ГЛАВА XIV
– Джорджи!
Ее голова качнулась вперед, потом назад. Она ударилась и пробудилась ото сна. К счастью, волосы и кепка смягчили удар. Она смотрела на Мака, который тряс ее за плечо. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но он заговорил первый.
– Какого черта ты осталась здесь? Он заставил команду обыскать корабль ради тебя!
– Что? Кто? – И тут она вспомнила, кто она и где находится. – Ах, он? – Она вздохнула. – Хорошо, он может… Нет, так нельзя. Сколько времени? Мне не поздно нести ему обед?
– Я бы сказал, что ты опоздала на час.
Она собралась с духом, вскочила на ноги и направилась к двери.
– Как ты думаешь, сначала показаться ему на глаза или принести сперва обед? – спросила она через плечо.
– Сначала еду. Если он голоден, это поможет тебе.
Она обернулась.
– Поможет в чем? Что он не будет сердиться?
– Я его не видел, но думай головой, – сказал Мак. – Это твой первый день службы ему. И уже ты относишься к работе без почтения.
– Когда хочу спать, не могу удержаться, – сказала она. – В конце концов, он же приказал мне поспать.
– Ладно, я не буду волноваться. Только постарайся больше не тратить времени зря.
Она не стала больше тратить времени. Но она волновалась тоже. Капитан действительно приказал ей спать. Но спать в каюте, где он мог бы разбудить ее, когда пришло время принести еду. Разве не для этого он хотел, чтобы она была под рукой? А теперь он должен был послать людей, чтобы найти ее. Проклятье. А она думала, что самые большие неприятности дня остались позади.
Она проскользнула в камбуз так быстро, что трое мужчин, встретившихся по пути, не успели ей ничего сказать, хотя собирались.
– Поднос капитана готов, мистер О'Шон?
Он поднял палец.
– Готов…
– Но он горяч?
– Конечно, а почему ему не быть горячим, если я в третий раз наполняю его. Я уж? собирался послать Хогана… вот…
Она пропустила его слова мимо ушей и бросилась к подносу. Он был тяжел, тяжелее, чем тот, что ей пришлось приносить перед этим. Он оттягивал руки. Но она держалась. Трое крикнули ей, что капитан разыскивает ее. Она не остановилась, чтобы ответить. Она была озабочена.
«Он сказал, что не хочет скрывать твои уши. Он сказал, что не будет». Но она должна была напоминать себе об этом всю дорогу до его двери, прежде чем постучала и услышала короткую команду войти. Однако она вошла не сразу.
И первое, что она услышала, ступив внутрь, были слова первого помощника:
– Должен бы прятать свои уши.
О, она ненавидела этого человека, действительно ненавидела. Но вместо того чтобы посмотреть на него горящими от ненависти глазами, она низко наклонила голову, ожидая услышать мнение Джеймса Мэлори.
Однако он молчал. Это была пытка молчанием, поскольку она ничего не знала о настроении капитана. Она же отказывалась смотреть на него, воображая себе угрожающее выражение его лица, что только усиливало ее волнение.
Она подскочила, когда он, в конце концов, сказал:
– Ну и что ты скажешь, парень?
Резонно. Он умный человек и хотел бы услышать ее оправдания. Она не ожидала этого, но подняла голову, чтобы встретить взгляд его зеленых глаз. Он сидел за столом, пустым столом, с Конрадом Шарпом, и она вдруг осознала, что из-за ее медлительности двое мужчин вынуждены были дожидаться обеда. И еще она почувствовала облегчение, потому что капитан вовсе не выглядел как грозовая туча, нависшая над ее головой. У него была угрожающая внешность. Но он всегда был такой – большой бык, и все. Но он не выказывал признаков гнева. Конечно, она должна была себе напомнить, что она не видела, как выглядит этот человек в гневе. Может быть, так же, как и сейчас.
– Может быть, – решил Конрад нарушить молчание, – поучить мальчика, что нужно отвечать, когда его спрашивают.
Джорджина уже не колебалась бросить на него один из своих испепеляющих взоров, но ответом был смех этого рыжего дылды. Взгляд, брошенный на капитана, сказал, что он все еще терпеливо ждет.
– Простите, сэр, – сказала она, наконец. – Я спал… как вы мне сказали.
Одна золотая бровь изогнулась, как ей показалось, в гневе.
– Ты представь себе, Конни, – сказал капитан, не отводя от нее взгляда. – Он всего лишь поступил так, как я приказал. Конечно, я сказал ему спать. Но спать здесь, в этой постели.
Джорджина сказала:
– Я знаю, я старался. Действительно старался. Но здесь так неудобно… Я имею в виду… Черт возьми, ваша постель слишком мягкая. – Лучше солгать, чем признать тот факт, что она не могла здесь спать, потому что это его постель.
– Так тебе не нравится моя постель?
Первый помощник рассмеялся, хотя она не могла сообразить, почему. И гневная бровь капитана поднялась еще выше. Было ли удивление в его глазах? Тогда можно успокоиться. Иначе она станет объектом его шуток и подколок. А она уже устала от такого отношения.
«Спокойно, Джорджина, сказала она себе. Безразличие. Ты только Андерсен рядом с Томасом, у которого нет терпения. Все так говорят».
– Уверен, что ваша постель очень хороша, сэр, лучшая на свете. Но это, если вы любите спать на мягком. Я же предпочитаю пожестче…
Она замолчала, вздрогнув, потому что первый помощник разразился новой порцией хохота. Джеймс Мэлори тоже почему-то подавлял в себе смех, поскольку он согнулся на стуле, кашляя. Она почти готова была требовательно спросить, что делает Шарпа таким смешливым, но держать поднос становилось все тяжелей. А поскольку они бездумно заставляли ее стоять и объяснять причины позднего появления, она решила положить этому конец.
– Поэтому, – продолжала она, бросая слова резко, чтобы привлечь к ним внимание, – я решил принести мой гамак, как вы мне также приказали. Но по пути встретил брата, который хотел поговорить со мной. Я на минуту спустился с ним вниз… ну, а у меня снова заболел живот. Я решил прилечь на секунду-две, пока приступ пройдет. Но… помню, как Мак разбудил меня и отругал за пренебрежение своими обязанностями.
– Это все?
«Чего ему нужно, мать его?»
– Конечно, я прячу мои уши. Они вдвое больше, чем нужно.
– Действительно? А я так беспокоился. – Но тут он спросил мягко: – Больно, Джорджи?
– Конечно, больно, – ответила она, – хотите посмотреть?
– Ты хочешь показать свои острые уши, парень?
Она ответила:
– Ладно, не буду. Поверьте мне на слово. Я знаю, что вы считаете их удивительными, капитан, но вы не будете так считать, если я открою уши.
– О, но я их разглядывал и закрыл снова. Я был бы счастлив показать тебе, как…
– Как что?
– Как защитить себя, дорогой мальчик.
– Защитить… от собственного брата? – Ее голос звучал так, как будто она ничего не понимала.
– И брата, и вообще кого бы то ни было, кто будет досаждать тебе.
Ее глаза сузились с подозрением.
– Вы видели, что произошло, да?
– Не пойму, в чем ты обвиняешь меня? Так хочешь ли получить урок кулачного боя или нет?
Она чуть не рассмеялась абсурдности всего этого. Она почти сказала «да», поскольку это полезная вещь, по крайней мере на корабле. Но такие уроки означают проводить с ним больше времени.
– Нет, спасибо, сэр. Я сам позабочусь о себе.
Он пожал плечами.
– Твое дело. Но, Джорджи, если в другой раз я скажу, что тебе делать, делай как приказано, а не как ты предпочитаешь. И если ты еще раз заставишь меня беспокоиться о том, не упал ли ты за борт, я просто запру тебя в этой каюте, мать ее.
Она посмотрела на него. Это была не угроза, а простое предупреждение, и не оставалось сомнений в том, что он так и поступит. Но это нелепо. Ей захотелось сказать ему, что она знает корабль лучше, чем половина его команды, и уж никак не может вывалиться за борт. Но она не могла, потому что притворялась мальчиком, незнакомым с морским делом. Конечно, она не верила в его беспокойство о ней. Он волнуется о том, что ему вовремя не принесут еду. Он самодур, богач. Но она это уже знает.
После некоторого молчания мистер Шарп сухо сказал:
– Если ты не собираешься наказать его девятихвостой плеткой, Джеймс, может быть лучше пообедаем?
– Ты всегда руководствуешься тем, что подсказывает брюхо, Конни, – сухо сказал капитан.
– Кое-кому из нас это доставило бы облегчение. Ну чего ты ждешь еще, малыш?
Джорджина подумала, как приятно было бы опрокинуть поднос на первого помощника. Но лучше не надо, а то он сам применит девятихвостую кошку.
– Мы сами себя обслужим, Джорджи, поскольку у тебя есть и другие обязанности в этот вечер, – сказал капитан, когда она поставила поднос на стол между ними.
Она вопросительно посмотрела на него, чувствуя, что он и не собирается ничего объяснять ей, поскольку уже сосредоточился на еде, как и его приятель.
– Какие обязанности в этот вечер, капитан?
– Что? О, моя ванна, конечно. Я хотел бы принять ее после обеда.
– С пресной водой или морской?
– Пресной, конечно. Горячей, но не кипяток. Обычно мне хватает восьми ведер.
– Восьми! Ладно. Это будет раз в неделю или каждый день, сэр?
– Удивительно, дорогой мальчик, – сказал он, подавляя смешок. – Каждый день, конечно.
Она застонала. Ничего нельзя было поделать. Ей было наплевать, слышит он или нет. Большой бык ей надоел. Она тоже купалась бы в ванне каждый день, но если для этого не надо всякий раз таскать по восемь ведер из камбуза!
Она повернулась, чтобы уйти, но ее остановил комментарий первого помощника.
– Есть цистерна с водой на попдеке, парень. Можешь взять оттуда, но сомневаюсь, что твои мускулы выдержат больше четырех ведер. Поэтому используй другую емкость – наверху по лестнице. Это сэкономит тебе время. Ведь тебе, как я понял, придется заниматься этим каждый вечер.
Она поблагодарила его кивком головы, лучшее, что она могла в этот момент. Хоть он и мог быть хорошим, сделав такое предложение, она все равно ненавидела его, так же как и чистюлю капитана.
Когда за ней захлопнулась дверь, Конни пожелал узнать:
– С каких это пор ты решил принимать ванну на корабле каждый день?
– С тех пор как решил, что эта симпатичная девушка будет помогать мне.
– Я должен был догадаться, – сказал Конни, – но ты не будешь благодарить себя, когда начнешь считать мозоли на ее ручках.
– Неужели ты думаешь, что я заставлю ее таскать все эти ведра? Небо запрещает развивать мускулы девушкам, которым они не нужны. Нет, я уже попросил Анри продемонстрировать, какое у него доброе сердце.
– Анри? – ухмыльнулся Конни. – Доброе сердце? А потом ты ему не сказал…
– Конечно, не сказал.
– А он не спросил, почему?
Джеймс подавил смешок.
– Конни, старичок, ты как таможенник, который так старательно расспрашивает, мать твою, что кажется, кроме тебя, здесь никто ни о чем не думает.
