ГЛАВА 7

Просьба синьоры Челано перевести Элену из Оспедале под ее непосредственную опеку рассматривалась директором, так как представляла особый случай. Обычно, если какая-нибудь девушка, ровесница Элены, выдавалась замуж и венчалась в прилегающей к школе церкви или устраивалась на работу в хорошее, надежное место под гарантию ответственности за ее высокий моральный уровень, руководство школы не заботилось о ее дальнейшей судьбе. Лучшие белошвейки снимали с Элены мерку, чтобы пошить для нее приданое, с которым она могла бы покинуть Оспедале делла Пиета; прикидывали множество фасонов и тканей, приведших девушку в восторг. Но, несмотря на все радости, Элену охватило беспокойство, когда за ней пришли сестры Сильвия и Джаккомина, чтобы отвезти ее на встречу с будущей свекровью.

— Если бы там был и Марко, это другое дело, но ведь синьора Челано желает видеть меня с глазу на глаз. Я боюсь ее.

— Перестань, я уверена, что она ласково обойдется с тобой, — ободряла ее Мариэтта.

Элена надеялась, что все так и будет, тем более, когда навстречу ей вышла Лавиния, которая обрадовалась ее приезду, тепло поприветствовав будущую хозяйку дворца.

— Я уже давно с нетерпением ждала, когда мы познакомимся, Элена. Дворец только и ждет, чтобы им занялись чьи-то добрые руки, и теперь я могу понять Марко, он столько хорошего говорил мне про тебя. — Она обратилась к монахиням. — Как только я отведу Элену к своей матери, я тут же вернусь к вам — она желает поговорить с Эленой с глазу на глаз.

Элена, хоть и видела роскошь дворцов, украшавших канал Гранде, отметила, что ее будущий дом далеко не худший, скорее наоборот, не идет ни в какое сравнение с теми, где ей доселе приходилось бывать и выступать. Ее провели в скромно обставленные апартаменты синьоры Челано, что, в представлении Элены, соответствовало эстетическим вкусам пожилой женщины с худым лицом, закутанной в черное и восседавшей в кресле с высокой спинкой. Элена присела в самом грациозном, на какой только была способна, реверансе. Выпрямившись, однако, не была награждена ни материнским поцелуем, ни даже приглашением сесть. Последовал язвительный монолог:

— Это ты, маленькая выскочка, которой хватило наглости заявить моему старшему сыну, кардиналу из Рима, что глава семьи Челано может подождать, пока ты не соизволишь ответить на его предложение, а оно для тебя — неслыханная честь! Быстро же ты изменила мнение, увидев своими глазами это кольцо, что красуется у тебя на пальце!

Элена вспыхнула.

— Неправда. Дело не в кольце, а в Марко — он любит меня, я это поняла. Не нужно вообще никакого кольца.

— Ого! Гордыня и язвительный язычок не к лицу молодой жене. Марко станет твоим мужем и твоим повелителем, и чем скорее ты постигнешь покорность и уступчивость, тем лучше для тебя.

— Мне больше по нраву то, что он обещает любить меня так же, как и я его, какая бы я ни была.

Синьора Челано презрительно фыркнула, и изящные ноздри ее тонкого носа затрепетали. Марко никогда не отличался и не отличится легковерием, какие бы, пусть даже самые добрые, намерения ни руководили им. Подобное не в его природе. Да и что девчонке известно о том, что такое любовь? Мелкие, на первый взгляд, недостатки, способные очаровать на стадии порывов буйной страсти, очень скоро переходят в разряд пороков и нередко становятся поводом для взаимной ненависти. Резким движением веера она указала на стоявшее рядом кресло, что означало приглашение сесть.

— Так вот, Элена, а что ты знаешь об управлении таким дворцом, как этот? О том, как следует вести хозяйство? Без этого тебе не стать настоящей хозяйкой дома, тем более такого большого, — посыпались недоверчивые вопросы.

— Кое-чему меня научили в Оспедале. Как и другим девушкам старшей ступени, мне приходилось время от времени и дежурить, и заниматься уборкой, и приготовлением пищи, словом, всем понемногу. Нас там не только музыке и пению учат, но и тому, как правильно вести домашнее хозяйство.

— Как бы то ни было, тебе придется получить все указания от меня, как я уже заявила вашему директору. Дворец и жизнь в нем идет по своим законам, которые, для тебя пока в новинку.

Синьора Челано задала Элене массу вопросов, желая знать о ней буквально все: помнила ли она своих родителей, как ее воспитывали перед тем, как отдать в Оспедале, о ее двоюродной бабушке. В конце концов, вытащив из будущей невестки все, что требовалось, она перешла непосредственно к вопросам, связанным со свадьбой.

— В роду Челано существует такая традиция: невеста надевает фамильное платье, которому нет цены, в нем она покидает стены дворца лишь для свадебной церемонии, все остальное время оно хранится в потайной комнате, местонахождение которой известно лишь членам семьи, там же находятся сокровища и ценные документы дома Челано. Я специально вынесла платье оттуда, чтобы ты смогла его увидеть. Когда Оспедале передаст тебя под мою опеку, придут швеи и подгонят его на тебе.

По мере беседы с будущей невесткой у синьоры Челано росло к ней отвращение. Она признавала, что Элена хорошенькая, смышленая и достаточно сильная, чтобы не спасовать перед невзгодами, которые, не ровен час, обрушатся на нее. Единственное, с чем она не могла смириться, так это с тем, что именно она послужила яблоком раздора между любящей матерью и ее сыном.

А приготовления Мариэтты к ее собственной свадьбе протекали совсем по-иному, нежели у ее закадычной подруги. Она могла взять с собой лишь минимум вещей, которые сумеет передать Аликсу в ночь перед их бегством. Ей не хотелось расставаться с любимым костюмом Коломбины, но о нем собиралась позаботиться Элена, обещавшая хранить его до тех пор, пока не появится возможность каким-то образом переправить его в Лион. Элена даже высказывала надежду, что настанет такой день, когда она сама сможет вручить его Мариэтте, ведь они с Марко непременно поедут в Париж, об этой поездке Марко уже не раз заводил речь. Девушкам не хотелось расставаться, но любовь, которую испытывала каждая к своему жениху, облегчала им разлуку. Они давали обещания регулярно писать письма и вообще не терять друг друга из виду, мечтали о том, что их дети тоже когда-нибудь встретятся друг с другом, и их дружба перейдет в следующие поколения.

— Мы все это время жили с тобой, как две сестры, — однажды сказала Мариэтта Элене, когда до расставания осталось лишь два дня. — Кто бы мог подумать в Оспедале, когда ты приехала, что наши пути разойдутся таким образом.

Элена кивнула, вспоминая.

— Как же гордилась бы моя двоюродная бабушка, если бы могла узнать, что я помолвлена с самим Марко Челано. Если бы только она могла увидеть меня в моем свадебном платье… — у нее задрожал подбородок, она с размаху шлепнула нотные листы, которые держала в руках, на пюпитр и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась.

Мариэтта, желая утешить подругу, положила ей руку на плечо.

— Не плачь. Мне кажется, что в день моей свадьбы я буду чувствовать то же самое по отношению к моей матери, хоть и платья у меня такого, как у тебя, не будет.

— Да нет, дело не в этом, — отвечала Элена, всхлипывая. — Я так боюсь.

— Чего? Или, может быть, следует спросить, кого? Уж не синьору ли Челано?

Элена подняла к ней залитое слезами, опечаленное личико.

— Нет. Хотя она страшно ревнует меня к своему сыну, но у нее нет власти, чтобы встать между мною и Марко. И мое свадебное платье, такое прекрасное, что я даже и мечтать не могла. И Марко так любит меня.

— Тогда чего же ты боишься?

— Понимаешь, все уж как-то очень гладко. Даже не верится, что это происходит на самом деле.

Мариэтта с облегчением вздохнула и усмехнулась.

— Уж тебе придется поверить — все это так и происходит на самом деле, и не с кем-нибудь, а с тобой.

Ее слова возымели действие. Элена уже больше не плакала, вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться.

— Ты права, Мариэтта. Я просто дурочка. Все идет прекрасно и у тебя, и у меня.

— Теперь лишь нужно ждать, что преподнесет нам будущее! — заявила Мариэтта. И Элена с радостью согласилась с ней.

В тот вечер, определенный как последний в Оспедале, она еще раз обвела взглядом комнату. Девушка только что вернулась от Бьянки, у которой провела полчаса, не в силах сказать ребенку, что это ее прощальный визит — это обещала сделать Элена, она же передаст девочке и подарок — ожерелье из розовых бусин и маленький наперсток — вещицы, оставшиеся у нее с самого детства. Элена все объяснит Бьянке и после свадьбы регулярно станет навещать ее.

Мариэтта затянула маленькую, похожую на кисет, сумку, вернее, мешочек, который она собиралась спрятать под плащом, с самыми необходимыми туалетными принадлежностями: ночной сорочкой, а также морретой, которая, как ей казалось, самая лучшая маскировка, нежели та, в которой ей предстояло выступать вместе с остальными хористками. Маска Коломбины вместе с остальным нехитрым багажом вручена Аликсу, который уже к тому времени, наверняка, доставил ее в каюту корабля. Как и ей, ему тоже пришлось оставить большую часть своих пожитков на квартире, дабы не возбудить подозрений наставника.

— Я сдержала свое обещание, мама, — прошептала Мариэтта. — Оставалась здесь до тех пор, пока не стала взрослой, все произошло именно так, как ты мечтала.

Затем отправилась вниз, в вестибюль, где уже собирались участницы сегодняшнего концерта. Элена тайком ободряюще кивнула Мариэтте. Обе пролили уже немало слез, прощаясь друг с другом, ведь теперь у них уже больше не будет возможности проститься.

Постепенно большой, освещенный сотнями свечей, бальный зал в палаццо Кучино заполнялся гостями, повсюду сверкали и переливались дорогие, экзотические ткани невиданных карнавальных одеяний, расшитые жемчугами и драгоценными камнями маски, вышитые полы сюртуков, пышные кринолины и напудренные парики. Аликс появился в костюме Арлекина, здесь было их несколько, но Мариэтта сразу же узнала его, даже если бы он ей не кивнул. Когда она закончила петь, он незаметно для остальных выскользнул из зала. Она знала, что он сейчас отправился переодеваться в дорожную одежду и должен ожидать ее во дворе, который вел в переулок, что позади дворца.

Концерт закончился — раздались бурные аплодисменты. После многочисленных поклонов и знаков благодарности публике, хор, как обычно, направился в одну из смежных гостиных, где их ожидали накрытые столы со сластями и прохладительными напитками. Мариэтта огромным усилием воли заставила себя что-то съесть и выпить. Потом, по-прежнему в масках, с наброшенными на плечи накидками, девушки направились к небольшой узкой лестнице, обычно используемой прислугой и располагавшейся вдали от самой престижной части дворца. Элена и Мариэтта ухитрились пойти в этой колонне последними. Когда остальные хористки, смеясь и обмениваясь впечатлениями, спускались по ступенькам, шедшая позади всех Мариэтта незаметно шмыгнула в предусмотрительно оставленную незапертой дверь на одной из лестничных площадок. Там ее встретила Луиза вместе со служанкой, загримированной и переодетой под Мариэтту. Девушка, быстро засеменив по лестнице, заняла ее место рядом с Эленой. Весь этот процесс подмены не занял и нескольких секунд.

В свете мерцавшей свечи Мариэтта и Луиза смотрели друг на друга, напряженно прислушиваясь к шагам хористок. Когда девушки усядутся в гондолы, там уже никто не будет пересчитывать. Позже, когда все в Оспедале улягутся, Элена отопрет ключом знакомую дверь в переулок — Мариэтта снабдила ее ключом, — и переодетая служанка сможет покинуть школу. Так как после очень поздних выступлений девушкам предоставлялось право лишний час поспать, исчезновение Мариэтты вряд ли будет замечено до того, как они с Аликсом усядутся на корабль, который увезет их из Венеции.

— Я просто не знаю, как вас и благодарить, мадам д’Онвиль, — с признательностью прошептала Мариэтта.

— Все, что делалось, это ради Аликса, — холодно отпарировала Луиза. Она снова приоткрыла дверь и выглянула наружу. — А теперь, пока никого нет, уходите. Но не надо через эту арку, а идите коридором, который выведет вас в вестибюль, а оттуда — во внутренний двор. Идите же! Я должна вернуться к гостям, пока меня не хватились.

Во внутреннем дворике Мариэтту с нетерпением ждал Аликс, он торопился как можно скорее вернуться домой. Как раз в тот день его чудом застало письмо матери, которое гонялось за ним по всей Европе почти три месяца. Она писала, что отец постепенно впадал в слабоумие, причем продолжалось это уже довольно долго и не могло не отразиться на принятых им ранее решениях касательно своего предприятия, последствия которых, стали обнаруживаться лишь теперь. Разразился финансовый кризис, и дело шло к тому, что шелкоткацкая фабрика оказалась под угрозой пойти с молотка за долги. Мадам Дегранж настаивала на его немедленном возвращении домой.

Аликс с чувством благодарности вспомнил Луизу. Он поведал ей о неприятности, произошедшей дома, и. вручил письмо, которое по истечении двадцати четырех часов надлежало вручить маркизу. Внезапно где-то высоко в небе взорвались ракеты фейерверков, и это вывело Аликса из оцепенения. Он понял, что карнавал буйствовал везде. За двойными железными воротами десятки людей, одетые в карнавальные костюмы, с цветными фонариками в руках, пели и танцевали, обнимались, и их бесшабашное хриплое пение эхом отдавалось в ночи.

Внезапно ворота распахнулись, и во дворик уверенной поступью вошли трое по виду здоровых мужчин, переодетых Пульчинеллами, с пригласительными билетами в руках. Оживленно переговариваясь, они пересекли внутренний двор, на крючковатых носах их масок отражались блики разноцветного фейерверка. Аликс посторонился, чтобы дать им пройти, и дружелюбно кивнул им, когда они поравнялись с ним. И тут же, убедившись, что он ни о чем не подозревает, один из них резко повернулся и отвесил Аликсу сильнейший удар кулаком под ребра. Тот охнул и присел, но тут же, опомнившись, вскочил на ноги и схватился за рукоятку шпаги, но выхватить ее не успел. Белые листки приглашений разлетелись по сторонам, когда вся троица набросилась на юношу. Он яростно сопротивлялся, и вот один из нападавших в криком повалился на землю, но двое других одолели его.

Мариэтта, выбежавшая из вестибюля, застала как раз тот момент, когда Аликса под руки утаскивали двое Пульчинелл, он продолжал отбиваться, упирался, выкрикивая слова проклятий, а третий уже поднялся на ноги и открывал ворота. Мариэтта с криком бросилась ему на помощь.

— Аликс!

Он, заметив ее, крикнул в ответ:

— Береги себя, Мариэтта! Я вернусь за тобой, вернусь!.. — И тут же сильный удар в челюсть заставил его замолчать. Голова Аликса безвольно повисла, и сам он обмяк в руках похитителей.

Ошеломленная Мариэтта видела, как перед ее носом с резким металлическим лязгом захлопнулись ворота — Жюль де Марко с холодным бешенством смотрел на нее.

— Пропустите меня! — кричала она, вцепившись в ворота и пытаясь распахнуть их.

— Это конец вашего побега, синьорина, — безжалостно констатировал он. — Но ничего страшного — очень многим молодым чужестранцам кровь ударяет в голову, стоит им оказаться в Венеции, но, снова оказавшись в родных стенах, они быстро приходят в себя. И ваше счастье, что нам удалось подслушать, как вы строили планы побега этой ночью, и даже если бы эта женитьба состоялась, брак был бы незамедлительно аннулирован во Франции. Вам следует благодарить судьбу, что вас избавили от подобного унижения.

— Вы не имеете права арестовывать Аликса! Он не преступник! Анри его освободит!

— Анри тоже под надежным присмотром, он сидит в лодке, которая доставит нас на материк. А вам я советую вернуться в Оспедале, причем как можно скорее. Все кончено!

Сказав это, он изо всех сил толкнул ворота от себя, и Мариэтта от этого удара упала на землю. Когда она с трудом поднялась, его уже и след простыл в толпе ликующего карнавального люда.

Она уселась на каменную скамеечку и безутешно заплакала. Неужели ее Аликса будут держать, как преступника, со связанными руками или в кандалах до самого Лиона? А как еще удержать его и не позволить ему сбежать и вернуться за ней? А если это так, оставалось лишь ждать письма от него, которое он сможет послать ей, лишь оказавшись в Лионе. Но имени его нет в списках тех, от кого ей дозволялось получать корреспонденцию. В ней рос страх, совладать с которым она была не в силах. Его источник ей понятен — казалось, что им с Аликсом больше не суждено встретиться. Она вспомнила тот эпизод, который произошел с ними на карнавале, когда она впервые по-настоящему убедилась в том, что Аликс любит ее, и тогдашнюю шутливо брошенную фразу о том, что они повязаны воображаемой полоской серпантина с карнавала. Может, это было всего лишь иллюзией, впрочем, иллюзий оказалось больше чем достаточно. «Венеция пленила меня, продала в рабство, — подумала Мариэтта, — и это рабство навек».

Она не помнила, сколько просидела так на холодной скамеечке во внутреннем дворике палаццо Кучино. Заключительный залп карнавальных ракет не сумел вывести ее из состояния отрешенности. Она не услышала и звона колоколов Базилики, возвестивших о наступлении Великого поста и завершении карнавала. До самого рассвета девушка не поднимала головы, а подняв, внезапно сообразила, что ночь на исходе.

Мариэтта вскочила, смахнув слезы с ресниц, и бегом бросилась искать гондолу. Карнавальный мусор многоцветным ковром лежал под ногами, последние гуляки в пестрой одежде, выглядевшей нелепо в свете наступавшего дня, разбредались по домам. Те из них, которые еще не протрезвели, усаживались у колоннад или просто валялись среди пестрого мусора, как большие куклы-марионетки, которых неизвестно почему сняла со своих нитей рука неведомого клоуна. Как и раньше, гондольер отвез ее к ученику пекаря, под мост. И тот, как всегда, помог ей незаметно проникнуть в Оспедале. И Мариэтту никто не обнаружил, когда она пробиралась в свою комнату.

Увидев подругу за завтраком с опухшим пепельно-серым лицом, Элена посмотрела на нее непонимающим взглядом, боясь даже спросить, что произошло. Понятное дело, ее вид привлек внимание сестры Джаккомины, которая тут же подбежала и обеспокоенно всплеснула руками.

— У тебя такой ужасный вид, Мариэтта! Что с тобой? Ты, должно быть, чем-нибудь отравилась. Нет-нет, ничего не говори, я и так все вижу. Бедняжка, наверное, ночью ты ни на минуту не сомкнула глаз! Иди сейчас к себе и приляг, отдохни. Позже я принесу что-нибудь легкое из еды.

Тут же вмешалась Элена:

— Я это сделаю, матушка.

Мариэтта поблагодарила монахиню за. участие и предоставившуюся возможность рассказать обо всем Элене.

Худшего дня рождения Луизе не доводилось пережить. Все события представлялись ей цепью сплошных кошмаров, начиная с того момента, когда Аликс впервые обратился к ней за помощью в его легкомысленном романчике. До нее доносились голоса прислуги, готовившей большой зал к празднику. Пройдя в салон, Луиза уселась на любимый диванчик, где еще недавно ей пришлось выслушать Аликса, лице которого сияло любовью. Двери маленькой часовни, сегодня утром распахнутые настежь, позволяли видеть единственный аналой, стоявший перед позолоченным алтарем, а в тот день, когда Аликс исповедовался о готовящемся побеге, они были закрыты. Аликс еще поцеловал ее в знак благодарности за будущую помощь. Когда он ушел и его шаги на лестнице затихли, она поднялась и подошла к окну, чтобы посмотреть, как он будет садиться в гондолу. В это время двери часовни открылись, и Луиза увидела маркизу де Герар. Она пристально смотрела на свою внучку:

— Луиза, я все слышала.

Луиза восприняла эту фразу со странным облегчением.

— Я не знала, что ты молишься, бабушка.

— А я то думала, что это у вас с Аликсом что-то происходит.

— Мужчина, влюбленный в первый раз, не способен разглядеть леса из-за деревьев, — суховато заметила Луиза, с болью вспомнив то чувство разочарования, которое охватило ее, когда впервые беседовала с Аликсом в этой гостиной. Ведь она, Луиза, была абсолютно уверена, что он сделает ей предложение. Но ни взглядом, ни глазами она не выдала своих истинных чувств, когда выяснилось, что он движим отнюдь не этим.

Маркиза подошла к ней.

— Ради его же собственного блага этому юнцу нельзя позволить похитить из Оспедале это юное создание.

Луиза сидела очень прямо и смотрела старушке в глаза.

— У меня нет ни малейшей охоты способствовать осуществлению этой авантюры, но не имею права обманывать его, злоупотребив доверием. Здесь надо что-то придумать.

Маркиза кивнула в знак согласия.

— Луиза, сделай все, что обещала, дорогая моя. Можешь не опасаться, ты будешь ни при чем. Я сейчас же переговорю с твоим дедом. Кроме того, графа де Марке следует поставить в известность. Разумеется, он не станет раздумывать долго и тут же примет меры, чтобы не допустить бегства, А мы с твоим дедушкой его поддержим.

В результате все получилось как нельзя лучше — Аликса увозили во Францию, а Мариэтта вернулась в стены Оспедале. Луиза задумчиво поправила смятое покрывало и смахнула рассыпавшиеся по плюшевой обивке конфетти — знак того, что диванчик приютил какую-то парочку, желавшую уединиться, чтобы всласть нацеловаться. В конце концов, ведь она действительно была ни при чем, не виновата, что кто-то их подслушал.

Ее взгляд невольно остановился на двери часовни. Когда Аликс явился к ней в тот злосчастный день, она сразу же поняла, что предметом разговора снова станет девчушка из Оспедале, в которую он влюбился по уши. Так почему же она приняла его именно здесь и именно в тот час, когда бабушка обычно молилась? Ведь в этом дворце полно гостиных и укромных уголков, где можно беседовать, не опасаясь, что тебя подслушают. Вероятно, ей самой подспудно хотелось, чтобы этот сумасбродный план потерпел крах в самом начале?

Эта мысль ей явно не понравилась, и Луиза резко поднялась, будто сердитое шуршание кринолина могло прогнать прочь эту мысль. Нет-нет, она больше никогда не позволит себе ломать голову над этим, и, если ей доведется еще раз увидеться с Аликсом, она со спокойной совестью взглянет ему в глаза. Как-нибудь выдержит, ей не впервой. Луиза умела быстро успокаиваться, и к тому времени когда покидала эту гостиную, мысли ее уже занимала картина отъезда во Францию. А там она непременно отправится к своим дядюшкам и тетушкам в Лион и при первой же возможности увидится с Аликсом. Он будет рад ее приезду: ведь она — его добрый друг и снова придет к нему на помощь в трудную минуту.

Мир предпринимателей и политиков всегда притягивал ее, но Луиза, будучи женщиной, не имела возможности применить свой острый ум и математические способности в этой области. Но она же состоятельная женщина, и в ее силах спасти Аликса, помочь ему уладить все дела с этой шелкоткацкой фабрикой, грозящей уплыть из его рук за долги, а перспектива выступить в роли управляющей шелкоткацкой фабрикой очень ее привлекала. Не исключено, что со временем ей самой удастся войти в дело. Будущее вдруг засверкало радужными красками.

Мариэтта, занятая собственными переживаниями, вряд ли заметила, что Элена в последние дни почти не упоминала о предстоящем замужестве, хотя целый полк швей постоянно что-нибудь да подгонял под ее тоненькую фигурку, но та ни словом не обмолвилась о том, в каком наряде уже сумела покрасоваться перед зеркалом. Наконец, Мариэтта поняла, что ее собственная неудача бросила тень на счастье подруги, но та не желала радоваться, без умолку болтая о предстоящей свадьбе, когда ей, Мариэтте, так тяжело.

— Зачем все это? — решительным тоном спросила Мариэтта, взяв однажды подругу за плечи и легонько встряхнув. — Я понимаю, что тебе хочется пощадить мои чувства, облегчить боль, но все получается как раз наоборот! Я хочу порадоваться хотя бы за тебя! И поэтому мне хочется знать обо всем: о всех твоих платьях, о том, что тебе нравится, что не по душе, какие драгоценности преподнесут тебе, словом, обо всем. А обо мне не беспокойся — Аликс все равно приедет за мной, как только сможет выбраться. — Мариэтте удалось сохранить в душе веру в этого юношу и в их любовь, она не позволяла праздным мыслям ввергнуть ее в отчаяние и, чтобы отвлечься, с головой окунулась в работу.

— Но ведь на тебя такие беды навалились! — с сочувствием воскликнула Элена. — Надо же, твое платье Коломбины и то стащила эта девчонка-прислуга, эта воровка — ведь она тебе его так и не вернула, как и два других твоих лучших платья. Видимо, она обвязала их вокруг себя и наверх надела плащ. Никогда себе не прощу, что не проследила за ней, когда выводила из твоей комнаты, надо было ее обыскать и не бояться показаться невежливой.

Мариэтта нахмурилось, около рта ее вдруг появилась даже незнакомая доселе суровая складка.

— Элена, когда мы были помоложе, между нами возникали всякие ссоры и размолвки. Но они канули в прошлое, и я не желаю ни в чем обвинять тебя — ведь ты ни в чем не виновата. Как я могу тебя обвинять? Ты что, помогала выносить мои платья? Да когда Аликс вернется, он мне десяток таких костюмов купит, даже еще лучше, а к ним еще и масок. Так что, не лучше ли теперь прекратить эти разговоры?

— Я попытаюсь, — потупилась Элена.

— Вот и хорошо. Лучше покажи мне, что там у тебя в тех коробках, которые тебе привезли от портних сегодня утром.

Элена с радостью кивнула.

— Пойдем со мной.

По пути у Мариэтты мелькнула мысль, а где сейчас могла быть ее зеленая маска Коломбины. Скорее всего, лежала себе в пустой каюте корабля и покачивалась вместе с ним на волнах, а может быть, ее просто выбросили за борт вместе с остальными ее пожитками, дескать, пусть море их носит!

Прежде чем Элене дозволили поселиться в палаццо Челано, она нанесла еще один визит Аполине. Ее радость по поводу возможности ежечасно и ежедневно видеть Марко омрачилась, когда ей разъяснили, что в соответствии с условием, выдвинутым директором, он до самого дня свадьбы должен проживать где-нибудь в другом месте, но ни в коем случае не во дворце. Марко, которому не оставалось ничего другого, как согласиться, еще больше обозлился на свою мать, которую он считал главным инициатором этого заговора против него с Эленой, хотя она с жаром доказывала, что это решение принято руководством Оспедале, и она к этому никакого отношения не имеет. Но синьора Челано выдвинула и свое собственное условие — он не будет вмешиваться, когда она будет учить Элену всему, что касается управления домом и присмотра за дворцом. Кроме того, он не должен был появляться во дворце до бала, на котором Элену официально представят всему клану Челано в качестве его невесты. Элена была очень раздосадована этим и с горечью жаловалась Мариэтте, та ей сочувствовала, но сделать ничего было нельзя.

Почти все девушки Оспедале собрались в день ее ухода из школы, чтобы поздравить и пожелать счастья. Мариэтта привела Бьянку, и они вдвоем ждали, пока смогут попрощаться с Эленой. Сестра Сильвия, на которую была возложена обязанность препроводить молодую невесту во дворец, уже уселась в гондолу дома Челано. Элена крепко обняла на прощание Мариэтту и маленькую Бьянку.

— После свадьбы я буду все время приходить к вам повидаться, — уверяла Элена. И, махнув на прощание, — побежала к ожидавшей ее гондоле.

Когда гондола отплыла и они помахали ей вслед, Бьянка подняла голову и, обеспокоенно взглянув на Мариэтту, вдруг вцепилась в ее руку.

— Хорошо, что ты не уезжаешь из Оспедале, Я не хочу быть здесь, если не будет тебя и маэстры Элены.

— Что ты, что ты? Никуда я не уезжаю, может быть, через год или даже через два, — успокаивала девочку Мариэтта, и в то же время ей хотелось как-то подготовить ее к возможной, хоть и, по всей видимости, не очень скорой, разлуке. — Ведь никто же в Оспедале навечно не остается.

— Но ты не уедешь далеко? — Бьянка была явно встревожена тем, что услышала.

— Далеко или нет — если люди действительно любят друг друга, расстояние — не помеха. Я всегда буду тебе писать и всегда знать, где ты, а ты — где я. И смогу тебя навещать, может быть, даже и тебе позволят приехать ко мне в гости. Всегда с удовольствием приеду в Венецию повидаться с тобой и Эленой. — Конечно, было рановато говорить девочке о том, что она возьмет ее к себе, но Мариэтта от души надеялась, что Аликс не станет этому противиться, и в один прекрасный день и ее крестница сможет уехать с ней из Оспедале.

Но ребенок не уступал.

— Но я же еще не могу писать так хорошо, чтобы написать тебе длинные письма.

— Ну, этому недолго и научиться. Я буду с тобой заниматься дополнительно, вместо Элены. Ну что, найдем мы с тобой полчасика, чтобы ты поучилась писать, а, Бьянка? И Элена получит твое маленькое письмецо после свадьбы.

Девочка даже запрыгала от удовольствия.

— О, да, да, конечно!

Синьора Челано понимала толк в том, как заставить людей работать, и была неистощимой по части выискивания огрехов у Элены. Она заставляла девушку наизусть запоминать расстановку сервизов и раскладку столовых приборов для банкета на сотню гостей, где каждая вилка и вилочка, ложка и нож располагались строго на своем месте, и не дай Бог, если бокал оказывался не там, где ему полагалось. Часто они вместе с Лавинией подсаживались к почтенной синьоре и втроем составляли бесконечно длинное меню для мириады гостей, включавших самого дожа Венеции, множества иностранных посланников и других не менее влиятельных персон. Ведь именно на плечах жены главы дома лежало составление меню для ужинов и обедов. И если хотя бы одно из блюд не удовлетворяло вкусам синьоры, то за этим: неизменно следовал целый спектакль. Старуха, прижав к скривившемуся узкогубому рту накрахмаленную салфетку, начинала визжать либо выказывать иные признаки преувеличенного отвращения. Элена, надо заметить, держалась молодцом, ни разу не потеряв самообладания.

Но, несмотря на первые неудачи и обременительность всех процедур, Элена все же сумела освоить это довольно хитрое ремесло. Конечно, первое время эти репетиции светских бесед с высокопоставленными друзьями дома вызывали у нее лишь усмешку, но зато теперь она уже твердо знала, что может быть темой таких бесед, а что нет. Впрочем, было одно правило, которое вызывало у нее стойкое отвращение.

— Никогда не следует упоминать об Оспедале, кроме как в связи с концертами, — не терпящим возражений тоном заявила однажды синьора Челано. — Этот этап твоей жизни закончился. И вообще, твоя настоящая жизнь началась, по сути дела, лишь когда ты поселилась здесь… нет, даже тогда, когда впервые переступила порог этого дома. Обо всем остальном можно упоминать лишь в крайнем случае, например, с связи с твоей покойной бабушкой, поскольку она, несомненно, женщина почтенная, обладавшая вкусом.

Задолго до вечера, когда должен был состояться бал, Элену охватило приятное волнение. Она не виделась с Марко с тех самых пор, как переехала во дворец Челано, и сейчас едва могла спокойно усидеть на месте, когда цирюльник приводил ее неповторимого оттенка волосы в соответствие с последней модой, украшая их цветами и лентами. Затем пришло время надевать платье, широчайший кринолин нежно-розового оттенка с пышными фестонами, прекрасно подходившее к ее шелковым туфелькам. Когда она, сойдя вниз, увидела Марко, устремившего на нее полный любви взгляд, она, презирая все условности этикета, бросилась к нему, заставив очень многих присутствовавших членов семьи Челано, которым невесту Марко следовало представить в первую очередь, смущенно потупить взоры или удивленно взметнуть вверх брови.

— Элена, дорогая! — смущенно бормотал счастливый Марко, обнимая и целуя ее. Потом, понизив голос, прошептал ей прямо на ухо, чтобы не услышали остальные. — Никто не может держать нас в разлуке. Как это я не могу видеть тебя в моем же собственном доме?

Она рассмеялась.

— Ну уж теперь, когда я всему так быстро научилась у синьоры — твоей матери, в награду за это, может быть, мне и позволят.

— Стало быть, ты делаешь успехи?

— Я собираюсь стать утонченной, обладающей непревзойденным вкусом хозяйкой и самой лучшей женой на целом свете!

— А я буду для тебя самым лучшим мужем!

Они снова поцеловались и обменялись улыбками, смысл которых был ясен лишь им одним. Потом их разъединила синьора Челано. Она появилась сердито шурша шелковым кринолином цвета красного вина, и этим шествием с сыном по правую руку и будущей невесткой по левую ознаменовала начало официальной церемонии представления Элены гостям. Элена отметила про себя, что ее будущие родственники отличались горделивым видом, страстным блеском в глазах и элегантностью, это относилось как к мужской их части, так и к женщинам. Но среди них все же была пара двоюродных братьев, если не троюродных, которые как ни пыжились, все же не дотягивали до всей остальной родни. Несмотря на эти освященные веками семейные связи, они принадлежали к числу Барнаботти. Это имя давали обедневшим дворянам, которые не имели права ни от государства, ни от семьи на то, чтобы жениться, но которым закон предписывал сохранять все же некоторые отличительные признаки принадлежности к дворянству, например, шелковую одежду, служившую в Венеции знаком благородного происхождения. Они получали от Большого Совета скромные вспомоществования и жили в домах, предоставляемых им приходом церкви Санта-Барнаба. Невооруженным глазом было видно, что эти люди относились к ней с еще большим высокомерием, чем остальные Челано, чье пренебрежение к ее скромного родства предкам все же ощущалось сквозь тонкий поверхностный слой благовоспитанности. Именно эти, постоянно готовые к любому конфликту радикалы Барнаботти, всегда натравливали Челано на Торризи, поддерживая между ними атмосферу взаимной ненависти, не давая угаснуть вековой кровной вражде.

Но, по мнению Элены, лично для нее не было среди всех Челано человека опаснее, чем физически сильный и по-своему красивый, но какой-то недоброй, жестокой красотой, Филиппо, во всем, что касалось дурного нрава, оставивший далеко позади свою матушку. Этот человек с квадратным лицом, кустистыми бровями, глубоко посаженными глазами, постоянно настороженными и блеском напоминавшими холодный гранит, слегка вздернутым носом и особенной формой ноздрей всегда сохранял заносчиво-дерзкое выражение, которое не мог изменить даже очень красивый подбородок. Одетый в голубой сюртук, богато вышитый серебром, он распространял спесивый дух, всегда сопутствующий людям, привыкшим упиваться собственной внешностью, жесткие линии рта придавали лицу агрессивность, и Элену всегда коробило, когда он бросал на нее откровенно похотливые взгляды. И хотя она старалась избегать с ним встречи в этот вечер, он намеренно постоянно держался в секторе ее обзора, будто они оба играли в какую-то не очень понятную ей тайную игру. И когда Филиппо приблизился к ней, чтобы пригласить на кадриль, сделав при этом очень грациозный, начинавший входить в моду жест рукой, ее сердце упало, но отказать она не могла и была вынуждена пройти с ним один круг по залу. Как Элена и опасалась, он дал волю своим пальцам, а когда во время танца ей надо было пройти у него под рукой, он без тени смущения уставился вниз, бесстыдным взором рыская по ее декольте.

— Вот уж никогда не думал, что вы выдержите мою матушку в роли наставницы, — признался он во время танца с откровенно циничной усмешкой, — но мне говорили, ах, да, Лавиния говорила, что вы справились со всем блестяще. А это очень непросто. Я снимаю перед вами шляпу. И с нетерпением жду, когда же мы познакомимся ближе.

— Я слышала от Лавинии, что и вы нечасто появляетесь в этом дворце, особенно, когда ваша мать здесь, так что, скорее всего, нашему с вами знакомству так и не суждено состояться.

— Не рассчитывайте на это, Элена.

Она была счастлива, когда смогла отделаться от него. Ей не раз приходилось видеть в глазах мужчин похоть, но никогда еще столь неприкрытую. Элена подумала о том, какую же жуткую ревность этот Филиппо должен был испытывать к Марко. К счастью, тут же ее на танец пригласил Марко, и они не расставались до самого конца этого чудесного, наполненного музыкой вечера.

На следующий вечер у них также было достаточно времени, чтобы обменяться впечатлениями о вчерашнем — синьора Челано снизошла до того, что позволила своему сыну сесть за стол в его собственном доме. Элене тогда показалось, что у него чуть усталый вид, но ведь и она еще не совсем пришла в себя от того, что им пришлось танцевать ночь напролет.

После того как Марко узнал, что Элена и десятой части дворца не успела осмотреть, он вымолил разрешение показать ей дворец. В качестве дуэньи синьора послала с ними Лавинию, но ту было нетрудно убедить, чтобы она следовала за ними на почтительном расстоянии. Марко целовал и обнимал Элену в каждом алькове и за каждой колонной. Стоило им завернуть за очередной угол, как они, смеясь, тут же бежали со всех ног, чтобы как можно дальше оторваться от Лавинии и выкроить себе чуть больше секунд на взаимные нежности.

Этот поход должен был завершиться в сокровищнице дворца. Они почти уже дошли до этого места, как вдруг Марко, пробормотав что-то, двинулся в совершенно другом направлении, и Лавиния остановила его.

— Не туда, Марко…

Он не успел ответить, как Элена стала допытываться.

— А что это? Какая-нибудь загадка? Тайна?

Марко кивком головы показал Лавинии, что принял ее слова к сведению, и, обняв Элену за талию, повернул обратно, чтобы отвести ее в потайную комнату.

— Нет, никакая не загадка. Здесь имеется секретная гостиная, которую постоянно держат на замке — там много-много лет назад совершилось убийство.

Элена поежилась.

— Я ни за что туда не пойду. Можешь даже и не говорить мне, где она находится.

— Не буду, — пообещал он. — И мои братья тоже тебе не скажут. И Лавиния. Дело в том, что никто, кроме моей матери, не знает, где она.

Элена тут же подумала, что палаццо Челано, как впрочем и все дворцы, что на канале Гранде, являл собой сочетание торжественного великолепия и зловещих тайн. И лишь очень немногие из этих венецианских дворцов не несли в себе напоминаний о преступных делах прошлого.

Когда они любовались сокровищницей дворца, Элена примерила там кое-что из украшений, хранившихся в ларцах и шкатулках, и Марко водрузил ей на голову корону невесты, изготовленную из золота и драгоценных камней. У Лавинии эта картина вызвала дурное предчувствие. До Элены ни одной невесте не позволялось надевать корону до наступления дня свадьбы, но возражать было поздно, и она промолчала. На какое-то время Лавиния позабыла о дурных предчувствиях и смеялась вместе с молодыми. Никогда в жизни ей не приходилось видеть двух людей, которые так влюблены друг в друга.

Весь следующий день до самого вечера, когда должна была состояться ее встреча с Марко, Элена пребывала на вершине счастья. Она без конца подбегала к окну, и синьора даже вынуждена была усадить ее на место и прочитать нудную нотацию о том, что она высказывала нескромное, и даже постыдное, нетерпение. Едва заслышав приближающиеся шаги, она радостно вскочила, но это был не Марко, а Альвизе. Выглядел он мрачно.

— Марко занемог, — объяснил он. — Утром жаловался на головную боль, а уже к полудню обнаружились признаки лихорадки.

Элена впала в отчаяние.

— Я пойду к нему!

Синьора Челано схватила ее за рукав.

— Не будь глупой! Марко должен лежать в постели у себя дома, коли он болен. Немедленно отправь его домой, Альвизе.

Когда Марко вошел, он с трудом держался на ногах и едва мог идти, поддерживаемый братом. Элена подбежала к нему, испугавшись мертвенной бледности и испарины на лице. Он через силу улыбнулся ей:

— Ничего, завтра я снова буду здоров, любимая моя. Вот увидишь.

Когда Альвизе укладывал Марко в кровать, синьора пыталась не допустить Элену в спальню.

— Марко пока что мой сын, а не твой муж, — рявкнула она тоном собственницы. — И держись отсюда подальше!

Элена, набрав в легкие побольше воздуха, впервые возразила старухе.

— Отойдите в сторону и пустите меня к нему! И не вынуждайте меня отшвырнуть вас с дороги!

Синьора Челано, слегка ошарашенная неповиновением этого милого создания, уступила, каким-то шестым чувством вдруг осознав, что Элена не шутит. Круто повернувшись, старуха первой вошла в спальню.

— Я пришла, чтобы помочь тебе, мой дорогой сын, — ласково заговорила она. Но Марко смотрел не на нее, а на вошедшую следом Элену.

— Не уходи, останься со мной, — попросил Марко, слабеющей рукой сжав руку Элены. — Но я боюсь, как бы ты не заразилась.

— Я к лихорадке невосприимчива, — успокоила она жениха, чувствуя, как сжимается ее сердце. Марко выглядел очень измученным. — Я знаю, как тебя вылечить. Мне уже не раз приходилось иметь дело с больными лихорадкой в Оспедале.

— И что, твои пациенты не умирали? — Марко даже пытался шутить.

— Нет, конечно, — с улыбкой ответила она.

— Это хорошо. — Закрыв глаза, он не выпускал ее руку. Элена чувствовала, что Марко весь горит.

Находившаяся в стенах Оспедале Мариэтта с волнением ждала известий о том, как протекала болезнь Марко. В школе тоже было несколько случаев подобной горячки — заболели несколько девушек из хора, и все запланированные выступления пришлось отменить. Несколько успокоила ее сестра Джаккомина, сообщившая, что троим девушкам уже стало лучше. Морщинистое лицо монахини выглядело усталым и печальным. Мариэтта почувствовала неладное.

— Что произошло? — стала тревожно допытываться она. — Кто-нибудь из детей?.. Говорите же!

— Только что сообщили из дворца Челано. — Монахиня в отчаянии заламывала пальцы. — Не будет свадьбы у нашей Элены. Жених скончался.

Мариэтта лишилась дара речи, и у нее перед глазами поплыли радужные круги, но усилием воли она; овладела собой.

— Нельзя, чтобы Элена сейчас оставалась одна. Она рассудок потеряет от отчаяния. Я должна быть с ней.

— Это невозможно. Сейчас ни сестра Сильвия, ни я не можем проводить тебя туда — вон сколько больных здесь.

— Значит, — непреклонно заявила Мариэтта, — вам придется кое на что закрыть глаза. Прошу вас!

— Элена, дитя мое… — монахиня стала растеряно озираться по сторонам, как бы ища поддержки, потом, взглянув на девушку, повернулась и поспешила прочь.

Мариэтта не решилась пойти через главный ход из опасения, что ее могли там не выпустить, и, сжав в кармане ключ, быстро направилась к знакомой двери, ведущей в переулок. Быстро глянув на окна и убедившись, что За ней не следят, она отперла дверь и, оказавшись в переулке, снова заперла ее.

— Сегодня к нам никому нельзя, — заявили ей, когда она прибежала в Палаццо Челано.

— Меня примет синьорина Элена, — ответила Мариэтта, назвав себя. — Я из Оспедале делла Пиета.

Несколько томительных минут прошли в ожидании, затем ее провели по широкой лестнице, и вскоре она уже была в комнате Элены. Элена, уже одетая в траур, сидела, уставившись бессмысленным взором в окно.

— Я знала, что ты придешь, — с благодарностью сказала она, не повернув головы.

Мариэтта бросилась к ней.

— Ой, Элена, дорогая! Как я тебе сочувствую, поверь, мне от души жаль…

Элена посмотрела на нее большими печальными глазами:

— Наверное, и я тоже умерла. Моя жизнь кончилась со смертью Марко. Вот почему я не могу плакать.

Это очень обеспокоило Мариэтту, значит, действительно, отчаяние Элены было настолько сильным, что она даже не могла выплакать свое горе. Поближе придвинув стул, она нежно обняла ее за плечи.

— Давай посидим, помнишь, как раньше? Может, ты успокоишься и сможешь поговорить со мной.

— А ты долго здесь будешь?

— Столько, сколько понадобится. Я уже обо всем договорилась в Оспедале.

Прошло очень много времени, прежде чем Элена прервала молчание. Она сидела совершенно неподвижно, безмолвно уставившись в пространство перед собой. Потом устало обратилась к Мариэтте:

— Мне кажется, надо бы пойти к синьоре Челано. Ей сейчас, наверное, очень плохо. Она упала в обморок, когда Марко испустил последний вздох, и ее унесли. Я одна просидела с ним всю ночь до самого рассвета.

— Хочешь, и я пойду с тобой?

— Да нет, уж лучше мне пойти одной. Мы с ней, как кошка с собакой, но сейчас мне не до вражды. Она точно также убивается, как и я. Возможно, нам удастся как-то утешить друг друга, это очень хорошо. Так что, ты уж подожди меня здесь.

Когда Элена вошла в покои синьоры Челано, она увидела там Филиппо, и, кроме него, еще Маурицио и Альвизе, а Витале стоял с бокалом вина в руке подле сидевшей в кресле матери Марко. Лавинии не было видно. Элена решительно шагнула к старухе.

— Что тебе здесь нужно? — ледяным тоном вопросила синьора Челано. Сидевшие рядом сыновья, заметив Элену, тут же поднялись.

— Я пришла навестить вас, синьора, — ответила Элена. — Мне подумалось, что надо быть вместе в нашей скорби.

Глаза синьоры Челано сузились.

— Отправляйся восвояси! Тебе больше нет места в этом доме! Сразу же после похорон ты должна покинуть стены дворца!

Филиппо смотрел, как девушка, в отчаянии закрыв лицо руками, бросилась вон из гостиной. Когда дверь за ней закрылась, он повернулся к матери.

— Не следует торопиться, мать. Элена должна оставаться здесь до тех пор, пока не будет решено ее будущее.

Посреди огромного зала, на возвышении, покрытом парчой, стоял гроб, украшенный геральдическими цветами рода Челано. Элена с криком бросилась к нему.

— Марко! Почему ты покинул меня? — Элена почувствовала, что она не умерла, потому что ни один мертвый не мог испытывать такую печаль, болью отдающуюся в сердце, и так плакать мертвые не могли.

Как выяснилось вскоре, Мариэтте нельзя было оставаться со своей убитой горем подругой, но не потому, что возражала Оспедале — ей передали, что присутствие людей со стороны во дворце Челано во время похорон нежелательно, и Элена, сломленная и впавшая в отчаяние, вынуждена была в одиночку оплакивать своего так рано ушедшего жениха.

Опекун Элены появился на следующий день. Выразив ей свои соболезнования, он объявил, что теперь о возвращении в Оспедале не может быть и речи.

— Ни одной девушке не позволялось вернуться в школу, потому что это оказывает нежелательное воздействие на тех, кто еще не успел вкусить плодов другой жизни. Самое большое, на что ты можешь рассчитывать, это на то, что твой маэстро переговорит с кем-нибудь из влиятельных людей, в чьем ведении находится опера, хотя он предупреждает, что вряд ли ты можешь претендовать на роль примадонны.

— Я очень хорошо понимаю, что не могу, — негромко ответила Элена.

— Вопрос в том, позволят ли тебе это.

Элена, сидевшая понурив голову и судорожно перебирая пальцами подол платья, подняла на него полный недоумения взгляд.

— Что это значит?

— Ты здесь потому, что руководство школы и я подписали договор о том, что передаем ответственность за тебя синьоре Челано. И теперь твое будущее в ее руках. Даже твое приданое в ее ведении.

— Какой ужас! Но она хочет, чтобы я убиралась отсюда! Она сама мне об этом сказала.

— Я только что разговаривал с ней, и теперь она уже другого мнения на этот счет. Новый глава дома Челано заявил, что негоже выставлять из дома ту, которая официально помолвлена с его братом. И ты будешь оставаться под опекой этой женщины до тех пор, пока твое будущее не будет решено.

— Так, выходит, у меня нет никаких собственных прав?

— Никаких.

— То есть, вы хотите сказать, что она вправе отдать меня замуж за кого ей вздумается?

— Именно так. Конечно, ты можешь рассчитывать на то, что она сделает для тебя все, что в ее силах, но хочу дать тебе один совет: никогда не иди против ее воли. Люди, среди которых ты сейчас находишься и кому вынуждена теперь подчиняться, обладают огромной властью, и я не удивлюсь, если ты вдруг окажешься за стенами какого-нибудь монастыря со строжайшим уставом, стоит тебе хоть раз поступить вопреки воле синьоры Челано.

— Да, закон очень суров, если речь идет о женщине, — с горечью констатировала девушка. — Если только женщина эта сама не найдет в себе силы подняться так высоко, чтобы самой создавать эти законы.

— А кто говорит, что в один прекрасный день и тебе этого не удастся? — Он искренне желал ей помочь смириться с теми оковами, в которых она оказалась.

— Если это когда-нибудь и произойдет, — незамедлительно ответила она, — я воспользуюсь своим положением и всегда буду проводить их в жизнь с милосердием и состраданием.

За день до похорон Марко Филиппо завел разговор с матерью о том, что им делать с Эленой.

— Поскольку я теперь взял на себя выполнение обязанностей, лежавших прежде на Марко, то считаю себя обязанным поставить свою подпись под брачным контрактом, который заключен с Оспедале, и взять Элену в жены. — Он сделал ленивый жест рукой. — Конечно, у нее будет время погоревать — думаю, что трех-четырех месяцев будет вполне достаточно. Она молода и скоро успокоится, в особенности, если позволить ей остаться здесь. А что касается ее самой, то это не такой уж плохой выбор — она, во всяком случае, знает толк в некоторых вещах, которые относятся к управлению домом.

Он был уверен, что тут же последует очередной взрыв ярости и злобы, хотя он и не собирался дать себя поймать на эту удочку, как это ей удавалось с Марко. На протяжении всей своей жизни буйная, даже агрессивная натура Филиппо протестовала против подчинения брату Марко и теперь отнюдь не скорбел о его смерти, наоборот, свершилось то, о чем он мечтал всю свою жизнь и на что втуне всегда рассчитывал — теперь он мог вполне законно занять первое место в этом доме. А то обстоятельство, что со смертью Марко он мог вполне претендовать и на его невесту, приводило его чуть ли не в экстаз. Ему казалось, что, взяв Элену в жены, перечеркнет последнее напоминание о брате и правилах, им вводимых.

— Вот, значит, как, — задумчиво произнесла синьора Челано, глядя куда-то мимо него. Стало быть, ничего не должно оставаться после Марко, что не обрело бы своего хозяина в лице Филиппо. Вполне сознавая, что он от нее не ждал такой реакции, она решительно кивнула. — Очень хорошо.

— Это мне кажется самым весомым из всех аргументов, — уточнил он.

Аполина пропустила эту фразу мимо ушей.

— Ты упомянул о трех месяцах траура для Элены. Так вот, не считаю, чтобы это было необходимо. Ведь все это время мне придется находиться здесь и приглядывать за ней. А тебе доподлинно известно, как я терпеть не могу торчать в Венеции в самое жаркое время года.

— И меня бы тоже устроило, чтобы свадьба состоялась как можно скорее.

— Тогда пусть это произойдет через десять дней после того, как похоронят моего дорогого Марко. А скорбеть о нем я буду всегда и везде — для этого мне не обязательно здесь находиться. Я и так куда ни посмотрю, везде мерещится он. И вообще, по-настоящему оплакать его я смогу лишь в собственном доме.

— Я понимаю тебя, мать, — Филиппо не был способен на жалость или сочувствие, но он сумел понять, почему ей захотелось остаться наедине со своими невзгодами и воспоминаниями — просто она любила свой дом больше, чем этот дворец.

— Когда ты собираешься сказать Элене, что она будет твоей женой? Я думаю, тебе это надо сделать прямо сейчас.

Вначале он и сам так подумал, но теперь, взвесив все, решил отказаться от этого намерения. Если он подчинится своей матери сейчас, это даст ей лишний козырь в руки, и ему уже никогда не освободиться от ее досадного влияния.

— Сделаю это, когда сочту необходимым, — возразил он, — а не тогда, когда кому-то вздумается.

Синьора Челано видела, что перегнула палку. Этот из ее сыновей мало чем походил на Марко, на преданного ей Марко, который прислушивался к каждому ее слову до тех пор, пока эта вертихвостка не встала меж ними. Она никогда не сможет простить этого Элене. Даже когда на смертном одре сам Марко вроде бы смягчился по отношению к ней, к его любимой матери, и отчужденность последних дней стала исчезать, все равно рана в ее душе болела не переставая, и рубец от нее останется на всю жизнь. Нет, Филиппо не таков, этот станет прислушиваться к ней лишь тогда, когда ему самому будет выгодно. Аполина всегда недолюбливала его за завистливость и упрямство.

— Можешь поступать как угодно, — с достоинством ответила она, еще больше вводя его в заблуждение тем, что не перечила ему. — Но сейчас, будь добр, оставь меня. Я очень устала.

Филиппо поцеловал ей руку и вышел.

В день похорон Мариэтта с двумя монахинями пришла сопроводить Элену. Процессия направилась по воде на один из островов, где находилось кладбище Венеции. Гондолу, в которой они находились вчетвером, каким-то образом сумели оттеснить от той, где сидели близкие родственники и немногочисленные члены семьи Челано. Каждая из гондол украсилась в этот день закрепленными на носу традиционными малиновыми лентами — знаком траура. Драпировка из черного бархата спускалась до самой воды с бортов гондолы в траурном убранстве, где находился гроб с телом Марко, на черном бархате выделялся фамильный герб семьи Челано.

Элена, вся в черном, как и остальные женщины, с достоинствам переносила горе. Когда все положенные церемонии завершились, Мариэтта и монахини распрощались с Эленой на ступеньках дворца, никто не собирался приглашать их. Одинокая фигурка Элены исчезла в огромных дверях, изрядно отстав от основной группы родных и близких, поднимавшихся по широкой лестнице. Лишь лакеи выразили ей свое сочувствие поклоном, когда она проходила мимо них.

На мраморных ступенях ее дожидался Филиппо. Все чувства подсказывали ей, что сейчас должно произойти что-то неприятное.

— Эти похороны — тяжелое испытание для вас, Элена. — Она никак не могла ожидать от него подобных проявлений сочувствия. — Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Марко имел бы полное основание гордиться вами.

В том состоянии, в котором она пребывала, эти слова сочувствия, первые за все время со дня смерти Марко, застали ее врасплох. Филиппо взял ее под руку, и Элена с благодарностью подумала, что он собирается отвести ее в гостиную, где сейчас должны были состояться поминки по усопшему и где собралась часть родственников. Но вместо этого он повел ее через двери, расположенные дальше, в какую-то маленькую гостиную, и когда он сказал, что хотел бы поговорить с глазу на глаз, ее прежние страхи вернулись. Когда они оказались в комнате, она невольно отступила на несколько шагов.

— О чем вы хотели поговорить со мной?

Филиппо прекрасно осознавал, что не обделен красотой, считая себя мужчиной, на которого трудно не обратить внимания, и даже улыбнулся ей, чтобы успокоить. Ничего, когда-нибудь эта Элена сама поставит точку на его братце Марко, и все у него будет как надо. Филиппо был уверен, что эта девушка, всю сознательную жизнь проведшая в нужде и жестоких ограничениях, совершенно потеряла голову от сознания перспектив приобщиться к той жизни, которую ей сулил Марко. А чем он хуже Марко? Он в состоянии дать ей не меньше, а, может быть, даже больше.

— Мы должны пожениться, Элена, — без долгих проволочек заявил он. — Мой долг — сдержать обещание, данное моим братом, и дать тебе возможность жить в этом дворце, хозяином которого являюсь я. Кроме того, ты мне очень нравишься, и мне бы хотелось, чтобы ты пошла за меня — я буду гордиться этим. А тебе никогда и ни в чем не придется нуждаться — как ты сможешь убедиться, я способен быть и щедрым.

Элена застыла как вкопанная, не в силах сдвинуться с места и не произнося ни слова. Ужас по мере понимания всей чудовищности этого предложения холодком медленно поднимался по ее телу. Будто со стороны, она внезапно услышала, что у нее стучат зубы. Какой-то частью разума она понимала, что ничего странного в этом не было, что это с ней часто бывает в минуты очень сильного страха, но в целом ее разум, казалось, был парализован. Филиппо, подойдя к ней, поднял с ее лица траурную вуаль.

— Это больше не понадобится — сейчас мы пройдем в соседнюю гостиную, и я объявлю собравшимся, что мы с тобой поженимся через неделю.

Она продолжала молчать, огромными глазами уставившись на него. Но когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее, Элена повела себя очень странно — просто ощерилась на него, как дикое животное, которое загоняли в угол. В ответ на это он, как бы в назидание на будущее, резко схватил ее за запястье и, открыв дверь, почти втолкнул ее в огромную гостиную.

Элена переодевалась к свадьбе. Она не вымолвила за день ни единого слова. Около часа колдовал парикмахер над ее прической, расчесывая длинные волосы и укладывая их длинными прядями по вискам так, чтобы они свисали по спине, как этого требовал обычай — считалось, что такая прическа служит признаком целомудрия. Завитые локоны спереди опускались на лоб. Теперь, надушенная и подкрашенная, она стояла Посреди девичьей спальни, и с полдесятка женщин, включая Лавинию, хлопотали вокруг ее драгоценного свадебного наряда.

— Ну вот, последние штрихи, — говорила Лавиния, поворачиваясь, чтобы извлечь корону невесты из объемной шкатулки, принесенной из хранилища драгоценностей. Тут отворилась дверь, и появилась сама сеньора Челано. Как и все женщины, приставленные к невесте, она была в черном. На свадьбу приглашалась лишь одетая в черное родня, причем большая ее часть собиралась на похороны Марко, а попала на свадьбу Элены и Филиппо.

— Погоди, Лавиния, — обратилась сеньора к дочери, стоявшей с короной в руках. — Поскольку у Элены нет матери и некому быть с ней сейчас, то моя обязанность надеть на нее корону.

Ее тонкие, унизанные перстнями пальцы взяли корону из рук Лавинии. Эта драгоценная вещь была вручена семье Челано еще в пятнадцатом столетии одной венецианской аристократкой, Катериной Корнаро, ставшей впоследствии королевой Кипра, и с тех пор было обычаем, что корона надевалась каждой невесте. Единственный великолепный рубин мерцал на лбу невесты. Воспоминание о том, как Марко с сияющими от счастья глазами впервые дал ей ее примерить, придало ей силы. Длинные и острые ногти синьоры Челано, подобно когтям, впились в голову Элене, когда старуха поправляла ее на голове. Элена не пошевелилась — физическая боль была ей нипочем.

Синьора Челано не могла скрыть одобрения, отступив на шаг и оглядев невесту. Она действительно выглядела восхитительно в этом роскошном платье и драгоценностях. Вместо традиционно светлых кремовых кружев из Бурано, на рукава и для оторочки низкого декольте использовали тончайшие черные кружева — как-никак, формально еще был траур. Филиппо должен был появиться перед гостями в черном галстуке и с такими же манжетами. Элена, посмотревшись в зеркало, которые две служанки подняли перед ней, увидела лишь какой-то совершенно незнакомый ей образ в облаке золота.

— Ну ладно, хватит любоваться собой, хоть ты и невеста! — раздался резкий голос Аполины Челано. — Время идет.

Лишь Лавиния осталась с Эленой, когда синьора Челано и остальные женщины отправились в церковь. Из желания хоть как-то облегчить девушке эти невыносимо долгие и самые тяжелые последние минуты, Лавиния старалась отвлечь ее разговором и говорила о том, что ей пришло в голову. Лавиния подошла к окну.

— Элена, уже время выходить, — она повернулась, чтобы поцеловать свою будущую сноху в щеку и по обычаю поздравить ее. Поздравление вышло кратким, всего в одну фразу, но Лавиния вложила в него все свое сочувствие и взволнованность, она прекрасно понимала, что Элене теперь суждено оказаться в руках человека безжалостного и деспотичного. — Желаю тебе счастья, — проговорила она.

— Счастье для меня потеряно навсегда, — безучастно ответила Элена. Лавиния, услышав это, разразилась слезами, и теперь уже самой Элене пришлось утешать ее. Когда они, наконец, вышли из комнаты, за дверями Элену ждал один из представителей директората Оспедале, в обязанности которого входило препроводить Элену в церковь — таков был обычай, если кто-то из выпускниц сочетался браком с представителем знатного рода.

— Прими мол наилучшие пожелания по случаю твоей свадьбы, Элена, — поздравил он девушку.

— Благодарю вас, синьор, — ответила она. Что еще она могла ответить?

Он церемонно повел ее к воротам, выходившим на канал, и она увидела целую флотилию гондол, в которых находились родственники дома Челано, готовые сопроводить ее к жениху. Хотя она почти никого не знала из этих людей, с которыми ей сегодня предстояло породниться, Лавиния известила ее о том, что здесь множество Барнаботти.

Свое формальное право родственников они использовали с лихвой, не пропуская ни одной торжественной церемонии, в особенности, тех, что завершались балами и ужинами. Подобное бремя вынуждены были нести представители очень многих дворянских фамилий.

Когда Элена входила в гондолу невесты, украшенную цветами, роскошное платье ее сверкнуло на солнце сотней драгоценных камней. И как только она уселась, рядом с ней расположилась Лавиния. Здесь же занял место и представитель директората Оспедале. Торжественная процессия заскользила по темным водам канала Гранде. Зрелище кортежа зачаровывало кого угодно — сотни лепестков цветов поднимались вверх ветерком и падали в воду, подбрасываемые на волнах канала. Люди, находившиеся в проплывавших мимо гондолах, улыбаясь, махали невесте рукой и аплодировали. Поскольку шторы фельце были распахнуты, все могли видеть Элену в ее роскошнейшем наряде эпохи Возрождения. Бледная и смущенная невеста отвечала кивками на поздравления. Ее родной город, любимый ею, выражал сегодня свое восхищение по поводу дня, который должен был стать самым счастливым в ее жизни.

Все гондолы, что были на воде, едва завидев свадебную процессию, тут же уступали ей дорогу. Но получилось так, что гондольер Торризи, случайно находившийся поблизости, завидев геральдические цвета дома Челано, намеренно медленно выплыл вперед, уповая на свою сноровку, в последний момент рассчитывая избежать столкновения. Гондольер Челано лишь погрозил ему кулаком, не имея возможности более решительными методами доказать свою правоту. Как еще раз убедилась Элена, непримиримая вражда между двумя родами распространялась и на их слуг всех рангов.

Хотя большинство из гостей этот инцидент не заметили, семеро молодых Барнаботти, сидевших в одной из взятых для них напрокат гондол, замыкая церемонию, не остались к нему равнодушными.

— Видели, что делает этот наглец из Торризи? — с жаром вопросил один из сидящих в гондоле. — Видимо, водичку следует чуть почистить от всякой дряни, которой тут плавает видимо-невидимо!

Остальные с энтузиазмом поддержали эту идею — все были уже достаточно навеселе от нескольких бочек дешевого винца, которое откупорили в честь такого дня, и им было море по колено. На их гондоле фельце не было, и когда один из них встал и потребовал грести, гондольер не стал возражать, потому что остальные выхватили свои рапиры и стали угрожающе размахивать ими.

Остальные Барнаботти, расположившиеся на двух других гондолах, заметили происходящее и желали узнать, в чем дело. Не прошло и минуты, как и их гондолы перешли на весла, на сей раз средством воздействия на гондольера был пистолет. Потом все Барнаботти, словно по команде, вытащили свои бауты и натянули их на лица.

Сидевший в гондоле Доменико Торризи углубился в чтение одного важного документа, который незадолго до этого ему вручили во Дворце дожей, а его жена Анджела с любопытством следила через открытое окошечко кабинки за невестой Челано.

— Эта девушка из Оспедале выглядит очень задумчивой и печальной, — с сочувствием сказала она, повернувшись к мужу. — Но в то же время собранной и не потерявшей достоинства.

— Вот как? — с отсутствующим видом произнес Доменико. Он по-прежнему читал документ.

— Да, и более того, если бы ее сейчас увидел Тициан, он ни за что не прошел бы мимо.

— Конечно.

— Я имею в виду, что стиль ее платья и то, как падают на спину волосы, перенесло ее на много веков назад.

— Ты думаешь? — переспросил Доменико и снова углубился в чтение. — Всего ей наилучшего, в таком случае.

Она легонько тронула его за локоть.

— И тебе не помешало бы продемонстрировать это пожелание. Когда мы проплывали мимо, я махнула невесте, и она с благодарностью помахала мне в ответ.

— Невеста явно не заметила цвета Торризи. — Он по-прежнему сосредоточенно читал. — Может быть, и ей вендетта уже успела опостылеть гораздо сильнее, чем мне. Я не удивлюсь, если женщинам обеих семей удастся склонить своих мужей к согласию.

Но он не слушал ее, снова поглощенный тем, что читал. Анджела вздохнула. Вендетта стала для обеих семей настолько значительной частью жизни, что никто и подумать не мог о том, чтобы положить ей конец. Ей казалось, что мужчины и той, и другой стороны теперь уже просто не представляли себе, как они смогут жить без этого постоянного балансирований на краю гибели, и это даже придавало какой-то смысл их существованию. Если бы только эта женитьба на девушке из Оспедале могла каким-то образом послужить оливковой ветвью мира!

— Доменико, — настойчиво обратилась она к своему мужу, — а ты не думаешь, что…

Ей не дал договорить крик гондольера. Ее глаза расширились от ужаса, когда она увидела, что к их гондоле на полном ходу приближаются три гондолы. Увидев это, Доменико схватился за рапиру, но тут удар о корпус гондолы отбросил его назад. Анджела услышала треск дерева и гогочущие лица в масках, и все вокруг — остроконечные шпили дворцов и небо — вдруг перевернулось, и она, ослепленная водой, увидела, как над ней меркнет солнце, и забилась в кабинке гондолы, пытаясь выбраться из нее.

Свадебная процессия сошла на берег на ступенях Моло. Тут же собралась толпа зевак и стала расти — люди подходили со стороны арок Дворца дожей, никто не желал упустить возможность своими глазами увидеть невесту Челано. По всей длине Рива дельи Скьявони люди глазели в окна и стояли у дверей домов. Венецианцы — народ привычный ко всякого рода зрелищам, но те, кому в тот день довелось увидеть Элену в свадебном наряде, могли по праву считать себя счастливчиками. В этом платье она будто вышла сюда из давних времен пика славы Венеции.

В сопровождении представителя Оспедале Элена стала подниматься по ступенькам церкви Санта Мария делла Пиета, двери которой были широко распахнуты. До нее донеслись торжественные звуки органа, за которым, как ей было известно, тоже сидела исполнительница из Оспедале, и тут же вступил хор ее родной школы. Все стало таким привычным и успокаивало ее, пока она не увидела ожидавшего ее Филиппо — он стоял там, где должен был стоять Марко, и Элена при этой мысли даже невольно остановилась. Но потом, как в полусне, послушно последовала за сопровождающими по проходу между скамьями.

Вследствие того что дом Челано пребывал в трауре, торжественный обед во дворце по поводу бракосочетания прошел скромнее обычного. Единственными приглашенными были Мариэтта в сопровождении Сильвии и Джаккомины да представитель Оспедале. Едва только он закончился, как монахини тут же стали настаивать на немедленном их уходе, но Мариэтте все же удалось переброситься словом с невестой.

— Я очень рада, что тебе позволили побывать здесь, — с волнением в голосе сказала Элена. — Ничего, скоро быть и твоей свадьбе с Аликсом.

Девушки крепко обнялись на прощание.

— Да нет, не может это быть скоро, — не соглашалась Мариэтта, явно обеспокоенная тем, как расстроена ее подруга.

— Ничего, этот день все равно наступит. Тогда я хоть смогу порадоваться по-настоящему за тебя, как не могу сейчас за себя.

Словно во сне, Элена повернулась, и, будто разодетая диковинная кукла, удалилась снова к гостям. С грустью Мариэтта посмотрела ей вслед и направилась за монахинями. Когда они спускались по лестнице, стоявшие на ступеньках два каких-то аристократа громко делились впечатлениями относительно того, что произошло с Доменико Торризи. Не обращая внимания на предостерегающие дергания за рукав, Мариэтта повернулась к ним.

— Прошу прощения, синьоры. Дело в том, что я, проходя мимо, случайно услышала, что вы говорите о каком-то происшествии.

— Маэстра Мариэтта! — Они узнали ее. — Мне не раз приходилось видеть вас и слышать ваш замечательный голос, — сказал один из них.

— Вы что, разве уже уходите? — изумился другой, готовый препроводить ее назад.

— Пожалуйста, скажите мне, что произошло с синьором Торризи? Он серьезно ранен?

— Нет-нет, — ответил первый. — На канале Гранде произошло столкновение гондол. Никто в точности не знает, как это случилось, но три какие-то гондолы прижали гондолу Торризи к набережной, и он вместе со своей женой упал в воду. Синьора Торризи застряла в будке гондолы, и, если бы не ее муж, непременно утонула бы, но он вытащил ее. Так что, все обошлось.

— А известно, кто виноват в столкновении?

Двое обменялись многозначительными взглядами, прежде чем ответили.

— Трудно сказать. Все они, за исключением гондольеров, были в масках. Подозрение пало на кого-то из гостей свадьбы, но поскольку свадебная церемония уже ушла далеко вперед от того места, где произошло столкновение, это, скорее всего, просто трагическая случайность.

По тону Мариэтта чувствовала, что выдвинутая ими же самими теория их не удовлетворяет, но поскольку они сами относились к числу приглашенных на свадьбу родственников Челано, то предпочли держать свое мнение при себе. Поблагодарив их за предоставленную информацию, Мариэтта распрощалась с ними и последовала за монахинями, с облегчением вздохнув при мысли о том, что Доменико Торризи и его жена целы и невредимы. Этот человек сдержал свое обещание, данное ей тогда на одном из ридотто, не сделав достоянием гласности ее ночные похождения, и Мариэтта испытывала к нему благодарность.

Вечером, когда Филиппо переступил порог спальни молодой жены, он обнаружил ее забившейся в угол с расширившимися от страха глазами. Стоило ему лишь приблизиться к ней, как она увернулась и, проскочив под рукой, с криком бросилась к дверям. Ему удалось поймать ее за полу ночной сорочки, и она упала. Едва Элена успела подняться на ноги, как он заграбастал ее в свои железные объятия. Ему приходилось слышать от знакомых, как ведут себя девственницы в первую брачную ночь, но он никогда не переживал ничего подобного. Швырнув ее на постель, он явно намеревался овладеть ею силой. Элена снова закричала, когда он всем телом навалился на нее, и Филиппо вынужден был зажать ей рот рукой. Он вдруг ощутил безудержное желание при помощи грубой силы выбить из Элены все мысли и воспоминания о первом женихе.

Потом она неподвижно лежала на постели, стараясь заснуть, но так и не смогла. Она наивно полагала, что на сегодня его попыток больше не будет. Но они были, и в конце концов ее стало тошнить от соприкосновения с его разгоряченной плотью.

В стенах палаццо Торризи Анджела быстро поправлялась после этого страшного, чуть было не стоившего ей жизни купания в водах канала Гранде. Поскольку она была беременна, ее очень беспокоили мысли о возможном выкидыше, этим и объяснялось ее желание часами не покидать кушетки. Она никогда не отличалась крепким здоровьем, одинаково плохо перенося и зимнюю сырость, и влажную удушливую жару венецианского лета. Доменико же одолевали мысли по поводу того, как она будет чувствовать себя в его отсутствие, и сокрушался из-за невозможности взять ее в свою очередную дипломатическую миссию. Несколько раз она вместе с ним пересекала Средиземное море и однажды даже сопровождала его в Индию.

— Это книга, которую ты искала, — сказал ей однажды утром Доменико. — Я обнаружил ее на своем столе.

— Вот где она была! — Взяв книгу, она удобно устроилась в подушках. Сегодня она решила воздержаться от хождения по бесконечным лестницам дворца, потому что чувствовала себя особенно вяло. Книга оказалась — очень кстати — небольшой, и ее ослабевшим рукам было нетрудно держать ее, к тому же содержала полезные рецепты по уходу за собой и рецепты мазей и снадобий, которые она любила приготовлять сама.

— Тебе больше ничего не нужно?

Она с улыбкой покачала головой.

— Да нет, можешь отправляться работать.

Он наклонился, поцеловал ее, и она, подчиняясь какому-то импульсу, удержала его за рукав сюртука и ответила поцелуем.

— А это за что? — осведомился он, усмехнувшись.

— За все.

Он так и вышел из покоев с улыбкой на устах. Да, он имел право говорить о счастье — у них было все, кроме наследника, но поскольку, как он надеялся, уже миновал тот период, когда происходили выкидыши, от души надеялся, что именно на этот раз все будет в порядке.

Доменико очень хорошо помнил тот день, когда впервые увидел Анджелу. С украшенного гирляндами балкона она с улыбкой смотрела на него, принимавшего участие в ежегодной сентябрьской регате. Весь канал Гранде кишел гоночными лодками всех цветов и оттенков — закон об обязательном черном цвете гондол на этот день отменялся, — и сотни и тысячи зрителей наблюдали за гонками с набережной, из окон, лоджий и балконов. Какое было веселье! Какое великолепное зрелище! Он — двадцати одного года от роду, помешанный на женщинах и вине, как и его трое братьев, сидел на веслах, Антоние, самый младший, — у руля. Гонки проходили успешно, лодка Торризи сумела намного опередить остальные, и Доменико, взглянув вверх, увидел ту, о которой мечтал, ее, в которой соединились все желания.

Когда гонки завершились, он уселся в маленькую лодку и отправился к ней. Среди стоявших на балконе он знал нескольких человек, сейчас уже и не помнил, кого именно, и его с удовольствием пригласили поучаствовать в небольшом празднестве. Анджела пыталась убегать, сновала туда-сюда, укрывалась веером, флиртовала с другими, но ее выдавали глаза, и он уже знал, что проведет с ней не одну ночь, а много-много. Тогда он ушел из этого дворца, где все произошло, лишь затем, чтобы пройти около полумили до своего собственного и припасть к коленям отца, умоляя позволить ему, Доменико, жениться.

— Я всегда считал тебя своим наследником, — сказал ему отец, — но я предпочел подождать и не объявлять об этом до тех пор, пока ты, действительно, докажешь, что созрел для того, чтобы продолжить то, что начал я — ведь ты столько раз давал ложные клятвы.

Доменико помнил, с каким восторгом он бежал к Анджеле. Она уже не держала его на длинной привязи, и, как призналась уже позже, инстинктивно почувствовала, что их тропам суждено пересечься. Этим же вечером, когда праздник подходил к своей кульминации, они незаметно ускользнули в одну из спален, и там она отдалась ему, а через месяц они отпраздновали свадьбу. В качестве свадебного подарка он преподнес ей драгоценности, а она ему — позолоченную маску. Чтобы изготовить ее, Доменико потребовалось довольно долго просидеть в мастерской одного известного скульптора, чтобы тот приготовил форму для отливки.

— Если ты живешь в Венеции, то маска нужна почти всегда, — сказала она ему, — но я не хочу, чтобы дорогие мне черты скрылись под маской.

Иногда Анджела требовала, чтобы он занимался с ней любовью, надев маску — это приводило ее в бурный восторг, оседлав его, она кричала, что он — ее боевой конь. Случалось и так, что в порыве страсти она вдруг снимала маску с его лица и отбрасывала, а однажды ударила ею об стену, отчего на маске появилась трещина. Увидев содеянное, она разрыдалась, схватила маску и, прижав к груди и съежившись, просидела до тех пор, пока он не приласкал ее снова, и дело не закончилось бурной вспышкой любви.

Вернувшись к письменному столу, он обнаружил те письма и бумаги, которые положил ему на стол личный секретарь за время его недолгого отсутствия. В сообщениях от шпиона, информации, собранной у гондольеров, и других свидетельствах говорилось о том, что происшествие на канале Гранде — дело рук не кого-нибудь, а этих Барнаботти — приблудков Челано. Он почувствовал, как в нем вскипела ненависть. Конечно, ему бы ничего не стоило отправить всех их на тот свет, но кодекс чести, который неукоснительно соблюдался и им самим, и представителями рода Челано, не позволял ему снизойти до тех, кто находился на самом краю знати, до этих Барнаботти. В конфликтах, которые имели место, главенствовал принцип адекватности ответных действий, короче, око за око, зуб за зуб — на дуэль отвечали дуэлью, на нападение из засады таким же нападением, открытой битве соответствовала открытая битва. Барнаботти были вне этих рамок, чтобы заниматься ими, требовалось привлечь аналогичные социальные круги, иначе говоря, весьма отдаленных родственников семейства Торризи.

Было и еще одно сообщение, касающееся Мариэтты, потому что именно Анджеле принадлежала идея выяснить, каким образом и почему девушка решилась на нарушение правил Оспедале. Доменико не знал истинные мотивы, руководившие Анджелой, и не понимал их, потому что его жену по природе своей вряд ли можно было назвать любопытной. Но на протяжении последних недель ее интерес ко всему, что касалось Оспедале делла Пиета, возрос, это выразилось, прежде всего, в увеличении сумм пожертвований И посещении почти всех приемов, на которые приглашались музыканты и певицы из Оспедале. Можно было подумать, что она пожелала узнать об этой Мариэтте как можно больше для самой себя. Доменико лишь предполагал, что, весьма вероятно, романтическая любовь молодого француза и девушки из Оспедале являла для Анджелы нечто вроде захватывающего романа, действие которого разворачивалось не на страницах книги, а в жизни. Он, не читая, переложил бумагу в кожаную папку. Пусть Анджела сама прочтет, как только ей действительно станет лучше.

Закончив подписывать несколько писем, составленных для него, он вдруг замер, поднял голову, его внимание привлек звук захлопывающейся двери и быстрые легкие шаги. Письма упали на пол, когда он, почувствовав неладное, кинулся к дверям. Распахнув их, слышал, отказываясь понять, что ему кричал слуга. Доменико с отчаянно бьющимся сердцем бросился вниз по ступеням.

Ворвавшись в спальню жены, Доменико увидел, как Анджела судорожно поднялась ему навстречу со своих подушек, и тут же рухнула без сил — ее слабенькое сердце не выдержало всех передряг последних дней. Он бросился к ней, подхватил на руки как раз в тот момент, когда из ее груди вырвался последний вздох, и ее голова бессильно свесилась набок.