12

Когда все было закончено, и они отвезли в редакцию отснятую пленку, Вадим спросил ее, где она живет, и не может ли он быть ей чем-нибудь полезен. В ответ Таня могла только пожать плечами.

Вадим не стал проявлять настойчивость и просто предложил ей составить ему компанию и поехать куда-нибудь пообедать.

Тане все равно некуда было себя девать, она рада была уцепиться за любую возможность отсрочки той минуты, когда она вынуждена будет принять окончательное решение или просто остаться наедине со своим стыдом и отчаяньем.

Вадим повел ее в ресторанчик, где имели обыкновение собираться репортеры, начинающие писатели, критики, актеры и режиссеры. Обстановка царила непринужденная; приветствуя Вадима, завсегдатаи с веселым любопытством поглядывали на Таню. Их внимание не смущало ее, — после вчерашней истории прошло слишком мало времени для того, чтобы она вновь обрела боязнь опростоволоситься; ей казалось, что пасть еще ниже все равно уже невозможно.

Оживление, царившее вокруг, наконец вывело Таню из прострации, она стала прислушиваться к репликам Вадима, комментировавшего и переводившего высказывания его приятелей, подходивших к их столику. Он проделывал это настолько забавно, что она не смогла сдержать улыбку.

Посетители ресторана разительно отличались от светской публики, с которой Тане до сих пор приходилось общаться, если конечно этот процесс вообще можно было назвать общением. Да и атмосфера была совершенно другая. Все были одеты просто и пестро, держались открыто, пренебрегая многими правилами хорошего тона, но никого не оскорбляя и не задевая при этом. Таня почувствовала, что в этом мире за каждым закреплено право оставаться самим собой.

От выпитого виски, приглушенного света, ненавязчивой мелодии, доносившейся из музыкального автомата, улыбавшихся лиц вокруг, в душе Тани разлилось тепло и спокойствие. Она внимательней оглядела своих соседей и обнаружила, что среди них были не только французы, — за столиком в углу сидел чернокожий молодой человек, державший за руку девушку явно английского или, может быть, скандинавского происхождения; высокий блондин, только что подсевший за их столик, говорил что-то Вадиму с немецким акцентом.

Вдруг Таня поняла, что не чувствует себя здесь чужой. Ее наблюдения и размышления были прерваны обращенным вопросом Вадима. Расплатившись по счету, он мягко коснулся ее руки:

— Куда тебя отвезти? — форма общения не смутила Таню, — она уже успела заметить, что здесь все говорили друг другу… ты.

— Никуда, — я дойду сама. И спасибо за прекрасный обед.

Вадим внимательно и недоверчиво посмотрел на нее. Таня, у которой не было ни франка, вымученно улыбнулась в ответ.

Когда они вышли из ресторана, Вадим взял ее под руку и сказал, что если она не хочет воспользоваться его машиной, он проводит ее до дома пешком. Уже смеркалось, и трудно было предположить, что она предпочтет отправиться куда-нибудь еще.

Таня отдавала себе отчет в том, что имела полное право возмутиться его навязчивостью. И с чего он решил, что она должна так рано возвращаться домой? Может быть, на вечер у нее назначено свидание? Собственные амбиции вдруг показались ей такими нелепыми в ее-то положении, что к Таниному горлу подступил комок и, неожиданно для себя, она уткнулась лицом в плечо Вадима и по-детски расплакалась.

Они стояли посреди тротуара; прохожие оглядывались на них.

Вадим обнял Таню за плечи и повел к своей машине. Таня была абсолютно покорна, сейчас она не могла отвечать за себя и добровольно перекладывала ответственность на мужские надежные плечи.

Размеренная езда по запруженным машинами парижским улицам отвлекла Таню от горьких мыслей, поднимаясь в квартиру Вадима, расположенную на одном из верхних этажей многоквартирного дома, она была почти спокойна.

Жилище ее нового покровителя разительно отличалось от роскошного особняка баронов де Бовиль. Квартира состояла всего из одной комнатки, крохотной ванной и кухни. Мебель была современной, все было очень удобно, в доме не было ничего лишнего, уютный беспорядок позволял чувствовать себя совершенно нескованно, единственным украшением служили фотографии, прикрепленные к стенам, оклеенным белой бумагой, обычными канцелярскими кнопкам. Главными предметами обстановки были широченная низкая тахта и письменный стол, заваленный кипой бумаг, посреди которого стояла пишущая машинка.

Вадим помог Тане избавиться от клетчатой куртки и усадил ее на тахту, — больше сесть было не на что, за исключением вращающегося кресла, стоявшего у письменного стола. Он придвинул к своему ложу низкий столик, смахнув с него кипу газет и журналов, поставил на освободившееся пространство бутылку виски и два стакана, сел рядом с Таней.

На мгновение у нее возникло инстинктивное желание встать или, по крайней мере, отодвинуться, но она осталась на месте, поймав все понимавший, чуть насмешливый взгляд Вадима, и побоявшись обидеть его или показаться законченной дурой.

Крепкая янтарная жидкость, которую они потягивали, не торопясь, успокаивающее ощущение дружеского участия и надежности сидевшего рядом с нею мужчины, возможность говорить с ним на родном языке, породили в Таниной душе неодолимую потребность выговориться. Она и сама не подозревала, как в этом нуждалась. Вадим слушал ее молча, почти не задавая вопросов. Когда она окончательно замолкла, он осторожно положил ее голову себе на плечо и вполголоса запел протяжную русскую песню, которую в детстве напевала ему мать. Вслушиваясь в его мягкий хрипловатый голос, отдавшись во власть его мерному покачиванию в такт неспешной мелодии, Таня прикрыла глаза и представила себе заснеженную дорогу.

Через четверть часа Вадим осторожно уложил спящую Таню на тахту, прикрыл ее ноги стареньким пледом. Стараясь не шуметь, он достал из стенного шкафа матрац и бросил его на пол рядом с тахтой, медленно растянулся на нем, предварительно заведя будильник. Впрочем, без него можно было и обойтись, — Вадиму все равно так и не удалось уснуть.

Новая жизнь Тани напоминала бешеный водоворот. Утром следующего дня, приехав в редакцию вместе с Вадимом, она была ошарашена шквалом приветствий и поздравлений, обрушившихся на ее, совершенно к этому не подготовленную, голову. Поощрительно похлопывая ее по плечу и беспорядочно жестикулируя, новый Танин шеф протянул ей свежий выпуск газеты, вся первая полоса которого была занята сделанными ею накануне фотоснимками.

Уже через полчаса она получила от Дэдэ новое задание и свой первый аванс — в кассе редакции. Привезя в газету вновь отснятый материал, она обнаружила в холле Вадима, поджидавшего ее с сигаретой в зубах. Всю вторую половину дня они посвятили устройству Тани на новом месте — в недорогом отеле Латинского квартала. Вечером, после ужина все в том же журналистско-артистическом ресторанчике, где ей пришлось принимать бесконечные, но безусловно искренние, поздравления, Вадим отвез ее домой и деликатно простился, не поднимаясь в номер.

Оставшись одна, Таня поняла, что теперь ей предстояло научиться одному из труднейших искусств — искусству одиночества.

Поборов искушение прибегнуть к спасительной поддержке виски, которое можно было бы заказать в баре, Таня разделась и легла в постель. День был настолько утомителен, так полон впечатлений, что она слишком устала, до такой степени, что не могла заснуть.

Таня впервые видела себя отстраненно, со стороны, глазами других людей, словно в объектив собственной фотокамеры. Она должна была признаться себе, что эта новая Таня была ей весьма симпатична. А как бы отнесся к ней в новом качестве Марсель? — эта мысль обожгла ее, заставила вздрогнуть, словно внезапный удар кнутом.