Книга: Шарлотта Морель
Назад: Мария Лоди Шарлотта Морель
Дальше: Глава вторая

Глава первая

Когда они пришли домой, Тома заявил, что собирается уехать вечерним поездом.
— Нет, нет, — запротестовала мадам Морель, — дорогой месье Бек, даже не помышляйте об этом. Я на вас очень обижусь. Я уже приготовила вам комнату в правом крыле.
Тома стал настаивать на своем. Он ужасно рассердился на Шарлотту и теперь ненавидел этот дом, где чувствовал себя только посторонним.
В это время Элиза, которая бросилась им навстречу через лужайку, неожиданно споткнулась о камень и упала.
Ребенок громко закричал. На его коленке и лице выступила кровь. Шарлотта с криком бросилась к девочке. Мадам Морель, причитая, последовала за ней. Поднявшийся шум заставил ребенка зарыдать еще сильнее. Шарлотта схватила девочку, прижала к себе и стала трясти в попытке успокоить, пока та не заикала.
Из соседних домов к ним спешили соседи. Тома видел на их лицах выражение растерянности. Вся лужайка была наполнена криками и воплями, сквозь которые слышались пронзительные стоны ребенка.
Тома с сердитым видом направился к Шарлотте.
— Дай мне ребенка. Так ты вытрясешь из нее душу. И перестань кричать, ты же ее пугаешь.
— Оставь ее в покое. Она моя дочь, а не твоя. Я знаю, что делаю.
Она не хотела отдавать ребенка, но Тома выхватил девочку из ее рук. Элиза протягивала к нему ручки и звала: «Тома!»
Тома, сопровождаемый растерянной семьей, направился к стоявшему в саду креслу, сел в него и посадил Элизу на колени.
— Давай посмотрим на наши раны. Пустяки, все пройдет.
Он вытер кровь своим платком и затем утер ей слезы. Потом он порылся в кармане и достал конфетку в красной обертке, несколько старых омнибусных билетов и огниво, которым он чиркнул. Ребенок завороженно смотрел на огонь, забыв про слезы.
— Послушай, я еще раз так сделаю, а Люсия в это время полечит тебе коленку. Сиди спокойно.
Люсия присела и обеззаразила ранку так нежно, что девочка даже не почувствовала прикосновения тампона. Тома снова и снова чиркал огнивом. Когда Элиза захотела подержать его, он погасил огонь и она крепко зажала новую игрушку в своем маленьком кулачке, смеясь от удовольствия.
Шарлотта смотрела на них с раздражением, не понимая, что в этот момент между Тома и ребенком установилась прочная дружба на всю жизнь. Элиза была очаровательна, ее глаза искрились смехом, она издавала воркующие звуки. Тома она напоминала птенца ласточки, слишком полного и ленивого, чтобы встать на крыло и полететь.
Наконец, забинтованная, успокоенная и обо всем забывшая, она встала на ножки и пошла по траве по каким-то своим делам. Тома стоял рядом с Шарлоттой, когда остальные отправились к вязу и расселись на стоявшие под ним кресла.
— Вот видишь, — сказал он, — не было причины расстраиваться.
— Когда мне понадобится твоя помощь в воспитании моей дочери, я позову тебя, — фыркнула Шарлотта.
— Мне хочется дать тебе пощечину, — процедил Тома сквозь зубы.
— Посмотрим, осмелишься ли ты на это.
Она повернулась и пошла прочь по полянке, переполненная благородной яростью. Тома сдержал гнев и присоединился к компании, беседовавшей за стаканчиком апельсинового сока. В гостях у мадам Морель была чета Рослен. Молодая мадам Рослен выглядела еще бледнее, чем год назад.
Шарлотта, быстро идя по тропинке, неожиданно замерла и покраснела, увидев, как к ним приближается Жюль Серио в сопровождении своей матери. Шарлотта не разговаривала с ним примерно год, и молодой человек довольствовался лишь приветственным взмахом руки, когда встречал ее на улице.
Вновь прибывших усадили, тех, кто был незнаком, представили друг другу, и мадам Серио стала выспрашивать новости. Тома относился безразлично к Росленам, но Жюль Серио, плотный коренастый мужчина с постоянной улыбкой, спрятанной под пышными усами, сразу же вызвал в нем чувство симпатии.
Серио спросили о его яхте.
— В этом году «Сена» отдыхает, — ответил он, — несмотря на хорошую погоду. Сейчас сильные ветра и течения… Естественно, я не могу покатать вас, как в прошлом году, мадам Флоке, — добавил Жюль, повернувшись к ней.
— А ты ходила под парусами, Шарлотта? — спросил Тома.
— Я не уверен, что мадам Флоке это понравилось, — учтиво заметил Жюль.
Его ясные темные глаза задержались на Шарлотте, которая ярко зарделась и попыталась скрыть свое смущение в неудержимом потоке слов. Однако печать растерянности осталась на ее лице, и Тома с любопытством рассматривал ее.
Жюль тоже рассматривал Тома Бека. Он уже много слышал об этом журналисте. Тома относился к тому типу людей, которые ему нравятся. Он удивился, встретив его у Морелей и обнаружив, что у него только одна рука. Ему было любопытно узнать о его отношениях с обитательницами дома. Перехватив взгляд Тома, брошенный на Шарлотту, он понял часть правды, и в нем инстинктивно пробудилась ревность.
После легкого флирта с Шарлоттой Жюль пытался забыть молодую женщину. Вообще-то он мог заставить себя это сделать. Однако он страдал от ущемления гордости и мужского достоинства и испытывал острое желание увидеть ее снова.
Он равнодушно отнесся к известию о смерти Этьена. Ему даже не пришла в голову мысль, что Шарлотта теперь свободна, и только в начале лета, когда он встретил ее утром одну в Жувизи, он снова стал думать о ней.
Шарлотта сидела, внешне спокойная, под перекрестными взглядами Тома и Серио. Находясь в компании, она любила предаваться своим собственным мыслям, наслаждаясь иллюзией одиночества, основанного в основном на глубоком безразличии к любым разговорам, не касающимся ее непосредственно.
Потом она стала рассматривать заходящее солнце, залившее золотистыми лучами зеленую лужайку, и вспоминала тот же месяц прошлого года, когда Этьен был еще жив. Тем временем беседа оживилась.
— Не думаю, что нам удастся избежать войны, — сказал Рослен. Слово «война» оторвало Шарлотту от ее грез и вернуло к действительности.
— Что заставляет вас придерживаться таких пессимистичных взглядов? — спросил Жюль Серио.
Рослен стал читать им лекцию о франко-прусских отношениях. Он видел, как две страны безрассудно приближаются к неминуемому конфликту. Ему нравилось выглядеть хорошо информированным человеком, который получает надежные сведения от высокопоставленных дипломатов. Тома молчал. Он был не у себя дома и не хотел вступать в спор, который мог обострить их отношения.
Серио скорее по привычке поддерживал дискуссию. Мысль о войне и о людях, погибающих во всем мире, заставляла Терезу Морель непроизвольно содрогаться от ужаса.
Пришла маленькая Элиза и положила головку на колени Шарлотты. Она принесла цветок и держала его в ручонках. Шарлотта крепко обняла ребенка и смотрела прямо перед собой, избегая встречать другие взгляды.
Неужели действительно начнется война? В такой замечательный вечер это трудно было себе представить. Все было таким обычным и спокойным, и она была счастлива, сидя расслабившись в кресле.
После обеда Тома и Шарлотта пошли гулять по саду. В темноте они прошли по дорожке до самого причала и остановились там. Был прекрасный теплый вечер, и огни бара Пьера Остера на другом берегу реки отражались желтыми бликами на водной глади.
Они стояли, опершись о грубую, изъеденную жучками древесину поручней, и чувствовали, как отслаивалась под их руками гнилая кора. Их голоса отзывались еле слышным эхом в необычной тишине. Шарлотте было грустно. Ей хотелось двигаться, бегать, танцевать.
— Серио приятный малый, — сказал наконец Тома.
— Да… но я думаю, он слишком некрасив, — ответила Шарлотта.
Последовала пауза, после чего Тома спросил:
— Что между вами было? Похоже, тебя мучают воспоминания.
— Ничего не было. Просто ты слишком подозрителен.
Она почти поверила в это сама. Она была к Серио абсолютно равнодушна, почти совсем не думала о нем и поэтому не испытывала никакого чувства вины.
Тома замолчал, и Шарлотта задумалась о великолепии спустившейся ночи, о боязни остаться одной и о том, что рядом с ней Тома. Его лицо в темноте было теперь обращено в ее сторону. Их глаза говорили то, что не осмеливались сказать губы из-за присутствия прогуливающихся мимо людей.
— Тома, — произнесла она еле слышно.
Он привлек ее к себе. Она содрогнулась, когда он стал нежно поглаживать ее затылок и шею.
— Тома…
— Пошли, — сказал он ласково, — нам пора, твоя мама будет беспокоиться.
— Нет.
— Пошли…
Им надлежало явиться в дом и для вида попрощаться друг с другом перед мадам Морель и Луизой. Тома думал о потерянном дне, о своем разбитом счастье. Им надо было бы провести эту ночь вместе, чтобы забыть свою первую любовную ссору, но это было невозможно, и его мучило чувство сожаления. Шарлотта приникла к нему, спрятав лицо в его плаще, и так замерла, словно каменное изваяние. Тома пришлось взять ее за руку и повести за собой. Всю дорогу она шла словно в воду опущенная, а он насвистывал песенку Беранже, немного фальшивя.

 

Следующим вечером они снова встретились дома у Тома в Париже и помирились. Шарлотта быстро успокоилась, будучи полностью уверенной в любви Тома. Некоторое пресыщение его обществом делало ее недостаточно благодарной за эту любовь.
Она продолжала вести жизнь, которая в общем и целом ей нравилась, пытаясь познать все и не вдаваясь в детали. Вокруг нее гудел Париж. Город был украшен в честь дня рождения императора — пятнадцатого августа. Многие парижане уехали отдыхать, однако город оставался экзотичным космополитическим центром, где человеку достаточно выйти на улицу, чтобы насладиться неповторимым городским колоритом.
Парижские бульвары были великолепным достижением той эпохи, отразившей в себе всю пышность и экстравагантность второй империи. От площади Звезды до площади Согласия, от Мадлен до конца Итальянского бульвара было выставлено все, чем Париж мог похвастать с точки зрения элегантности, богатства и экстравагантности. Итальянский бульвар стал центром жизни светского общества, а старые, когда-то богатые улицы отошли на второй план. От Оперы до Тортони бульвар заполняла нарядная толпа. Люди сидели в кафе, устроенных на тротуарах, или фланировали по улице с тросточками в руках.
Шарлотта любила ходить туда одна. Она шла быстро, как будто куда-то спешила. Она еще носила траур, но позволила себе добавить к нему несколько ленточек. Одетая во все черное, от острых носков ботинок до ручки небольшого зонтика, она находила огромное удовольствие в подборе своей одежды. Ее наряды были выдержаны по последней моде, строго по ее фигуре, украшены длинными бусами. На нее обращали внимание. Мужчины, привлекательные и не очень привлекательные, устремляли на нее свои взгляды, и ей это нравилось. Она чувствовала себя неотразимой и ела только один раз в день, чтобы сохранить свою стройность.
К тому времени в моду вместо кринолинов вошли экстравагантные турнюры, в которых женщины порхали, словно кентавры. Шарлотта купила себе два таких наряда и присматривалась к третьему — интригующе-фиолетового оттенка, с белыми розами на поясе. Она часто делала покупки в магазине Гран Мезон на улице Пти-Шамп. Магазин был довольно дорогим, и она была поражена размером счета, на оплату которого пошла значительная часть суммы, полученной ею за новеллу, опубликованную в «Клерон». Поэтому, когда Тома предложил купить ей третье платье, она не отказалась.
Тома нравилось делать ей приятное, хотя он не одобрял наряды, которые она покупала, и стиль, которого она придерживалась. Однако он ничего не говорил Шарлотте об этом, опасаясь, что она обвинит его в плохом вкусе. Затем она захотела продемонстрировать свои наряды и они стали выходить в люди. Они сходили в театр, варьете и оперетту. Не желая портить ей настроение, Тома не возражал, хотя сам предпочел бы другой образ жизни.
Пролетели первые две недели августа. Париж жил своей обычной жизнью. Благодаря хорошей погоде небо над коньками крыш было постоянно голубым, а улицы полны праздно прогуливающимися людьми.
Наступило пятнадцатое августа. Император заболел, но торжества не отменили. Париж оказался в своей стихии. Сверкающий фасад богато иллюминированной Триумфальной арки был украшен светящейся императорской короной и надписью «Наполеон».
— Когда я вижу эту надпись, — сказал, пряча ностальгическую улыбку, пожилой человек в толпе, — мне кажется, что речь идет о том, настоящем человеке.
Люди стояли плотной толпой, смотря на иллюминацию, или бродили под флагами, развивавшимися над площадью Звезды, подобно пиратским вымпелам на мачтах кораблей в гавани.
На протяжении всего дня от площади Звезды до самых окраин города Париж выглядел, как плац для парадов. Всюду маршировали военные оркестры, блистали парадные формы, пели трубы, гремели барабаны. Пуговицы солдат отливали золотом в солнечных лучах, сердца зрителей замирали от звуков бравурных маршей. Вечером на улицах были устроены танцы.
Шарлотта хотела побывать везде и все увидеть, и Тома пришлось сопровождать ее от одного места к другому до самого позднего вечера. На площади Шатле они попали в толпу, и на некоторое время он потерял ее из виду. Люди танцевали, и Шарлотта была в самой гуще событий, счастливая и возбужденная, но немного напуганная тем, что оказалась в плотном людском круговороте.
Она оглянулась, ища в толпе высокую фигуру Тома, и увидела бледного белокурого молодого человека, который наблюдал за ней, прислонившись к столбу. Он стоял в свете фонаря, как бы выделявшего его из окружавшей темноты.
Шарлотта неотрывно смотрела на юношу, чья необычная красота и очень светлые волосы, длинные в соответствии с романтической модой, выдавали в нем иностранца. Свет падал на выдающиеся скулы, страстные темные глаза, короткий прямой нос и четко очерченный рот. Под хорошо пригнанным черным костюмом была свободная рубашка, соответствовавшая, как и прическа, романтической моде. Костюм не мог скрыть крепкую мускулистую фигуру, разительно контрастировавшую с холеными тонкими руками и грациозным наклоном головы. Он внимательно смотрел на Шарлотту, как будто любил или ненавидел ее всю жизнь. «Кто он? — подумала она. — Какое странное лицо. Наверное, он поляк».
Он показался ей совсем молодым и неиспорченным человеком, который может влюбиться с первого взгляда даже в толпе. Она попыталась вспомнить, где она могла встречать его раньше. Он ей явно кого-то напоминал. Возможно, это было в ее мечтах, где-то в прошлом, в другой жизни. Он действительно был неотразимо хорош, и внезапно его красота зажгла в ней ответный огонь. Похоже, что в ее изломанной душе кто-то вдруг тронул туго натянутую струну, и она вся, с ног до головы, внезапно завибрировала в тон низкой и печальной музыкальной ноте.
На миг Шарлотта представила себе фигуру юноши, напоминавшего ей Христа на распятии. Она содрогнулась, подумав об окружавшей его темноте, способной вновь поглотить его и вернуть в прошлое, откуда он появился.
Шум и смех вернули ее из задумчивости. Погасли массивные канделябры за высокими окнами, зажженные для какого-то шикарного бала, вероятно, с которого и явился этот молодой человек в черном костюме. Она отвернулась и снова окунулась в теплую, почти домашнюю атмосферу толпы. Ее схватила чья-то сильная рука, и кудрявая голова с голубыми глазами склонилась к ней.
— О, Тома, — сказала она с облегчением.
— Пойдем домой, ты устала. Я испугался, что тебя здесь задавят. Это какое-то сумасшествие.
Он резко пошел прочь, увлекая ее за собой. Она чувствовала себя спокойно и счастливо, душа ее ликовала. Когда она шла по улицам, наполненным смехом, ей казалось, что она вернулась из другого мира.

 

Цыгане, разбившие лагерь на равнине Обервиль, оказались в конце большого табора, расположившегося у самых предместий Парижа.
Три потрепанные повозки, две исхудавшие лошади, скудное сохнущее на ветру белье, чайник, кипящий на дымном костре, — так выглядел маленький бедный лагерь, вокруг которого бегали смуглые дети.
Мальчик лет десяти сидел, скрючившись, на ступеньках одной из повозок и щипал струны гитары, наполняя прохладный воздух сентябрьского утра незатейливой мелодией. Сидящая у костра полная женщина что-то ему сказала, но он не обратил на ее слова внимания.
Эти смуглые цыгане оставались одни на пустоши, озаренной лишь слабым отсветом костра.
С ближайшей дороги донесся стук подбитых гвоздями башмаков. Показался крестьянин, коренастый, видимо, уверенный в себе человек, который возвращался из города. Мальчик с гитарой даже не поднял головы. Крестьянин прошел еще сотню ярдов. Он подумал о том, что если пересечет поле и срежет угол до перекрестка дорог, то сэкономит много времени. В этот момент он увидел высокого молодого человека, который шел ему навстречу с мольбертом в холщовом мешке на плече.
Крестьянин довольно вежливо с ним поздоровался.
— Хорошая погода, — сказал молодой человек, — правда, немного прохладно.
— Уже чувствуется дыхание осени, — ответил крестьянин.
Художник оглядел плотную фигуру в просторной блузе, штанах из грубой материи и кепке. С секунду они дружелюбно смотрели друг на друга.
— Приехали на природу? — спросил крестьянин, разглядывая ящик с красками. — Эта земля больше подходит для выращивания свеклы, чем для рисования, вот увидите.
— Хорошо, тогда я займусь посадкой свеклы, — ответил художник, — прямо у этого табора.
— Цыгане упрут ваши часы, не успеете и глазом моргнуть, — язвительно заметил мужчина.
Кивнув друг другу на прощание, оба направились своей дорогой. Фермер пошел через поле, чтобы сократить путь. Он шел, опустив голову, спотыкаясь о стерню, оставшуюся от прошлого урожая. «Поле, — думал он, — должно было бы быть уже вспахано и засеяно к этому времени. Хозяин, старый Дюваль, видно, запил и забыл про свою землю».
Крестьянин шел дальше, свесив голову на грудь. Внезапно его внимание привлек участок вытоптанной земли. «Наверное, эти проклятые цыгане стояли здесь табором, — подумал он. — Если я обнаружу что-нибудь подобное на своей земле, они получат от меня по заряду соли в задницу».
Его глаза остановились на ярко-красной тряпке, наполовину зарытой в землю. Она была похожа на дорогой шарф. Он нагнулся и потянул за материю, однако она не поддавалась.
Заинтересовавшись, крестьянин достал нож и стал терпеливо копать землю вокруг этого куска материи. Внезапно он почувствовал, как холодный пот покрыл его лоб и стал стекать капельками по лицу и спине.
Из земли торчала рука. Рука ребенка.
Мужчина с удвоенной силой принялся рыть землю ножом. Пот лил с него ручьями, как будто он стоял возле раскаленной плиты. Наконец вслед за рукой показалось все тело.
Человек выпрямился и беспомощно оглянулся вокруг. Его охватил ужас. Затем он закричал и бросился бежать во всю мочь в том направлении, откуда пришел.
Его отчаянные крики заставили содрогнуться молодого человека, только что установившего мольберт недалеко от стоянки цыган, которые повылезали из своих повозок, чтобы узнать, в чем дело.
— Месье, месье! — кричал человек. — Тут тело! Я нашел тело ребенка здесь, в поле. Поспешите, мы должны сообщить в полицию.
Крестьянин, с видом сумасшедшего, утирал пот со лба своей огромной рукой. Увидев цыган, он стал кричать, что это они убили ребенка, что все знают о том, что они убивают детей, исполняя свои темные ритуалы.
— Арестуйте их! — голосил он. — Арестуйте их!
На дороге стали появляться люди, привлеченные шумом.
— Арестуйте цыган! — кричал крестьянин. — Убийцы!
— Ну ладно, ладно, — говорил молодой человек успокаивающе, — успокойтесь, пожалуйста.
Цыгане стояли поодаль небольшой группой. Они были настроены явно враждебно. Женщины пытались протестовать. Трое суровых, диковатого вида мужчин вышли вперед, сверкая черными глазами.
Стали подходить люди из близлежащей деревни. Среди них был местный жандарм. Крестьянин снова стал кричать, что нашел мертвого ребенка и что его убили цыгане.
— Хорошо, — сказал жандарм, — сейчас проверим. Я поверю, когда увижу все своими собственными глазами. Где же труп?
Плотной группой все отправились к месту находки, женщины и дети шли впереди. Когда люди увидели наполовину вырытый из земли труп, над которым уже кружились мухи, они быстро отпрянули назад.
Жандарм заявил:
— Такими делами должен заниматься общественный прокурор. Отойдите все отсюда. — Он вытащил большую записную книжку и карандаш.
— Вы нашли это? — обратился он к фермеру. — Ваше имя?
— Пикар.
Жандарм начал записывать его имя и адрес, а крестьянин продолжал обливаться потом: ему вот-вот могло стать плохо.
— Еще есть свидетели? Вы тоже здесь были, месье? — спросил жандарм, повернувшись к художнику.
— Да. Во всяком случае, я находился примерно в двухстах ярдах отсюда и слышал крики месье Пикара. Я встретил его на дороге несколькими минутами ранее.
— Назовите ваше имя, пожалуйста.
— Габен Морель. До конца лета я буду жить в Пантене.
Полицейский закончил записывать и беспомощно соображал, что ему следует сделать в следующий момент, чувствуя, что собравшиеся ожидают от него каких-то действий. Расследование такого рода преступлений обычно не входило в круг его обязанностей. В это время один из жителей деревни вернулся с сержантом и двумя рабочими, которые стали рыть землю лопатами вокруг трупа.
— О, Боже! — неожиданно воскликнул один из них. — Здесь еще один.
Под его лопатой показалось еще одно тело. Рабочие стали остервенело рыть землю, и вскоре показалось еще одно тело, потом еще и еще одно. Женщины стали падать в обморок.
— Боже милостивый, — бормотал рабочий. — Боже милостивый. В это невозможно поверить. Это, вероятно, сделал какой-то маньяк.
Затем, примерно через час, они нашли еще одно тело — это была женщина. Кругом воцарилась гробовая тишина. Тела пяти детей и женщины были наскоро похоронены в поле. Сцена напоминала какой-то кошмар среди белого дня.
На дороге остановилась повозка, и трое хорошо одетых мужчин направились к толпе по грязному полю. Это были два инспектора из отдела криминальных расследований и мэр деревни.
— Так, — сказал мэр собравшимся, — это вам не цирковое представление. Отправляйтесь все по домам.
Габен Морель немного задержался. Ему было плохо от увиденного. Один из инспекторов разрешил ему идти. Если понадобятся его свидетельские показания, с ним свяжутся, хотя он уже все рассказал.
Габен попрощался с полицейскими и отправился собирать свои принадлежности, оставленные на соседнем поле возле лагеря цыган. Группа дочерна загоревших грязных детей молча наблюдала за ним. Габен вытащил монетку и предложил ее худой босой девочке с длинными сальными волосами. Она взяла ее, не произнеся ни слова.
Когда он шел по дороге, ведущей в деревню, его тошнило от увиденного и он чувствовал, что на него накатывается очередной приступ депрессии, столь часто охватывающей его в последнее время.
Он остановился и присел на придорожный камень. День был испорчен, как и многие другие, и опять все будет валиться из рук. Художник смотрел на свежий холст и краски. Он долго сидел так, ни о чем не думая, погрузившись в свой собственный душевный ад.
Затем он снова побрел к деревне, едва ли понимая, что делает. В деревне царил переполох, всюду носились слухи о совершенном преступлении. Габен пошел по главной улице и увидел повозку, стоявшую у ратуши. Возница слез с облучка и разговаривал с группой детей, которые размахивали руками и куда-то показывали. Затем из кареты вышла молодая женщина. Габен побледнел и замер на месте: «Шарлотта».
Молодая женщина быстро повернулась, увидела своего брата и побежала ему навстречу, а кучер снял кепку и в изумлении потер лоб.
— Габен!
— Шарлотта!
Поскольку она не могла позволить себе броситься ему на шею посредине улицы, она крепко взяла его за руки и смотрела на него счастливыми глазами.
— Твое письмо пришло вчера утром, — сказала она. — Я приехала так быстро, как только могла. Но мы с трудом нашли твой дом.
— Он находится за деревней. Его очень просто найти, если знать, где искать.
— Мне надо расплатиться с извозчиком. Я, конечно, останусь. Ты накормишь меня, надеюсь. Когда я думаю, что ты был в Париже в течение двух месяцев, а я об этом даже ничего не знала…
Шарлотта тащила за собой Габена, делая рукой вознице знаки (тот разворачивался на улице, стараясь не задавить детей, шныряющих под самыми колесами), чтобы он подъехал к ней. Расплатившись с извозчиком, она взяла Габена под руку.
— Теперь расскажи мне обо всем. Где ты был все эти годы? Целых два года, ты понимаешь? О, я так счастлива снова увидеть тебя!
Он посмотрел на нее и оценил про себя ее черное платье.
— Ты знаешь об Этьене?
— Да, мама написала мне. Я тогда был в Швейцарии. Я тоже хотел написать тебе, сказать, что…
Его лицо стало озабоченным, и он сжал руку Шарлотты.
— Ты знаешь, — продолжал он, когда они пошли по улице вместе, — Этьен мне никогда не нравился, и его смерть меня не огорчила, но я думал о тебе и о том, какая это была для тебя трагедия, и… ну ты же меня знаешь. Письмо так и не было никогда отправлено. Мне нет оправдания…
— Все это не имеет значения, — сказала она, — ты здесь, и это главное.
Она обернулась и посмотрела на деревню. Это была типичная деревня центральной Франции с небольшой ратушей и скопищем маленьких бедных домишек.
— Как случилось, что ты поселился здесь? И почему ты не написал мне раньше?
— Мой друг художник владеет этим домом, и он сдал мне его на время. Это дешевле, чем жить в городе. Не очень удобно, но вполне можно провести лето. Я никогда не находил ничего хорошего в Париже.
— А как насчет нее? — спросила Шарлотта с улыбкой. — Ты писал о ней в своем письме, но ничего толком не рассказал. Кто она, эта женщина? Она живет с тобой, да? Где ты ее встретил?
— Шарлотта, — сказал Габен, — послушай, я должен тебя предупредить… Илла, ну, эта девушка…
— Ну же, рассказывай. Ты стесняешься ее?
— Илла не француженка, — сказал Габен, — она немка. Я встретил ее в Мюнхене в прошлом году, но ты увидишь, — продолжал он торопливо, — ты увидишь, какая она хорошая.
Шарлотта не ответила, и он продолжал:
— Знаешь, она хорошо воспитана, у нее хорошая семья. Я только не знаю, как объяснить маме, и меня это беспокоит. Люди не понимают, но я знаю, ты меня поймешь.
— А ты… любишь ее? — спросила Шарлотта.
— Да. Мы поженились в прошлом месяце. Я не решился сообщить маме.
Шарлотта нежно взяла Габена за руку. Она удивилась и даже несколько растерялась, услышав эту новость. Прочитав письмо брата, она ожидала услышать совсем другую любовную историю. С ее точки зрения, Габен поступил правильно.
— Ты увидишь, какая она хорошенькая, — говорил Габен. — Я все время любуюсь ее лицом. Она прекрасна, замечательна, удивительна. Все делает с такой грациозностью.
— А как вы общаетесь?
— Она немного говорит по-французски, а я, как ты помнишь, имел удовольствие учить немецкий в школе.
Теперь он был в приподнятом настроении и рассказывал об Илле с воодушевлением любовника и художника. Шарлотта слушала его с чувством удовлетворения, которое всегда испытывала при общении с братом.
— А как обстоят дела с твоим рисованием?
— Кое-чего я достиг, ты увидишь. Я тебе покажу.
— Как ты живешь?
— Не очень хорошо, — признался он, улыбаясь, — но теперь, когда я снова нашел тебя, все пойдет лучше. Я уверен.
Она почувствовала возбуждение в его голосе, но вместо того, чтобы продолжить разговор на эту тему, стала рассказывать ему о своей поездке. Ей пришлось добираться омнибусом до самого Пти-Виль.
— Я как будто попала на край света. Омнибус до Пантена должен был отправиться в середине дня, но это было бы слишком поздно, и я наняла извозчика. Ведь я так люблю старые коляски.
Габен повел ее по узкой пыльной дорожке, в конце которой виднелся дом. Своим потрескавшимся фасадом он выходил на пустырь. Дом был окружен покосившимся деревянным забором.
— Довольно печальный вид, — сказал Габен, — но по утрам в нем много солнца.
— Габен! — воскликнула Шарлотта в изумлении. — Ты здесь живешь? У тебя так плохо с деньгами?
— Это не надолго, — сказал он весело, — скоро мои дела поправятся, а летом здесь неплохо.
Он толчком открыл дверь лачуги, которая была построена из дранки и штукатурки с добавлением гальки. Дом был маленький и тесный, но все же двухэтажный.
— Должно быть, он был построен итальянскими рабочими, — говорил Габен. — Наверное, им нравятся подобные хижины, но они не имеют никакого представления о комфорте. Потолки на втором этаже такие низкие, что задеваешь их головой.
Единственным пригодным для жилья помещением была большая кухня. Пустые стены, никогда не знавшие обоев, были увешаны картинами Габена. Огромные полотна висели друг против друга. На каждом была изображена сидящая девушка.
— Илла, — пояснил Габен.
Пораженная красотой линий и тонов, Шарлотта не могла оторвать от них глаз. С картин на нее смотрело женское лицо с огромными светлыми глазами зеленоватого цвета, обрамленное гладкими каштановыми волосами и с грустным очаровательным ротиком.
— Она прекрасна, — сказала Шарлотта, имея в виду как картину, так и девушку.
— Я ничего не знал, пока не встретил ее, — рассказывал Габен. — Я был в неведении. Она дала мне все — любовь и даже больше, чем любовь, — самопознание. Никто не сможет разлучить нас!
Шарлотта ничего не ответила. Она услышала шаги на дорожке, и затем из кухонной двери вышла Илла, скромно улыбаясь.
Она была такая, какой изобразил ее на своих картинах Габен. Может быть, немного моложе — почти ребенок, но с печальным выражением глаз.
— Это моя сестра, — сказал Габен, положив руку на плечо Шарлотты. — Ты понимаешь? Моя сестра.
— Да, — сказала девушка с какой-то музыкой в голосе. — Да, я понимаю. Это твоя сестра, Габен.
Она протянула обе руки Шарлотте, которая заметила в этот момент необычное возбуждение на лице брата и поняла, какое огромное чувство связывает этих двух людей. Шарлотта была очень тронута, как будто почувствовала какую-то невидимую нить, связывающую ее с их молодостью и их любовью, а их бедность была воспринята ею почти как физическая боль.
— Можно, я поцелую вас, Илла? — спросила она. Шарлотта нежно привлекла девушку к себе и поцеловала. Когда она отпустила девушку, то увидела, что та плачет.
Они провели весь день в прогулках и беседах. Габен, который после неожиданной встречи с сестрой почти забыл страшную сцену, произошедшую утром, рассказал им об обнаруженных трупах на равнине Обервиля, о том, что его могут вызвать для дачи свидетельских показаний, хотя ему уже больше нечего им рассказать.
Вечером Шарлотта уехала омнибусом в Пти-Виль. Маршрут проходил по заброшенному пригороду Комба, по мрачным неосвещенным местам. В прошлом парижане приезжали сюда, чтобы наблюдать за такими зрелищами, как травля привязанного быка собаками. В качестве приманки зачастую использовали осла или даже свиней. Аппетиты кровожадных зрителей все возрастали, из-за чего арена была разобрана по приказу встревоженного монарха — Луи Филиппа.
Омнибус проскрипел по темному бульвару, мимо свалки, заваленной кучами мусора, напоминавшего горы на фоне ночного неба. Это было старым лобным местом Монтфокона, где вешали приговоренных к смерти преступников и оставляли их тела болтаться на ветру. Когда виселицы снесли, место превратилось в огромную свалку для всего Парижа. Старых лошадей приводили сюда целыми табунами и оставляли помирать от голода перед тем, как прикончить. Конский волос срезали, когда животные были еще живы, а их останки оставляли лежать под открытым небом, вскармливая кучи червей, которых потом продавали рыболовам. Затем появлялись крысы, поедая все на своем пути и роя норы в кучах гнилья. В конце концов умерщвление лошадей и свалка мусора были запрещены, как представляющие угрозу для здоровья жителей.
Шарлотта страстно хотела оказаться снова у себя дома, на знакомых, хорошо освещенных улицах. Она перенервничала за эти дни. Нить реальности ускользала из ее рук. Она пила много кофе и работала по ночам до тех пор, пока не начинала чувствовать, что у нее начинаются галлюцинации. Она думала о своем брате Габене, о тех муках, которые он претерпел ради своего искусства, о страшных эмоциональных потрясениях, сделавших его слабым и больным.
Конечно же, это было наследственным явлением. Эта мысль раньше никогда не приходила ей в голову. Вероятно, потому, что мадам Морель была такая спокойная, а Луиза такая апатичная. Но она и Габен были совсем другими, как будто принадлежали к другому виду. Возможно, они унаследовали это от своего дедушки по материнской линии, неудавшегося скульптора. Шарлотта никогда его не видела. Он умер еще до ее рождения, а мать редко про него рассказывала. Однако Шарлотта догадывалась, что эти душевные томления, стремление к чему-то «потустороннему» достались им от него в наследство. Что-то подсказывало ей, что она никогда не будет знать покоя.
Омнибус катился дальше. Наконец она вышла на остановке у Люксембургского дворца. Шарлотта почти бегом устремилась к своему дому. Анник открыла ей дверь и сообщила, что месье Бек уже давно ждет ее.
Шарлотта бросилась к нему в объятия. Она сильно расстроилась оттого, что все ею рассказанное никак не подействовало на Тома, который ждал ее уже больше часа и был в плохом настроении.
— Так ты ездила в Пантен? И не сказала мне ни слова? Я бы поехал с тобой, — кипятился он.
— Ты был слишком занят, да и вообще я не хотела…
Она рассказала ему о Габене и Илле, о той бедности, в которой они жили. Габен хотел рисовать, но его картины не продавались, и до сих пор он перебивался за счет своей доли денег от продажи поместья отца. Но сейчас эти деньги кончились.
— Он талантлив, — страстно доказывала Шарлотта, — но люди не хотят покупать его полотна. Им не нравятся его картины. Они их просто не понимают. Это его убивает, а для меня это просто невыносимо… Послушай, — сказала она нервно, пока Тома сохранял молчание, — я не могу оставить их там. Они должны переехать сюда. Здесь достаточно места для всех.
— И ты собираешься содержать их обоих, да? — сухо спросил Тома. — Ты угробишь себя для того, чтобы он мог продолжать рисовать, не будучи даже уверенной, что у него действительно есть талант.
— Я запрещаю тебе так говорить!
— Но я обязан это сказать. Кто-то же должен это сделать. Ты снова приносишь себя в жертву, как это произошло с Этьеном. У него не было никаких талантов, но ты упрямо продолжала поддерживать его во всех начинаниях. Ты оказала ему медвежью услугу, поддерживая его иллюзии относительно самого себя…
— Успокойся, — сказала она подавленно.
Но, разгорячившись, он продолжал:
— Этьен умер не просто от болезни. Он мог бы быть счастлив и по-другому, но ты лишила его возможности измениться. Теперь ты хочешь столкнуть Габена в ту же яму. Ты хочешь разрушить и свою жизнь… Посмотри на себя, — продолжал он, — ты отказалась от нормальной жизни. Ты хочешь писать. Я знаю тебя. У тебя большие амбиции. Ты жаждешь славы и денег. Ты хочешь пробиться в высшее общество, но все, что ты делаешь, — это погоня за иллюзиями.
Он был сумрачен. Он знал, как неистово, хоть и не признаваясь в этом, она отвергала жизнь, которую он мог ей предложить. Она не допускала даже мысли о том, чтобы жить, подобно многим другим женщинам, в его доме, за его спиной. Она недостаточно любила его для этого, и он понимал это. Тома презирал фальшивые святыни этого картонного мира, которые убивали в людях все лучшее.
— Деньги, — сказал он, — вот где корень всего зла: в деньгах и жажде славы. Ты уважаешь власть, но именно те, в чьих руках она находится, разрушают тебя. Габен умирает, потому что люди не покупают его картин. А твоя сестра Луиза умирает из-за ошибочных принципов и так называемого благородного воспитания, которые не дают ей жить свободно. Оглянись вокруг. Студент Фредерик умирает от бедности, потому что за образование нужно платить. Дельбрез умирает от разврата, потому что он принадлежит к извращенному обществу. И таких примеров много, очень много.
Шарлотта пожала плечами:
— Что ты пытаешься доказать?
— Что вы все сошли с ума в погоне за успехом. Что это погубит вас так же, как и многих других, а ты разрушишь свою собственную жизнь… и мою тоже.
— Габена это не касается.
— Возможно, что и нет, — сказал Тома устало. — Может быть, Габен — гений. Может быть, у него талант. Но такая жизнь погубит его, как и всех остальных. А ты хочешь принести нас обоих в жертву, чтобы помочь ему в этом. Привози их сюда. Мне просто-напросто придется остаться у себя дома. В любом случае мне не место в этой семье.
— Я люблю его, — сказала она тихо. — Он мой брат.
— А я? Ты любишь меня?
— Это не одно и то же.
— Да, — сказал он, — это не одно и то же. Ты ничего мне не даешь, ты ничем не жертвуешь ради меня. Я не твой брат, конечно же, я — никто.
— Ты не можешь меня понять, — сказала она печально.
— Ну, конечно, нет. Я всего-навсего зануда и дурак.
— Ты выходишь из себя и ты несправедлив. Почему? Что я сделала? — спросила Шарлотта, искренне удивляясь.
— Ничего. Вообще ничего.
Он сердито ходил по комнате, и она вдруг рассвирепела оттого, что он позволил себе не сдержаться в ее доме.
— Ну, тогда все. Если ты пришел сюда оскорбить меня, можешь идти. Ты всегда считаешь себя правым. Ты бросаешь свои идеи людям, как будто хочешь оглушить их. А что если кто-нибудь с тобой не согласен? Твои идеи меня утомляют. Ты слишком громко кричишь. Я уже наслушалась этих разговоров о справедливости и справедливом дележе счастья для бедных. Мне наплевать на бедных и на всех остальных. Я хочу жить по-своему и быть счастливой по-своему. Между прочим, ты так громко кричишь о справедливости и благотворительности, но что ты сам сделал для других? Разве ты не пытаешься достичь успеха любой ценой? Ты считаешь себя очень честным и благородным!
Тома выслушал ее, побледнев, но не вымолвил ни слова, пока она в ярости металась взад-вперед по комнате.
— Кому ты приносил какие-нибудь жертвы? — наступала она на него. — Ты колебался хоть чуть-чуть, когда решил оставить Мари и прийти ко мне? Думал ли ты тогда о благе бедных?
— Я могу убить тебя за такие слова, — сказал Тома изменившимся голосом.
Они смотрели друг на друга в упор. Шарлотта подумала, что он ее ударит. Она понимала, что зашла слишком далеко, и сожалела об этом. Она почувствовала смертельную усталость.
— Ну, хорошо, — сказала она быстро, — ты же знаешь, я никогда не задумываюсь о том, что говорю. Я хотела уколоть тебя.
— У тебя это здорово получается.
Он говорил могильным голосом. На смену злости пришло отчаяние, и она испугалась, что он уйдет и оставит ее одну.
— Я не хотела этого. Поверь мне. Ты тоже обидел меня, неужели ты не понимаешь? Я должна была отомстить тебе, я просто должна была.
Она набросилась на него и стала молотить маленькими сжатыми кулачками ему в грудь, стараясь сделать больно, вернуть его из опасного состояния отрешенности, которое означало потерять его.
— Ну, ударь меня! Только не молчи. Скажи, что ты мне веришь.
Он не реагировал, как будто находился где-то в далекой стране и не мог оттуда вернуться. Шарлотта почувствовала страх, хотя и не могла понять, перед чем или отчего. В ее голове была только одна мысль: не отпускать его от себя в этот вечер.
Она хваталась за него усталыми неловкими руками. Желание, которое росло в нем, было отчаянным и дерзким, потому что впервые он не вкладывал в него сердце.
В последующие недели у Тома было много других забот. Его газету «Деман» оштрафовали за оскорбительную статью, посвященную предстоящему визиту императора и его жены на Корсику. Опасаясь, что наложенный судом штраф может подорвать бюджет газеты, Тома выплатил часть суммы из своего кармана.
Он редко виделся с Жюстиной Эбрар, особенно после второй половины июля, когда она уехала в Экс-ле-Бень, но догадывался, что их отношения вряд ли могут оставаться прежними, хотя тираж газеты достиг десяти тысяч, что более или менее покрывало текущие расходы.
Он стал искать работу в других газетах и в конечном счете стал писать для целого ряда небольших оппозиционных газет. Полностью погрузившись в дела и встречая многих интересных людей, Тома перестал возражать против планов Шарлотты в отношении ее брата.
Поскольку она не решалась поселить Габена и Иллу в своей собственной квартире, то постаралась быстро договориться с консьержкой, когда узнала, что на пятом этаже освободилась большая комната с мезонином под самой крышей.
Габен с большим облегчением воспринял предложение занять эту комнату, так как в конце лета ему все равно предстояло освободить домик в Пантене. Они с Иллой переехали на пятый этаж дома на улице Месьеле-Принс, и Шарлотта с радостью стала помогать им обустраивать новое жилье.
Несколько дней она ходила, сияя от счастья: ведь теперь ее брат будет жить с ней в одном доме. Габен дал показания о преступлении в Пантене, но вскоре стало очевидным, что ничего ценного он добавить не может. Убийца был схвачен на следующий день в Гавре, где пытался сесть на пароход, отплывавший в Америку. Он оказался уроженцем Эльзаса по фамилии Тропман, который убил всю свою семью — жену и пятерых детей, а также несчастного отца, чье тело нашла собака несколькими днями позже недалеко от остальных. Мотивом преступления было ограбление.
Нашлись и такие, которые утверждали, что преступление было совершено в удобный момент, чтобы отвлечь общественное мнение от решения правительства отложить созыв парламента до ноября. Преступление Тропмана привлекло к себе большое внимание прессы, а в морге люди стояли в очереди, чтобы увидеть тела жертв.
Финансовые дела очень беспокоили Габена. Он хотел, чтобы Шарлотта попыталась уговорить мать продать то, что осталось от их наследства. Прежде всего речь шла о кожевенном заводе — главной собственности, оставленной отцом. Завод приносил более чем скромный доход. Один из предпринимателей предлагал купить завод за большую сумму, и только Шарлотта могла уговорить мать согласиться на это предложение. Для Габена это был единственный шанс продолжить занятия живописью и завоевать наконец известность.
Шарлотта не хотела сразу сообщать матери о женитьбе Габена и его финансовых трудностях, поэтому единственный путь уговорить мать продать завод заключался в том, чтобы пожаловаться на свои, якобы большие, финансовые трудности. Ужаснувшись при мысли о том, что ее младшая дочь так бедствует, мадам Морель сразу же сделала все необходимые распоряжения. Было решено, что Шарлотта незамедлительно отправится в Ниор и передаст решение всех вопросов в руки адвоката Пелю. Вырученная сумма будет разделена между матерью и ее тремя детьми.
Тома не одобрял ее поездку.
— Может поехать твоя мать, — возражал он.
— Нет, она присматривает за Элизой, да и вообще она ничего не понимает в бизнесе. А мне следует навестить могилу Этьена и побывать у моей свекрови.
Тело Этьена было перевезено в Ниор. Тома совсем забыл об этом.
Он был оттеснен на второй план дорожной суетой и явным удовольствием, с которым Шарлотта предвкушала эту поездку. Она совсем не походила на женщину, которая собирается поплакать на могиле своего умершего мужа.
— Я поеду с тобой, — объявил он неожиданно.
— Ты что, шутишь? Подумай только, что будут говорить люди, когда увидят нас вместе. Что они про меня подумают!
Вечером перед отъездом он отказался пообедать в ресторане и отвел ее к себе домой. Вскоре она забыла про яркие огни. В комнате Тома было тепло и сумрачно. Горели только огни на площади за окнами, и это вполне соответствовало их настроению. Тома снова спросил, любит ли она его, и когда Шарлотта ответила «да», отказался отпустить ее.
— Оставайся здесь, — попросил он тихо. Спокойным голосом он умолял ее родить ему ребенка, их ребенка. Шарлотта заплакала. Он стал целовать ее мокрые глаза, просить прощение и в конце концов овладел ею силой.
— Мы поженимся как можно скорее, — сказал он, — я тебя больше никогда не отпущу. Никогда.
И снова, как обычно, она была в его власти, неспособная побороть непреодолимое влечение.
Назад: Мария Лоди Шарлотта Морель
Дальше: Глава вторая