Глава двадцать первая

— Что ты сказал? — спросил Хью с таким ледяным спокойствием, что у Аврила задрожали от страха колени.

Вошедший вслед за Теренсом и Аврилом Весли дю Фон объяснил:

— Ваша светлость, мы приехали в аббатство вскоре после наступления ночи. Монахини предложили нам ночлег и еду, и мы поинтересовались у них, не приезжали ли вы в монастырь» Они ответили, что вы были там два дня назад, но уже уехали.

Хью кивнул, подтверждая их слова. Аврил поднял голову и с беспокойством посмотрел на Хью.

— Я хотел повидаться с госпожой Катариной, — сказал он. — Я решил, что вы не станете возражать, так как мы с ней…

— Друзья, — закончил за него Хью. — Нет, Аврил, у меня нет возражений. Я знаю, что ты всегда любил свою госпожу.

Паж облегченно вздохнул:

— Монахини сказали, что найдут ее и передадут ей, что я просил о встрече. Прошел час, но ни они, ни госпожа Катарина не появлялись. Я подождал еще час, а потом забеспокоился и не смог больше ждать.

— Мы решили пойти поискать ее сами, — объяснил Весли дю Фон, — но не успели мы выйти за дверь дома для гостей, как навстречу нам попалась сама настоятельница. Она сказала, что госпожу Катарину нигде не могут отыскать. Все монахини собрались с зажженными факелами и свечами. Они обыскали каждый уголок аббатства, но госпожи Катарины нигде не было. Никто не спал в эту ночь, но все поиски оказались безрезультатными.

Как только стало светать, мы начали осматривать поля и сады монастыря. Не осталось ни одного клочка земли, который бы мы не осмотрели. Нам удалось найти кое-что, указывающее на то, что в день своего исчезновения Катарина работала во дворе. Мы нашли брошенные грабли на маленьком клочке земли прямо у монастырской стены. Правда, мы не сразу связали эту находку с исчезновением Катарины. Мы привели монахинь туда, где валялись брошенные грабли, и настоятельница вспомнила, что разрешила Катарине возделать маленький участок земли с тем, чтобы посадить там лечебные травы, присланные ей матерью. Хотя Катарина в тот день и не сказала никому, что будет работать на своем участке, но вывод напрашивался сам собой, так как ни одна из монахинь не брала в тот день в руки граблей, да и не в их правилах бросать инструменты, где ни попадя.

— Что же произошло, — спросил Хью, — почему она бросила грабли и исчезла?

— В этом-то и вся загвоздка, — Весли сокрушенно покачал головой. — Одно могу сказать наверняка, ваша светлость, — все говорит за то, что она покинула аббатство не по своей воле.

— Все ее вещи остались на своих местах, — объяснил Аврил, снова разводя руками. — Она не взяла даже теплых башмаков и накидки. Если бы она уходила сама, то обязательно взяла бы с собой теплые вещи. Госпожа Катарина — умная девушка, и она бы тщательно все продумала. По моему мнению, господин, так ее похитили.

— Значит, вы так и не узнали, где она.

Это был не вопрос, а утверждение, так что Аврил смог только виновато покачать головой.

— Мы сделали все, что смогли, — тихо сказал он, — а когда госпожи Катарины так нигде и не оказалось, решили скорее сообщить об этом вам.

Хью молча смотрел на поленья, пылающие в очаге. Страх стальным кулаком сжал его сердце. То, что он услышал, заставило забыть обо всем. Он взял себя в руки. Что могло случиться с Катариной? Все, рассказанное Аврилом и Весли, указывало на то, что Катарина стала жертвой чьего-то коварного плана. Ясно было, что Катарина не могла просто уйти из аббатства, не захватив с собой даже теплой одежды. Аврил прав, она слишком умна для этого.

Хью вспомнил подробности своего разговора с королем. А что если Людовик решил вмешаться и сделать так, чтобы Катарина оказалась вне досягаемости Хью? Нет, эту вероятность можно исключить. Король не был тем человеком, который не уважает личные удобства. Он бы обязательно принял во внимание то, что у девушки могут быть вещи, которыми она дорожит, и разрешил бы ей собраться. К тому же Людовик всегда старался жить в ладу с церковью и папой, так что он обязательно поставил бы в известность настоятельницу аббатства. Хью тер виски, напряженно размышляя о том, кому может быть выгодно причинить Катарине вред. Никто не приходил ему в голову. Катарина была такой доброй, открытой девушкой. Все любили ее. Как можно желать зла такому чистому созданию?

Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя не думать о худшем. Потерять ее сейчас, когда все недосказанности между ними исчезли… нет, только не это. Катарина, как живая, предстала перед его мысленным взором. Вот она верхом на своем коне на охоте в лесу недалеко от Авиньонского замка, в поле, с Амарантом на руке. Вот Катарина спит в кресле в комнате больного Теренса, сидит за столом, глядя, как Хью ужинает, скачет с веселым смехом по заснеженной равнине вместе с Аврилом. Он увидел ее глаза, с любовью и гордостью взиравшие на него, ее рыжие кудри, развевающиеся по ветру. И, наконец, он представил ее так, как видел в последний раз, когда она лежала обнаженная рядом с ним на мягких овечьих шкурах. Как прекрасна была она тогда, с разметавшимися по мягкой овчине волосами. Он вспомнил, как мерцали красноватые отблески пламени очага на безупречной шелковистой коже. Она спала в его объятиях, и на полуоткрытых губах ее блуждала счастливая улыбка. Катарина, его Катарина!

Никогда не чувствовал Хью ничего подобного тому, что ощущал той памятной ночью. Он не спал ни единой секунды — он лежал рядом и смотрел, смотрел на нее. В эти долгие ночные часы, обнимая свою спящую возлюбленную, он «понял истинную цену любви. Он осознал, что любовь нельзя положить в сундук и носить с собой, куда пожелаешь. Он знал теперь, что любовь — это в первую очередь самопожертвование, готовность отдать за любимого все, включая и жизнь.

Все эти мысли вихрем пронеслись у него в голове. Хью зажмурился и глубоко вздохнул: «Господи! Не забирай ее у меня! Молю тебя, Господи, смилуйся надо мной, не забирай ее теперь, когда я, наконец, все понял!»

Очнувшись от своих мыслей, он повернулся к товарищам, почтительно стоявшим неподалеку.

— Мы отправляемся в Шантильи, как только вы оседлаете коней, — резко приказал он Аврилу и Весли. — Возможно, монахини что-то узнали или нашли. Возможно… — в голосе его слышалась отчаянная безнадежность, — возможно, она уже там.

Весли немедленно отправился приготовить свежих лошадей для себя и Аврила, добавив, что бросит клич вассалам, с тем, чтобы кто-нибудь еще поехал с ними.

Аврил остался стоять, где стоял. Лицо его было искажено горем и страхом. Глаза мальчика с надеждой смотрели на Хью.

— Мы должны отыскать ее, — прошептал он. Хью нахмурился и кивнул.

— Мы не успокоимся, пока не найдем ее. А теперь пойди посмотри, чтобы все было готово к отъезду.

Когда опечаленный паж ушел, Хью опустился в кресло, крепко вцепился в подлокотники и снова, как завороженный, уставился на пламя очага.

Теренс мерил шагами комнату, о чем-то напряженно размышляя.

— У тебя нет никаких мыслей по поводу графа де Невиля? — спросил он, наконец.

Хью кивнул, поднимая на брата глаза. Теренсу показалось, что за последние несколько минут Хью постарел на добрый десяток лет. Хью сжал кулаки.

— Ты прав, брат, — сказал он. — Когда я был в замке де Невиля, тот позволил себе много такого, чего я никогда бы не стерпел, не будь я в тот момент под его кровом. Но ведь когда Катарина исчезла, де Невиль находился в Париже.

— Это не важно. Он вполне мог нанять кого-нибудь, чтобы похитить Катарину из аббатства. Ты же знаешь, сколько сейчас развелось всякого сброда, готового за медный грош вздернуть на первом попавшемся суку собственного отца.

— Но ему нет никакого проку убивать ее, она может быть нужной ему только как заложница, тогда он может рассчитывать получить Понтуаз.

— Что ж, в таком случае, будем надеяться, что она пока еще жива.

— Может, мне стоит сначала поехать в Париж, — задумчиво произнес Хью. — Если она пленница графа де Невиля, то он будет ждать, что я вступлю с ним в переговоры.

— И что ты готов ему дать взамен на освобождение Катарины?

— Естественно то, что он хочет получить.

— Ты согласен отдать ему Понтуаз? Ты хоть представляешь себе, в какой ярости будет Людовик. Тебе больше никогда не удастся получить от него титул и собственность. Ты снова станешь тем, кем был раньше — простым солдатом короля. Более того, если тебе удастся уговорить его отдать Понтуаз де Невилю, он обвинит тебя в том, что ты ослабляешь его. Тебе больше никогда не бывать в милости у Людовика.

Хью посмотрел на брата со спокойствием, которое поразило Теренса.

— Какая потеря в моей жизни может быть больше, чем потеря Катарины? На что мне замок и милость короля, если она погибнет? Весь Понтуаз ничего не будет стоить для меня, если я каждый день буду знать, что из-за какого-то каменного дома да куска земли мою Катарину зароют в землю и положат сверху один единственный камень. Мне не нужно ничего, если у меня не будет Катарины.

— Но ты же женат на Адели, — напомнил ему Теренс. — Вы с Катариной любите друг друга, но это ведь ничего не меняет в твоей жизни.

— Я должен быть уверен в одном, — твердо сказал Хью. — В том, что она в безопасности. Какова бы ни была цена, я обязан позаботиться об этом.

Теренс прикусил губу и сокрушенно покачал головой.

— Что ж, как бы то ни было, сначала нам нужно отыскать ее. Если ты едешь в Париж, то я с остальными отправляюсь в Шантильи. Мы организуем там поиски и не уедем оттуда, пока не перевернем там каждый камень.

Хью благодарно пожал здоровую руку брата.

— В таком случае встретимся во дворе.

Когда Теренс ушел, Хью снова уселся в кресло и принялся разрабатывать план действий. В первую очередь он встретится в Париже с де Невилем. Ему необходимо убедиться, что Катарина жива и невредима. Когда он будет знать это наверняка, то подготовит все необходимые бумаги. Самая большая сложность в том, что присвоение титула требует подписи и личной печати короля Франции. Людовик ни за что не пойдет на это. Хью решил, что постарается подпоить короля, а когда тот будет достаточно пьян, можно будет подсунуть ему бумаги. Хью покачал головой, представив себе, что последует за этим. В ярости Людовик непредсказуем. Самое меньшее, что он может сделать с Хью — это отправить его в изгнание. Скорее же всего, за такой подлог он прикажет казнить своего вассала. Что ж, чему быть, того не миновать. По крайней мере, Катарина будет спасена. Хью попросит Теренса и Аврила отвезти ее в Авиньон, где она будет в безопасности под защитой своей семьи.

Он с беспощадной ясностью осознал — что бы ни случилось, он уже никогда не сможет быть вместе с Катариной. Он никогда больше не увидит ее, не коснется ее волос. От мысли о несбывшемся у Хью, сурового рыцаря-тамплиера, на глаза навернулись слезы. Сколько чудесных минут он мог бы провести с Катариной, если бы так глупо не сопротивлялся, если бы не пытался отказаться от своих чувств. Ему понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что такая любовь, как их, может быть ниспослана только Богом. Господь одарил его таким чувством, а он пренебрег им!

А теперь было уже слишком поздно. Хью знал, что с радостью отдаст все, что угодно, лишь бы Катарина была спасена. Ничто больше не имело значения. Что ему жизнь, если в ней не будет Катарины! Что за радость влачить бессмысленное существование рядом с холодной, злобной Аделью? Какой смысл участвовать в битвах с врагами, чьих лиц он не увидел бы никогда в жизни, если бы король не приказал ему убивать их? Он грустно покачал головой. Такую жизнь нельзя назвать жизнью, а значит, ему нечего терять. Последние сомнения покинули его. Теперь он точно знал, что ему нужно делать.

Впрочем, несмотря ни на что, ему следует уладить и еще кое-какие дела. Хью решительно встал, вышел из своих покоев и отправился на поиски Адели. Подойдя к двери ее комнаты, он постучал, но ответа не последовало. Хью постучал еще раз, а затем еще и собирался уже было пойти искать ее в другом месте, когда из комнаты послышался раздраженный голос Адели:

— Убирайтесь прочь!

Вспыхнув от гнева, Хью резко распахнул дверь в комнату своей жены и вошел внутрь.

— Мне надо поговорить с тобой, Адель. Тебе бы следовало поинтересоваться, кто стучит в твою дверь, прежде чем гнать его прочь.

Адель сидела на стуле перед маленьким столиком, спиной к двери. При звуке его голоса она резко подскочила, и Хью показалось, что она быстро убрала что-то в маленькую шкатулку, стоящую на столике перед ней.

— Хью, я не могла знать, что это ты, — она притворно округлила глаза, — иначе я сама открыла бы тебе дверь.

Хью, не шевелясь, стоял в дверном проеме. У него не было ни малейшего желания подходить к ней ближе. Адель была одета в бархатное платье, отделанное мехом. Это было красивое платье, за которое выложили немало золотых монет. Однако ничто не могло сделать красивой саму Адель. Глядя на ее безжизненное лицо, Хью подумал, что больше всего она напоминает ему мертвый лист дерева, выкопанный из-под снега. Хотя она и попыталась изобразить что-то вроде улыбки, глаза ее оставались безжизненными, как у снулой рыбы. Для Хью всегда было загадкой, чем она живет — никогда в жизни он не видел ее веселой и жизнерадостной.

— Слушай меня внимательно, Адель, — резко сказал он. — Я уезжаю на день или два, но прежде, чем я уеду, мне необходимо кое-что обсудить с тобой. — Он увидел, как Адель напряглась, пытаясь понять, чего же он хочет от нее. — Слушай меня и имей в виду — то, что я скажу, не подлежит обсуждению! — Адель молчала, но глаза ее сузились, а на щеках заходили желваки. Хью продолжал:

— Твоего управляющего, Гаспара Корви, я вышвырнул прочь из моих владений. Я собираю совет с лучшими из крестьян и намерен вернуть им зерно и живность, которую Корви отобрал у них, отобрал зимой, когда все это необходимо им самим, чтобы выжить и не голодать до следующего урожая.

— Нам будет нечего есть! — сердито запротестовала Адель.

— Будешь поумереннее в своих аппетитах. Перестанешь заказывать для нас и наших гостей вдвое больше пищи, чем требуется, с тем, чтобы остатки выбрасывать свиньям.

— Но пища портится, ей можно отравиться. Я не буду есть вчерашней пищи. Это небезопасно для здоровья!

— Нет, Адель, ты не хочешь есть эту пищу, потому что из кожи вон лезешь, чтобы впечатлить свою семью.

Адель открыла рот, чтобы возмутиться, но Хью предостерегающе поднял руку.

— Не смей перебивать меня! Я кое-что скажу тебе и думаю, далеко не все из сказанного придется тебе по вкусу. Ты должна запомнить раз и навсегда. Я — хозяин Понтуаза! Это МОЙ замок и МОЯ земля. Мои крестьяне и вассалы. Мое зерно, мой скот и моя пища. Ты — жена хозяина Понтуаза и твой долг — подчиняться ему беспрекословно.

Я долго отсутствовал, и ты могла привыкнуть сама заниматься делами. Что ж, тебе придется простить меня, но не забывай, что именно ты вынудила меня поехать в Иерусалим. Как это ни печально для тебя, но я вернулся. Я понимаю, что тебе очень хотелось бы иметь все это, но чтобы рядом не было меня.

Он смотрел на Адель и впервые в жизни начинал понимать истинную ее сущность, не испытывая при этом чувства вины. Она без конца твердила о скромности, она слыла такой религиозной, такой богобоязненной. Все это были только слова. Она никогда не думала ни о ком, кроме себя. Хью огляделся по сторонам, осматривая комнату Адели, как будто увидел ее впервые. Впрочем, он и вправду почти не бывал здесь. Ее кровать была укрыта огромным богатым покрывалом из тончайшей, но очень теплой бельгийской шерсти. На полу лежал толстый ковер из горностаевых шкурок. Пальцы ее были сплошь в тяжелых золотых Кольцах, которые он присылал ей из Иерусалима. Эти кольца были подарены ему за храбрость, которую он проявил, выполняя свой долг. Он мало думал о них, считая не более, чем трофеями бесполезной войны, однако Адель, по всей видимости, тщательно пересмотрела их все, отобрала самые красивые и взяла себе, не спросив даже его разрешения на это.

— Тебя обуревает гордыня, Адель, — бросил он ей.

Она попыталась встать со своего места, однако он повторил предостерегающий жест.

— Когда я уезжал, то предупредил тебя, что управляющий, которого ты наняла, должен быть немедленно уволен, но ты не подчинилась мне. Ты дурно обращалась с моими подданными, и ты посягала на мою собственность. Ты брала, что хотела, не спрашивая моего разрешения. Ты решила, что можно не принимать во внимание меня, герцога Понтуазского!

Я уезжаю, но оставляю здесь Гладмура и Триера. Я приказываю им присматривать за тобой.

Что бы ты ни сделала, обо всем будет немедленно доложено мне.

Не становись мне поперек дороги, Адель, иначе ты можешь оказаться в комнате своей служанки на хлебе и воде!

Адель пораженно смотрела на него.

— Ты не посмеешь сделать такое со мной! Я — твоя жена, и требую, чтобы со мной обращались, как подобает.

— С тобой будут обращаться, как подобает, только в том случае, если ты будешь послушной женой!

Не сказав больше ни слова, Хью развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Адель затряслась от ярости, которую ей пришлось сдерживать во время монолога Хью. Как посмел он так говорить с ней!? Да если бы не она, Хью Вунэ был бы никем. Разве не она уговорила его отправиться в крестовый поход? Разве не там Хью заработал все, чем сейчас владеет? Замок, землю, крестьян, золото и драгоценности? И он еще смеет говорить ей о подчинении! Он грозится запереть ее в комнату для прислуги! Никогда! Повернувшись к своему столику, она оперлась об него руками, глядя на разложенные драгоценности. Взгляд ее упал на медальон, который она сняла с шеи потаскухи. Ни одна из ее драгоценностей не могла по красоте сравниться с этой вещью. Длинные, тонкие пальцы сомкнулись на медальоне, и Адель, размахнувшись, изо всех сил швырнула его в дубовую дверь, за которой несколько минут назад скрылся Хью.

Медальон ударился в дверь и со звоном покатился по каменному полу.

— Ты дважды нанес мне оскорбление, Хью Вунэ! Первый раз, когда связался с этой шлюхой, и второй — сейчас, когда ты так неуважительно обращался со мной. «Мне отмщение, и аз воздам», — говорит Господь наш. Ты думаешь, что сможешь иметь все, что пожелаешь, а мне предоставишь право подбирать объедки? Нет! Этому не бывать! — схватив плащ, Адель распахнула дверь и помчалась в старую часовню.

Во дворе замка, верхом на своих конях сидели Весли дю Фон, Бастон, Теренс и Аврил, готовые отправиться на поиски Катарины. Цефей был уже оседлан и нетерпеливо бил копытом в булыжник двора, как бы понимая срочность и важность предстоящего дела. Хью, с широким двуручным мечом на боку, направился к своим товарищам. Он знал, если де Невиль причинил ей зло, коснулся ее хотя бы пальцем, он убьет негодяя. Вскочив на коня, Хью дал всадникам сигнал следовать за ним. Ворота были подняты, и пятеро рыцарей выехали за пределы стен замка. Сразу за мостом Хью осадил Цефея. Остальные последовали его примеру, и Хью обернулся к ним, чтобы отдать последние распоряжения.

— Теренс, ты едешь с Бастоном и Весли в Шантильи. Обыщите там все, опросите всех, кого сможете увидеть. Аврил, ты едешь со мной, — Хью ожидал ответа пажа, но тот молчал.

— Аврил! — резко повторил он. Мальчик повернул голову и взглянул на Хью. — Не отвлекайся! — приказал тот.

— Мой господин, — прервал его Аврил, — посмотрите!

Хью взглянул в сторону, указываемую мальчиком. Вдалеке скакали два всадника. Один из них ехал верхом на чалой кобыле Катарины, и оба были одеты в черные одеяния и белые головные уборы.

— Это две толстушки из монастыря!

— Точно, — согласился Весли дю Фон. — Те, которые болтают и не могут остановиться.

Но Хью не слышал его замечания, так как уже галопом мчался навстречу приближающимся женщинам.

Вся дрожа, Катарина беспокойно зашевелилась возле алтаря, пытаясь хоть как-то укрыть закоченевшие ноги подолом платья. С прошлой ночи она находилась здесь одна, без пищи и воды, мучимая холодом. Рваная попона, которую ей швырнул ее похититель, нисколько не спасала девушку от холода и сырости. Она понимала, что настал день, так как в щели на крыше и стенах проникал слабый свет, однако не имела представления, утро это или вечер.

Катарина знала, что чрезвычайно ослабела. К тому же она была больна. Ее то пробирал до костей мороз, то вдруг окатывало жаром. Начиналась лихорадка. Время от времени она проваливалась в забытье, в котором ее преследовали странные кошмары, и она уже не понимала, что происходит в действительности, а что является продуктом воображения измученного мозга. Она была уверена, что ее похититель в действительности существовал, хотя ей показалось странным, почему он не вернулся, чтобы дать ей хотя бы воды. Что же касается Адели, то она не была уверена, в самом ли деле видела ее. Связанные за спиной руки мучительно болели, а железный обруч натер ногу до крови, которая тоненькой струйкой стекала на грубую циновку. Катарина пыталась заставить себя не думать обо всех этих страшных вещах, чтобы не сойти с ума. Она решила, что попытается думать о Хью. Сейчас он, наверное, в Париже, может, даже разговаривает с королем. Она понимала, что все это бесполезно, но любовь ее только росла от осознания того факта, что Хью делает все возможное, чтобы быть рядом с ней. У Катарины не было иллюзий на этот счет. Хью женат на Аде ли, и этого никто не в силах изменить. Но теперь она знала, почему он женился на ней. Она могла понять, почему он сделал то, что велел ему долг. Ведь ему с детства внушали, что долг — это самое главное в жизни. Он женился на Адели не потому, что любил ее, а потому, что не мог поступить иначе. Он любил Катарину, и будет любить ее, что бы ни случилось. В темноте часовни она нашла в себе силы улыбнуться. Он любил ее, и это самое главное, остальное не имеет значения.

Закрыв глаза, она попыталась вызвать в памяти его образ. Хью был сильным и в то же время слабым. Воин, которому не было равных, обладал мягким, нежным сердцем. Многие считали его жестким и суровым, но она знала, что его обуревают сомнения в том, правильно ли он поступает, когда проявляет эту жесткость. Она любила его всякого, понимая, что все эти черты, соединенные вместе, и составляют ее возлюбленного, ее Хью.

Она представила себе его лицо, упрямую нижнюю челюсть, прямой благородный нос. Она вспомнила, как касалась этого любимого лица кончиками пальцев, как покалывала ее щетина на подбородке. Вспомнила, как обнимала его широкие, сильные плечи, как прижималась своей обнаженной грудью к его, покрытой золотистой шерстью. На мгновение она забыла о холоде и боли, вспомнив, как лежали они, обнявшись возле очага в маленькой комнате на верху одной из башен аббатства. Она так хотела тогда отдать ему всю полноту своей любви, понимая, что, возможно, в этой жизни им уже не встретиться. Катарина была уверена, что уже больше никогда не увидит солнце и голубое небо. Эта часовня станет ее темницей, ее гробом, ее смертью!

Она сидела, по-прежнему вся дрожа, когда послышался скрип отворяемой двери. Отчаяние охватило ее, когда она увидела на фоне двери силуэт женщины. Значит, Адель не привиделась ей. Дверь закрылась, и Адель, завернутая в длинную шерстяную мантию, подошла к алтарю. Она несла в руках большую корзину, заполненную чем-то доверху и, пройдя мимо Катарины, поставила ее на алтарь. Она стояла менее, чем в футе от скорчившейся на полу Катарины, не обращая на нее никакого внимания.

«Господи! — подумала Катарина. — Неужели я стала невидимой для всего мира?»

Она не видела, чем занята Адель, но когда часовня стала наполняться светом, поняла, что та зажигает свечи. Запах теплого воска поплыл в холодном, застоявшемся воздухе часовни. Для Катарины этот запах показался мучительным, словно это был запах еды. Она не видела света уже несколько дней. Закрыв глаза, девушка втягивала в себя сладковатый аромат, как бы надеясь, что он согреет ее.

Адель все зажигала и зажигала свечи, причитая что-то высоким скрипучим голосом. В воздухе поплыл запах какого-то масла.

— Что вы делаете? — спросила девушка, не в силах больше выносить неизвестности.

Адель повернулась и взглянула на нее, как будто удивляясь, откуда здесь появилось это существо. В глазах ее было странное выражение. Не говоря ни слова, она отвернулась и продолжала свое занятие.

Катарина не собиралась сдаваться так просто.

— Я многое знаю о травах и маслах, — сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно. — Может, я могу помочь вам в ваших приготовлениях?

Зловещая улыбка тронула губы Адели, но она не ответила. Она уставила свечами уже весь алтарь и теперь укрепляла толстые свечи на циновках рядом с Катариной. Девушка придвинулась поближе, в надежде, что слабое пламя свечей хоть немного согреет ее застывшие от холода ноги. Адель снова начала петь, и Катарина с ужасом поняла, что та поет похоронную песню. Однако что-то было не так в этом пении. Оно не было печальным и протяжным, напротив, Адель пела весело, как будто радуясь чему-то.

— Здесь будут похороны? — спросила Катарина.

Адель взглянула на нее, как бы впервые увидев. Губы ее растянулись в злобной усмешке.

— О, да! Здесь будут чудесные похороны.

— Как похороны могут быть чудесными? — спросила девушка.

— Любая смерть прекрасна, если она избавляет мир от зла, не так ли?

— Кто может решать, что зло, а что добро?

— Господь говорит нам, кто есть кто, — ответила Адель, пожав плечами.

— Господь говорит с тобой, Адель?

Она снова улыбнулась и кивнула.

— Он приходит ко мне в моих снах. Он наполняет меня своей благостью. Он говорит со мной и направляет меня. Я выполняю только его волю.

— Выходит, — быстро спросила Катарина, — он сказал тебе прийти сюда и зажечь свечи?

— Приготовиться к священному жертвоприношению, — поправила Адель. — К избавлению мира от зла!

— От какого зла?

Адель удивленно посмотрела на нее.

— От тебя, конечно.

Катарина перевела дух.

— Я — зло?!

Адель покачала головой.

— В это с трудом верится, но ты — сосуд сатанинского зла, хотя до сих пор даже не знаешь об этом. Ты до краев наполнена этой мерзостью, поэтому не замечаешь очевидного. Так что смерть будет благом для тебя.

Ты очистишься от зла, которым Сатана наполнил тебя, поэтому смерть твоя будет мучительной. Если бы ты была чиста перед Господом, смерть твоя была бы легкой и безболезненной. Когда Дьявол будет выходить из тебя, ты будешь корчиться в ужасных мучениях и только в этих мучениях сможешь ты очиститься!

— Но Господь не может желать смерти, Адель, — мягко заметила Катарина. — Тот голос, что ты слышишь, не может быть гласом Божьим. Он никогда не призывал к разрушению и убийству. Наш Господь Бог добр и светел. Он не мог приказать тебе убить меня.

— Замолчи! — закричала Адель. Спокойствие и сосредоточенность исчезли с ее лица, уступив место тому, что всегда скрывалось под ними — безумию. — Как смеешь ты произносить его имя! Ты оскверняешь его своим поганым языком! Языком шлюхи!

Слово прозвучало, как пощечина, больно ударив Катарину. Значит, вот каково ее наказание. Она любила Хью и хотела сделать эту любовь реальной. И теперь за это она обречена на смерть от руки безумной женщины! И что еще страшнее, Хью должен будет прожить с этой сумасшедшей остаток своей жизни.

Адель грубо схватила ее за плечо и подняла на ноги с силой, невероятной в этом тщедушном, костлявом теле. Катарина пошатнулась, так как ноги ее совершенно онемели. Все тело ее пронзила боль.

— На колени! — крикнула Адель, толкая ее обратно на циновку. Ослабшая Катарина, не в силах устоять на ногах, рухнула обратно.

— А теперь, — ледяным голосом, от которого волосы на голове Катарины зашевелились, сказала Адель, — мы умастим тебя святым елеем и сожжем бесов, вселившихся в твою душу.