20

— Но как ты объяснишь эти таинственные голоса, угрожавшие мне и Никки? — спросила Брижитт Фергюссона после того, как он закончил свой рассказ.

Фергюссон сидел на краю постели, держа ее за руку.

— Это тоже проделки Присси, — объяснил он. — Низкорослый мужчина, с которым она жила, — цирковой фокусник и чревовещатель. Ну а она оказалась очень способной ученицей, в чем вы с Никки и имели случай убедиться. Это было им необычайно выгодно: в результате ты поверила, что навсегда останешься калекой, а Никки был так напуган, что не решался рассказать нам о том, что Присси предпочла бы скрыть, — о реальном существовании Клементины, например. Она часто выводила свою дочь на прогулку вместе с нашими детьми и нередко отдавала ей вещи и игрушки Никки и Сарры. Сарра еще слишком мала, а Никки мог бы ее выдать. Визиты ночного призрака и грабителя также способствовали нагнетанию обстановки. К тому же, таким образом можно было убедиться в благополучном состоянии финансовых дел Темплеров и заодно кое-что прихватить с собою, что и сделал сожитель Присси, Жак.

— А детские голоса в их доме, когда я там побывала?

— День рождения Клементины. Присси привела туда наших детей, и там-то Никки и научили показывать фокусы. Обнаружив твое вторжение, Присси со своим компаньоном отвезли тебя обратно в такси; им удалось незаметно проникнуть в почти пустой дом, раздеть тебя и оставить на полу рядом с кроватью. Это было неплохо придумано как, впрочем, и «фокус» с падением сиделки в шахту! Задолго до этого Присси обнаружила гнилую доску в полу стенного шкафа и ужасную дыру под нею. Вместо того, чтобы сразу же об этом сказать, она промолчала, решив, что это ей когда-нибудь сможет пригодиться. И действительно, в тот день, когда Эллен решила пролить свет на тайну Клементины, она специально повесила детские пальто в самую глубину этого громоздкого сооружения, таким образом, что их можно было снять с вешалки, только войдя внутрь. Старые доски не могли выдержать изрядного веса сиделки. Теперь Присси утверждает, что не желала ей смерти, а только хотела ее попугать, чтобы отучить совать нос в чужие дела. Она также настаивает и на том, что выкрала детей, просто чтобы тебе досадить.

— Ну уж это, положим, полная чушь! И все же за что она так меня ненавидит? Неужели только из ревности, и ее любовь к тебе так велика?

— Коренная причина ее ненависти и представляет собой отправную точку всей этой истории… — Фергюссон все еще колебался, нежно поглаживая Брижитт по щеке, — он опустил в своем рассказе некоторые подробности, боясь вызвать шок у своей жены, но прекрасно понимал, что дальнейшее молчание навсегда сохранит некую недоговоренность в их отношениях.

Наконец, он решился.

— Как ты отнесешься к тому, что всю свою жизнь ты прожила не так, как тебе было предначертано свыше? К тому, что вместо того, чтобы наслаждаться всеми благами, обеспеченными состоянием Темплеров, ты должна была прозябать в нищете, полностью завися от щедрот старой женщины, которая даже не была твоей родственницей?

— «Я — это ты, а ты — это я…», Боже мой, да ведь это же история Присси! — слабо воскликнула Брижитт.

— Все дело в том, — снова заговорил Фергюссон, — что Присси является дочерью той, кого ты всегда считала своей матерью, и родной сестрой Ги, за которого, прекрасно зная об этом, она решила выйти замуж, чтобы вернуть себе все те блага, которые, с ее точки зрения, должны были ей принадлежать по праву рождения. Единственным доказательством истинного происхождения Присси была записка, оставленная ей воспитавшей ее больничной сиделкой, когда та находилась на смертном одре. Записка содержала запоздалое признание в том, что, работая акушеркой в клинике, где в один день родились ты и Присси, она подменила детей, отдавая их матерям — твоей собственной и никому неизвестной танцовщице.

— Так вот почему Сарра так хорошо танцует! — воскликнула Брижитт, и Фергюссон крепче сжал ее руку.

— Но как это могло произойти? — спросила она его, не отдавая себе отчета в том, как обрадовало ее сообщение Фергюссона.

— Все это напоминает сюжет старинной сказки, — продолжил он. — В посмертной записке старая женщина призналась в том, что нечаянно уронила новорожденную девочку Темплеров и, испугавшись, что ей не поздоровится после того, как мать обнаружит ранку на головке ребенка, отдала ей дочку танцовщицы. Через несколько часов танцовщица умерла от потери крови, и акушерка, мучимая угрызениями совести, забрала младенца к себе. Таким образом ты и стала Брижитт Темплер, в то время как Присси доказала всей своей жизнью неоспоримость законов генетики, сконцентрировав в своем характере все самые мерзкие свойства этого аристократического семейства.

Фергюссон пристально посмотрел на жену. Глаза ее светились от радости: теперь она имеет полное право чувствовать себя нормальным человеком и не ожидать от своих детей столь тяжелых для окружающих наследственных проявлений!

Как всегда, Фергюссон прочитал ее мысли.

— Для меня все это не имеет никакого значения! Я люблю тебя ради тебя самой, кем бы ты ни была! И если ты вообразила, что я был увлечен Присси, маленькая глупышка, знай: у нас с нею ничего не было, — мне просто пришлось немножко за нею поухаживать, так как я хотел раскрыть ее тайну.

— А каким образом Ги выяснил все это?

— Никки показал ему записку акушерки, вытащив ее из золотого медальона. Ги не смог этого пережить.

На время оба умолкли, потом Фергюссон снова заговорил:

— Но и я, конечно, хорош! Как я только мог ей позволить провести себя вокруг пальца, когда она специально устроилась работать на нашу авиалинию и, в конце концов, в мой экипаж?!

— Да и я тоже, — прошептала Брижитт, — закрывая глаза, — это же надо было поверить выдумкам шантажиста, навеянным ему газетной заметкой… — Фергюссон не дал ей договорить, его губы прижались к ее губам; она властно притянула его к себе. Теплая волна затопила их, смыла последние следы перенесенного кошмара.

— Скоро мы будем дома, — прошептала Брижитт и замолчала. Время остановилось.

Они не могли больше думать ни о чем…