Нью-Мексико, 1952 год
Самые ранние детские воспоминания Рэчел: она просыпается среди ночи и слышит, как кричит мать. Она выползает из своей кроватки и с трудом (подгузники мешают) топает через прихожую в другую комнату. Дверь полуоткрыта. Она знает, что мама и папа там. Она входит и видит маму без одежды, на четвереньках на кровати и отца, стоящего сзади. Мама плачет и просит его остановиться.
Рэчел было четырнадцать лет, когда она узнала, чем они занимаются.
Две тайны окружали рождение Рэчел Дуайер. Она не знала об их существовании. Одним знойным днем десятилетняя Рэчел осталась дома одна. Родители ушли в местный бар. Рэчел стало скучно.
Скука ведет к непоседливости, непоседливость рождает любопытство, которое, в свою очередь, может привести к открытию. Иногда к открытию совершенно неожиданному. Так случилось и с потрепанной коробкой из-под сигар, которую Рэчел нашла под кухонной мойкой между тряпками и чистящими средствами.
В десять лет Рэчел была развита не по годам. Конечно, образования у нее никакого не было: не имея работы, отец вечно скитался по городам и весям. Однако она была чрезвычайно способна от природы. Она читала намного лучше, чем большинство ее ровесников. Читать научилась сама от одиночества и отчаянного желания забыть об окружающей нищете и окунуться в сказочную жизнь книг. Кроме того, Рэчел была наблюдательна. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что коробка из-под сигар не случайно засунута в это покрытое плесенью укромное место. Кто-то намеренно поместил ее туда. Богатое воображение Рэчел разыгралось не на шутку, она уже представляла себе, как находит сокровище.
Она открыла коробку. Ее озадачило скопление ленточек, пожелтевших поздравительных открыток, кольцо и корешки от билетов в кино. Но больше всего Рэчел была заинтригована фотографией и каким-то документом.
Поскольку Рэчел хорошо читала, она вмиг поняла, что это брачное свидетельство. В нем содержались имена ее родителей и название города, о котором Рэчел никогда прежде не слышала, — Бейкерсфилд, штат Калифорния. Дата же заставила ее крепко задуматься.
Согласно справке, отец и мать поженились четырнадцатого июня 1940 года! (Рэчел знала, что родилась в 1938 году). Значит, когда они поженились, ей было два года. Это могло означать только одно: он ей не настоящий отец!
Этот факт так ее обрадовал, что она не уделила фотографии должного внимания. В противном случае она, возможно, сразу бы почувствовала нечто тревожно знакомое в облике женщины на фотографии. Фотография была сделана в больнице, женщина лежала на кровати, выглядела усталой и прижимала к себе двух новорожденных.
Ночью Рэчел лежала, не шевелясь, на своем диване и ждала, когда же наконец заснет отец. Она всегда старалась быть как можно незаметнее в его присутствии, особенно когда он был пьян. Она снова стала думать о фотографии.
Тут ее и поразило, как молнией.
Хотя женщина и выглядела очень молодой, это была ее мать.
Но кто тогда те двое новорожденных?
После полуночи в их доме на колесах (а жили они в трейлере) становилось совсем холодно. Рэчел осторожно слезла с дивана, нашла фонарик, который они использовали, когда отключали электричество, что случалось нередко, и снова достала коробку из-под сигар. Она внимательно рассмотрела новорожденных. Несомненно, один ребенок как две капли воды походил на изображение самой Рэчел, которое мать носила в бумажнике.
Рэчел нахмурилась. Если на фотографии была изображена она, то что это за второй ребенок?
Рэчел терпеливо выжидала удобного момента. К матери Рэчел не всегда можно было подойти с серьезным разговором. Если та не была пьяна и не страдала от похмелья, то сидела в конторе парковки трейлеров и слушала радио. Но в иные времена к миссис Дуайер можно было обратиться. Случалось это обычно во время неожиданных отлучек мужа. Тогда мать Рэчел, кажется, не испытывала необходимости добавлять себе виски в кофе: она начинала следить за собой, завиваться, убирать в трейлере и заводила речь о том, чтобы посадить герань. В такие дни Рэчел даже слышала, как мать напевает что-то вполголоса, морщины исчезали с ее лица, она одевала хорошо выглаженное платье и о чем-то пересмеивалась с соседями. Рэчел обратилась к матери с мучившим ее вопросом именно в один из таких дней, когда та развешивала белье.
Миссис Дуайер часто думала, что дочь была честна себе во вред. И в кого она пошла, что всегда говорила правду? Сегодня опять. Подошла и выложила как на духу, что нашла припрятанную коробку из-под сигар и посмотрела, что там лежит. Не будешь ведь наказывать ребенка за честность, даже если она и признается в том, что совала свой нос в чужие дела.
— Мама, я незаконнорожденная? — спросила она, имея в виду несоответствие даты своего рождения и свадьбы родителей.
— Где ты только выискиваешь такие слова, радость моя? — спросила миссис Дуайер, поглаживая каштановые волосы дочери. — Все это книги, которые ты читаешь. Я раньше и подумать не могла, что ребенок может читать такие книги. — Она наклонилась и нежно обняла дочь за плечи. — Нет, дорогая. Ты законнорожденная. Не имеет значения, когда мы с твоим отцом поженились. Главное, что мы это сделали. Ты Рэчел Дуайер. Он дал тебе свою фамилию.
— Но… — у Рэчел задрожала нижняя губа. Она-то рассчитывала услышать от матери совсем другое. — Ты хочешь сказать, что он мой настоящий отец?
— Конечно, дорогая!
— Я подумала, что если он женился на тебе позже, то у меня был другой отец.
— Я понимаю, дорогая, — сказала мать, принимая и разделяя муки дочери, — но он твой отец. Ты родилась еще до того, как мы решили пожениться. Ты же знаешь, он не из тех, кто хочет остепениться. Ему нравится быть свободным. Но я сказала ему, что он отвечает за меня и за ребенка. Была война, мы подумали, что его призовут, и поэтому расписались.
— Папа воевал? — Рэчел не совсем представляла себе, что такое война, но она слышала, как о войне говорят другие. Из разговоров она сделала вывод, что побывать на войне почетно. Может быть, она обнаружит сейчас что-нибудь такое, за что можно любить отца?
Но мать ответила Рэчел со вздохом:
— Нет, дорогая. Твой папа не прошел медкомиссию. Нашли отклонения в легких. Вот почему он иногда так сердится. Все остальные мужчины были на войне, а он нет.
Когда Рэчел спросила о другом ребенке, по лицу матери пробежала тень.
— Другой ребенок умер, дорогая моя, — произнесла она так тихо, что ветер почти заглушил ее слова. — Вы были близнецы. Но она умерла через несколько дней после вашего рождения. У нее было слабое сердце.
После этого разговора книги помогли Рэчел справиться с болью и разочарованием. Так было всегда. Книги закрывали плохие двери и открывали хорошие. Рэчел не могла вспомнить, когда она прочла свою первую книгу, просто она читала всегда. Однажды ее мать пришла домой с книжками, которые одолжила у соседей, и научила дочь читать.
Можно сказать, что Рэчел не ходила в школу. Некоторое время они жили в Ланкастере, штат Калифорния, еще одном городке среди пустыни. Там Рэчел ходила не то в первый, не то во второй класс. Она не подвергалась насмешкам, как в других школах, — среди ее сверстников были такие же, как она. Но было время, когда отцу удалось заполучить работу на станции обслуживания, и некоторое время они даже снимали настоящий дом. Тогда Рэчел посещала настоящую школу. Вот там-то дети подсмеивались над ней, ведь она ходила босая и в платьях, из которых давно выросла. Рэчел никогда не приносила завтраки из дома и не имела денег, чтобы перекусить в школьном буфете. Учительнице стало ее жалко, и она предложила Рэчел разделить с ней завтрак. Хотя Рэчел была еще совсем маленькая, она остро почувствовала унижение. Ее стошнило. Учительница страшно рассердилась, как будто Рэчел сделала это нарочно, и уже больше никогда не угощала ее.
Но Рэчел недолго пробыла в той школе. Отец, как всегда, потерял работу, весь следующий год жил на пособие, ругал правительство и приставал в барах к каждому человеку в форме.
Чтение было настоящим талантом Рэчел, тем, что она умела делать лучше всего. Она никогда не могла понять, почему для некоторых людей чтение вырастало в целую проблему. В конце концов, если ты получаешь от чего-нибудь удовольствие, то ты этим занимаешься и, естественно, достигаешь хороших результатов. От книг она получала именно удовольствие, может быть, единственное удовольствие, которое знала в детстве. Они переезжали из одного города в другой, лица сменяли друг друга, и Рэчел никогда не успевала привыкнуть к новому месту. Сколько она ни молилась, чтобы отца не уволили и чтобы она успела хоть с кем-нибудь подружиться, все заканчивалось одинаково. Отец приходил домой пьяный и начинал распространяться о мерзавцах, которые его уволили. После этого он неизбежно приставал к матери, и Рэчел вновь слышала крики и мольбу из спальни. Каждый раз ее отчаяние и разочарование лишь усиливались, как росло чувство одиночества и отчуждения от остального мира. Рэчел искала спасение в книгах.
Иногда они с матерью читали вместе, вслух.
— Образование бесценно, — говорила мать. — Я хочу, чтобы ты, Рэчел, жила лучше меня. Я хочу, чтобы ты нашла свое место под солнцем и была счастлива.
Но мать и дочь читали не только для образования, для них это был еще и путь к спасению; они вместе путешествовали в мире фантазии, чтобы хоть на некоторое время забыть о своей жизни.
Рэчел стремилась убежать от реальности по другой причине. Эту причину она случайно обнаружила в тот день, когда ей исполнилось одиннадцать. Они тогда ненадолго остановились в грязной комнатушке какого-то мотеля. Городок был маленький, какой-то весь поблекший, затерянный где-то между Фениксом и Альбукерке. Мать получила, место горничной в этом же мотеле, отец, как всегда, отправился охотиться за работой. Рэчел, как водится, была предоставлена сама себе. В тот момент она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Рядом лежал открытый журнал с фотографиями кинозвезд, и Рэчел пыталась причесаться в различных стилях. Вдруг ее, как током, пронзила мысль: а ведь меня не назовешь хорошенькой. Фактически, с ужасом поняла Рэчел, она была просто невзрачная.
Рэчел сравнила свою внешность с фотографиями актрис, которые считались тогда эталоном красоты. Список несовершенств, по крайней мере с точки зрения одиннадцатилетней девочки, был бесконечен. Густые брови, абсолютно прямые волосы, немного вялый подбородок и, что хуже всего, совершенно невероятный нос.
Это открытие доставило Рэчел немало мучений. Отец лишь подлил масла в огонь, заметив однажды после очередного неудачного дня и обильных возлияний: — Да, а девчонка-то становится уродиной. Внешность каждого ребенка сильно меняется в детстве. Черты лица более-менее оформляются лишь в ранней юности. Примерно с шести лет черты лица Рэчел были как бы несколько размыты. Она ничем не отличалась от остальных детишек, которых полно на любой детской площадке. В одиннадцать лет она вступила в стадию формирования, черты ее лица начали определяться.
Нос у нее был с горбинкой, такой нос очень бы украсил лицо, если бы Рэчел была мальчиком. По правде говоря, любого мужчину такой нос сделал бы мужественно-красивым, но на женском лице, не говоря уже о лице девочки, он смотрелся совершенно не к месту. Рэчел это знала.
Она наблюдала за своей внешностью в течение следующих нескольких месяцев, молилась и надеялась, что природа что-нибудь в ней подправит. Но чем дольше она наблюдала, тем больше росла в ней уверенность, что все останется как есть. В результате Рэчел избегала смотреть на себя в зеркало.
Как-то они проводили зиму в городке Галлап, штат Нью-Мексико. Сострадательной соседке стало жалко миссис Дуайер и ее некрасивую дочь. Она хотела подарить им средство для завивки волос. Закомплексованная Рэчел так категорично отказывалась, что дама обиделась и избегала их после этого случая.
Мать Рэчел понимала, что творится с дочерью. Как могла, она старалась приободрить девочку, дать ей любовь и теплоту, которых той так безнадежно не хватало. Но трагедия заключалась в том, что сама миссис Дуайер была потерянным человеком. Алкоголь и беспорядочный образ жизни сделали свое дело. Во что бы то ни стало она старалась угодить мужу, которому никогда нельзя было угодить. Она ходила с ним по барам, участвовала в попойках дома, позволяла всячески унижать себя. Порывы миссис Дуайер любить дочь были нечасты, непредсказуемы и часто некстати.
Впрочем, существовали и такие люди, которые действительно знали, как проявлять свою любовь. На них Рэчел могла обрушить всю нерастраченную силу любви, данную ей природой. Эти люди были героями книг.
Рэчел читала все, что попадалось ей под руку. Иногда это были журналы со светской хроникой, выброшенные кем-то за ненадобностью. Детские книги встречались редко. Зато Рэчел проглатывала огромное количество детективных ро-манов. Библиотека служила ей входом в мир чудес. Какое счастье, что почти каждое местечко, в котором они останавливались, пусть это был самый грязный и убогий городишко, имело свою библиотеку! Даже парковка трейлеров, на которой они остановились, когда ей было десять. До настоящего города было еще десять миль. Место было полузаброшенное, о цивилизации напоминали лишь заправочная станция, магазин и бар. Но в конторе парковки была полка с книгами. Когда люди уезжали, они оставляли свои читанные-перечитанные книги, чтобы новенькие могли обменять свои книги. Это было изобретение Миссис Симонс, пожилой дамы, которая смотрела за порядком на парковке. Рэчел быстро узнала о книжной полке и познакомилась с ее содержанием.
Одинокая и неуверенная в себе, некрасивая и тоскующая по настоящей привязанности, Рэчел окунулась с головой в книги и затерялась в восхитительном мире фантазии. Вместе с героями она пускалась в приключения, испытывала восторг любви, путешествовала по звездам. Рэчел читала абсолютно все, ей был интересен каждый жанр, любой сюжет. Все они поддерживали Рэчел, сердце ее оставалось непорочным и доверчивым. Звездные рыцари Артура Кларка были ее идеалом. Доблесть, смелость и отвага выгодно отличали их от людей, которых Рэчел встречала в реальной жизни. Только они были достойны ее любви.
Волею обстоятельств Рэчел, главным образом, читала романы для взрослых. При этом она, как ни странно, оставалась наивной и неискушенной. Когда она размышляла об этом несколько лет спустя, то объясняла это тем, что детский ум, встречая в книгах что-либо, похожее на реальность, отказывался это воспринимать.
В четырнадцать лет Рэчел оставалась невинным, уязвимым созданием, совершенно не приспособленным к тому, что уготовила ей жизнь.
Шел дождь. Один из тех, которые начинают литься в пустыне как бы из ясного неба и неожиданно заканчиваются. Капли дождя вовсю барабанили по тонкой крыше трейлера.
Это был другой трейлер: Дуайеры сменили уже пять машин. Трейлер был другой только в этом смысле. Во всем остальном он напоминал прежние: такой же тесный, грязный, покосившийся, пропитанный запахами и неудачами прежних временных постояльцев.
Отец восемь дней где-то пил. Рэчел молила Бога, чтобы он на всю ночь остался переждать где-нибудь ливень. Она не отрываясь читала «Марсианские хроники» при свете тусклой мерцающей лампочки. Она была без памяти влюблена в капитана Уайлдера и представляла себя на берегу древнего марсианского канала. Мать ушла в мотель смотреть телевизор.
Через три часа Рэчел была вынуждена отложить книгу. Покалывало в желудке, болел живот. Год назад у Рэчел начались и месячные. Тогда мать сказала ей мягко:
— Нам, женщинам, приходится через это проходить, дорогая.
Рэчел не ходила в шестой и седьмой классы школы, поэтому не была знакома с предметом Женская гигиена. Кровотечение встревожило ее, она заплакала и объявила, что умирает. Миссис Дуайер постаралась, как могла, объяснить дочери, что делать в таких случаях. Мало того, она попыталась раскрыть дочери предназначение женщины:
— Боль — это наш удел, дорогая. Женщины привыкают к ней. Больнее всего рожать детей. Поэтому ты у меня единственная.
— Почему? — Рэчел была воплощенная невинность. — Почему мы должны испытывать боль?
— Я не знаю. Кажется, об этом что-то сказано в Библии. Полагаю, это наказание за то, что сделала Ева.
— Что сделала Ева?
— Ну как же, она ввела Адама в грех, дорогая моя. Он был чист, она же сделала его нечистым. С тех пор мы, женщины, платим за это.
Затем миссис Дуайер сбивчиво попыталась провести связь между месячными и появлением детей на свет, что не очень ей удалось, потому что она весьма смутно представляла женскую анатомию и физиологию. Поэтому Рэчел не много извлекла из этого интимного разговора.
Сегодняшней дождливой ночью, когда она отложила книгу, чтобы выпить пару таблеток аспирина, Рэчел виновато поймала себя на мысли, что как можно дольше хочет пробыть в трейлере без родителей. Она сможет читать всю ночь напролет, сжигая драгоценное электричество, за которое они и так платили с трудом. Войдя в малюсенькую тесную кухоньку, она вдруг почувствовала голод. Полки, как всегда, были почти пусты. Какая-то еда была в холодильнике.
Если миссис Дуайер и была совершенно заурядной женщиной, похожей, как две капли воды, на всех остальных унылых путников, пересекающих юго-западную пустыню, то в одном она не знала себе равных: она готовила потрясающие гамбургеры. Рецепту ее научила одна старушка, в доме которой она работала подростком. Секрет вкусной пищи, — говаривала она, — в приправах. Миссис Дуайер умела сделать гамбургер неповторимым, добавив тимьяна и каких-то других приправ. С годами она так усовершенствовала свой рецепт приготовления гамбургеров, что не могла даже объяснить его или записать. Чувство определения нужной пропорции было для нее таким же естественным, как и все остальные пять чувств. Куда бы судьба ни заносила Дуайеров, все всегда были в восторге от гамбургеров миссис Дуайер.
Это искусство унаследовала ее дочь. У Рэчел потекли слюнки, когда она подумала о сочном, остром гамбургере с кетчупом, щедро намазанном горчицей. Пока хлеб с аппетитным шипением поджаривался на сковородке, она продолжала читать марсианскую сагу при тусклом свете, отбрасываемом плитой. Несколько минут спустя, когда луна задержала капитана Уайлдера и его команду в заброшенном марсианском городе, Рэчел услышала звук подъезжающей машины.
Подумав, что это мать, она решила: мама, наверное, замерзла и промокла, я вскипячу воду, и мы попьем чай. Потом, представив, что это отец, которого подвозит очередной приятель-собутыльник, Рэчел испугалась. Он ненавидит ее книги. Они его прямо-таки выводят из себя. Рэчел не понимала, почему. Однажды вечером он выбросил из окна целую кипу библиотечных книг. Мать попыталась объяснить его поведение:
— Он не смог получить образования. Только пять классов закончил. Его это смущает. Он говорит, что из-за этого его гонят с любой работы. Поэтому, когда он видит, как ты читаешь, как тебе это легко и просто дается…
Рэчел никогда не могла понять причины враждебности отца по отношению к ней. Иногда она отрывала взгляд от своей работа, — а заниматься она могла чем угодно: мыть посуду, штопать, готовить обед, — и обнаруживала, что отец наблюдает за ней с мрачным, непроницаемым выражением лица. В руках он, как правило, держал банку с пивом или, в дни получения пособия, стакан виски. Она чувствовала на себе взгляд его водянистых глаз, и ей почему-то становилось жутко.
Он был ее отцом, но, как ни странно, совершенно чужим человеком. Они прожили четырнадцать лет, но она не знала его. Она готовила ему обед, стирала его белье, слышала, как он моется в душе, но при этом он оставался незнакомцем. Как утверждали романы, она должна была быть его маленькой девочкой, но он попросту не замечал ее. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, просыпался, стеная и ругаясь, потом отправлялся бог весть куда, а мать весь день обеспокоенно посматривала на часы и то и дело раздвигала занавески.
Лишь два года назад, когда ей было двенадцать, Рэчел поняла, что мать боится его. Нельзя сказать, чтобы это ее сильно поразило. То, чему Рэчел была свидетельницей еще маленькой девчушкой в подгузниках, повторялось с тошнотворной регулярностью. Звуки ботинок, шаркающих по дощатому полу, дверь в спальню, захлопнутая с такой силой, что от этого ходил ходуном весь трейлер, затем голос матери, тихо умоляющей о чем-то безрезультатно, потому что после слышались удары и в конце концов причитания. На следующее утро на лице миссис Дуайер виднелись синяки, отец исчезал на три-четыре дня. Рэчел наблюдала за всем широко открытыми, непонимающими глазами, переживала молча, потому что так же молча переживала мать. Обе они, и дочь и мать, не думали о том, что ситуация может измениться.
И потом — он никогда и пальцем не тронул Рэчел.
Сейчас она замерла у плиты и слушала, как звук мотора сливается со звуком дождя. Кто-то крикнул: Спокойной ночи. Зачавкала грязь под колесами, звук мотора стал затихать. Шаги на деревянных ступеньках. Наконец кто-то стал дергать дверную ручку.
Внезапно Рэчел испугалась. Было ли это из-за дождя? Или потому что у нее болел желудок, потому что она почувствовала себя слабой женщиной? Она прислонилась спиной к кухонной стойке и с бьющимся сердцем смотрела на дверь.
Она уже знала, что это не мать.
Дверь распахнулась, и она затаила дыхание. Дэйв Дуайер, покачиваясь, стоял в дверном проеме, затем он как бы упал внутрь, закрыв за собой дверь. Он не посмотрел на Рэчел, кажется, даже не заметил, что она здесь. Вода стекала с него ручьями. Он пошел к шкафчику, достал бутылку, потом уселся на потрепанный диван.
Когда он отшвырнул в сторону одну из ее книг, Рэчел сказала:
— Не трогай! — И тут же пожалела об этом. Его налитые кровью глаза наконец заметили ее.
— Что такое?
— Это библиотечная книга. Если я верну ее испорченной, мне придется платить за нее.
— Платить! Да что ты знаешь о деньгах! — заорал он. — Да ты просто тунеядка! Если бы не я, ты бы с голоду умерла. Такая взрослая девка, как ты, должна иметь работу.
От страха она потеряла дар речи.
Он прищурил глаза, как будто видел ее в первый раз.
— Кстати, сколько тебе лет?
— Ты должен знать, папа.
— Ты должен знать, папа, — передразнил он. — Сколько тебе лет, я спрашиваю?
— Четырнадцать.
Брови у него поползли наверх.
— Правда? — Он оглядел ее с головы до ног. Рэчел сразу вспомнила, что на ней шорты и нескладная блузка с оторванной пуговицей, а ноги босые.
— У тебя есть парень, Рэчел? — спросил он, удивив ее. Парень! Как она могла встречаться с мальчиками, если целыми днями просиживала, запертая в трейлере? Кроме того, мальчишки со своими прыщами ни в какое сравнение не шли с разбойниками и римскими центурионами.
По какой-то причине ее молчание рассердило его. Или, может быть, дело было в ее страхе. Как, например, некоторые собаки очень заводятся, когда показываешь, что боишься их.
Он встал на ноги, она отодвинулась на сантиметр.
— Ничего себе, — пробурчал он, — девчонка боится своего собственного отца.
Она решила изобразить смелость.
— Т-ты меня не запугаешь.
— Запугаешь! — повторил он со смешком. — Вы только послушайте ее! Вечно умными словами говорит. Ну что, умные слова любишь, девочка?
Она продолжала отодвигаться. Он подходил все ближе и ближе.
— Боже мой! Какая же ты уродина!
— Пожалуйста, папочка, не надо…
— Прекрати называть меня папочкой! Как только я мог наплодить такую безобразную стерву, как ты, ума не приложу!
Он уже был совсем близко, тень его угрожающе нависла над Рэчел. Он едва стоял на ногах, распространяя тяжелый запах спиртного.
— Ты такая же стерва, как и твоя мать. Она уже вообще в половую тряпку превратилась. А где же сегодня моя любящая жена? Почему ее нет здесь, чтобы потакать моему любому желанию? Боже мой, меня тошнит от вас, женщин!
Он потянулся, чтобы схватить ее. Первый раз он промахнулся. Она отпрыгнула назад, пальцы лишь коснулись руки. Но он тверже стоял на ногах, чем она думала. Во второй раз он угадал ее движение и больно схватил за запястье.
— Давай, скажи что-нибудь умное. Я балдею от этого.
— Папочка! — Она, извиваясь, пыталась освободиться. Он поймал ее за запястье и развернул к себе спиной.
Дождь барабанил по жестяной крыше трейлера. Капли дождя были такие тяжелые, что напоминала град, и такие частые, что походили на пулеметную очередь. Затем прогрохотал гром, и трейлер зашатался. Он шатался и в тот момент, когда Дэйв Дуайер развернул дочь к себе спиной, одной рукой держал ее за оба запястья, а другой стянул с нее шорты.
— Любишь умные слова, стерва? Тебе нравилось говорить по-умному еще до нашей свадьбы. Помнишь? Помнишь, как ты пыталась унизить меня перед нашими друзьями? Как же, у тебя ведь высшее образование!
— Нет, папочка! — закричала она. Рэчел сопротивлялась как могла. Но он крепко держал ее. Она почувствовала, как он рвет ей шорты, и они сползают вниз по бедрам.
— Помнишь, как я сделал это в первый раз? — орал он. — Той ночью ты сказала мне, что у нас больше не будет детей. Помнишь, ты обвиняла меня в том, что я избавился от другого ребенка? Ты что, не видишь, мы оставили не того ребенка, что нужно. Рэчел безобразна. Мы не от того избавились! Что ж, если ты не хочешь больше иметь детей, я об этом позабочусь. Вот тебе еще одно словечко обогатить твой обширный словарь. Педерастия! Нравится?
Боль.
Рэчел закричала.
Дверь распахнулась, и в трейлер залетели капли дождя. К грохоту грома присоединился еще один звук — с таким звуком раскалывается арбуз, когда падает на мостовую. Потом отец отпустил ее запястья, упал, и боль в теле прекратилась.
Рэчел инстинктивно подалась вперед и судорожно схватилась за шорты. Покачиваясь, всхлипывая, ничего не видя вокруг, она пошла в спальню. Она ощущала только боль, которую он ей причинил, и это было хуже, чем колики в желудке или роды. Наверное, даже хуже, чем смерть.
Он сделал это с ней! Он сделал это с ней!
Кто-то дотронулся до нее. Рэчел отбивалась, как обезумевшая кошка.
— Не бойся, дочка! Это я! — услышала она голос матери и обмякла. В глазах у Рэчел потемнело.
Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на диване и мать суетится вокруг нее. На кухонном полу, распластавшись, лежал отец.
— Он мертв? — спросила Рэчел.
— Нет, дорогая. Я ударила его сковородкой. Но он жив. Рэчел стала тихо и горько плакать, спрятав лицо в руках.
— Почему он сделал это, мама? Почему он сделал это со мной?
Некоторое время миссис Дуайер молчала. Потом она собрала полотенца, взяла тазик с водой и сказала:
— Все заживет. Через несколько дней ты уже ничего не будешь чувствовать.
Рэчел подняла заплаканное лицо.
— Ты позволяешь ему делать это с тобой? Постоянно!
— У меня нет выбора, дорогая. Я вынуждена.
— У тебя тоже все заживет?
При этих словах миссис Дуайер повернулась и посмотрела на дочь. Вместо мечтательной четырнадцатилетней девчушки она увидела глаза взрослого человека.
— Ты не понимаешь, дорогая. Между мужем и женой есть такие вещи, которые…
— Если бы он был моим мужем, — всхлипывала Рэчел, — я бы убила его.
— Не говори так, дорогая. Ты просто еще многого не знаешь.
Рэчел попыталась сесть, но не смогла из-за боли.
— Почему ты живешь с ним? Он же монстр.
— Это не так. Он любит меня по-своему. У него просто все болит внутри. Еще задолго до твоего рождения произошли некоторые события…
— Он сказал, вы отдали второго ребенка. Что он имел в виду?
Миссис Дуайер побледнела.
— Господи, — прошептала она. — Он тебе это сказал?
— Мама, у меня есть право знать.
Дождь за окном постепенно затихал. Миссис Дуайер пристально посмотрела на дочь, пришла к какому-то решению и присела к Рэчел на диван.
— Дорогая, — сказала она тихо и взяла руки Рэчел в свои. — Когда я легла в больницу, чтобы родить тебя, мы были совершенно разорены. У нас не было ни гроша. Была депрессия, и твой папа, ну, ты должна понять, он был хорошим человеком… когда-то. Ну вот, у нас родилась двойня, а мы даже не могли оплатить счет за больницу. Однажды в больницу пришел мужчина. Он сказал, что он адвокат и знает одну хорошую семейную пару, которым очень хочется удочерить маленькую девочку. Он сказал, они заплатят тысячу долларов.
Рэчел, не отрываясь, смотрела на мать. Миссис Дуайер нервно взглянула на мужа, лежавшего без чувств на полу, и продолжала:
— Я была против. Но твой отец уговорил меня сделать это. Он сказал, что нам нужны деньги, а девочка обретет хороший дом. Еще он сказал, что если мы откажем адвокату, у нас на руках останутся двое детей и никаких денег. Какой дом мы сможем создать для них? Он уговаривал меня, дорогая, пока я не сдалась. С тех пор я каждый день спрашиваю у Бога, правильное ли я приняла решение. Мне хочется думать, Рэчел, что твоя сестра живет в большом красивом доме и ведет красивую жизнь.
— Ты продала мою сестру?
— Не надо так говорить, Рэчел. Ты не понимаешь. В любом случае, — она снова посмотрела на мужа, — тебе нужно сейчас же уходить. Ты не можешь здесь больше оставаться.
Рэчел хотела возразить, но она знала, что мать права. Шок постепенно проходил, и Рэчел заплакала. Миссис Дуайер неловко обняла дочь.
— Теперь послушай меня, дочка. Ты должна быть сильной и смелой. Тебе нужно уходить. Сегодня. Чем дальше ты будешь отсюда, тем лучше. Мне удалось скопить несколько долларов, о которых не знает твой отец. Если будешь экономить, тебе хватит на некоторое время. Поезжай в Калифорнию, в Бейкерсфилд. Там ты можешь остановиться в местном отделении Христианского союза молодежи. Это недорого, они позаботятся о тебе. Но не говори им, что тебе четырнадцать лет, иначе они известят полицию. Вот тебе адрес одной моей знакомой. Она держит женскую парикмахерскую. Скажешь ей, что ты дочь Наоми Берджесс. — С этими словами она сложила листок бумаги и опустила его в сумочку Рэчел. — Она даст тебе работу. У тебя все будет хорошо. Ты умная девочка. В двенадцать часов через город проходит автобус. Ты должна на него успеть.
— Но ведь ты поедешь со мной?
— Не могу. Я должна остаться с ним.
— Будешь мириться с его зверским отношением?
— Рэчел, — тихо сказала мать. — Я люблю его.
— Как ты можешь?
— Дорогая, ты сейчас слишком мала, чтобы понять это. Но когда-нибудь, когда ты будешь взрослой женщиной, ты тоже полюбишь и поймешь меня.
Рэчел долго сидела молча, еще раз переживала свою боль, унижение, смотрела на мужчину, который был тому причиной.
— Ты должна идти, — настойчиво повторила мать. — Он скоро придет в себя. Рэчел серьезно спросила ее:
— Что он сделает с тобой, мама?
— Не волнуйся за меня, я смогу с ним справиться.
Через некоторое время Рэчел опять спросила:
— Думаешь, она похожа на меня, моя сестра?
Миссис Дуайер удивленно взглянула на дочь.
— Не знаю, дочка.
— Надеюсь, она хорошенькая, — тихо сказала Рэчел, — не такая невзрачная, как я. Знаешь что, ма? Я буду искать ее.
— Ох, — миссис Дуайер внезапно охватила паника, — зачем тебе это?
— Потому что она моя сестра. Если она знает, что ее продали, возможно, утешением для нее будет узнать причину.
Увидев тоску и одиночество в глазах дочери, миссис Дуайер смягчилась. Она знала, что в сердце Рэчел жило отчаянное желание любить кого-нибудь, принадлежать кому-нибудь. Она сама испытывала подобное чувство каждый день.
— Вы родились в Голливуде, Рэчел. Не знаю, может быть, она еще там. Я расскажу тебе все, что знаю об удочерении. Правда, я знаю немного. А теперь тебе нужно уходить отсюда.
Отец все еще лежал на полу. Через пятнадцать минут Рэчел стояла в дверях, держа в руках потрепанный чемодан. Она уносила с собой фотографию матери с детьми, сделанную после родов, несколько детских сувениров и «Марсианские хроники», которые решила не возвращать в библиотеку.
Дочь и мать посмотрели друг на друга. В их глазах была боль. Дождь закончился. Все вокруг дышало спокойствием. Четырнадцатилетняя Рэчел понятия не имела, куда едет. Но она сказала:
— Я вернусь, ма. Я найду сестру, и мы приедем за тобой. Мы оставим отца одного, и у нас троих будет семья. Я позабочусь о тебе, ма. Тебе не придется больше мириться с этим… — Тут она посмотрела на безжизненное тело человека, который всегда был для нее чужим.
Миссис Дуайер обняла дочь и потом долго следила мокрыми от слез глазами за одинокой фигуркой, с трудом пробиравшейся по грязи в сторону шоссе.
Платье было красивым и неудобным. Оно поднимало грудь и было таким узким в талии, что она едва могла дышать. Тем не менее, когда Линда Маркус увидела себя в зеркале, она себе понравилась. Красавица из прошлого. Хрупкий, изящный объект преклонения.
Господи, — подумала она, — ведь женщины действительно когда-то себя таковыми ощущали.
Отойдя от зеркала, она обвела взглядом спальню. Комната была похожа на сказку. Атласные портьеры, великолепная кровать с балдахином, накрытая плотным атласным покрывалом, — все персикового цвета. Шикарный ковер элегантная, отделанная позолотой мебель, чудесные картины на стенах, вазы со свежими цветами. Очень женственно и романтично.
Собственно говоря, это та же комната, в которой она была неделю назад, когда ее рандеву с вором-домушником прервал телефонный звонок из больницы. С тех пор она несколько раз пыталась вновь назначить дату свидания. Но возникали некоторые трудности. Сначала она была занята. Потом занят был он.
Странно. Линда почувствовала секундный укол ревности, когда узнала, что не может быть с ним в один из дней. Впервые за месяцы посещения «Бабочки» Линда задумалась над тем, что ее компаньон обслуживает других женщин. И впервые в ней проснулось чувство собственницы. Разумом она понимала: он наемный любовник. Он угождает и другим женщинам. Сердце же говорило другое: Он мой. Он принадлежит мне.
С этим партнером она была всего три раза. До него было множество других, но ни один не принес удовлетворения, не смог помочь. Потом она встретила его. Встреча произошла в венецианскую ночь. Раньше во время гуляний на площади Святого Марка жители Венеции носили маски. У Линды возникла эта мысль, когда она посмотрела фильм Амадеус. Мужчина в черном плаще и черной маске тайно проник в ее комнату и овладел ею.
В тот раз Линда почувствовала почти полное удовлетворение, чего не бывало раньше.
Поэтому она снова заказала его.
Во второй раз он был разбойником. Дерзким, напористым, но нежным. Она была занята шитьем, когда он забрался к ней. Тогда она тоже была очень близка к полноте сексуальных ощущений, пока ей неведомой. В третий раз она попросила того же партнера. По ее желанию он должен был выступать в роли вора. Свидание прервал телефонный звонок. Сегодня он будет в форме офицера армии конфедератов и в маске.
Несмотря ни на какие обстоятельства, Линда настаивала, чтобы мужчины, с которыми она встречалась, были в масках. Она не хотела видеть лиц любовников. И не хотела, чтобы они видели ее лицо. Она и сейчас была в маске, защищая таким образом тайну личности.
По привычке она посмотрела на запястье, потом вспомнила, что сняла часы. Сегодня вечером она решила полностью соответствовать выбранной ей эпохе. Свою современную одежду она сняла и заперла в гардеробной. Закрытая дверь как бы означала, что о современной жизни на время забыто. Она отказалась от всех аксессуаров дня сегодняшнего, чтобы легче было перейти в день минувший. Это было необходимо, чтобы эксперимент удался. Линда знала, что партнер может появиться в любой момент Особенно в исторической сцене. Некоторые члены клуба не хотели осложнять себе жизнь костюмами и прочей бутафорией. Они просто заказывали партнера, брали комнату и занимались сексом без всякой театральности. Другие, как она, любили и испытывали необходимость в интриге.
Линда надеялась, что это поможет ей справиться с ее проблемой. Если бы не эта надежда, Линда сейчас была бы в больнице, читала медицинские журналы или готовила речь для обеда окружной медицинской ассоциации. Обычно жизнь Линды протекала на работе, она почти не отводила себе времени на отдых. Посещение Бабочки было на самом деле не удовольствием, а лечением. Как врачу ей трудно не анализировать ситуацию с профессиональной точки зрения, хотя для того, чтобы лечение помогло, ей нужно было отвлечься.
Люстра отбрасывала мягкий свет на предметы в комнате, Линда, шурша кринолинами, вышагивала по ковру взад и вперед, пытаясь войти в роль. И не могла.
Сколько у него встреч с членами клуба за день? — думала она. Директор клуба предупредила ее еще на первой встрече, что они здесь называются не клиентами, а членами. Их мужчины назывались партнерами. — Сколько раз за день может здоровый и молодой мужчина удовлетворить женщину? Ему необязательно каждый раз заканчивать, — сказала она себе.
Она пыталась не думать на эту тему. Ни к чему. Она здесь для того, чтобы ее любили, а не для того, чтобы анализировать мужскую физиологию. Линде приходилось постоянно напоминать себе, что здесь она не ученый-медик, а женщина. Иначе эксперимент не получится.
Шаги в зале!
Она обернулась и посмотрела на дверь. Дверная ручка стала поворачиваться.
Линда затаила дыхание. Она забыла обо всем. Все мысли улетучились из головы, пока ока наблюдала, как поворачивается дверная ручка. Она представила себе мужчину, который стоит сейчас за дверью: мускулистое тело, квадратная челюсть, глубокий, невыразимо приятный голос.
В тот первый раз с ним, кто бы он ни был, она почти, почти…
Дверь медленно отворилась. Она перевела дыхание.
Первое, что она увидела, были блестящие сапоги. Затем появилась рука в сером рукаве с желтой вышивкой. Наконец лицо в маске. Мягкий вежливый голос сказал:
— Здравствуйте, мадам.
Она стояла не шевелясь. Наверное, они нанимают настоящих актеров, возникло у нее в уме. У него так хорошо получается.
Прекрати, Линда! Начинай игру!
Но слишком много лет занятий медициной сформировали в ней аналитический ум. Ей было трудно фантазировать. Она привыкла четко и конкретно мыслить в любой ситуации.
Боже мой, как он красив!
— Надеюсь, я не помешал вам, мадам, — произнес он бархатным голосом, дотрагиваясь до полей серой фетровой шляпы. Она ожидала, что он подойдет и поцелует ей руку или что-нибудь в этом роде, но он удивил ее.
— Как вы полагаете, может джентльмен угоститься рюмочкой? — спросил он.
Линда озадаченно огляделась. Он должен это говорить?
— Я думаю, вон там стоит столик с напитками.
Он не торопясь подошел к столику, выбрал графин с жидкостью янтарного цвета. Отпив из хрустального бокала, он посмотрел на Линду.
Черные глаза, окруженные черными ресницами в прорезях черной маски.
Пульс у нее участился.
— Мы встречались прежде, мадам?
— Я… — Она лишилась дара речи от удивления.
— Я ищу свою приятельницу. Ее зовут Шарлотта. Случайно не знаете?
Линда не знала, что сказать.
Воздух был полон пьянящим ароматом роз. Свет от многочисленных свечей в комнате, кажется, то появлялся, то исчезал, перемещался, дрожал. Линда почувствовала, как погружается в романтическую атмосферу вечера. Но это все ненатуральное! Тем не менее она постепенно вовлекалась в игру. Она была рада этому. Ей так хотелось, чтобы волшебство сработало.
Эти блестящие черные глаза искали здесь не женщину по имени Шарлотта, а ее, Линду. Она заказывала встречу с этим мужчиной, она уже чувствовала некоторые права на него.
— Я не знаю, что нужно говорить дальше. Кто такая Шарлотта?
От его улыбки маска слегка приподнялась. В этот раз лицо было не полностью закрыто маской, ей была видна нижняя половина лица. И… ах, он был красив!
— Тогда я, наверное, ошибся домом.
Линда ничего не понимала. Она перепутала комнату? Нет, это определенно был тот партнер, которого она просила. Тогда что же?
Он подошел к ней, все еще держа хрустальный бокал в руке.
— Пожалуй, я не жалею, что не нашел Шарлотты, — тихо сказал он.
Он стоял совсем близко. Линда осторожно взглянула на него. Как она могла забыть, какой он высокий? Ее поразил знакомый запах. Слабый-слабый запах мужского одеколона. В их прошлые встречи у него был тот же одеколон. Как же он называется? Что-то очень знакомое.
Его рука коснулась щеки Линды. Длинные пальцы очертили контур ее лица, дотронулись до губ, ласкали веки. Он не торопился, движения его были медлительны, почти ленивы, как будто у них вся ночь была впереди.
— Можно джентльмену представиться леди? — мягко спросил он. — Меня зовут Бо.
Он наклонил голову и слегка коснулся губами ее губ.
Линда с облегчением вздохнула. Их отношения были совершенны. Никаких имен, лиц, мыслей, что будет потом. Никому не надо объяснять, в чем ее проблема, почему распались оба брака, почему неудачей заканчивались все романы. Ему не разрешалось задавать вопросы. Он просто должен был делать то, за что ему платили. И отправить ее домой вылечившейся.
Она поцеловала его.
Бо не торопился. Он медленно снял мундир, потом холщевую рубашку. Хотя Линда уже два раза видела его обнаженный торс, у нее опять перехватило горло. В меру мускулистый, загорелый. В этом красивом мужчине все было в меру. Его поцелуи, ласки — все как будто в первый раз. Некоторые мужчины казались Линде поначалу внимательны, но впечатление было обманчиво. Им не терпелось закончить все разом, когда Линда была еще не готова.
Она почувствовала, что Бо возбужден. Она почувствовала это через кружево и атлас своего платья, через шерстяную материю его брюк. Это было просто восхитительно! Оставлять какую-то тайну, лишь предвкушать развязку. Не торопить ее. Этот мужчина мог бы многому научить остальных.
Затем, внезапно, он стал нетерпелив. Он точно выбрал для этого время, как раз когда она захотела, чтобы он торопился, когда ее возбуждение возросло. Дыхание ее стало прерывистым, она прижималась к нему всем телом, не могла оторвать свои губы от его губ. Она почувствовала, как его пальцы расстегивают платье. Упал атласный корсаж платья, но Линда еще пряталась за кружевами, батистом, лентами, корсетом. Бо быстро и ловко справился и с этим препятствием, не переставая целовать и прижимать ее к себе.
Потом на ней остались только нижние юбки. Он поднял ее, понес, нежно положил на кровать. Он целовал ее лицо, шею, грудь. Линда застонала. Тело ее изогнулось, задыхаясь, она проговорила:
— Сейчас…
Он снял сапоги, брюки. Но когда он захотел освободить ее от нижних юбок, она остановила его.
Он лежал на ней, целовал, ласкал, медленно подводил к пику ощущений. Когда его рука оказалась у нее между ног, она молча убрала ее. Потом он был внутри нее. Он опирался на локти, чтобы видеть в этот момент ее лицо. Линду заворожил его взгляд. Они двигались теперь в одном ритме, и она не сводила глаз с его лица.
— Заканчивай, — прошептала она. — Бо, пожалуйста, заканчивай.
Но он продолжал двигаться все в том же размеренном ритме. Линда обняла его за шею, ногами обхватив бедра.
— Заканчивай! — шептала она. — Пожалуйста. Торопись!
Ей показалось, что она заметила некоторое замешательство в его глазах. Потом вдруг темп его движений изменился. Теперь он двигался быстро. Он закрыл глаза. Он сосредоточился.
— Да! — проговорила она хрипло. — Да!
Он задрожал, застонал и так крепко прижал ее к себе, что на мгновение Линда не могла дышать.
— Ты испытала оргазм? — спросила психоаналитик, глядя, как Линда меряет шагами ковер в кабинете.
— Ты прекрасно знаешь сама, что нет. — Она остановилась и посмотрела на доктора Вирджинию Рэймонд. Вирджиния сидела в плетеном кресле, за ее спиной открывался поразительный по красоте вид Лос-Анджелеса.
— Одно и то же каждый раз, — продолжала Линда. — Все идет прекрасно. Но я сдерживаю себя. И ничего не могу с этим поделать. Что бы он ни делал, как бы мне это ни нравилось, душевно это меня не задевает. Я произвожу все необходимые движения, я разговариваю, я говорю ему, что мне хочется. А потом… ничего. Когда все заканчивается, я испытываю лишь прежнее чувство обиды.
— Обиду на кого или на что? — спросила доктор Рэймонд. Линда улыбнулась психиатру.
— Я, право, не знаю. Может быть, на врачей, которые сделали мне так много операций, когда я была совсем маленькой. На кастрюлю с горячей водой, из-за которой я получила травму. Может быть, на мою мать. На всех мужчин, которые не смогли прожить со мной так долго, чтобы вылечить меня от холодности. На мир, я думаю. — Она остановилась у огромного, на всю стену окна и посмотрела на улицу. Был январь, погода в Южной Калифорнии стояла великолепная. Вдалеке виднелся жемчужно-голубой океан, идеальную картину завершали ярко-зеленые пальмы и легкие облачка. На улице внизу виднелся огромный рекламный щит. На нем было изображено знакомое лицо человека, который основал движение За мораль и порядочность. Линда несколько раз видела его программу Благая весть. Без сомнения, его преподобие умел завладеть умами и душами людей. Поразительно, что приверженец христианского фундаментализма смог собрать такое количество сторонников. Опросы общественного мнения свидетельствовали, что у его преподобия все шансы быть выдвинутым в кандидаты на пост президента от Республиканской партии на общенациональном съезде в июне.
Она отвернулась от окна и направилась к плетеному диванчику. Кабинет доктора Рэймонд напоминал мирное, полное зелени и покоя убежище среди безумного города. Линда приходила сюда вот уже почти десять лет.
— Мне так хочется с кем-то быть, — тихо сказала Линда. — Я не люблю жить одна. Мне хотелось бы иметь мужа и детей. Ты же знаешь, как я оба раза старалась сохранить семью.
Доктор Рэймонд кивнула. Линда начала приходить сюда, когда у нее не заладился первый брак. Муж Линды заявил, что более не способен выносить ее режим работы в больнице. Но и Линда, и доктор Рэймонд знали истинную причину его желания получить развод. Эта причина не имела никакого отношения к работе. Причиной была холодность Линды как женщины.
Четыре года спустя то же самое повторил второй муж. По его мнению, Линда слишком много времени уделяла работе в ущерб их совместной жизни. Вновь Линда и ее психоаналитик были уверены, что желание развестись вызвано другим.
Второй брак длился всего одиннадцать месяцев. Потом Линда регулярно сообщала доктору Рэймонд о том или ином своем романе. Они были непродолжительные и неудачные. В конце концов Линда оставила всякую надежду.
Линда посмотрела на часы. Она все-таки перезвонила Барри Грину, обнаружив при этом, что его офис расположен в том же здании, что и кабинет ее психоаналитика. Поэтому она договорилась с ним о встрече на тот же день, на который у нее был назначен сеанс с доктором Рэймонд.
— Он говорит, у него для меня работа, — сказала Линда Вирджинии в самом начале сеанса. — Работа! Как будто мне и так нагрузки не хватает!
— Но ведь ты все равно примешь его предложение? — спросила Вирджиния.
— Мне лестно, что он выбрал именно меня. И это в самом деле безумно интересно: работать в студии, советовать актерам, как лучше изображать врачей. Я сказала ему совершенно честно, что не смотрю его шоу, но друзья говорили мне, что Файв Норт — одна из лучших передач на телевидении. Он хочет, чтобы я была у него консультантом. Я подумала, что это интересно.
— Даже несмотря на то, что у тебя все расписано по минутам?
Они плавно перешли к тому, что тревожило Линду.
— Ты знаешь, почему я так стараюсь заполнить свою жизнь, Вирджиния, — тихо сказала она. — Я хочу как можно меньше времени проводить в своем пустом доме. Там я постоянно думаю, что мне тридцать восемь лет и что больше всего на свете мне хочется иметь семью. Но чтобы иметь семью, прежде всего нужен муж, а чтобы был муж, нужно решить мои интимные проблемы. Послушай, — Линда подошла к краю дивана и серьезно посмотрела на психиатра, — я так хочу вылечиться, и я так хочу быть нормальной, что, кажется, решение проблемы не за горами!
Линда опять стала мерять шагами ковер.
— Я не могу продолжать так жить, Вирджиния, посвящать свою жизнь только больнице, чтобы забыть об одиночестве. Поэтому я решила, что нужно как-то с этим бороться. Когда моя подруга Джорджия рассказала мне о клубе под названием «Бабочка», как она находит там облегчение, я решила попробовать.
— Нашла ли ты там то, что искала?
— Я не уверена. Мне кажется, я не могу полностью включаться в игру. Думаю, что если бы я хоть на секундочку могла перевоплотиться в кого-то другого, я бы смогла избавиться от позорного пятна.
— Ты думаешь, игра тебе поможет?
— Я думала, что если смогу почувствовать себя кем-то другим, я забуду о своих сексуальных проблемах. Может быть, представив себя Марией Антуанеттой, я не буду холодна в постели! Я не знаю. Сложность в том, что я настолько привыкла контролировать ситуацию, что не могу потерять власть над собой и дать волю фантазии.
Она отвернулась от окна и посмотрела на психиатра. Вирджиния Рэймонд уже многие годы пыталась помочь Линде. Она знала, что проблема Линды не только психологического плана, — в детстве с ней произошел несчастный случай. В свое время доктор Рэймонд поддержала решение Линды вступить в клуб «Бабочка».
— Однако это может оказаться опасным, — высказала она тогда свое мнение.
— Ты можешь не найти то, что ищешь.
Но Линда ответила:
— Я хочу рискнуть. Риск меня не пугает.
Сейчас Линда спросила ее:
— Что ты думаешь о масках? Они помогут?
— Линда, я уже неоднократно говорила тебе, что если ты не сможешь расслабиться, ты никогда не получишь удовольствие от секса. Маски помогают тебе расслабиться. Они помогают тебе насладиться любым сюжетом, который ты изобретаешь, будь то приключение со взломщиком или офицером армии конфедератов. Маска подавляет твои страхи, Линда, в ней проще вообразить себя другой личностью. Ты боишься секса, Линда, или, правильнее говоря, ты боишься быть отвергнутой из-за шрамов во время секса. Нужно избавиться от страха. Это очень важный шаг к тому, чтобы наслаждаться сексом.
— Думаешь поможет?
— Подожди. И научись расслабляться.
Линда замолчала. Она придумывала уже новый сюжет, новое приключение с любовником в маске.
