Услышав, как отец вошел в дом, Фредди откатился от рояля и направил свое инвалидное кресло в дальний конец комнаты.

От одежды Дэна веяло свежестью. Так как он был в пиджаке и при галстуке, то очевидно пришел сюда прямо из школы. Он выглядел бодрым, полным сил и казался просто огромным.

– Я слышал, как ты играл. Похоже на Дебюсси.

– Я лишь попробовал несколько аккордов.

Дэн уселся на диван, положил ногу на ногу и зажег трубку; он явно расположился здесь надолго. А почему бы и нет? Ведь дом принадлежал ему.

– Вижу, рояль доставляет тебе удовольствие. Я рад.

– Но ведь это же «Стейнвей», не так ли? Самый лучший инструмент на свете.

Дэн промолчал. Весь как на ладони, подумал про отца Фредди. Такой внимательный, чуткий, не позволяющий себе даже взглянуть на то место, где должны были быть Мои ноги, избегающий встречаться со мной взглядом из страха перед тем, что он может увидеть в моих глазах. Такой терпеливый, такой тактичный. Впрочем, не только он, все они…

– А где мальчик? Все еще в парке?

– Да.

Ему было прекрасно известно, что Хэнк в парке, он просто пытался поддержать разговор, не в силах выносить молчание. Хотя, в этом не было ничего нового. Так было всегда.

Дэн провел пальцем по столу.

– Вижу, в доме поддерживается отличный порядок.

– Да.

Вот это уже совсем непохоже на Дэна с его неряшливостью. Никогда прежде он не обращал внимания на пыль в доме; скорее, он мог увязнуть в ней по шею.

Дэн вздохнул и обвел взглядом комнату: желтые веселые шторы на окнах, сейчас отдернутые, распустившаяся азалия, темно-коричневый ковер на полу, часы над камином, лепной карниз в виде виноградной лозы. Наконец его взгляд вновь обратился к Фредди и задержался на нем, словно он обдумывал, что сказать ему теперь. После недолгого молчания он спросил:

– Тебе здесь нравится, Фредди? Правду, пожалуйста. Я не расстроюсь, если ты скажешь «нет».

– Любому бы здесь понравилось. Мне тоже. А почему ты спрашиваешь?

– Тогда тебе, должно быть, не нравится мое присутствие. Ты почти не разговариваешь со мной.

– Я вообще сейчас не в настроении много разговаривать.

– Понимаю. И, однако, я заметил, ты, хотя и немного, но разговариваешь с другими людьми. Почему же не со мной?

– Я веду себя так же, как и раньше.

– Возможно. Но сейчас тебе или наплевать или просто не удается скрывать это так же хорошо, как и раньше.

– Скрывать что? – Фредди почувствовал, как наморщился непроизвольно его лоб, и участилось сердцебиение.

– Не делай вид, что ты не понимаешь. Ты слишком умен, мы оба с тобой не дураки, чтобы не понимать, что что-то не так в наших отношениях уже давным-давно.

– Почему ты заговорил об этом сейчас? Почему именно сегодня?

– Откровенно говоря, не знаю. Не всегда можно сказать почему вдруг нами овладевает непреодолимое желание сделать или сказать что-то, что следовало бы сделать или сказать много раньше.

Голос Дэна звучал глухо; в нем явственно слышалась печаль. И эта печаль словно эхом отозвалась в сердце Фредди. Он хотел, чтобы отец ушел и ему не надо было бы отвечать на его вопрос.

– Я был расстроен из-за того, что вы с мамой расстались. – Это было, во всяком случае, правдой.

– Естественно. – Дэн опустил глаза и хрустнул пальцами. – Это настоящая трагедия. Если бы только… но я не могу. Не могу здесь ничего поделать. Не могу даже сказать тебе, в чем тут дело. Скорее всего, она бы этого не захотела. Прими все, как есть… пожалуйста.

Да он рыдает в душе, подумал Фредди. Что, черт возьми, это может быть? Чья тут вина? Дэн взял себя в руки.

– Но мы говорили о нас с тобой. В чем тут дело, Фредди? Я хочу, я должен это знать. Это из-за того, что я рассердился, когда ты женился на Лии? Хотя… Нет, это началось задолго до этого.

Молчание. Оно заполняло собой все. Оно делало потолки слишком высокими, лестницу слишком крутой, дом слишком огромным. Как нарушить его? Может быть, действительно наступает когда-то момент, когда ты вдруг больше не в силах молчать и говоришь то, что должно было быть сказано годы назад?

Он медленно начал:

– Это никогда не сводится только к одному, не так ли? Я всегда думал, что ты считаешь меня слабаком, не совсем мужчиной…

– Продолжай.

– Я совсем не такой, как ты. Я никогда не спасал женщин во время пожара, не был героем…

– Я никогда не говорил…

– Я знаю. Но ведь все так и было. Разве я не прав?

– Это все? Или есть еще что-нибудь?

…Сейчас, вот сейчас он должен сказать об этом. Но почему? Все это случилось так давно, еще в детстве. И, однако, та картина как живая стоит у него перед глазами. Зажженная лампа в лаборатории, хотя за окном светит солнце, голоса наверху, его собственное знание того, что там находится кровать, как и понимание того, что на ней происходит.

Его разрывало желание рассказать об этом. Дэн сам этого хотел, просил даже. Так расскажи ему!

– Как я уже сказал, дело обычно не сводится к чему-то одному, – начал он. – Так что довольно трудно вспомнить что-то определенное. И, однако…

– И однако?

– Был один день, который все перевернул. Я пришел после школы к тебе в лабораторию, горя желанием поделиться с тобой какой-то новостью, но тебя там не было… Ты был наверху. И кто-то был там вместе с тобой.

– Кто-то?

– Женщина. Я услышал ее смех. Я стоял и слушал, минуту или две. Потом я не желал больше ничего слышать. Я выскочил за дверь и бросился бежать домой.

Лицо Дэна вспыхнуло. Казалось, его ошпарили кипятком и он испытывает невыносимую боль. В следующую секунду он опустил глаза на свои стиснутые пальцы.

– Ты ни разу ни словом не обмолвился об этом.

– Я не мог.

Дэн поднял голову. В глазах его блестели слезы. Если он сейчас заплачет, я этого не вынесу, подумал Фредди.

– Фредди… я… я не плохой человек.

– Я этого и не думал.

– Нет, скорее всего, ты так и думал. По крайней мере, до тех пор, пока не стал достаточно взрослым, чтобы разбираться в… в отношениях между мужчиной и женщиной. Но в тот день ты ненавидел меня, ведь так? Ты должен был меня ненавидеть.

– Может быть.

– Ты, должно быть, решил, что я разлюбил твою мать. Я понимаю. Ребенок – мальчик – только так и мог подумать. Но я не разлюбил твою маму, Фредди, я люблю ее по-прежнему.

Губы Фредди шевельнулись, но с них не слетело ни звука, хотя ему хотелось крикнуть: «Прекрати это! Хватит! Я не хочу больше ничего слушать!»

– Ты можешь делать с твоим телом то, что абсолютно не затрагивает ни твоего разума, ни души, ни сердца. Я не говорю, что это хорошо. Наоборот. Нередко уже в следующую минуту мужчина жалеет о содеянном, охваченный страхом, что об этом узнают, что он обидит этим самых близких ему людей, людей, которые очень много для него значат. Ты понимаешь меня?

– Думаю, да.

…Он ждет именно такого ответа. В сущности, он умоляет меня о прощении. Но не в моей власти дать ему это прощение.

– Мама так никогда и не узнала?

– О том дне? Никогда.

Он сказал «о том дне». А как насчет других дней? Не в этом ли кроется причина разрыва между ними? Да, скорее всего, так оно и есть. Но в мыслях моих они всегда были чем-то нераздельным. Отец-мать – только так я их и воспринимал. Итак, выходит, он заварил всю эту кашу. Женщины не дают ему прохода. Он один из тех парней… Не говори «парней», ты не в Англии… Многие ребята в армии были такими. Женщины не давали им прохода. Они не давали прохода женщинам. Не могли ничего с собой поделать. Интересно, что они при этом чувствовали?..

– Я никогда не хотел кого-либо обидеть. Съежившийся в углу дивана, выворачивающий себя наизнанку, Дэн уже не казался ему огромным.

– Думаю, я могу это понять, – сказал Фредди. Несколько слов утешения были сейчас явно к месту.

– Да? – проговорил быстро Дэн. – Я рад. И я хочу сказать… все это не было образом жизни. Так, временами… когда я не мог удержаться от соблазна… но все это происходило не так уж часто. Главным для меня… – он прикусил на мгновение губу и закончил: – главным для меня всегда была и остается Хенни.

– Она что, этого не понимает?

– Похоже на то.

– Как же все это ужасно.

– У тебя, по крайней мере, есть Лия. Это уже что-то.

– Не так все это просто, папа. – Не могу вспомнить, мелькнула у него мысль, когда я называл его так последний раз. Неужели для того, чтобы вновь произнести это слово, я должен был сперва почувствовать к нему жалость?

– Да, при сложившихся обстоятельствах это, полагаю, не легко.

С минуту оба молчали, затем Дэн произнес:

– Могу я чем-то помочь тебе? Выслушать тебя, обсудить… хотя, вероятно, все это слишком личное, чтобы говорить об этом с отцом? Может быть, тогда с врачом?

Фредди покачал головой.

– Давай пока оставим эту тему.

– Хорошо. Но только не думай о своей гордости и не стесняясь спрашивай совета, сын. Помни, секс и все, что с ним связано, не исчезают вот так, в одночасье. – Он поднялся и протянул Фредди руку. – Я прошу у тебя прощения за ту давнюю историю. За то, что причинил тебе боль. Бог знает, я не хотел этого. Надеюсь, ты тоже это знаешь.

– Я знаю. – Странно, подумал он, как быстро исчез мой гнев. Час назад, когда он появился здесь, я весь так и кипел от злости. А сейчас все, что я чувствую, это бьющаяся под моей ладонью жилка на его руке, и я не хочу отпускать эту руку.

– Фредди… Давай, черт возьми, не будем больше притворяться. Да, мы часто раздражали друг друга, действовали друг другу на нервы. Нередко я бывал тобой недоволен, хотел видеть тебя совсем другим, и ты это чувствовал. Также и я, вне всякого сомнения, не всегда был в твоих глазах тем отцом, какого ты хотел бы иметь и в каком нуждался. Но я всегда любил тебя, люблю сейчас и всегда буду любить. Я рад, что мы, наконец, поговорили обо всем откровенно, и уверен, отныне мы будем с тобой часто вести такие разговоры. – Дэн коснулся губами лба Фредди. – Ну, мне пора. Если я сейчас не уйду, то разревусь здесь у тебя как баба. Может, увидимся завтра?

– Да, приходи. До завтра.

Он услышал, как Дэн быстро сбегает по лестнице, прыгая, судя по звукам, сразу через две ступеньки, и улыбнулся, чувствуя, как впервые за многие месяцы душа его наполняется тихой радостью.