Стояла ранняя весна 1919 года. Навестив с утра родителей, Пол решил затем проведать и Фредди.

В этот прохладный, ветреный день освещенная мягким светом ламп библиотека с весело потрескивавшим огнем в камине, слабо поблескивавшей полированной мебелью красного дерева и устилавшими пол восточными коврами казалась особенно уютной. Человек, прислуживающий Фредди, принес поднос с чашками и чайником, и Мими налила им всем чай. Крошечные сандвичи и покрытые шоколадной глазурью пирожные были знакомы Полу, точно такие же он всегда ел в доме у родителей. Было только немного странно, что сейчас он ест их в доме у Фредди.

Инвалидная коляска стояла у самого камина. Жар от него заставил Фредди скинуть прожженный в нескольких местах и обсыпанный пеплом плед, закрывавший его ниже пояса, и их взору в первый раз в полной мере открылся весь ужас того, что с ним произошло. Обрубки. Полчеловека с необычайно мощным торсом – неизбежным следствием опоры при ходьбе на костыли. Пол почувствовал дрожь в собственных ногах; он не мог вынести вида этих обрубков, но не мог и отвести глаз. Счастливая Мими, она могла отвернуться и заняться чаем.

– У тебя есть твой сын и Лия. Ты им нужен, – произнес Пол, сам стыдясь шаблонной фразы, но не находя ничего другого, чтобы ответить на жалобы Фредди.

Тот, однако, не обратил на фразу никакого внимания.

– Я вижу, у тебя капитанские нашивки. В чем дело? Никак не можешь расстаться с формой?

Пол поморщился. Сарказм, если это был сарказм, совершенно не вязался с обликом Фредди.

– Нет. Я просто сильно похудел и сейчас мне приходится перешивать все мои костюмы.

– Мне тоже, – проговорил Фредди.

Мими взяла еще одно пирожное, весело заметив:

– Ты знаешь, Пол, с твоим приездом ко мне вернулся аппетит. И они такие вкусные! Фредди, угощайся.

Фредди пропустил ее слова мимо ушей.

– Видишь ли, – продолжал он, обращаясь к Полу, – мальчику я в сущности и не нужен. Он необычайно живой ребенок, спортивный, совсем не такой, каким был я в его возрасте.

Я учил тебя кататься на коньках, подумал вдруг Пол и чуть ли не с отчаянием воскликнул:

– Но ты ему нужен! В жизни много и других вещей, помимо спорта. Ты здесь, рядом с ним, и это главное, даже если… – он мгновенно умолк, не в силах произнести: «даже если ты и лишился обеих ног».

– И Лия любит тебя, – вставила Мими.

– Ты чудесная женщина, – сказал Фредди. – Ты знаешь, Пол, твоя жена регулярно навещает меня и приносит мне книги. – На мгновение на лице его появилось прежнее нежное и мечтательное выражение. – И Мег также заходит после школы. Ей только пятнадцать, но с ней можно обо всем поговорить. Твоя мама заходит и моя… когда знает, что не застанет здесь отца. Что же все-таки у них там произошло? Ты знаешь? – спросил он внезапно.

– Не думаю, что кто-то это знает, – ответила Мими.

– Как будто в жизни мало других горестей… Тебе, полагаю, известно, когда скончался дядя Дэвид?

– Да, в День заключения перемирия.

– На улицах творилось нечто невообразимое. Все кричали, свистели… Очень похоже на празднование Нового года в 1900 году. Ты его помнишь?

– Я-то помню, – ответил Пол. – Но как можешь это помнить, ты?

– Я прекрасно все помню. Меня поднесли к окну и мой отец сказал: «Он навсегда запомнит эту ночь».

Фредди смотрел на огонь, и в ярких вспышках пламени веки его казались почти прозрачными. Что видел он там? Все молчали. Мими поставила на стол чашку, и та звякнула, нарушив тишину.

– Что ты скажешь об этом доме? – спросил внезапно Фредди, подняв на него глаза.

По его тону было неясно, как он сам относится к своему новому жилищу, и осторожно Пол произнес:

– Прекрасный солидный дом.

– Ну, ты привык к таким прекрасным солидным домам, чего нельзя сказать обо мне. Откровенно говоря, я не знаю, что и думать о нем, да мне, в сущности и все равно. Может быть, в будущем, это будет иметь какое-то значение для моего сына. Он станет настоящим американским джентльменом, что почти так же хорошо, как быть английским джентльменом.

Мими с Полом, встревоженные прозвучавшей в его голосе неприкрытой горечью, переглянулись.

Внезапно Фредди с жаром воскликнул, испугав спящую подле него в своей корзинке таксу.

– Людей, которые начали эту войну, следует расстрелять! Вильсона тоже, всех их.

Пол промолчал. Сердце его наполнилось печалью. На ум ему пришли слова, которые он никогда не выскажет вслух, так как они прозвучали бы слишком жестоко: А что тогда сказать о тебе? С этими твоими разглагольствованиями о великом крестовом походе и презрительным отношением к пацифистам, таким, как твои родители?

– Ты знаешь эту строчку из стихотворения Уилфрида Оуэна? – медленно произнес Фредди. – «Это люди, чей разум похитили мертвецы». У меня, по крайней мере, остался мой разум. Хотя, может быть, было бы лучше, если бы я его лишился. Я помню столь многое. Грязь, крыс, пожирающих трупы…

Он наклонился вперед, устремив на них горящий взгляд.

– А вам известно, что под Пасщендалем мы сражались три с половиной месяца? Сражались там в грязи, в которой и нашли свое последнее успокоение почти четверть миллиона английских парней? Да, мы сражались. Я научился сражаться врукопашную. С гранатами. Они более эффективны, чем штыки. Да, я помню письма Джеральда и его матери. «Джеральд погиб как герой», написала она. – Фредди рассмеялся. – О, да, никакой грязи. Мгновенная чистенькая смерть от пули, попавшей прямо в сердце. Ты валишься на землю или грациозно падаешь с белой лошади, продолжая высоко держать знамя своей страны! – он умолк.

Уголком глаза Пол увидел, как дрожат плечи его жены, и спокойно произнес:

– И все же ты не можешь отрицать, что мир был бы совершенно другим, если бы победу одержал кайзер.

– Кто его знает?

Вероятно, ему это было совершенно безразлично. Когда у тебя нет ног, вряд ли что-то имеет для тебя большое значение. Пол попытался перевести разговор на другое.

– Ты очень педантичен, вникаешь в мельчайшие детали. Я тут подумал – ему действительно только что пришла в голову эта мысль, которая могла оказаться хорошей – что, может быть, тебя заинтересует банковское дело? Банкиры сидят большую часть дня. Что скажешь на это?

Взгляд Фредди вновь обратился к камину, где сейчас догорали последние уголья.

– Пока я неспособен ни о чем таком даже думать. Но все равно, спасибо.

Пол поднялся.

– Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Боюсь, мы утомили тебя.

– Нет-нет. Я просто немного устал, только и всего. Вы здесь абсолютно ни при чем.

Совершенно потрясенные, Мими и Пол спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Никак не могу забыть, каким он был, когда уходил на фронт, – проговорил Пол. – Вся эта поэтичность, благодарность Богу за счастливейшие минуты в его жизни, или еще какая-то чушь в том же роде. – Он провел рукой по лбу. Голова у него раскалывалась. – Я еще подумал тогда, как же он наивен! А теперь – вид этого безысходного отчаяния может кому угодно разбить сердце.

На углу они столкнулись со спешившей домой Лией. Только когда они с Мими обе одновременно вскрикнули, Пол узнал ее; один, он, без сомнения, прошел бы мимо. Она сильно изменилась; не то, чтобы постарела, скорее повзрослела. Ее волосы под маленькой ярко-синей шляпкой были коротко острижены; два завитка словно прилипли к ее слегка подрумяненным щекам и юбка была такой же короткой, как и у самых больших парижских модниц в те дни, когда он отплывал домой.

– О, – пробормотала она. – Итак, вы его видели… Это ужасно, не правда ли?

Пол поцеловал ее в щеку, ощутив слабый аромат духов.

– Разве это не ужасно? – повторила она. – Что вы о нем думаете? Что будет дальше?

– На эти вопросы у меня нет ответа, Лия.

– Понимаю. Он целыми днями ничего не делает, просто сидит в своем кресле, уставясь в пространство. Иногда, очень редко, он подсаживается к роялю, но не играет, а так, трогает то одну, то другую клавишу. Он не позволяет нам вывезти его во двор, потому что, как он говорит, его там могут увидеть люди из других домов. И вот мы сидим здесь, в нескольких ярдах от парка, но он не желает посещать и его тоже, так как, видите ли, люди будут смотреть на него с жалостью, – она вздохнула. – Он встречается со всеми только дома.

– Мы будем навещать его, – заверила ее Мими.

– Я знаю. Ты была так добра к нему, Мими. Вообще, должна сказать, все относятся очень по-доброму. Часто заходит Бен Маркус. Мне кажется, в его присутствии Фредди немного оживляется. Ну и Дэн, конечно, тоже приходит. Но его приходы, наоборот, расстраивают Фредди. Он никак не может взять в толк, почему они расстались. Видит Бог, я тоже этого не понимаю! Семья просто развалилась и все.

– Несмотря ни на что, ты умудряешься хорошо выглядеть, – сказал Пол первое, что пришло ему в голову.

– Мне приходится думать о своей внешности. Это важно для моей работы. Вот уж где нет никаких проблем и все идет отлично. Меня недавно повысили, так что я теперь совершенно не завишу от Дэна Рота. Конечно, мне приходится жить в доме, купленном на его деньги, здесь я ничего не могу поделать, но по крайней мере я сама себя содержу.

– Надо бы мне навестить Дэна, – сказал Пол. – Как он там сейчас?

– Работает, как всегда. Однако я уверена, он ужасно страдает. Думаю, он не может забыть тех слов, которые он сказал на прощание Фредди, когда тот уходил на фронт. Ты знаешь, что он ему сказал? Он назвал его полным дураком, идиотом. Он тогда чуть не обезумел от злости.

– Мы задерживаем тебя, – проговорила Мими, и Пол понял, что ей хочется поскорее уйти.

Лия схватила Мими за руку.

– Нет-нет, все в порядке. Мне больше не с кем об этом поговорить, а на душе накипело. Мне постоянно приходится сдерживаться, не показывать своих чувств. Не могу же я сказать Хенни, что, увидев Фредди в госпитале в первый раз, я была вынуждена бегом броситься в туалет, так как меня затошнило. И здесь не только жалость, хотя, конечно, и это тоже… но также… я не могу смотреть на него, когда он раздет, и мне стыдно. – В голосе ее послышалась мольба: – С кем еще я могу поговорить об этом?

Мими ничего не ответила, и Пол тоже молчал, находясь в полном замешательстве.

– И мы с Фредди почти совсем не разговариваем. Он не желает ничего со мной обсуждать.

Сейчас полные мольбы глаза Лии смотрели только на Пола; Мими как-то незаметно отстранилась от участия в разговоре. Пол понимал, что она чувствует себя неловко, и Лия, вероятно, это тоже поняла.

– Ты мужчина, ты знаешь жизнь, знал ее еще до того, как отправился во Францию и прошел через весь этот ад; тебя не испугает правда, какой бы она ни была отвратительной… ведь так? Пли мне лучше промолчать?

– Нет, скажи, что ты хотела сказать.

– Ты знаешь, самое ужасное во всем этом то, что иногда у меня появляется желание исчезнуть. Вот так просто, взять и исчезнуть. Или я начинаю желать, чтобы исчез Фредди. Когда я думаю, что отныне все мои дни и ночи будут такими, как сейчас, я не хочу больше этого терпеть, хотя и понимаю, я должна, и конечно же, буду. А потом мне становится стыдно, что я жалею себя, когда это он, кто… – на мгновение лицо Лии исказила гримаса отчаяния. Однако она тут же взяла себя в руки. – Нет-нет, ничего не говори, не утешай меня.

Пол мягко произнес:

– Мы не станем ничего говорить, кроме того, что мы твои друзья.

– Благодарю. Ну, мне пора идти. Спасибо, что выслушали. – Она сделала несколько шагов, затем обернулась: – Ты шокирован?

Пол молча покачал головой. В этот момент ему было жаль ее даже больше, чем Фредди.

Склонившись над куском ткани – она заканчивала вышивать последнюю из двенадцати накидок на сиденья стульев, начатых ею еще до отъезда Пола на фронт, – Мими заметила:

– Я считаю, то, что сказала Лия, просто ужасно, ты согласен, Пол? Ее слова не идут у меня из головы весь день. Бедный, бедный Фредди!

Как бы ему хотелось, чтобы она, наконец, избавилась от своей привычки удваивать определения.

– Как только у нее язык повернулся сказать, что ей хочется исчезнуть. Это просто несправедливо по отношению к Фредди. Нет, я не могу этого понять.

Пол оторвался от книги. Шторы не были задернуты, и на низком небе можно было видеть отблески городских огней, тусклое кровавое свечение, устремленное ввысь.

Она сказала «несправедливо». Но что это значило?

Было ли «справедливым» то, что сам он не получил даже царапины, тогда как Фредди был ужасно искалечен? А как назвать то, что президент, избранный на свой пост под лозунгом «Он не дал втянуть нас в войну», тут же нарушил свое предвыборное обещание? И, однако, что еще ему оставалось? А разве «справедливо», что небольшой банк Вернеров, как и Морган, Рокфеллер, Английский банк да и многие другие разбогатели за счет военных кредитов? А как относиться к самому браку Фредди с Лией? Дэн был против этого, но Дэн и сам не без греха. Все мы не ангелы.

Господь свидетель, я никого не осуждаю, сказал себе Пол, и ответил жене, что она, он уверен, ошибается. Лия совсем не имела в виду того, что, как ей показалось, она услышала в ее словах.

Мими отложила в сторону свое вышиванье.

– Ты знаешь, у тебя измученный вид, Пол. Приготовлю-ка я, пожалуй, чай. Он тебя взбодрит.

– Но я чувствую себя прекрасно. На самом деле. Она подошла к нему почти вплотную.

– Ну, я не знаю, – в голосе ее была печаль. – Упаси Бог, конечно, но если бы это был ты… я бы так тебя любила, Пол. Всегда-всегда. Я так тебя люблю сейчас.

Он посмотрел на нее. В ее устремленном на него взгляде были нежность и искренность.

И он подумал, пытаясь сам себя в этом уверить: да, я, несомненно, должен быть благодарен судьбе. Бедный Фредди. Бедная Лия.

Мариан взяла его за руку и стиснула ее с такой силой, что он почувствовал, как в ладонь ему впилось ее обручальное кольцо.

…Этим кольцом… пока смерть… в присутствии всех собравшихся…

Словно прочтя его мысли, она улыбнулась и, поднеся его руку к своим губам, нежно ее поцеловала.