Но, почувствовав, как вздрагивает под ней земля, Женевьева тут же встряхнулась. Несколько мгновений она думала, что ей нужно откатиться в сторону, чтобы ее не растоптала лошадь, но затем поняла, что это не стук копыт, ибо Пирожок стоял над ней совершенно спокойно.
Звук, отдававшийся в приложенном к земле ухе, был ничем иным как шагами. Застонав, она приподнялась и увидела, что в ее сторону, подобно какому-нибудь античному древнегреческому атлету, бежит Тристан. Женевьева быстро вскочила на ноги, решив во что бы то ни стало преодолеть оставшееся до монастыря расстояние. «Монахини видели ее! Они прикрывали ладонями глаза от солнца и смотрели на нее».
Женевьева побежала. Дистанция между ней и Тристаном, и между ней и стенами, кажется, была одинаковая. Может быть она и не успеет перебраться за стену, но ее ли она даже только добежит до нее, то Тристан не осмелится оттащить ее назад. Во всяком случае, не в присутствии множества монахинь.
Она едва дышала. Натруженные ноги все сильнее болели, как будто в подошвы впивались стальные раскаленные иглы. Но беглянка не обращала на боль внимания. Женевьева видела недоверчивое выражение лица одной из юных послушниц, ловила удивленные взгляды других… еще чуть-чуть и, казалось, она перелетит через стену…
Внезапно Женевьева и вправду взлетела, но полетела не в сторону монастыря. Она ощутила внезапный, сильный толчок в спину и плашмя рухнула на землю. Опомнившись, Женевьева попыталась извернуться и встать, но ей не давал этого сделать многокилограммовый груз, придавивший, как каменная плита.
Она попыталась перевернуться на спину, что ей удалось не сразу, и, задыхаясь, посмотрела в глаза Тристану. Выражение его лица было мрачным, губы полураскрыты, а глаза темными и блестящими.
– Господи милосердный! – раздался голос одной из сестер, подошедшей вплотную к ограде и смотревшей на них во все глаза.
Женевьева ощутила прилив радости. Она уже была готова возликовать и рассмеяться, но вовремя спохватилась, и обрадовалась, что не сделала этого, ибо прочитала во взгляде Тристана, что у него есть какой-то собственный план.
– Женевьева, жизнь моя, любовь моя! Я же предупреждал тебя, чтобы ты поосторожнее обращалась с Пирожком, дорогая! – воскликнул он.
Затем Тристан приблизил к ней лицо и поцеловал.
Женевьева попыталась воспротивиться, извиваясь и корчась, и мотая головой, но Тристан крепко держал ее за волосы с правой стороны, а вес его тела был столь значителен, что она не могла даже толком вздохнуть. Несколько долгих секунд она думала не столько о том, чтобы освободиться, сколько о том, чтобы остаться в живых, ибо уже почти задыхалась.
– О, Господи! – в шоке пробормотала одна из монахинь.
Тристан освободил Женевьеву как раз тогда, когда девушка уже была готова распрощаться с жизнью. Она отчаянно раскрывала рот и никак не могла отдышаться, для того, чтобы сказать хоть слово. Тристан же быстро поднялся, взял Женевьеву на руки и легко поклонился святым сестрам.
– Добрый день! Прошу вас, простите меня, да благословит нас всех Господь! – и плотоядно улыбнулся. – Молодожены, понимаете ли…
В ответ раздалось приглушенное хихиканье, но Женевьева уже обрела способность говорить.
– Молодожены, мои…
Остальное потонуло в невнятном бормотании. Тристан подарил Женевьеве еще один удушающий поцелуй. Она могла видеть, как он галантно помахал монахиням на прощание рукой.
К ее разочарованию, они помахали в ответ. Кое-кто из молодых сестер смотрел им вслед с нескрываемым восторгом и завистью, остальные же укоризненно качали головами.
И через несколько минут все обитательницы монастыря вернулись к своим занятиям.
Тристан стремительно подошел к коню и бесцеремонно шлепнул Женевьеву в седло. Та было собралась закричать, позвать на помощь, но и тут Тристан опередил ее, бесцеремонно зажав ее рот ладонью.
– Одно только слово, единственное слово, и клянусь всеми святыми, у тебя вдобавок к мозолям на пятках появятся мозоли на заднице, и никакие святые сестры тебе не помогут, клянусь!
Более изможденная, нежели напуганная его угрозой, и прекрасно понимая, что вряд ли ее крики будут услышаны, Женевьева покорилась неизбежности. Она склонила голову к необъятной шее Пирожка и попыталась восстановить дыхание.
Неожиданно Тристан крепко схватил ее за талию и приподнял, чтобы подвинуть, Женевьева чуть не свалилась на другую сторону, но он вовремя поддержал ее и, не выпуская поводьев из рук, вставил ногу в левое стремя и уселся на коня позади нее. Пирожок взмахнул хвостом и с места пошел легкой рысью, а затем и галопом.
Они помчались во весь опор, и Женевьева старалась из последних сил удержаться. Яркий свет слепил глаза, холодный ветер бил в лицо, конь летел, как стрела, и она невольно удивлялась, как мог Тристан столь нещадно погонять своего коня, которого, очевидно, очень любил.
Наконец, они поехали медленнее. Тристан хранил молчание, но он был здесь, сразу же за ее спиной, гораздо ближе, чем хотелось бы Женевьеве.
Она так устала!
А он все еще молчал! Наконец, Женевьева, почувствовав, как у нее затекает нижняя часть тела, не выдержала.
– Когда мы подъедем к Эденби?
– К наступлению ночи.
Горькие слезы покатились из ее глаз. «Как же долго она шла! Какое это было трудное и безнадежное путешествие! И почему я не догадалась украсть лошадь!» – ругала она себя.
Ей это просто не пришло в голову! А ведь конь мог бы поглотить вдвое большее расстояние, пройденное Женевьевой за половину того времени, что она потратила.
Они остановились только один раз, и Тристан по-прежнему не произносил ни слова. Он молча протянул ей пищу, и она съела ее также молча. Они выпили эля из одной кружки и снова отправились в путь, так и не нарушив молчания.
Женевьеву покинули последние силы. Она была слишком утомлена путешествием и бессонной ночью, и вот глаза ее сами собой закрылись, голова опустилась на грудь Тристана, губы которого оставались плотно сжатыми.
Женевьева внезапно проснулась, с удивлением осознав, и поняв, что падает, увидела совсем рядом руки Тристана, который снимал ее с коня.
– Где мы? – сонно прошептала она.
– Дома, – коротко ответил он, и Женевьева немедленно начала сопротивляться его объятиям.
– Нет, миледи, не сейчас, – сказал он и плотнее сжал руки.
Тристан резко отдал какое-то приказание, и кто-то выбежал, чтобы увести коня. Затем большими уверенными шагами он поднялся по ступенькам и прошел в Большой зал, все еще держа ее на руках. Дверь распахнулась, и их обдало теплым воздухом.
В дверном проеме вырисовывалась фигура Джона, позади него стояла Эдвина. Они отступили, чтобы дать Тристану дорогу.
– Ты нашел ее! – воскликнула Эдвина. Тетя даже не посмотрела в сторону Женевьевы, и та поняла, что Эдвина рада ее возвращению, но сердита на нее.
«А почему бы и нет, – подумала Женевьева, – я использовала и ее и Джона, предала их, обманула их доверие».
– Да, я нашел ее, – ответил Тристан и прошел мимо них, крепко прижимая к себе трепыхавшуюся Женевьеву.
– Тристан, пожалуйста, дай мне сказать им… Эдвине и Джону, что я очень сожалею, что…
Он не остановился, лишь бросил на нее сверху скептический взгляд.
– Сожалеешь о своем побеге? – насмешливо спросил он.
– Нет! Я должна была бежать от тебя, я должна вернуть себе свободу, и ты должен это понять! Я сожалею…
– Что ты предала их?
– Черт бы тебя побрал, дай мне…
– Они вряд ли захотят сейчас разговаривать с тобой.
Женевьева не нашлась, что ответить, потому что ничего не понимая, смотрела на дверь собственной комнаты, оставшуюся позади них. Тристан решительно прошел дальше по коридору и взошел на лестницу, ведущую в башню.
– Мы прошли мимо моей комнаты.
– Моей комнаты, миледи.
– Что?
– Я обнаружил, что мне очень нравится эта спальня.
– Но…
Она замолчала и воззрилась на Тристана с недоумением. Они поднялись на самый верх винтовой лестницы, и пинком сапога Тристан настежь распахнул дверь. Он вошел внутрь, и Женевьева вскрикнула от ужаса и удивления.
Комната в башне была убрана, вымыта и специально приготовлена для нее.
В самом центре располагался очаг, невдалеке стояла большая просторная и на вид мягкая кровать, чуть поодаль стояли кресла и стол, а вокруг стен выстроились ее сундуки.
Единственное окно находилось высоко от пола. Эта комната была не столь уж плоха, не слишком мала, но она располагалась слишком уединенно.
Тристан опустил Женевьеву на пол. Ее усталые ноги, затекшие от многочасовой верховой езды, совсем отказывались держать ее, и она чуть было не упала, но Тристан снова подхватил и отнес ее на кровать.
Он отступил, и Женевьева быстро села.
– Зачем ты принес меня сюда? Да ты же… – она едва могла говорить от возмущения. – Ты что собираешься запереть меня здесь?
– Да, – ответил Тристан, величественно и холодно смерив ее взглядом.
– Ты отлавливал меня, как лисицу, мчался, как сумасшедший только для того, чтобы запереть в башне?
– Да, миледи, именно так я и собираюсь поступить.
Женевьева ощутила слабость, но одновременно и прилив сил. Она заорала и, не помня себя от злости, отчаянно желая в эти мгновения убить его, спрыгнула с кровати и устремилась на него, как разъяренная тигрица. Движения Женевьевы были настолько стремительны, что первый выпад достиг цели, и ее ногти оставили глубокие царапины на щеке Тристана, он едва устоял на ногах. Правда незамедлительно отреагировал и, схватив ее за волосы, дернул назад с такой силой, что Женевьева закричала, и тут же опустила руки. Он отпустил ее, и она рухнула на пол, ошеломленная, оскорбленная, никогда до сих пор никто не делал ей так больно. Она сидела и с ненавистью смотрела на него, из ее глаз катились крупные ядовитые, как ртуть слезы, которые осуждали сильнее, чем любые слова.
– Ты – чудовище, – негромко проговорила она, – я никогда не встречала более беспощадное создание.
Тристан не ответил ей, но стал медленно опускаться на корточки, пока не оказался на одном уровне с Женевьевой. Он заглянул в ее глаза и несколько долгих минут молчал, словно пронзая ее взглядом.
– Я пытался быть милосердным, миледи.
– Ты – сама жестокость!
– Нет, миледи. Неужели я должен рассказать тебе, что такое жестокость?
Тристан весь напрягся, глаза его потемнели, он все еще смотрел на нее, но Женевьева вдруг осознала, что он не видит ее, что он глядит не на нее, а куда-то вдаль.
Он не прикоснулся к ней, просто сцепил руки перед собой, но с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Жестокость…
Его голос превратился в шепот, и в нем было столько боли, что она казалась осязаемой и, прикоснись к ней Женевьева, она бы, казалось, могла обжечь ее.
– Жестокость, это когда человека посреди ночи убивают в собственной постели. Жестокость, это когда жена крестьянина убита как раз во время того, когда она замешивает тесто, чтобы испечь хлеб, или когда ее муж зарезан собственной косой. Жестокость – это изнасилование, грубое изнасилование, когда жертву ждет смерть, несмотря на ее мольбы и крики, несмотря на то, что она сдалась и просила о том, чтобы сохранили жизнь еще неродившемуся ребенку, которого она носила в себе…
Тристан замолчал.
Она видела, как он медленно возвращается к реальности, снова видит перед собой ее, Женевьеву, но, почему-то ей казалось, что ему сейчас невыносимо смотреть на нее.
Тристан резко выпрямился и застыл. Женевьева подняла голову, не замечая непонятных слез, стекавших по ее щекам.
В дверях кто-то стоял.
Тесс! Розовощекая, с блестящими глазами, готовая улыбнуться.
Тристан, казалось, не заметил, служанку, он шагнул в сторону, чтобы обойти ее.
– Милорд? – вопросительно посмотрела на него Тесс.
Тристан обернулся и посмотрел, в комнату, как бы внезапно вспомнив о чем-то. Он пожал плечами.
– Вымой ее, – грубо сказал он.
И вышел прочь. Какое-то время она слышала его шаги, он поспешно спускался вниз по винтовой каменной лестнице. Но вот и эти отзвуки пропали…
