Глава четвертая

«Западный фронт» получился очень длинной книгой – Киму понадобился весь 1920 год и половина 1921 года, чтобы написать ее, работая по ночам и без выходных. В июне 1921 года он отослал рукопись Максвеллу Перкинсу в «Скрибнерс», так как Перкинс был редактором самой лучшей, по мнению Кима, книги, вышедшей в 1920 году, – «По ту сторону рая», которая, хотя и не походила на «Западный фронт», имела с ней кое-что общее: во-первых, она была современной и, во-вторых, написана таким же исключительно молодым писателем. Три недели спустя Ким получил письмо: «Скрибнерс» заинтересован в публикации романа, и Перкинс просил его зайти в офис для встречи с последующим ленчем.

Офис «Скрибнерса» располагался над одноименным книжным магазином на пересечении Сорок восьмой улицы и Пятой авеню и, как это Ким сразу понял, не соответствовал его описанию в романах Диккенса. Когда двери лифта распахнулись на третьем этаже, Ким увидел людей в очках с зелеными стеклами, взгромоздившихся на высокие деревянные стулья и сгорбившихся над толстыми гроссбухами. Он не удивился бы, увидев гусиные перья вместо ручек, и подумал, не был ли язык, которым он описывал батальные сцены, слишком авангардно-современным для такого издательства, как «Скрибнерс». Кабинет Перкинса находился на пятом этаже, и, в отличие от шумных комнат в редакциях газет, к которым привык Ким, атмосфера редакции Чарльза Скрибнера была выдержана в нарочито-благородном духе. С одной стороны, в них совершенно не ощущался запах табака и предательский аромат крепких напитков; с другой стороны – не было слышно обычной ругани и грубых шуток. До Кима доносился лишь стук печатающих машинок – по крайней мере, хоть это было позаимствовано «Скрибнерс» от двадцатого века – и нежные, деликатные голоса юных и исключительно миловидных девушек, работавших за ними.

Сам Максвелл Перкинс тоже был молодым человеком, почти ровесником Кима, с выразительным лицом, голубыми глазами и густыми волосами, зачесанными назад со лба. Единственным предметом обстановки кабинета, не считая стола Перкинса и двух кресел, была деревянная вешалка с висевшей на ней одинокой серой фетровой шляпой. Настоящее обиталище спартанца.

– «Западный фронт» – хороший роман. Очень хороший, – сказал Перкинс, заинтригованный мужественным, но вместе с тем каким-то беззащитным видом Кима. Прочитав «Западный фронт», он ожидал увидеть здорового, рослого парня со свирепым выражением лица.

– Во-первых, сюжет очень драматичный – читатель просто не сможет отложить книгу, раз взяв ее в руки. Во-вторых, все характеры вызывают интерес и сочувствие. И в-третьих, с литературной точки зрения сильное впечатление производит экономичность языка.

– Благодарю, – сказал Ким.

Наблюдения, сделанные Перкинсом, были очень проницательными. Ким провел много часов в поисках наиболее точного способа выражения своих мыслей. Он все еще продолжал использовать метод, позаимствованный у Николь Редон когда-то в Париже.

– Во всей рукописи нет ни одного лишнего слова, – продолжал Перкинс. – Это длинная и многохарактерная книга, но все же вам удалось не раздуть ее до невероятных размеров. Это большое достижение.

– Я всегда считал, что писатели-викторианцы разрушают хороший язык своими цветистыми, пышными описаниями, – отреагировал Ким. – Не говоря уже об их «изящном» уклонении от правды жизни.

Он старался поделикатнее коснуться тех проблем, которые обычно обсуждал более грубым языком.

Перкинс улыбнулся смущенно и вместе с тем обаятельно. Ким не мог с точностью расшифровать значение его улыбки.

– Эти викторианцы – вообще сборище ханжей, – проговорил редактор.

Ким кивнул. Теперь настала его очередь улыбнуться. Он решил, что после подобных комментариев Перкинса сложностей с цензурой не будет.

– Как насчет некоторых исправлений? Мне не хотелось бы навязывать свое мнение и вмешиваться в намерения писателя, – предложил Перкинс.

– Я приветствую замечания, особенно конструктивные. Мне хотелось бы выслушать их, – ответил Ким.

В конце концов, он считал себя профессионалом и не мог представить себе профессионального писателя, отказывающегося принять предложения, улучшающие его работу.

– Конечно, я не могу пообещать, что обязательно переделаю, но готов послушать.

– Я считаю, и другие редакторы согласны со мной, что длинная ретроспективная сцена о том, как герой охотится на птиц вместе со своим отцом, тормозит развитие сюжета. Сцена хороша, но находится прямо в начале книги. Если бы вы поместили ее дальше, это помогло бы читателю понять сложное, двойственное отношение героя к оружию и не затягивало бы повествование, – сказал Перкинс. – Вторая проблема – и здесь мы все опять пришли к единому мнению – состоит в переходах. Особенно переходы во времени…

– Они неуклюжи и слишком затянуты, – перебил Ким, не дожидаясь оценки Перкинса. Тот кивнул.

– Я знал, что они длинны и угловаты, но не мог придумать, как еще дать знать читателю о перемене места или времени.

– Вы могли бы воспользоваться собственной идеей и поступить так же, как вы поступили с прилагательными, – Тон Перкинса был неуверенным.

– Опустить переходы? – Такая мысль ни разу не пришла Киму за все часы, проведенные в поисках подходящих слов для скучных, но, очевидно, необходимых строк.

– Почему бы нет?

– Никогда не думал об этом! – взволнованно произнес Ким. – Мне всего лишь нужно будет пропустить несколько строчек. Пустое место и обозначит для читателя переход. Великолепная мысль! Спасибо вам!

– Ну, это же ваша мысль.

– Да, но она никогда бы не пришла мне в голову без вашей помощи! Вы не представляете, как я сражался с этими проклятыми переходами и все не мог сделать их подходящими. У меня прямо руки чешутся повычеркивать их.

– Хочу, однако, пояснить вам, что «Скрибнерс» хочет опубликовать «Западный фронт» независимо от того, внесете вы какие-нибудь изменения или нет. Не чувствуйте себя обязанным.

– Очень благородно с вашей стороны разъяснить мне это. Но я с вами согласен насчет переходов на все сто процентов. Что касается эпизода с охотой, я прочту его еще раз с учетом ваших пожеланий. Если я соглашусь, то буду счастлив разместить его дальше по ходу повествования. Больше всего я хочу, чтобы книга стала лучше. И я не заинтересован в конфликтах со своим издателем.

Тогда «Скрибнерс» станет вашим издателем?

– Определенно.

Предложение о переходах подкупило его, хотя он напомнил себе, что не особенно нуждался в этом.

– Я взял на себя смелость подготовить контракт, – сказал Перкинс. – Условия стандартные плюс аванс в размере пятисот долларов. Обычно мы не выплачиваем авансы, но на этот раз мы посчитали, что таким образом продемонстрируем, как высоко ценим «Западный фронт». Если вы подпишете контракт, я подготовлю чек к тому времени, когда закончится ленч.

Он протянул Киму контракт, скрепленный вместе с голубыми листочками, такими знакомыми Киму по адвокатской конторе его отца. К удивлению Перкинса, Ким откинулся на спинку кресла, вытащил очки в стальной оправе, напоминавшие военные окуляры, и принялся читать контракт. Пока он читал, Перкинс хранил молчание.

– Вы мудро поступили, что прочитали его, – сказал Перкинс, когда Ким поднял глаза. – Просто удивительно, сколько писателей не делают этого.

– Мой отец – адвокат. Меня воспитали так, чтобы я ничего не подписывал, предварительно не прочитав.

Ким подписал обе копии контракта, одну для «Скрибнерса» и одну для себя, и мужчины отправились в расположенный по соседству «Алгонкин», где Перкинс заказал столик.

Перкинс, выглядевший скромным человеком, тем не менее, оказалось, знал всех и каждого. Его поприветствовали Александр Вулкотт, бочкообразный, хитроумный, могущественный; Хейвуд Браун, ипохондрик, постоянно носивший с собой свою электрокардиограмму: Дороти Паркер, стройная, темноволосая, с быстрой речью и печальными глазами. За другим столиком он поздоровался с Илоной Вандерпоэль, знаменитым литературным агентом, сидевшей в одиночестве и поджидавшей партнера по ленчу. Он представил ей Кима, который никогда не встречался с ней прежде. У нее были пепельно-светлые волосы, и когда она сидела, было видно, какая она стройная и высокая. Когда она улыбнулась Киму, ее улыбка неожиданно напомнила ему Николь Редон. Николь! Его сердце замерло при мысли о ней. Странно, ведь между этими двумя женщинами было так мало общего; однако, когда они улыбались, их можно было принять за сестер.

– Как у Скотта, получается новая книга? – спросил Перкинс.

– Как я понимаю, идет очень хорошо, – ответила Илона. – В прошлом месяце он уехал в Европу. Честно говоря, – она взглянула на Кима, – я удивлена, что в Нью-Йорке остался кто-то из писателей. Они все уехали в Париж. Кажется, там они находят источник для вдохновения.

– Я ничем не отличаюсь от них, – ответил Ким. – Действие моего романа происходит большей частью во Франции.

– Видите? – сказала Илона Перкинсу. – Что я вам говорила?

В этот момент появился ее партнер по ленчу, и Перкинс с Кимом проследовали к столику в самом дальнем углу – постоянному столику Перкинса. Заказав напитки, Ким рассказал Перкинсу газетные сплетни, парижские сплетни и сплетни Эс. Ай. Брэйса. Он рассказал, откуда взял факты, описанные в «Западном фронте», и о заметках, которые он сделал уже для очередного романа с приблизительным названием «Дело чести».

Ленч прошел с большим успехом: Ким говорил, Перкинс слушал, каждый из мужчин делал то, что больше предпочитал. Ко времени их возвращения в офис чек был готов, а между Кимом и Перкинсом установились хорошие отношения. В Перкинсе Ким видел умного и проницательного редактора, которому понравилась его работа и его намерение: быть одновременно и любимцем публики и художником слова. Перкинс, в свою очередь, думал, что Ким обладал тем, что кинематографисты называют «оно» – широкой, больше чем жизнь, натурой. Ким был редким человеком – он умел нравиться и мужчинам и женщинам одновременно. Это качество поможет ему продать много книг.

– То слово, которое вы употребили, – произнес Перкинс в тот момент, когда Ким собирался покинуть его офис. – Мы не будем печатать его.

– Какое слово?

– Ким, вы современный человек, у вас современные друзья, но не все люди, которые будут читать вашу книгу, придерживаются таких же либеральных взглядов, как вы. Мы собираемся выбросить его.

– Его? Какое слово? – Голубые глаза Кима озорно блестели. – Что выбросить?

– Ну, вы знаете, – Перкинс был уроженцем Новой Англии и всегда густо краснел. – Это – Соединенные Штаты. Мы не можем печатать такие слова… как…

– Какие слова? О чем вы говорите?

– Слово из четырех букв, – нехотя произнес Перкинс. – Начинается с шестой буквы алфавита.

– А, В, С, D, Е, F… – сосчитал Ким по пальцам. – Четыре буквы? Погодите… From, Four, Fine, Foul, Farm, Fern, Furl, Fort, – он понизил голос, глядя при этом на редактора с видом загадочного смущения.

– Вы знаете, – спокойно сказал Перкинс. – Все знают, просто не употребляют его.

Перкинс пододвинул к себе настольный календарь, написал одно слово и подтолкнул календарь к Киму.

– Ах! – сказал Ким. – Наконец-то все прояснилось – Fuck!

Перкинс поморщился, когда голос Кима прогремел на всю комнату.

– Fuck!

– Только не за счет времени компании! – воскликнул другой редактор, случайно проходивший мимо кабинета Перкинса и заглянувший внутрь.

– У Чарли Скрибнера существуют очень строгие правила на этот счет.

Прошло несколько недель в переговорах, которые смущали Перкинса и забавляли Кима, прежде чем компромисс был достигнут. Слово, по настоянию Кима, останется. Однако по настоянию уже «Чарльза Скрибнера и сыновей» оно получит новое написание – Phug. Ким любил повторять:

– Эти переговоры были такими же сложными, как при подписании Версальского мирного договора.

И эта фраза вошла в рассказ «Договор есть договор», чтобы стать частью легенды, уже формировавшейся вокруг Кима Хендрикса.