«Если правда, что цари носят на челе отпечаток величия, – сказал Наполеон брату своему, королю вестфальскому, – то ты можешь спокойно ездить инкогнито: никто не узнает тебя».

Наполеон I терпеть не мог пьес, в которых проявлялась республиканская доблесть, и называл Корнеля невеждой, грубияном, не понимающим, о чем можно говорить с публикой. Зато драма Лансеваля «Гектор» очень нравилась ему, и он сказал, увидав ее первое представление: «Вот это хорошо, пьеса эта для Главной квартиры. Побольше бы таких драм!»

Во время битвы при Маренго, французская армия начинала отступать. Наполеон, подскакав к первым рядам, воскликнул: «Французы! вспомните, что я имею обыкновение спать на поле битвы!»

В исходе 1813 года, Наполеон ехал однажды верхом через сент-антуанское предместье в сопровождена двух адъютантов. Но его скоро узнали и окружило множество народа, так что он с трудом мог ехать дальше; иногда он должен был останавливаться. Глаза всех были устремлены на него с выражением вопроса, ибо в это время все умы были взволнованы большими несчастьями, постигшими французскую армию. Вдруг один смельчак спросил у императора: – «Правда ли, что дела идут худо?» – «Не могу сказать, – отвечал Наполеон, – чтоб они шли слишком хорошо». – «Чем же кончится все это?» – спросил другой. – «По правде сказать, это известно одному Богу!» – отвечал спокойно император. – «Неужели неприятели придут точно во Францию?» – «Очень может случиться, даже в Париж, если мне не помогут; у меня нет миллионной армии, и не могу же я делать все один». – «Мы вас поддержим, государь!» – закричали со всех сторон. – «Тогда я сумею поразить неприятеля и поддержать нашу славу». – «Что же нам делать?» – спросили многие. – «Делаться солдатами и сражаться». – «Мы согласны, – отвечал один голос, – но с условиями». – «А с какими именно? Послушаем!» – «Мы не хотим переходить через границу». – «Этого и не нужно!» – «Мы хотим принадлежать к гвардии. – «Пожалуй, к гвардии, так к гвардии». – Всеобщие крики радости и восторга огласили воздух. В тот же день были доставлены реестры и более трех тысяч граждан записались в них.

Однажды император Наполеон I приехал невзначай в театр. Это было между покорением Пруссии и покорением Австрии. Играли «Сида», и в этот вечер вход был по двойной цене. Старик Ноде гнусавил в роли дон Диeгo; старик Лакав распевал на церковный напев роль короли; девица Гро рассказывала роль Химены; плохой комик, по имени Варен, выкрикивал графа Гормаса; плохой дебютант коверкал роль Родриго. Император, прослушав два акта этой смешной пародии, вышел сердитый из своей ложи и, возвратясь в Тюильери, приказал позвать к себе г-н Резюме, своего камергера, на которого возложено было театральное управление, и сделал ему сильный выговор за непростительную небрежность, с которой образцовое произведение Корнеля отдавалось на посмешище публики. Г-н Резюме защищался, как только мог, и, между другими пустыми отговорками, имел несчастье сказать императору, что, при тогдашнем составе труппы, роли в «Сиде» не могли быть иначе розданы. Гнев императора дошел до крайности, и, с тем выражением власти, которое он умел принимать, когда хотел, чтобы воля его исполнялась, сказал господину Резюме: – «Садитесь, милостивый государь, за этот письменный стол и пишите распределение ролей, которое я сделаю: Родриго – Тальма; дон Диего – Монвель; граф Гомес – Сент-Иль, король – Лафон; дон Санчо – Дамо; Химен – ди Дюшенуа. Теперь только одиннадцать часов, поeзжайте в Comedie-Francaise, соберите комитет и передайте это распределение; вы к этому прибавите, что я хочу, чтоб «Сид» был игран так, как я распределил роли, и что в назначенный день ровно в семь часов я буду в моей ложе». – Эта воля, как и все повеления императора, была буквально исполнена. В назначенный день играли «Сида» в настоящем виде; зала была битком набита, император присутствовал при представлении, которое было одним из самых блестящих, о котором сохранилась намять, и пьеса была разыграна так, что могла удовлетворить императора, самого Корнеля, если б он мог присутствовать, и даже кардинала Ришелье, не смотря на его предубеждение против «Сида».

Наполеон I нередко позволял себе довольно резкие и неприличные выходки с окружающими его вельможами и один раз, в Тюльерийском дворце, в присутствии довольно многочисленного собрания, он позволил себе обратиться к Талейрану с неприличными сану и месту выражениями. Министр выслушал молча вспышку императора, но когда тот несколько удалился, хотя и мог отлично слышать его слова, он обернулся к особам, находящимся близ него, и сказал с небрежным сожалением: «Как жаль, господа, не правда ли, что такой умный человек, гений нашего времени, так дурно воспитан!»

Враги императора Наполеона, между прочими насмешками, говорили, что он учился у Тальма хорошим манерам и что без него он не умел бы ни ходить, ни садиться, ни держаться как следует. Узнав это, император сказал однажды Тальма в присутствии некоторых приближенных: «Благодарю вас, любезный учитель, что вы научили меня так твердо сидеть на троне и так крепко держать скипетр».

Проговорив однажды на острове Св. Елены долгое время о Людовике XVIII, Наполеон сел играть в шахматы. Во время игры шашка «король» нечаянно упала нa пол. – «Бедный король! – воскликнул улыбаясь Наполеон, – вот ты и на полу». Короля подняли, но на нем сломалось что-то. – «Боже мой, да это ужасно! – продолжал император, – я не хочу верить дурным предзнаменованиям, даже не желаю ничего дурного Людовику XVIII, но помяните мое слово». – Записали число этого дня, и оказалось, что в этот день в Париже совершено было гнусное убийство несчастного герцога Беррийского.

Наполеон, на другой день после одной стычки, не такой удачной, как ему хотелось, делал смотр одному из тех полков, которые не участвовали в этом деле. – «Кто командует этой ротой?» – спросил он вдруг, остановившись перед фронтом вольтижеров. – «Я, ваше величество», – отвечал один офицер, выходя из рядов, – «Разве вы капитан?» – «Нет, ваше величество, но я из того дерева, из которого их делают». – «Хорошо, когда я буду делать деревянных капитанов, так вспомню и об вас», – ответил Наполеон, бывший не в духе и недовольный самохвальным выражением офицера.

Во время египетской кампании французов, генерал Клебер командовал частью войск под начальством главнокомандующего генерала Наполеона Бонапарта; но Клебер любил иногда собственную инициативу, и повеления главнокомандующего не всегда исполнял с надлежащею точностью. Раз, когда был оказан им новый знак ослушания, Бонапарт пригласил его к себе. Всём предвещало ужасную сцену, тем более, что генерал Клебер, мужичище хорошего роста, дородства, силы непомерной, был страшная горячка и потому составлял совершенный контраст с маленьким, хиленьким, всегда невозмутимо хладнокровным Бонапартом. Как только вошел огромный Клебер, Бонапарт обратился к нему с вопросом: – «Скажите пожалуйста, кто из нас выше? Кажется вы, генерал Клебер, на одну голову выше меня; но предваряю вас, генерал, еще одно такое ослушание, как сегодняшнее, и эта разница исчезнет. Можете идти. Прощайте». – Генерал Клебер безмолвно вышел и с тех пор был несравненно исполнительнее и точнее.

У генерала Ривароля пушечное ядро оторвало ногу в сражении при Нервиндене другое ядро оторвало ему же ногу, но уже деревянную. – «Дураки, – заметил спокойно генерал, – они, видно, не знают, что у меня уже есть целая полдюжина таких ног».

На бале одна дама, из зависти, рассказала генералу Д. про интриги его жены с Мюратом. Взбешенный генерал отправился жаловаться Наполеону I. – «Любезный мой, – отвечал ему император, – у меня не хватит времени для занятой делами Европы, если я возьму на себя обязанность хлопотать за всех рогоносцев».

Континентальная блокада была в полном действии и, по приказу Наполеона, в приморских портах сжигали все колониальные товары. Император, проезжая через одно село, почувствовал запах жарившегося кофе. Подъехав к дому священника, он увидел его спокойно жарящего кофе на жаровне, – «А, а, я вас поймал на месте преступления, господин священник! – сказал император: – что вы делаете здесь, не угодно ли вам мне сказать?» – «Вы изволите видеть, государь, – отвечал невозмутимо священник, продолжая помешивать жарящийся кофе, – я делаю то же, что и вы, – жгу колониальные товары».

– «Сколько солдат в гвардии вашего величества?» – спросил однажды Наполеона I прусский король Фридрих Вильгельм. – «Всего один», – отвечал император, желая дать почувствовать, что один дух, одна мысль, одна преданность одушевляли это грозное войско.

Когда Наполеон и Mapия-Луизa, вскоре после их брака, посещали города Камбрэй, Валансьен и другие, мэр одного голландского местечка построил триумфальную арку и сделал на ней следующую надпись:

Наполеон, прочитав эти строка, приказал позвать к себе мэра. – «Вы занимаетесь французской поэзией?» – спросил его Наполеон. – «Иногда, ваше величество, сочиняю стихи». – «Вероятно эта надпись вашего сочинения?» – «Точно так, государь!» – «А нюхаете ли вы табак?» – спросил его император, подавая ему богатую табакерку, осыпанную бриллиантами, – «Употребляю, ваше величество; но я не смею и думать…» – «Возьмите ее и оставьте у себя». – и тут же выдал:

Королева голландская Гортензия, дочь императрицы Жозефины от первого ее мужа Богарне, с сыном своим, недавним императором французов, жила некоторое время в Аугсбурге. Молодой принц ходил в тамошнюю гимназию, директор которой был гофрат Вагнер, отец Рудольфа и Морица Вагнеров. Принц находился в особенно дружеских отношениях с одним из умерших уже этих ныне братьев. Раз между воспитанниками возник вопрос, накажут ли принца или его приятеля, если они провинятся в чем-нибудь. Принц и его друг были столь любезны, что решились тотчас же разъяснить это обстоятельство, накупили хлопушек и начали взрывать их во время урока. Тотчас же было произведено следствие, виновные обнаружены и посажены в карцер на хлеб и воду. Герцогиня Сен-Ле, мать Луи-Наполеона, уведомленная об этом, приказала на только не давать виновному обеда, но даже лишить его и хлеба, и воды. Усиленное наказание это тронуло чувствительное сердце супруги гофрата, которая тайком послала, арестанту огромный кусок хлеба с маслом. – «Сударыня, – говорил ей впоследствии принц: – ничто на свете не показалось мне так вкусным, как этот бутерброд в карцере».

Наполеон, разговаривая однажды о человеке, который во всю жизнь свою был постоянно несчастлив, сказал: «Если б он упал на спину, и тогда бы, я думаю, расшиб ceбе нос».

«Медицина, – сказал раз Наполеон, – учит морить людей». – «А что вы скажете о ремесле завоевателя?» – спросил его придворный лейб-медик.

В то время, как Париж готовил встречи итальянским войскам в 1859 г., нашлись два неизданных письма Наполеона I, доказывающие, как император хлопотал о блистательных встречах. Вот одно из писем от Наполеона к военному министру:

«Г-н министр. Войска были хорошо встречены в Меце, Нанси, Реймсе, и я желаю, чтоб такой же прием сделан был в Париже, Мелене, Сенсе, Сомюре, Туре, Бурже и Бордо. Вы мне представите, что будет все это стоить. – Закажите в Париже стихи и разошлите их во все города. Пусть воспевают славу армии и будущие победы, которые поведут к владычеству на морях. Эти стихи будут петь во время обедов, только позаботьтесь, солдаты не слыхали два раза одного и того же стихотворения. Бог да хранит вас…»

Наполеон I не верил постоянству дружбы и сладчайшее из человеческих чувств было чуждо ему. – «Дружба, – сказал он одному из своих доверенных лиц, – пустое слово; я не люблю никого, даже моих братьев, исключая разве Иосифа, к которому я-таки нисколько привязан частью от привычки, частью от того, что он старший. К Дюроку я расположен, но только потому, что наши характеры сходны: он холоден, сух, строг и никогда не плачет. Я знаю, что не имею настоящего друга, и ни мало не забочусь об этом: пока останусь тем, что я теперь, у меня не будет недостатка в лицемерных друзьях».

– «Что сделал бы ты, чтоб получить крест?» – спросил Наполеон у одного из своих гренадеров. – «Я умер бы государь, сражаясь». – «Это глупо, потому что тогда ты не смог бы получить креста; довольно и одной раны»,

Стараясь однажды достать какую-то книгу, стоявшую на верхней полке его библиотеки, и не успев в этом, Наполеон велел подать себе стул. – «Позвольте ваше величество, – сказал рослый Д., – я достану эту книгу; я выше вас». – «Вы вероятно хотели сдавать длиннее», – заметил император.

Наполеон отправился однажды в маскарад инкогнито и в маске. Император прохаживался в толпе, где, не узнавая его, его теснили, толкали и он был этим, казалось, очень доволен. Но мало-помалу на него стали обращать внимание. Перед ним сторонились, снимали шляпы, за ним ходили толпою. Он ясно видел, что его узнали, и уехал домой. Тут призвал он своего камердинера и с гневом объявил, что никто кроме него не мог открыть, что замаскированный был император. Он хотел уже отправить его в крепость, когда один из адъютантов заявил о невинности камердинера. «Ваше величество, забывшись, по свойственной вам привычке клали руки за спину, и все вас тотчас же узнали», – сказал он. – «Правда, – вскричал Наполеон. – Вперед остерегусь». – Он велел принести другой костюм и тотчас же поехал опять в маскарад. Сначала всё шло хорошо, но когда Наполеон дошел до конца залы и стал, чтоб окинуть взором всю залу, около него образовался тотчас кружок, и все проходили мимо с почтительным поклоном. На этот раз Наполеон рассердился не на шутку. – «Не скажете ли вы опять, что руки мои виноваты в том, что меня узнали?» – сказал он адъютанту, приехав домой. – «Скажу», – отвечал адъютант хладнокровно. – «Но я ни разу не складывал их за спиною!» – «За то вы складывали их на груди!» – «Нечего делать, – возразил Наполеон, – видно судьбе уж так угодно, чтоб я не мог оставаться незамеченным в толпе!»

Наполеону Бонапартe однажды указали на стихи пасквильного содержания и требовали наказания автора, – «Если бы я в хотел наказать кого-нибудь в этом случае, – возразил император, – то конечно вас, а никак на автора, потому что вы оскорбили меня гораздо более, осмелившись найти в этом описании сходство со мною».

Раз Наполеон, прохаживаясь по бивуаку, подошел к старому, угрюмому солдату, чистившему свое ружье, и заговорил с ним. – «Что ты делаешь?» – «Не твое дело», – отвечал солдат, не поворачивая головы и не узнавая голоса императора. – «А я так думаю, что это немножко дело». – «Ну, если ты знаешь его лучше, то налево кругом и проваливай!» – «Ты очень груб!» – «Что ж делать? Бог создал меня таким для моего императора». – «А разве ты любишь его?» – «Не твое дело». – «А я полагаю, что это немножко и мое дело». – «Если ты кончил, то проходи!» – «Говорил ли ты когда о своим императором?» – «Чаще тебя, молокосос; он сам вдел мне в петлицу ленту, и он у меня на хорошем счету»… – «Чем же ты ему обязан?» – «Не твое дело».. – «Однако, все-таки сообщи мне это». – Тут солдат повернул немного голову и, узнав императора, воскликнул: – «Виноват, ваше величество, я настоящий рекрут, что не узнал вас тотчас же; но я слишком загляделся на усы свои, которые отсвечивались в курке. Я не прав и согласен с тем, что это касается и до вас».

Хладнокровие солдата понравилось Наполеону. После сражения он подозвал этого солдата.

– «Ну, что?» – «Ваше величество, ружье мое ни разу не осеклось и батальный огонь был отличный», – «Ты схватил что-нибудь?» – «Ничего, кроме контузии». – «Ты заслужил больше». – «Что же именно, ваше величество?» – «Не твое дело». – «Я думаю, что это немножко и мое дело», – «Ты, кажется, хочешь разыграть мою роль, старик?» – «Да ведь вы играете же мою; но что же я заслужил?» – «Ленту Почетного Легиона». – «А, это касается нас обоих, государь: вы ее жалуете, а я ее беру: всякому свое ремесло. Спасибо!»

Когда Блюхер в 1814 году вступил в Париж, то собрал 200.000 франков контрибуции, которые роздал по собственному распоряжению, одним словом, израсходовал. По водворении мира, в 1816 году, прусское военное министерство нашло, что Блюхер не представил отчета в употреблении этих денег, и потребовало его. Будучи чрезвычайно недоволен этой недоверчивостью, он прислал в министерство следующую квитанцию;

«Принято во Франции 200.000 франков.

«Израсходовано там же 200.000

«В остатке 0

Один парижский адвокат, не имевший никаких занятий, поступил, по возвращении Наполеона с острова Эльбы, во время Ста дней в волонтеры. Когда его спросили о причинах, понудивших его к тому, он отвечал: – «Мне страх как хотелось хоть раз в жизни защищать какое-нибудь дело».