ГЛАВА 9

Однажды Адрианна принимала гостя — торговца произведениями искусства из Лиона, прибывшего в Венецию с целью приобретения картин. Узнав, что этот визит связан с Аликсом, — Мариэтта как-то тайком поведала ей о том, что у нее был роман с молодым французом, — она помрачнела.

— Значит, месье Бланшар, — спросила Адрианна, — вы утверждаете, что Аликс посылал письма Мариэтте на адрес лавки масок синьора Савони и на мое имя? Уверяю, что не получала ни одного письма, иначе я бы непременно тут же передала их Мариэтте.

— Аликс не сомневается в этом. Именно поэтому я и решил выяснить, остался ли у вас прежний адрес, потому что он, обеспокоенный долгим молчанием Мариэтты, был почти уверен, что лавка перешла в другие руки. — Месье Бланшар пожал плечами. — Поскольку вы говорите, что и Мариэтта писала ему в Лион, напрашивается вывод, что с самого начала сама судьба ополчилась против молодых людей.

Адрианна догадалась, что из чувства вежливости француз не стал высказывать предположений, кто в Лионе заинтересован в том, чтобы письма Мариэтты не попадали в руки Аликсу. Вероятнее всего — сама мадам Дегранж, поскольку ее бедняга-муж, по словам гостя, впал в совершенное безумие. Но у месье Бланшара было и еще одно поручение. Закончив разговор, он достал письмо, адресованное Мариэтте, и красную розу, купленную по просьбе Аликса уже здесь, в Венеции.

— Не могли бы вы, синьора, передать это Мариэтте?

— Я передам, — пообещала она, принимая письмо и цветок.

Как только ее неожиданный гость отбыл, она поспешила в Оспедале делла Пиета, по пути забежав в лавку, чтобы застать там Леонардо. Он признался, что сжигал письма, и объяснил, почему так поступал, после чего последовала бурная сцена. Впервые за время их супружества он видел Адрианну такой разъяренной.

— Это произвол! И к тому же с такими последствиями! — распекала его рассерженная Адрианна. — Ты должен дать мне слово, что впредь никогда не станешь меня обманывать.

Леонардо дал слово. Для него важнее всего были мир и спокойствие в доме.

В Оспедале Адрианну встретили очень тепло. Всем девушкам, которые когда-то воспитывались здесь, дозволялось общаться со своими подружками через решетку, если, конечно, они не принадлежали к высшей музыкальной элите, но Адрианне, как и Элене, обеспечивался неограниченный доступ. Войдя в здание, Адрианна еще издали услышала знакомый голос и сразу же увидела Мариэтту, направлявшуюся в одну из комнат для занятий. На секунду остановилась, прислушалась, потом решительно открыла двери и вошла. Мариэтта сидела за клавесином и пела, но, завидев подругу, тут же поднялась и с улыбкой приветствовала ее.

— Вот так приятный сюрприз! — Но видя на лице Адрианны озабоченность, обеспокоено спросила. — Что случилось?

— Приготовься услышать не очень хорошие новости об Аликсе.

Мариэтта побледнела.

— Говори.

Адрианна, достав письмо, развернула его перед ней.

— Аликс женат, Мариэтта, — сдавленным голосом проговорила она. — И больше не приедет никогда.

С почти неестественным хладнокровием Мариэтта взяла письмо и отошла к окну, но не потому что там было светлее, а чтобы прочитать это ужасное письмо наедине с собой. В оправдательном по своему духу, пропитанном чувством вины прощальном послании между строк явственно звучало отчаяние. Аликс писал о болезни отца, угрозе банкротства, которая нависла над их семьей сразу же после его возвращения. Мариэтта поняла, что сейчас, вероятно, он уже, должно быть, женат на Луизе д’Онвиль, ставшей к тому же его деловым партнером и совладелицей шелкоткацкой фабрики.

Мариэтта сложила письмо. С изменившимся от горя и напряжения лицом, она рассеянно взглянула на розу — эхо тогдашнего, самого прекрасного в ее жизни вечера, когда Аликс сделал ей предложение. Если он прислал ее в знак раскаяния, это вряд ли могло загладить его вину, заставить забыть о ее обманутых ожиданиях и о том, что он ей говорил и в чем клялся. Он просто обманул ее! Бросил, окончательно и безоговорочно!

— Я понимаю, как тяжело, когда тебя так обманывают! — Адрианна не могла заставить себя рассказать ей остальное, на что намекал этот торговец, посетивший их дом. По его мнению, Луиза д’Онвиль с самого начала положила глаз на Аликса и пыталась окрутить его. Его отчаянное положение, стремление во что бы то ни стало спасти семью от падения в пропасть, в которую ее неминуемо столкнула бы бедность, определили исход. — Будь мужественной, Мариэтта! Это смятение сердца, оно пройдет. Ты должна раз и навсегда порвать с прошлым. И не печалься о том, что могло быть. У тебя остается твоя музыка!

В глазах Мариэтты появилось страдание.

— Как-нибудь я найду в себе силы справиться с собой и последую твоему совету. Я просто обязана, и все. Очень благодарна тебе, что именно ты сообщила мне эти новости. Значит, Аликс так и не получил ни одного моего письма. Впрочем, что с того, если бы я и получила его? — В знак того, что не сердится на подругу, она покачала головой. — Не расстраивайся, Адрианна. Я понимаю, что твоей вины здесь нет.

— Поверь, вплоть до сегодняшнего дня я ничего не знала об этом! — в отчаянии воскликнула Адрианна.

Мариэтта подошла к ней:

— Если тебя бросают, это еще не повод для того, чтобы поставить на себе крест. Я любила Аликса, от всей души любила, но между нами всегда стояла Венеция.

Адрианна вытерла слезы.

— Странные вещи ты говоришь.

— Тем не менее это правда, — Мариэтта не стала развивать эту мысль дальше, да и Адрианна больше не любопытствовала. Широко раскрытыми глазами она глядела на подругу, как та подносит письмо к пламени свечи.

В тот вечер Мариэтта, надев моретту и домино и надвинув капюшон на голову, взяла в ящике стола ключ от двери, которая вела в хорошо известный ей переулок. Прежде чем выйти из комнаты, она вынула стоящую в высокой вазе розу.

Черный бархат неба усеяли крупные яркие звезды. Люди с фонариками в руках и свечами в декоративных подсвечниках направлялись туда, где собирались в этот вечер развлечься. Никто не обращал на нее внимания, когда она шла по тем улицам и набережным вдоль каналов, где не раз бывала с Аликсом. На площади Сан-Марко она остановилась, чтобы взглянуть на окно, что поверх аркады, где когда-то давным-давно, в ту самую карнавальную ночь ярко вспыхнула в свете фейерверка позолота маски Доменико Торризи, послужившая предостережением, зловещим сигналом — она должна оставить город и сделать это в тот момент, когда, казалось, синяя птица уже трепетала у нее в руках.

Быстрым шагом Мариэтта дошла до одного хорошо знакомого ей тихого, уединенного места невдалеке от канала Гранде, поднесла розу к губам, разжала руки, и цветок мягко упал в воду; она потом долго смотрела, как темные воды уносили его прочь, как он подрагивал на освещаемой серебристым лунным светом зыби.

— Прощай, Аликс! — прошептала она, видя перед собой его смешливые глаза, вспоминая его живой юмор и счастливый смех — их любви сопутствовал с самого начала горьковато-сладостный привкус.

Пожелав Аликсу счастья всегда и во всем, она направилась домой. Придя в Оспедале, положила ключ на прежнее место, в выдвижной ящик стола, хотя прекрасно знала, что теперь он ей уже никогда не понадобится.

В течение последующих трех месяцев Мариэтте довелось подниматься не на один пик славы. Ее голос — зрелый, хорошо поставленный — напоминал зов морских сирен, на звук которых со всех концов Европы стекались люди, чтобы услышать его. Она побывала и в других городах, иногда вместе с хором, а чаще выступая в качестве солистки. В Оспедале она имела роскошные апартаменты, обставленные в соответствии с ее вкусом, и солидную стипендию. Нередко ее мысли снова и снова возвращались к Аликсу, она часто задавала себе вопрос, как у него дела. И хотя пока ее сердце так и не познало новой любви, она, как и Адрианна в свое время, отбоя не знала от разного рода Поклонников и обожателей, число которых с каждым днем росло.

Во время редких встреч с Доменико Торризи Мариэтта избегала его. В отличие от своей покойной жены он никогда не присутствовал на приемах. в Оспедале, но иногда случалось, что он оказывался в числе зрителей, кроме того, судьба иногда сталкивала их во время его появления в школе, приглашенного на заседание директората. Мариэтта неизменно почтительно отвечала на его приветственные поклоны, но они так ни разу и не заговорили, поскольку Доменико твердо придерживался данного ей когда-то на том самом ридотто обещания не выдавать ее и вообще не демонстрировать своего знакомства с ней.

Однажды, вернувшись после очередного выступления из Падуи, она обнаружила у себя на столике приглашение от синьора Доменико Торризи к себе на ужит.

Случай хоть и редкий, но не беспрецедентный: очень многие именитые люди Венеции, считая своей обязанностью проявить воспитанность, приглашали примадонн в свои дворцы на всякого рода торжественные мероприятия. Мариэтте не раз приходилось принимать подобные приглашения, и теперь она подумала, что этот жест Доменико был не больше чем дань моде или приличиям. И все же ее охватило волнение и беспокойство. Ну почему, скажите на милость, ему захотелось встретиться с нею именно сейчас, когда в ее жизни все постепенно приобретало свой лад? Оставалось надеяться на то, что судьба смилостивится над ней, и она там будет не одна, значит, можно ограничиться лишь несколькими фразами в рамках дворянского этикета и потонуть в толпе остальных приглашенных.

Теперешний статус Мариэтты во время визитов за пределы Оспедале ограничил число сопровождавших ее до одной монахини. Она выбрала сестру Джаккомину, обе прекрасно понимали друг друга, ушло в прошлое досадливое общение с сестрой Сильвией. В тот вечер, собираясь на вышеупомянутый ужин, они уселись в гондолу дома Торризи, присланную за ними, и отправились во дворец.

Доменико ожидал их, стоя в одном из портиков аркады у выхода из дворца, что весьма удивило Мариэтту, поскольку это говорило о том, что он ради нее покинул остальных гостей. Его тщательно уложенные, напудренные волосы выгодно подчеркивали светлую кожу его лица, которая не менялась, несмотря на его многодневные морские вояжи.

— Добро пожаловать в мой дом, — приветствовал он их.

— Рада оказаться здесь, — ответила Мариэтта, предпочитая оставаться в рамках общепринятого этикета. Она разглядывала выцветшие фрески стен, когда хозяин дома вел их по роскошной персидской ковровой дорожке, устилавшей мраморный пол. У Мариэтты мелькнула мысль, уж не постелена ли эта дорожка именно в честь их прибытия, несмотря на то, что волны залива, гонимые ветром, могли сыграть злую шутку в любой момент, вызвав наводнение.

Поднимаясь по широкой лестнице, Мариэтта увидела высоко над арками позолоту и голубизну потолка, казалось, что архитектор, построивший это чудо, позволил кусочку голубого неба, заглянув сюда, довести до совершенства его замысел. На втором этаже располагался вестибюль с огромными двойными дверями, которые вели дальше в бальный зал, великолепие которого могло разве что сравниться лишь с похожим залом во Дворце герцога. Огромный двухсветный зал освещали две гигантские, метра три в поперечнике, люстры, излучавшие свет сотен свечей, диковинный водопад света делал его еще просторнее и выше из-за росписи стен, создавая иллюзию, будто зритель находится в парке или оранжерее. На главной стене доминировал гербовой щит семьи Торризи, задрапированный по краям золототканой парчой. Поскольку этот «салоне ди балло» был абсолютно пуст, за исключением разве что застывших у дверей лакеев, Мариэтта не удержалась, встала в центре зала на полу в стиле тераццо, закружилась в танце и, запрокинув голову, любовалась фресками, с поразительной достоверностью изображавшими музыкантов на хорах, некоторых из них художник запечатлел глядящими сверху на происходящее в зале.

— Где же ваши гости, синьор Торризи? — полюбопытствовала Мариэтта, внимательно оглядывая роспись потолка, изгибавшегося вверх, где в аллегорической форме были увековечены подвиги и заслуги рода Торризи.

— Вы — единственная гостья, Мариэтта. Вы и сестра Джаккомина, — поправился он, чуть смутившись.

Она быстрым взглядом посмотрела на Доменико Торризи, внезапно поняв всю необычность ситуации, в которой оказалась. По виду сестры Джакко-мины можно было заключить, что и она удивлена не меньше. Но в холодном сером граните глаз Доменико не было ответа на вопрос, почему они единственные гости, он, продолжая легкомысленно-светскую болтовню, обращал их внимание, проходя через гостиную, стены которой покрывали полосатые обои, в другую, обитую шелком цвета кораллов, на отдельные предметы интерьера, которые, на его взгляд, могли показаться интересными. Мариэтта заметила самое малое три портрета его бывшей жены, один из них изображал ее в полный рост и почти натуральную величину — Анджела Торризи стояла в кремовом атласе платья, в шляпе с роскошным плюмажем на голове. Затем они оказались в уютно и со вкусом обставленном помещении, не очень большом, которое явно предназначалось для встреч в самом узком кругу. Под возвышавшимся балдахином из бирюзовой тафты, опираясь на шесть колонн с канелюрами, стоял овальный стол, сервированный на троих. Сверкало серебро посуды и сапфир синих венецианских бокалов, расставленных на дамасской скатерти, в воздухе явственно ощущался пьянящий аромат тубероз.

Продуманный до мельчайших деталей ужин представлял вершину кулинарного искусства. Сестра Джаккомина воздала должное всем без исключения блюдам, иногда она в блаженстве прикрывала глаза, отправив в рот кусочек очередного диковинного блюда и смакуя его. Доменико держался непринужденно, задавая тон и своим гостям, он знал толк в искусстве ведения застольной беседы, но по мере приближения трапезы к завершению, Мариэтта ощущала нараставшее беспокойство. Ей вспомнились и персидская ковровая дорожка и тот любопытный комплимент, которым Доменико удостоил ее в бальном зале, и место по правую руку от себя, которое предложил ей хозяин — слишком почетное для ее возраста, на него могла претендовать лишь сестра Джаккомина. Постепенно у нее росло убеждение, что Главное еще впереди. Чего же он ожидал от нее? Чего хотел?

Когда Доменико в паузе между блюдами поинтересовался у нее, как совершалось ее прибытие в Венецию, она не преминула упомянуть о том, что на пути сюда с борта речной баржи увидела виллу, принадлежащую Торризи.

— Я еще помню, что там было много веселых молодых людей, сходивших на берег и направлявшихся в Дом.

— Наверное, это были мои братья вместе с женами. А теперь со мной в Венеции остался лишь самый младший из них — Антонио. Франко пребывает где-то в Новом Свете, занимается ввозом товаров из Европы. Лодовико женился в Англии без родительского позволения и разрешения Сената, что лишает его права возвращаться домой, Бертуччи скончался от ран, полученных в одной из стычек с Челано. Он покачал головой. — Случилась как раз одна из тех фатальных дуэлей, после которой оба обидчика скончались от ран, нанесенных друг другу.

— Как, должно быть, ужасно для обеих семей! Неужели эти утраты не могли послужить поводом к примирению?

— Этим Челано не убедишь.

Мариэтта подумала про себя, что в этом смысле и Торризи недалеко ушли от них, но вряд ли уместно высказывать подобные мысли ему в глаза, в особенности, сидя за столом в его доме. Вот если бы они были бы где-нибудь на нейтральной территории, тогда дело другое.

После ужина они перешли в роскошную библиотеку, уставленную бесценными книгами, он показал им стол, на котором лежали инкунабулы тринадцатого и четырнадцатого столетий, богато иллюстрированные. Сестра Джаккомина в восхищении всплеснула коротенькими ручками. Она принадлежала к тому типу старых школяров не только вследствие образования, которое получила, но и из-за не ослабевающего с годами интереса к печатному слову. На глазах у нее выступили слезы умиления, когда Доменико показал на небольшой рисунок основателя Оспедале делла Пиета, брата Петруччио де Ассизи, он изображался здесь во время раздачи еды голодным детям из глиняной миски.

— Какой раритет! — воскликнула монахиня. — Это ведь нарисовано еще при его жизни?

— Полагаю, да.

— Значит, вот как выглядел этот благороднейший из людей! Какое доброе лицо! Ты только взгляни, Мариэтта!

— Я вижу. — Рассматривая маленький рисунок, написанный в синих, красных и золотых тонах, она подумала насколько по-иному могла сложиться ее жизнь, если бы несколько сотен лет назад сострадание не подвигло бы этого человека на создание того, что дало жизнь очень и очень многим, и ей в том числе.

Сестра Джаккомина тут же уселась на стул перед столом и углубилась в книги, с ахами и охами перелистывая пожелтевшие пергаментные страницы. Доменико услужливо придвинул подсвечник.

— Вам должно быть известно, — стала рассказывать она, — что брат Петруччио всегда громко кричал: «Сострадайте, сострадайте!», странствуя от одной двери к другой и прося подаяния и еды для своих найденышей. Поэтому приют и был назван Оспедале делла Пиета. — В ее голосе зазвучали нотки негодования. — И это не он придумал выжигать малышкам клеймо на ноге, чтобы они всю жизнь помнили, кому обязаны своим существованием на белом свете, как раз это были те жадные богатеи, которые взяли Оспедале под свою опеку, чтобы нажиться на милосердии.

Мариэтта и Доменико обменялись взглядами — и он, и она хорошо знали предысторию возникновения этого заведения. Как и ожидалось, монахиня продолжила выдвигать обвинения против этого бесчеловечного обычая, введенного теми самовлюбленными покровителями, которые имели обыкновение нарекать детей Пылью, Камнями или Виселицами или же иными унизительными кличками, чтобы они служили вечным напоминанием об их низком происхождении.

Мариэтта тоже решила высказаться по этому поводу.

— Что же касается меня, я благодарна тем, кто добился запрета на этот варварский обычай много лет назад.

Сестра Джаккомина гордо улыбнулась.

— В твоем случае, дитя мое, как когда-то сказал один знаменитый английский писатель, как розу ни назови, она все равно будет благоухать, как роза. — Она повернулась к Доменико со словами благодарности, когда тот тактично положил рядом с одним из фолиантов и увеличительное стекло, достав его из ящика стола. — О, вот как раз то, что мне понадобится! — воскликнула она.

— Если вы не возражаете, сестра, — сказал Доменико, — то я оставлю вас наедине с этими чудесными книгами, а мы с Мариэттой тем временем пройдемся немного по дворцу.

Лицо сестры Джаккомины выразило нерешительность, потом, видимо, вспомнив, что синьор Торризи — один из попечителей Оспедале, и, следовательно, никак не может пребывать в иной роли, как блюстителя добродетели, прививаемой их заведением, кивнула в знак согласия. — Конечно, конечно, я просто не в силах оторваться от созерцания этого чуда.

Откровенно говоря, Мариэтта тоже не жаждала уходить, но как отказать Доменико Торризи? Он провел ее в одну из угловых гостиных, окна которой выходили на канал Гранде, на стенах нежно-медового цвета висело изумительное по своей красоте полотно, изображавшее Зефира и Флору. Как и везде в этом доме, очарование интерьеру придавали мерцавшие в дорогих массивных подсвечниках свечи, а так как гостиная не была большой, в ней царила атмосфера интимности. В распахнутые настежь окна врывалась майская ночь. Мариэтта сидела в одном из кресел, откуда хорошо просматривалось усыпанное звездами небо, Доменико придвинул поближе к ней свое кресло. Как всегда, всюду звучала музыка. Медленно обмахиваясь веером, Мариэтта прислушалась. Веер ей подарил один из многочисленных богатых почитателей, и бриллианты, украшавшие его, играли в свете мерцавших свечей. Она ни на секунду не забывала о том, можно ли ожидать от него вольностей; его рука, однако, покоилась на золоченой резной спинке кресла за ее спиной. Несмотря на скрещенные ноги и лениво-безмятежное выражение лица, чувствовалось, что человек этот внутренне натянут как струна. Он сосредоточенно ждал. Но чего? И в эту минуту Мариэтта, как никогда раньше, поняла, насколько же красив этот мужчина.

— В моей жизни было не очень много музыки, до тех пор пока я не приехала сюда, в Венецию, — заговорила она, чтобы хоть как-то нарушить напряженное молчание, возникшее между ними. — Разве что, когда пела сама.

— Не так давно довелось побывать в той деревеньке, откуда вы родом.

— Вот как! — Она сообразила, что Доменико мог бы осведомиться о ее происхождении из бумаг, хранившихся в Оспедале, доступ к которым он, будучи членом директората, имел всегда. Впервые за много лет ее пронзила сладкая ностальгическая боль по времени, невозвратно канувшему в прошлое, не покидавшее ее на протяжении всего сегодняшнего вечера. — И как же там сейчас? — Она ведь до сих пор так и не была там.

— Промысел масок процветает по-прежнему. Вы не хотите туда съездить?

Мариэтта улыбнулась. Ей пришло в голову, что есть что-то, о чем ему никак не узнать из ее метрик. Может быть, именно сейчас и стоило ему сказать об этом.

— Да, мне хотелось бы еще раз взглянуть на ту мастерскую, где мы вместе с матерью провели столько времени и где мне в руки попалась ваша золоченая маска. — Хотя она не смотрела на него, но сказав это, сразу почувствовала, какой эффект произвели ее слова, потому что зашуршал его шелковый сюртук, когда он инстинктивно подался вперед.

Не говоря ни слова, Доменико сосредоточенно слушал, как она перечислила все доводы, заставившие ее прийти к такому заключению о том, что это была та самая маска. Она не стала спрашивать его, с какой целью он заказал ее. Если он пожелает рассказать ей об этом, то непременно сделает это и без ее просьб.

— Стало быть, — заключила она, — есть ниточка, нас связывающая. — Она повернулась к нему. — И она возникла ещё задолго до того, как вы торжественно поклялись не выдавать меня руководству Оспедале.

Доменико Торризи, человек логики и холодного расчета, воспринимал эту историю не более как стечением обстоятельств, совпадением, но тем не менее не мог не понять, что все постепенно прояснилось, и этому совпадению тоже было уготовано определенное место. Анджела, во всем восприимчивая и быстро реагирующая, крайне редко ошибалась в определении характера человека и не раз предостерегала его от проявления всякого рода недоброжелательства в делах государственной политики.

— Я отвезу вас в вашу деревню, Мариэтта. Это можно устроить.

Она покачала головой.

— Я очень благодарна вам за это, но не стоит. Если я соберусь поехать туда, то только тогда, когда настанет время.

— Не раньше, чем вы покинете Оспедале?

— Да, скорее всего, именно так.

— А вы уже решили, чем собираетесь заниматься в жизни?

Мариэтта, кивнув, стала смотреть в окно.

— В мои планы не входит оставаться в Оспедале долго, года два, не больше. А затем начну выступать с концертами и ездить по всей Европе.

— А как насчет замужества?

— Оно не занимает меня. Тот человек, за которого я хотела выйти замуж, не вернулся ко мне.

— Вы имеете в виду этого француза? — вопрос прозвучал скорее как утверждение. После того знаменательного вечера, после ридотто, Доменико, желая утолить растущий интерес Анджелы к этой истории, послал по пятам Аликса и Мариэтты одного из самых опытных своих шпиков, и тот сопровождал их буквально повсюду. И когда план их бегства провалился, сердце Анджелы было готово разорваться от сочувствия. Именно тогда у нее созрело решение бывать на всех концертах, где пела Мариэтта. Доменико, будучи привычным к подобным вывертам супруги, не стал задавать вопросы, и когда она стала требовать, чтобы они непременно были в масках, хотя желание Анджелы видеть его в бауте, а не в знаменитой и любимой им золоченой маске, приводило его в недоумение. А когда пришло сообщение из Лиона, что Дегранж собирается жениться на другой, он решил поставить точку на слежке, и дело попало под сукно. Но ведь Мариэтта ничего об этом не знала.

— Да, моего француза, — ответила она, все еще не уяснив себе, куда ведет этот разговор. — И вот, когда я утомлюсь от разъездов, то осяду где-нибудь, ну, скажем, в Вене, и стану давать уроки пения.

— Что может быть приятнее, чем учить пению своих собственных детишек?

Мариэтта прислонилась к мягкой обивке высокой спинки кресла.

— Может ли против этого кто-нибудь возражать? Но, как я уже говорила, в мои планы это не вписывается. В Оспедале постоянно вырастают молодые и ничуть не обделенные талантом певицы, и с моей стороны было бы проявлением высшего эгоизма лишать их оваций в этом городе. Адрианна показала наилучший пример, она от имени Оспедале совершила три гастрольных поездки и после этого растворилась в суете семейной жизни.

— Так она сейчас, выходит, вообще не поет?

Мариэтта улыбнулась.

— Ну, разве что колыбельные для своих малюток.

Доменико улыбнулся в ответ.

— Везет же этим детям, они засыпают под такой чарующий голос. Как я понимаю, вы продолжаете видеться с ней?

— Да. В лице Адрианны Савони и Элены Челано я обрела двух настоящих подруг. — И потом, помедлив, добавила: — А последнюю фамилию позволено произносить в стенах этого дома?

— Вам позволено произносить все что угодно.

— В таком случае, — продолжала она, осмелев, в ее глазах ясно читалось недоверие, — я хочу задать вам один вопрос, который уже долго беспокоит меня. Почему вы, будучи членом руководства Оспедале, не распорядились о том, чтобы замок в той самой двери, ведущей в переулок, не сменили? Вы ведь, должно быть, догадались о том, что я могла выходить в город когда угодно лишь потому, что имела ключ.

— Я догадался об этом, вы правы. Ну, может быть, я очень хотел увидеть вас на очередном ридотто.

Мариэтта быстрым движением сложила веер. Хотя эта фраза звучала явно как шутка, ее лицо по-прежнему оставалось серьезным.

— Я никогда не говорила вам о том, как благодарна за то, что вы не известили руководство Оспедале об этом инциденте. Ведь вам ничего не стоило сделать это, когда вы оказались членом директората, не так ли?

— У меня никогда не возникало желания доставлять вам неприятности, Мариэтта. И поверьте, никогда, до конца дней моих, не захочется.

Теперь она уже могла видеть, что он не шутил. И уютная атмосфера внезапно сменилась напряженностью.

— Это звучит довольно мелодраматично, вам не кажется? — осторожно заметила она.

— Никогда в жизни я не говорил еще столь искренне. — Наклонившись к ней, он взял ее руку в свою. — Мариэтта, и вам, и мне пришлось сполна испытать, что такое тоска по ушедшей любви.

— Для чего вы мне это говорите? — Она освободила руку, в глазах ее появилась настороженность, почти враждебность.

— Ни одна девушка из Оспедале не отважится на такой риск, если только не влюблена по-настоящему. И вдруг ее возлюбленный исчезает. Вы пребываете в разлуке, тоскуете по нему. Поверьте, Мариэтта, я наблюдал за вами гораздо больше и чаще, чем вам это может показаться. Однажды это было даже на площади Сан-Марко, в самой гуще карнавала.

Она делала вид, что разглядывает веер у себя в руках. Этот человек упомянул сейчас о тех минутах, которые ей не забыть никогда.

— Я предполагала, что вы догадываетесь о том, что у меня было с Аликсом. Вот и все, что я могу сказать.

— Не о прошлом — мое оно или ваше — я намерен говорить сейчас, а о будущем. Хочу сказать — счастье еще воротится. Ни для вас, ни для меня оно не вернется таким, как прежде — безоблачным, всепоглощающим — но на то она и первая любовь, чтобы остаться единственной и неповторимой в наших воспоминаниях, и вряд ли в мире найдется человек, который бы возжелал вдруг, чтобы все стало по-старому. Я прошу вас стать моей женой, Мариэтта. Я не жду от вас ответа сейчас, потому что понимаю: вам необходимо время, чтобы все обдумать. — В этот момент Доменико очень хотелось, чтобы она подняла взор на него — из-за полуопущенных ресниц он не видел ее глаз. — Придет время, и я снова обращусь к вам с тем же вопросом, а пока вы не знаете ответа на него, мы оба окунемся в ту жизнь, которая по праву вознаградит и вас, и меня.

Мариэтту не удивило его предложение, в конце концов, именно этого она подсознательно ждала весь этот вечер. Ей пришлось по душе, что этот человек не рассыпался перед ней во всякого рода фальшивых заверениях, не клялся в вечной любви, он даже не произнес этого слова. По крайней мере, он был честен с нею. Доменико Торризи можно было понять — у него до сих пор не было наследника, он должен был вступить в законный брак, но, тогда как любая другая женщина не смела даже мечтать, чтобы оказаться в числе его избранниц, Мариэтта желала стать для своего будущего мужа чем-то большим, нежели просто матерью его детей. И когда она, наконец, взглянула на него и заговорила, она тщательно подбирала слова.

— Я готова дать вам ответ уже сейчас. Как я уже говорила, решается мое будущее. Так что, даже если бы вы дали мне время обдумать все, я бы заявила вам, что время не сможет изменить принятого мною решения.

— Но, согласитесь, мое предложение для вас — неожиданность, и когда вы сможете узнать меня поближе, вполне возможно, измените отношение ко мне. Пожелания мои не являются секретом от Оспедале, и руководство школы не собирается воздвигать барьеры между нами.

— А как прореагирует Большой Совет? Насколько мне известно, дворянин не волен брать себе в жены женщину из другого социального слоя, а также женщину, не обладающую огромным приданым. Элене удалось выяснить, что кардинал Челано обращался к самому дожу Венеции, который, в свою очередь, сумел поколебать доводы сенаторов, возражавших против этого супружества.

— У меня друзей в высших кругах не меньше, чем у Челано.

Мариэтта поняла, что возражать бесполезно. У него имелся готовый ответ на любой довод какой бы она не привела.

— Теперь, если можно, мне бы хотелось вернуться к сестре Джаккомине, хотя я нисколько не сомневаюсь, что она, сидя перед вашими книгами, утратила чувство времени. — Мариэтта поднялась с кресла и направилась к дверям, но Доменико остановил ее, мягко взяв за локоть.

— В таком случае, к чему нам спешить, Мариэтта?

Она чувствовала, что он собирается поцеловать ее, но было слишком поздно предпринимать что-либо, и его руки уже крепко сжали ее в объятиях. Мариэтта почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, когда железные руки Доменико Торризи, схватив ее, притянули к себе, и они слились в самозабвенном страстном поцелуе. Помимо своей воли она отдалась этому давно томившему ее чувству, ее тело, истомленное многими ночами одиночества и тоски по любви, жаждало слиться с ним. Сама того не осознавая, она обвила руками его шею… После этого поцелуя Мариэтта стояла, оглушенная ударами сердца. Она бессильно припала к его груди, и когда он прикоснулся губами к ее виску, по ее телу прошла волна сладкой дрожи.

— Доверься мне, Мариэтта, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе никогда не пришлось жалеть о твоем решении.

Она спешно высвободилась из его объятий и стала трясти головой.

— Нет, не говори ничего больше, не сейчас…

— Хорошо, хорошо, не буду, если ты этого не хочешь.

Как и предполагала Мариэтта, сестра Джаккомина настолько ушла в изучение книг Доменико, что удивленно подняла голову, явно недоумевая по поводу их столь быстрого возвращения. Когда они, сидя в гондоле, возвращались в Оспедале, сестра Джаккомина с восторгом описывала Мариэтте увиденное и прочитанное в этих книгах, не обращая никакого внимания ни на молчаливость Мариэтты, ни на не совсем обычное немногословие хозяина дома, когда тот провожал их к каналу и вызвался сопроводить лично до самой Оспедале. Как сквозь туман, Мариэтта смотрела на этот красивый профиль на фоне освещенной луной воды. В привлекательности Доменико Мариэтте чудилось что-то нездоровое, даже опасное. В тот момент, когда их губы слились в первом поцелуе, в момент откровения, она вдруг поняла, где были корни того духа противоречия, который неизменно вызывал в ней этот человек: все дело в страхе перед любовью к женатому мужчине, перед той любовью, которая, подобно кораблекрушению, разметает и потопит все ее внутреннее спокойствие и миропорядок, ее искусство и в конечном итоге отнимет у нее и саму жизнь. Теперь же этого барьера больше не существовало, но этот человек предложил ей брак, брак по взаимному согласию, даже по расчету, где любовь оставалась где-то далеко, на заднем плане, и этот вариант был для нее неприемлем.

Мариэтта провела бессонную ночь. На следующий день планировалась встреча с маэстро, с которым она собиралась обсудить репертуар песен для своего следующего выступления. Они сидели в его кабинете, окна которого выходили на небольшой садик внутри Оспедале, сквозь ветви деревьев светило солнце, окрашивая помещение в чуть призрачный холодновато-зеленый цвет.

— Маэстро, есть нечто, весьма важное для меня, что мне хотелось бы обсудить с вами, — чуть взволнованно обратилась к старому учителю Мариэтта, когда все вопросы, связанные с предстоящим концертом, были обговорены.

— Что же это? — маэстро, изящный человек с мелкими чертами лица, лет шестидесяти, сидел, поигрывая длинными тонкими нервными пальцами.

— Когда я заговорила о том, что будущее свое вижу в роли певицы, вы неизменно выслушивали меня, не делая никаких заявлений. Из этого я могла бы заключить, что вы настроены против этого. Это позволило мне предположить, что вы желали бы, если бы я оставалась в стенах Оспедале как можно больше.

— Совершенно верно. Сейчас нет никого, кто мог бы прийти тебе на смену.

— Но помимо моей воли и вопреки моим ожиданиям, произошло нечто такое, что самое лучшее будет, если я начну готовиться к отъезду. Надеюсь, что когда вы услышите мои объяснения, то непременно поймете, что у меня нет иного выбора, как уйти из Оспедале.

Пожилой человек кивнул, и в этом жесте сквозило снисхождение.

— Тебе нечего опасаться, моя дорогая Мариэтта. Рано или поздно это должно произойти.

Услышав это, Мариэтта вздохнула с облегчением: все оказалось проще, чем она себе представляла.

— Мне хотелось бы посвятить себя концертной деятельности, и чем скорее, тем лучше.

Глаза маэстро прищурились, и он чуть помрачнел.

— Концертной деятельности? — переспросил он.

— Я всегда говорила вам, что не желаю стать жертвой произвола какого-нибудь тирана — директора оперы. И мне бы хотелось услышать ваш совет относительно тех самых последних предложений, которые имеют отношение к концертным турне, приемлемых, на ваш взгляд, для меня.

Он покачал головой, прищурившись и взяв себя за переносицу.

— Стало быть, торжества оказались под вопросом?

Мариэтта внезапно все поняла. Ведь вчера вечером Доменико упомянул, что в том случае, если он пожелает жениться на ней, со стороны руководства Оспедале никаких возражений не последует. Неужели она настолько глупа, что могла предположить, что маэстро не мог знать об этом?

— Нет, маэстро. Мне еще предстоит дать сеньору Торризи официальный отказ в ответ на предложение взять меня в жены. И я уже знаю, что скажу ему. А поскольку он является членом директората Оспедале, мне кажется, всего лучше будет уйти отсюда после этого.

Маэстро молча поднялся с кресла и пару раз прошелся по комнате взад и вперед. Потом, остановившись перед ней, мрачно усмехнулся.

— Вот уж никогда не думал, что именно мне доведется сообщить тебе об этом, но твое будущее решено советом директоров еще два года тому назад. Я прекрасно помню этот день. Это было на следующее утро после твоего выступления на Буччинторо. Синьор Торризи пожелал встретиться со всеми членами директората и объявил им о своем желании взять тебя в жены, когда это будет удобно для тебя и для него. Был составлен соответствующий контракт и затем, неделю спустя, подписан. И то, что он говорил — не более, чем проявление вежливости по отношению к тебе.

Это известие потрясло Мариэтту.

— Но ведь я не просто какая-то ученица, я ведущая певица, и со мной должны были посоветоваться! — возмутилась она.

— Согласен с тобой и нисколько не сомневаюсь в том, что все твои доводы были бы выслушаны с должным вниманием, если бы синьор Торризи не пожаловал Оспедале то, что можно назвать небольшим пожертвованием для поддержания доброго имени нашей школы в будущем. Никогда доселе Оспедале не получала дотаций в таких размерах, и ничего удивительного, что совет директоров немедленно согласился на его предложение ничего не сообщать тебе до тех пор, пока он сам не обратится к тебе с предложением стать его женой. Затем он получил желанное место в совете директоров в знак признательности за его необыкновенную щедрость.

Мариэтта бросила на маэстро возмущенный взгляд.

— Да он просто решил придержать меня на полке, как какой-то товар! Почему же вы ничего не сказали им, маэстро?

— Я говорил, Мариэтта, но это был глас вопиющего в пустыне. Я ведь всегда желал, чтобы и в других странах могли услышать твой дивный голос до того, как тебя поработит брак. К сожалению, Адрианна очень рано ушла из музыкального мира, и я никак не хотел, чтобы тебя постигла подобная участь.

Вне себя от бешенства, Мариэтта встала и нервно подбежала к окну, уставившись в опустевший сад. Из аудиторий доносились обрывки музыкальных пьес, голоса. Отсюда просматривалась и дверь в переулок и тот уголок галереи, где у них с Аликсом произошло так много встреч. Вот теперь и ее карьере певицы приходит конец. Оказалось, что всем ее мечтам о сцене суждено было разлететься в пух и прах, а она так мечтала об этом, вынашивала такие честолюбивые планы. И вот все в один прекрасный день разрушил Доменико и те, кто вместе с ним участвовал в этом заговоре против ее свободы.

Но как ей удастся привыкнуть к жизни без цели и без забот? Элена довольно быстро приспособилась к рутине бытия аристократки — пробуждение в полдень, беседы с друзьями, в то время как парикмахер колдует над твоими волосами, потом ридотто, превращающие ночь в день, театры, балы, приемы, короче, бесконечная череда удовольствий. Конечно, на какое-то время все это представляло интерес, вряд ли Мариэтта отрицала это, но она всегда смотрела на свое пение и будущую преподавательскую работу как ответ на то, что она получала от жизни. Просто брать от жизни что-то, ничего не давая взамен, всегда претило ее убеждениям.

— И все же я могла бы уехать, маэстро, — негромко сказала она, продолжая смотреть на сад. — Мне ничего не помещает выступать под другим именем.

— Ты что, всерьез полагаешь, что Торризи позволит тебе проскользнуть сквозь расставленные им сети? Или совет Оспедале? Ведь они пуще смерти боятся, что он вдруг затребует назад свою дотацию, а ведь они уже тратят деньги на расширение помещений с тем, чтобы иметь возможность разместить больше сирот. Ты что, хочешь, чтобы все это вдруг прекратилось?

Она покачала головой.

— Вы же хорошо знаете, что нет.

— В таком случае, у тебя нет иного выбора, кроме как принять то, что тебе предлагают.

Мариэтта поняла, что судьба готовит ей и еще один неприятный сюрприз. Она, в качестве супруги Доменико Торризи, более не сможет поддерживать отношения с Эленой, супругой Челано.

— Маэстро, — воскликнула она, повернувшись к своему учителю. — Разрешите мне повидаться с Эленой, когда все сегодняшние занятия будут завершены. Мне необходимо поговорить с ней!

Он понял, о чем шла речь.

— Я самолично отвезу тебя в палаццо Челано.

Маэстро принимали во дворце Челано не впервые, Филиппо с радостью предложил гостю вино, и между ними завязалась беседа, а Элена увлекла Мариэтту в свой будуар, где последняя объяснила, в чем дело.

— Вся беда в том, что меня очень злят соображения, которые предшествовали заключению этого контракта, но с другой стороны, меня как магнитом тянет к Доменико. И теперь я понимаю, что меня всегда влекло к этому человеку, с того вечера, как я увидела его в золоченой маске. Знаешь, я теперь поняла, что мне хочется стать его женой так же сильно, как и освободиться от него.

— Но ведь эта семья Торризи — такие жестокие люди! — в отчаянии воскликнула Элена. — Мне столько приходилось слышать о том, как много зла причинили они роду Челано на протяжении многих столетий.

Мариэтта скривила губы.

— Говоря по справедливости, если они убили с полдюжины Челано, то Челано в ответ убивали шестерых Торризи. Это вендетта, пойми. Именно Барнаботти из рода Челано потопили гондолу Торризи четыре года назад в день твоей свадьбы, что впоследствии привело к такой трагедии.

— Да, я помню, и это до сих пор не дает мне покоя. Почти все события того дня Прошли для меня как в тумане, но вот улыбку синьоры Торризи я запомнила, и как она помахала мне рукой. Почему она это сделала? Кто знает, может быть, надеялась на то, что именно мне и ей предстояло положить конец этой кровавой вражде.

— Теперь мы этим займемся, — выдавила Мариэтта. Элена видела, как она напряжена. — Это наверняка поможет мне уверовать в то, что, по крайней мере, у этого брака есть благородная цель, которую я могу воспринять всерьез, как бы я к нему ни относилась, — Мариэтта наклонила голову и закрыла лицо руками, пытаясь перебороть поток нахлынувших на нее чувств. — Коже, как же мне трудно сейчас. Я прямо не знаю, как поступить.

Элена тут же встала на колени подле ее кресла и успокаивающе положила руку ей на плечо.

— Не отчаивайся, Мариэтта! Господи, ну почему же на этом свете все не так, как должно быть!

Рука ее непроизвольно схватила Мариэтту за плечо, и теперь уже та обеспокоенно допытывалась.

— У тебя тоже что-то произошло? Что?

— Ты пришла поведать мне о своих трудностях, а не выслушивать о моих!

— Элена, что случилось? Ты должна рассказать мне!

— Я никогда не смогу иметь ребенка! — выпалила Элена. — Я уже начинаю в это верить.

— Слишком рано делать такие заключения. Вероятно, должно пройти несколько лет. Иногда так бывает.

— Я уже не раз говорила это Филиппо, но он и слышать об этом не желает. С тех пор как он решил покончить со старой враждой к матери, он стал относиться ко мне еще хуже. И теперь готов поверить во все, что бы она обо мне ни сочинила. — Элена судорожно вцепилась в руку Мариэтты. — Я так боюсь. Мне кажется, что если я не произведу ему наследника, она непременно попытается как-нибудь отделаться от меня.

— Ты не должна позволять себе поверить в это!

Но ужас на лице Элены не исчезал.

— Ты так говоришь потому, что просто не знаешь ее. Она женщина очень жестокая и никогда ничего не прощает.

— А ты еще кому-нибудь говорила о своих страхах? Лавинии, например?

— Не могу решиться на это. Она не поверит, что ее мать способна на такое. Иногда я даже жалею о том, что когда-то советовала Филиппо перестать враждовать с матерью, потому что теперь она снова получила право доступа во дворец, стала еще хитрее и даже старается утолщать ему по пустякам.

Но ведь тогда ей было так плохо, и я решила, что ему следовало пойти и помириться с ней. Теперь-то я понимаю — она просто прикидывалась, что болеет, умирает, и все именно для того, чтобы разжалобить его. Она женщина изворотливая. — Элена горестно покачала головой. — И я никогда еще не нуждалась в твоей дружбе, Мариэтта, так, как сейчас, а ты собираешься стать женой Торризи.

— Но ведь и после того, как я выйду за него, мы будем продолжать встречаться, — с решимостью заявила Мариэтта. — Ведь ты бываешь у Адрианны, и я буду там бывать. И мы всегда спокойно сможем встретиться и поговорить у нее в доме. Никто об этом и знать ничего не будет.

И, как всегда бывало, Элена воссияла, ее доброе настроение возвращалось к ней так же быстро, как и покидало ее.

— Значит, будем встречаться. Помнишь тот наш шифр, что мы изобрели в Оспедале? Мы сможем воспользоваться им каждый раз во время встреч на публике.

— Знаешь, я уже не помню всего. Ведь столько времени миновало с тех пор, как нам в последний раз пришлось прибегнуть к его помощи.

— Так давай вспомним кое-какие жесты. Я не сомневаюсь, что вспомним.

И обе подруги стали демонстрировать друг другу то, что каждая из них сохранила в памяти. Сначала они повторили сигналы опасности, которую для них в прежние золотые времена олицетворяло внезапное появление сестры Сильвии, которой теперь, когда они обе оказались в гуще кровавой вендетты, можно было не опасаться. Не прошло и получаса, как секретный шифр снова стал ясен и понятен — если что-то позабыла одна, то цепкая память другой непременно приходила на выручку.

— Теперь, пока еще есть время до твоей свадьбы, мы должны использовать каждую возможность, чтобы видеться друг с другом, — сказала Элена, взяв Мариэтту под руку, когда они выходили из комнаты. — Никто ни с твоей, ни с моей стороны не сможет помешать нам общаться.

И эта мысль успокоила обеих подруг.

Никто в Оспедале не решился высказать Доменико Торризи свое недовольство, когда он явился в школу и решил пригласить Мариэтту в оперу без традиционного сопровождения кого-нибудь из двух сестер-монахинь. Маэстро сослался на занятость, когда обеспокоенная сестра Сильвия примчалась к нему, а никого из членов совета не было на месте. Мариэтта переоделась в модное платье из дымчато-голубого атласа и дополнила свой наряд бархатным домино, наброшенным на плечи. До этого ей уже посчастливилось побывать в опере, когда она выступала далеко от Венеции, но вот посетить оперу Самой Безмятежнейшей еще не доводилось. Восхищение, которое при иных обстоятельствах вызвал бы у нее этот выход, сильно омрачалось сгущавшимися у нее над головой тучами. Когда они, сидя в гондоле, направлялись в оперу, она заявила Доменико о том, что ей стало известно о брачном контракте.

Это вызвало у него явное недоумение.

— Не следовало бы им ставить тебя в известность об этом. В мои планы входило завоевать тебя не силой, а своим расположением. Впрочем, пог скольку, как я вижу теперь, мои планы расстроены, не нахожу причин, препятствующих нашей скорой свадьбе. — С этими словами он взял ее ладонь в белой перчатке и с чувством сжал ее в своей. — Обещаю, что завоюю тебя после нашей свадьбы, Мариэтта. И тебе будет лучше у меня, нежели здесь, где ты всегда в постоянном окружении этих монахинь, готовых порхать вокруг тебя, как голуби на городской площади.

Ей было не до улыбок, но она не выдержала я улыбнулась, услышав это сравнение, которое очень подходило к ситуации.

— Не все они такие. Не можешь же ты спорить, что сестра Джаккомина тогда тихонько сидела себе, изучая твои книги и ничего не вида вокруг себя.

— Ты права, в таком случае, можно сказать, что она уселась, как голубка на одном из карнизов Базилики, — пошутил он.

Это снова вызвало у Мариэтты улыбку. И правда, их белые сутаны дыбились и топорщились, будто перья. Впервые в жизни она ощутила подлинную свободу, по крайней мере, отсутствие постоянного присмотра. Впрочем, вряд ли можно говорить об истинной свободе — просто она сменила одну систему запретов на другую.

— Знаешь, я ведь собиралась сбежать от тебя, — честно призналась она.

Он чуть не сорвался, что туго бы ей пришлось, если бы она решилась покинуть Венецию, но сдержался.

— А почему ты все же решила не в пользу этой акции, Мариэтта? — спросил Доменико.

— Потому-что это могло отразиться на судьбе Оспедале.

Из-под полуопущенных ресниц он посмотрел на нее продолжительным взглядом.

— Плохо же ты обо мне думаешь, если поверила в то, что я способен выместить свою досаду на положении этих бедных подкидышей.

— Я ведь тебя совсем не знаю. Как я могла судить о том, на что ты способен, а на что нет?

— Очень немногие люди узнают друг друга до свадьбы. Уж поверь мне, Мариэтта.

— Сдается мне, что другого выхода нет, как поверить тебе, но все же мне хотелось бы знать, действительно это так необходимо, чтобы свадьба состоялась скорее?

— Я уже говорил, что нет смысла откладывать ее.

— Ты так жаждешь заполучить наследника?

Несколько секунд, которые показались Мариэтте минутами, он молчал, затем сказал.

— Я, действительно, жду-не дождусь наследника, но не в меньшей степени я жду тебя, Мариэтта.

Смутившись, она отвела взор.

— Так пусть в таком случае это будет тихая, скромная свадьба в Санта Мария делла Пиета.

— Как ты пожелаешь. Закажи все, что сочтешь необходимым, и пусть все счета отошлют ко мне. Полагаю, что мы сможем обвенчаться через шесть недель.

— Мне бы хотелось пригласить Филиппо и Элену Челано в качестве жеста доброй воли.

— Это невозможно! Филиппо Челано никогда не пойдет на это, да и твоя дружба с его женой раз и навсегда должна прекратиться.

Мариэтта быстро взглянула на него.

— Но мы же можем послать хотя бы приглашение, а примут они его или нет — их дело.

Доменико понизил голос, хотя гондольер, затянувший одну из своих бесконечных серенад, не мог их слышать, тем более, что шторки фельце были предусмотрительно задернуты.

— Последний жест доброй воли, как ты выражаешься, предпринятый кем-то из моей не очень крупной родни, был предпринят, если не ошибаюсь, лет сорок назад, и результатом его стала кровавая стычка с трагическим исходом, причем как для нашей стороны, так и для Челано. Так что оставь свои попытки добиться примирения, Мариэтта. Если ты станешь вмешиваться в вендетту или по неведению продолжишь отношения с женой Челано, то на тебя неизбежно ляжет ответственность за смерть других.

— Но это же жестоко!

— Жестокость всегда пышным цветом цвела в Венеции и сейчас продолжает. Когда я был мальчиком, мне нередко приходилось видеть, как погибали заключенные в железных клетках. Нет никаких сомнений в том, что сейчас камеры пыток уже не так забиты жертвами, как прежде, но ведь не закрыли же их! И бывает, что преступника, совершившего жестокое преступление, убийство, например, подвешивают за большие пальцы ног между тех самых, ставших знаменитыми, темно-розовых колонн во Дворце дожей. Тебе никогда не приходилось слышать, как они вопят?

— Хватит! Не говори больше ни слова об этом! — Отвернувшись, она закрыла глаза, но Доменико, схватив ее за запястья, силой повернул к себе.

— Я нажил себе десятки врагов, пытаясь отменить такие наказания и придать огласке случаи взяточничества, если с таковыми сталкивался. Так что здесь, в этом городе, есть кому наброситься на меня при случае, и это не только Челано. Поэтому, ради всего святого, Мариэтта, не вмешивайся ни во что и постарайся это уяснить себе сейчас, поскольку все это серьезно. Пусть все остается так, как есть, и пойми, что совершить добро — значит совершить его, несмотря на то, что все вокруг может казаться тебе беспросветным, как ночь. Может быть, еще придет такой день, когда все будет так, как мы этого хотим, но пока наш дож — просто гедонист с гипертрофированной терпимостью. Он склонен закрывать глаза на очень многое. И это тогда, когда море подтачивает наш город, обрекая его на упадок. Конечно, город еще может выжить, но необходимо вернуть ему его былую силу духа — это жизненно необходимо. Я, да и другие вместе со мной, отдаем все силы, чтобы отдалить этот конец, но мы вынуждены таиться от всех, впрочем, тайны ведь всегда являлись источником жизненной силы Венеции, и этот ореол таинственности должен сохраниться.

Мариэтта, одновременно и растроганная, и взволнованная его уверенностью в правоте своего дела, тем не менее обеспокоилась, что ему угрожает опасность. Конечно, если для этого потребовалось бы прекратить общение с Эленой, она бы не раздумывая пошла на такую жертву. Во всяком случае, они могли бы общаться скрытно через свою систему тайных знаков. Она сумеет поддержать Элену, не подвергая риску Доменико и не открывая подруге ничего такого, что та по своей неопытности могла бы упомянуть, и что стало бы достоянием ушей их врагов.

— Обещаю, что никогда не подведу тебя, Доменико, — заверила его Мариэтта, впервые обратившись к нему по имени.

— Значит, Мариэтта, мы на пороге новых начал, разве не так? — заключил он, печально улыбнувшись.

— Да, это так, — согласилась она. Странное дело, но этот не очень продолжительный разговор связал ее с ним неразрывными узами, причем гораздо более прочными, чем любое объяснение в любви. Мариэтта была; очень рада, что он смог довериться ей. Это наполняло ее надеждой, что в будущем он сможет опереться на нее в своих тайных замыслах и, благодаря ей, обретет наследника, который станет продолжателем его дела. А самое нежное, что Доменико сказал ей за все время из знакомства, это пожелание учить собственных детей пению и музыке.

— Сейчас пришло время надеть тебе на палец кольцо в знак того, что мы с тобой помолвлены, Мариэтта.

С этими словами он извлек из кармана роскошного сюртука изумительной красоты золотое кольцо с изумрудом и легко надел его на палец Мариэтте. Разглядев камень, она поняла, что его выбор основывался на сходстве ее глаз с изумрудом, хотя Доменико ни словом не обмолвился об этом.

— Какая красота, Доменико! — прошептала восхищенная Мариэтта.

В ответ он обнял ее и поцеловал с прежней страстью. Его ладонь легла ей на грудь, и сквозь тонкий атлас он ощутил округлость ее груди. Доменико внезапно понял, что как бы ни повернулась судьба, он на всю жизнь останется верным и любимым спутником жизни для этой женщины, которую сейчас желал так страстно.

Они причалили у оперы, и свет бесчисленных уличных фонарей отражался золотом в глянцево-черных водах канала. Гондольер Торризи, пробравшись среди множества других гондол и лодок, доставил своих пассажиров к самым ступенькам, ведущим ко входу в оперный театр. В фойе шел настоящий праздник красок — одеяния из шелка, атласа, высокие напудренные прически дам, увенчанные плюмажами, украшенные цветами и лентами, мелькали повсюду. Из ложи — собственности Торризи, — находившейся в третьем из шести ярусов изгибавшегося подковой небольшого, но вместительного зала, Мариэтта имела возможность хорошо видеть и происходящее на сцене, и публику. Трепетали веера, люди обменивались многозначительными взглядами, в проходах толпились желавшие поприветствовать друг друга знакомые, даже если кто-то находился слишком далеко, ему отвешивались церемонные поклоны. Каждая ложа имела ярко-красные портьеры, и блеск драгоценных камней в свете свечей делал их похожими на сказочные пещеры, выходившие в одну большую пещеру, бывшую залом.

Мариэтта с удовольствием безраздельно отдалась восхищению, которого давно ждала ее душа. Блестящими от волнения и восторга глазами она рассматривала публику и богато украшенный зал — самый крупный из шести оперных театров Венеции, и она с полным правом могла считать, что ей повезло оказаться здесь впервые.

— Я так рада, что ты привел меня сюда, — с жаром заявила она Доменико. — Никогда еще мне не выпадало счастья побывать в опере в Венеции.

— Разве? — Краем глаза Доменико стал замечать, что ложа их становится объектом пристального внимания публики — Мариэтту знали все, но она, казалось, просто еще не была способна это осознать. Доменико мысленно поблагодарил себя за то, что не позабыл выставить у входа в ложу лакея с поручением не допускать к ним никого, кроме Антонио Торризи, который должен был прибыть сюда чуть позже. Ничего страшного, у друзей и знакомых еще будет достаточно времени, чтобы выразить им свои восторги и поздравления и после свадьбы, а пока им лучше побыть вдвоем.

Внезапно Мариэтта увидела, как в одну из лож, что располагалась как раз напротив, вошла Элена Челано. Ее волосы были убраны в высокую прическу, но остались ненапудренными и сохранили прежний золотистый блеск. В них были вплетены сапфиры, ее платье из серебристого шелка с низким декольте белело в полутьме ложи. Она оживленно болтала с сопровождавшими ее синьорами. Мариэтта повернулась к Доменико.

— Это моя самая лучшая подруга Элена!

— Это ложа Челано. Я думаю, вскоре ты сама сможешь убедиться, что ни она, ни те, кто ее сопровождает, ни разу даже и не посмотрят в эту сторону. Это входит в кодекс поведения в обществе, признаваемый и Торризи, и Челано, который обязывает нас не обращать внимания друг на друга, если мы вдруг встречаемся на людях. И если кто-то из сопровождающих Челано или Торризи, неважно кто, знаком с представителями противоположного клана, они просто следуют нормам взаимоотношений тех, кого они в данный момент сопровождают, и таким образом, вероятность конфликта исключается. Это сильно облегчает нам жизнь.

— Однажды на концерте, где выступал хор и оркестр Оспедале, Челано все же пытался бросить тебе вызов.

— Да, я помню этот вечер. Как раз незадолго до этого было несколько стычек между членами наших многоуважаемых фамилий, а за ними всегда следует довольно напряженный период. Впрочем, зачастую бывает, что подобный период им предшествует. А что касается Челано, то его просто застало врасплох мое появление там.

Оркестр заиграл первые такты увертюры к одной из опер Монтеверди, и Мариэтта с нетерпением стала ждать, когда поднимется занавес. Но, несмотря на то, что сегодня пел полный состав, похоже было, что вея публика напрочь забыла о том, что должно было вот-вот начаться на сцене. Люди продолжали оживленно переговариваться друг с другом и ходить из одной ложи в другую. Лишь когда на сцене появилась примадонна, они ненадолго притихли, потому что исполнительница снискала славу в Венеции и обладала превосходными вокальными данными. А потом до самого конца спектакля пение было лишь неким фоном к тому, что происходило в зале. В некоторых ложах вовсю резались в карты, в других же сервировали столы к ужину, а в трех роскошные алые портьеры оказались задернутыми, и поскольку в них, как правило, не присутствовало более пары гостей, нетрудно было догадаться, что именно скрывали эти задернутые портьеры.

Во время второго акта, когда Доменико распорядился, чтобы в их ложу принесли ужин, Мариэтта заметила, что Элена тоже видит ее. Она подавала веером знаки, обозначавшие на их тайном языке приветствие. И тут же вслед за приветствием легкое, почти незаметное движение веером, вверх должно было выразить изумление Элены увидеть Мариэтту здесь.

Мариэтта ответила ей другим жестом — правая рука, возложенная чуть выше груди — что должно было обозначать опасность. И незамедлительно аналогичный сигнал последовал от Элены, предупреждавшей подругу, что и ей следует быть крайне осторожной. У обеих еще не существовало жеста, определявшего понятие «помолвлена», но Мариэтта, чуть передвинув кольцо вниз и вверх, не сомневалась, что Элена смекнет, в чем дело.

— Что-нибудь с кольцом? Оно тебе, случаем, не велико? — заботливо осведомился Доменико. — Если что-нибудь не так, то его можно заменить.

— Нет-нет, кольцо мне совершенно впору, просто я не могу на него налюбоваться.

Элена заметила, что Доменико обратился к Мариэтте с расспросами, и обе подруги больше не рискнули продолжить обмен своими шифрованными посланиями.

Во время третьего акта в ложе появился брат Доменико Антонио Торризи. Мариэтта тут же узнала его, хота в последний раз видела бог весть как давно, на одном из ридотто, где они выступали вместе с хором Оспедале. Изъясняясь в самых учтивых выражениях, он поздравил ее со скорым вступлением в их семью.

— Мне не раз приходилось слышать, как вы поете, Мариэтта, — сказал Антонио, склоняясь, чтобы поцеловать ей руку. — И теперь, когда вы попались в руки моему дорогому братцу, тех прежних концертов Оспедале уже не вернуть. — Он заразительно улыбнулся. — Надеюсь, для нас вы будете петь?

— Обязательно, — пообещала Мариэтта.

Антонио подвинул кресло и остался на несколько минут поболтать с ней. Мариэтта заметила, что он, как и Доменико, ни разу не взглянул в сторону ложи Челано.

По пути назад в Оспедале Доменико стал строить планы на ближайшее будущее, что они станут делать сразу после свадьбы.

— Я непременно отвезу и покажу нашу виллу за городом. Очень хорошо уехать из Венеции на лето, и я не сомневаюсь, что тебе там понравится. Там так тихо, спокойно, это напомнит твои родные места. — Доменико замолчал, видя улыбку на ее лице, недоуменно спросил: — Что тебя так забавляет?

— Думаю о том, как бы я смеялась, если бы мне кто-нибудь сказал, что я однажды буду жить на вилле, на той самой, которую мне показал Изеппо, когда мы впервые направлялись в Венецию. Ведь он мне тогда предрек, что я непременно выйду замуж за самого дожа и, выходит, ошибся.

— Я не сомневаюсь, что ты могла бы сделать лучший-выбор, чем я.

Она удивленно вскинула брови.

— Разве здесь речь когда-нибудь заходила о моем выборе? — суховато осведомилась она.

— Извини, я допустил бестактность.

— Нет, нет. В общем, наверное, все же можно сказать, что я сделала выбор между бегством из Венеции и тем, чтобы остаться здесь.

— Это очень великодушно с твоей стороны, Мариэтта. Я не сомневаюсь, что мы с тобой поладим.

Теплота в его голосе передалась и ей. Потом Доменико снова прижал ее к своему крепкому, мускулистому телу, они поцеловались, и Мариэтта почувствовала, что сердце ее готово выпрыгнуть из груди от любви к нему.

Когда они прибыли к спуску к воде у Оспедале, их внимание привлек плач грудного ребенка. Присмотревшись, они увидели в проеме ниже ворот что-то завернутое в дорогую шаль. Мариэтта предположила, что это был подкидыш, которым разрешилась не так давно какая-нибудь состоятельная женщина, скорее всего богатая куртизанка, и поспешила избавиться от него, как поступали сотни ее товарок. Мариэтта взяла на руки ребенка, который зашелся криком и стала его укачивать, пытаясь успокоить.

— Как повезло ему, что сейчас ночи теплые, — сказал Доменико, подойдя к воротам и берясь за ручку звонка.

— Обычно матери все же звонят в звонок, прежде чем исчезнуть отсюда, — пояснила Мариэтта, — но иногда они боятся, что не успеют вовремя скрыться. — Вот уж поистине неожиданное завершение нашего вечера! — воскликнула Мариэтта.

— Когда ты со мной, Мариэтта, жизнь вообще становится чередой неожиданностей, приятных, разумеется. — В его глазах появилось то же самое, уже успевшее стать знакомым ей выражение — Доменико просто обнимал ёе взглядом. — И да будет так всегда! — с шутливым пафосом воскликнул он. Мариэтта пожелал Доменико спокойной ночи.

Сторож открыл ворота и стал уже открывать калитку, чтобы впустить Мариэтту, как к ним направилась разъяренная сестра Сильвия.

— Я уже окрестила его, — доложила Мариэтта, подавая младенца монахине. — Она будет носить имя Мариэтта. Я уже пробыла в Оспедале достаточно долго, к этому имени успели привыкнуть, и поэтому пусть здесь на память обо мне останется еще одна Мариэтта после того, как я выйду замуж за синьора Торризи и покину эти стены.

Но сестра Сильвия была не из тех, кому можно было спокойно заговаривать зубы.

— Как произошло, что вы возвращаетесь в столь позднее время, Мариэтта?

— Но зато как я провела время! — Мариэтта, казалось, не замечала строгих интонаций монахини, и, пританцовывая, стала подниматься по ступенькам. Вслед ей летели негодующие крики сестры Сильвии.

— Синьору Торризи больше не будет дозволено забирать вас без меня!

Мариэтта, стоя на лестнице, обернулась и, перегнувшись через перила, рассмеялась.

— Видели бы вы меня в опере! К тому же без маски! И без покрывала на лице! Половина Венеции узнала меня!

От крика сестры Сильвии, который последовал после небольшой паузы, необходимой для того, чтобы оправиться от шока, зазвенели даже хрустальные подвески люстры, и ребенок, только что успокоившийся, стал кричать и плакать.

После этой сцены для Мариэтты на выходы в город без сопровождения был наложен запрет — сестра Сильвия сумела об этом позаботиться. Она убедила остальных членов; директората Оспедале, какой вред могут нанести репутации, школы такие вот походы их лучшей певицы, и неважно, обручена она или нет. А директорат, в свою очередь, был вынужден довести это до сведения Доменико Торризи, который пришел в бешенство. Еще бы, будучи тридцати лет от роду, и к тому же вдовцом, он никак не мог взять в толк, что во время его встреч с Мариэттой должен присутствовать кто-то третий, да еще эта зловредная монахиня, которая теперь заняла место доброй и сговорчивой сестры Джаккомины, ту ведь ничего не стоило хоть на целый вечер усадить за редкие книги.

— Значит, нам теперь уже не увидеться до самой свадьбы, Мариэтта, — заключил он, — но потом с тобой больше не расстанемся. До конца жизни.

Она кивнула. До конца жизни. Перспектива скорее пугающая, но ни он, ни она не могли с уверенностью сказать, чем обернется для них предстоящий брак.