По мере того, как проходили дни, изумление и неверие, охватившие Анжелику в первый момент, сменились негодованием.

– Куда, черт возьми, он ушел? – спросила она.

– Он живет сейчас в комнате над лабораторией, – ответила ей Лия, бросив взгляд на Хенни. – Он велел мне сказать вам об этом, Хенни, если вы спросите.

– Я не спрашивала, – подала голос Хенни.

Итак, он вернулся в ту комнату, что была когда-то его домом; туда, где был зачат Фредди, где на подоконник наметало столько снега, что его можно было видеть, не вставая с кровати; где занавеси колыхались под порывами горячего летнего ветра и на крышке пианино лежали вперемешку ноты…

Страдай там, подумала она. Скорби там теперь в одиночестве!

Анжелика открыла свою корзинку с вязанием, но тут же закрыла снова и нетерпеливым жестом отодвинула ее в сторону, словно говоря: у меня сейчас нет никакого настроения заниматься чем-то столь банальным, как вязание.

– Милосердие! – высказалась она с презрением. – Великий благодетель человечества удалился, оставив жену после двадцати трех лет совместной жизни!

– Он не бросал меня, мама, – ответила Хенни. – Пойми это, наконец. Это я его выгнала.

– Я совсем ничего не понимаю. Ты не желаешь мне ничего говорить. В чем тут дело? Ты ничего не рассказываешь…

Очень спокойно, несмотря на неприязненный взгляд Анжелики, Лия заметила:

– О некоторых вещах невозможно говорить.

– Спасибо, Лия, – поблагодарила Хенни. Казалось, самый воздух гостиной был пропитан томительной скукой воскресного дня. Сидим здесь в полутьме, как три старые карги, подумала Хенни и встала, чтобы зажечь все лампы.

Анжелика тоже поднялась.

– Если ты не желаешь ничего мне говорить, то я не вижу, как я могу тебе помочь, хотя, Бог свидетель, я готова сделать все, что в моих силах. Да, все рушится. Война. Все рушится во время войны. Помню… – она прервала себя на полуслове и тяжело вздохнула. – Становится поздно. Думаю, мне лучше отправиться домой.

– Вы не останетесь на ужин? – спросила Лия учтивым тоном, каким она всегда разговаривала с Анжеликой.

– Не сегодня. Может, завтра? Дайте мне знать, если захотите меня видеть, – она слегка прикоснулась губами к щеке дочери. Поцелуй был не лишен нежности и оставил после себя запах ее цветочных духов.

Она, надо отдать ей должное, навещала их каждый день после того, как ушел Дэн, принося с собой цветы и что-нибудь из еды. Бедная женщина была в полной растерянности. Она даже ни разу не сказала: «Я говорила тебе это» или «Я предупреждала тебя», что в этих обстоятельствах вполне могла сделать. Все это следовало ценить.

И, однако, Хенни было легче, когда ее не было. Тогда она ела на кухне; Хэнк на своем высоком стульчике поглощал все внимание Лии, и лишь время от времени молодая женщина бросала тревожные взгляды на Хенни, которая ела в полном молчании.

Только однажды Хенни подняла глаза и, встретив устремленный на нее взгляд Лии, сказала:

– Лия, ты мне как дочь. – В следующую секунду неожиданная вспышка гнева вырвала у нее слова, которые, она могла бы поклясться, она была просто неспособна произнести: – Ты знаешь, он никогда тебя не хотел.

– Я знаю, – ответила спокойно Лия. Она вынула ребенка из стульчика и сняла с него фартучек. – Он звонил сегодня. Сказал, что хочет повидать Хэнка.

– Пусть приходит в любой день. Я уйду к себе в комнату или отправлюсь прогуляться.

В один из дней апатия вдруг оставила Хенни. Она не могла усидеть на месте и минуты; ей нужно было постоянно двигаться. Внутреннее напряжение в ней все росло и наконец сделалось совершенно невыносимым. Тогда она принялась за уборку квартиры, перевернув в ней все вверх дном.

Лия была ошеломлена.

– Вы не должны делать все сразу.

– Наоборот. Здесь все просто заросло грязью. И даже не думай о том, чтобы мне помогать. Ты и так целый день работала и потом, я предпочитаю сделать все сама, – решительно проговорила Хенни, стоя в шапочке и длинном переднике возле приготовленных ею орудий: жесткой половой щетки, тряпки для вытирания пыли, совка для мусора, выбивалки для ковров, камфары, толя, губок, ведер и воска.

Она вычистила ковры с помощью спитого чая; проветрила одеяла, сняла занавески, выстирала их, погладила и повесила снова на окна; она протерла всю мебель разведенным в воде уксусом и затем натерла ее до зеркального блеска; она вымыла весь фарфор и разобралась в ящиках; она протерла каждую книгу в книжных шкафах.

Под конец она едва могла разогнуть спину, но эта невыносимая усталость принесла ей утешение.

Несправедливо обиженная, обманутая и униженная, она, однако, могла все еще гордиться своей силой и волей к жизни.

Через какое-то время, когда все было переделано, владевшая ею лихорадка деятельности покинула ее, апатия вернулась, и она вновь стала жить одной минутой. Днем она водила Хэнка в ближайший крошечный парк и сидела там, глядя, как он играет. Там были и другие женщины со своими детьми, но она их избегала. Ей казалось, что ее одиночество видно всем, как туманные ореолы вокруг голов святых на религиозных полотнах.

Она жаждала поговорить с какой-нибудь женщиной. Но Анжелика, как и Лия, без сомнения отпадали. В эти дни она много думала о своей сестре. Полузакрыв глаза, она наблюдала за ребенком Фредди, ковыряющим лопаточкой твердую землю, и перед ее мысленным взором вставали картины из ее прежней жизни, которая сейчас казалась ей такой хорошей и покойной.

Вот в комнату к ней заходит в своем первом вечернем платье, цветастом и отделанном рюшами Флоренс и, кружась, разглядывает себя в зеркало. А вот сестра будит ее в полночь, чтобы дать ей завернутые в салфетку пирожные. Она стащила их с вечеринки для Хенни… Вот, много, много раньше их с Флоренс наказывают. Они закрываются в спальне и рыдают в объятиях друг друга. И снова более близкая по времени картина: Флоренс рожает Пола. Хенни первой берет на руки младенца после того, как его заворачивают в пеленки; она подносит его к свету и внимательно изучает его крошечное личико… «О, он вылитый ты», – говорит она Флоренс. И он действительно походил на нее тогда, да и сейчас походит. Его аристократические черты лица и спокойная грация движений – все это от его матери.

Что она скажет Полу, когда он вернется и узнает, что произошло в его втором доме, как он его всегда называл? И что она скажет Фредди? Он будет раздавлен. Да, это несомненно раздавит его.

О, лучше вообще никого никогда не любить! Не полюби она тогда Дэна, она не сидела бы сейчас на скамейке в этом парке среди голубей, шума городского транспорта и равнодушных прохожих. Если бы она не была так сильно ранена… И она ясно увидела в этот момент свои стиснутые на коленях руки с вздувшимися от напряжения темно-синими жилами…

Наступило лето. Раскинувшийся под раскаленным бронзовым небосводом огромный город задыхался от невероятной жары. Ночью многие предпочитали спать на воздухе, спасаясь от москитов с помощью зажженных свеч из цитронеллы. Иногда, облокачиваясь на подоконник, Хенни видела засиживающихся допоздна людей, часто застывшую на крыльце одинокую фигуры мужчины или женщины, взгляд которых был устремлен во тьму.

Время от времени, под вечер, она отправлялась прокатиться на автобусе, идущем по Пятой авеню. За Гудзоном, в темном Палисейд-парк, сверкало несколько огней и ты легко мог представить себе, какой там влажный, насыщенный ароматами деревьев воздух. Она доезжала на автобусе до конечной остановки, а потом, на нем же, ехала назад.

Когда она возвращалась, стояла уже ночь; юные парочки обнимались, деля на двоих шарф или свитер; вокруг них явно не витала аура одиночества. Что они знали?! Она смотрела на них с жалостью и презрением. Лучше им не заглядывать в будущее и не строить никаких планов! Нередко ее охватывало желание протянуть руку и коснуться плеча сидевшей впереди девушки, головка которой так доверчиво покоилась на плече мужчины… протянуть руку и сказать… сказать что?

Однажды вечером, возвратившись домой с очередной прогулки, она застала там поджидавшего ее брата.

– Какая жара, – произнес он, обмахиваясь газетой, как веером.

Судя по его высокому крахмальному воротничку и канотье, на которое он сменил свой обычный черный котелок, так как день памяти погибших в войнах был позади и наступило лето, он явился к ней прямо из конторы.

– Какая жара! – повторил он. – Ты выглядишь измученной, Хенни.

– Со мной все в порядке, – у нее не было никакого желания выслушивать слова сочувствия. – Я только что проехалась на автобусе. А почему ты не за городом?

– Мы едем в пятницу, как только у Мег закончатся занятия в школе. Хенни, сколько это еще будет продолжаться? Мы все о тебе очень тревожимся.

– Пожалуйста, не тревожьтесь. Я сказала тебе, со мной все в порядке.

– Ты собираешься подавать на развод?

– Для этого нет никаких оснований. И потом, мне совсем не хочется этим заниматься.

– Тогда, может быть, вы в будущем вновь сойдетесь?

– Нет. Для меня пути назад нет. Альфи прищелкнул языком.

– Могу с уверенностью сказать лишь то, что я совсем ничего не понимаю! Хотел бы я знать, в чем тут дело! Тогда, по крайней мере, я мог бы попытаться помирить вас с Дэном, – на лице его появилось расстроенное выражение. – Никто ни с кем больше ни о чем не говорит. Эта ваша старая ссора с Флоренс, кому все это нужно? Почему мы с Эмили никогда ни с кем не ссоримся?!

– Как Эмили? Как Мег?

– У Эмили все прекрасно. Она занята сейчас упаковкой летних вещей. А Мег… Мег стала прямо-таки гордостью школы. В этом она явно пошла не в меня.

Хенни невольно улыбнулась.

– Да уж. Передай ей от меня привет и самые добрые пожелания. Я так давно ее не видела. Да и всех остальных тоже, – она вздохнула.

– А я что говорю! Поэтому-то я и пришел. Нам бы хотелось, чтобы ты пожила у нас хотя бы с неделю. Отдохнешь немного, расслабишься. Возьми с собой, разумеется, и Лию с ребенком. Всем вам это принесет только пользу.

Окунуться во все это безмятежное веселье? Гулять по окрестностям, любоваться новым жеребенком, играть в крокет и проводить долгие часы за столом… Она покачала головой.

– И все же я настаиваю, – сказал Альфи. – Приезжай Четвертого июля. Уверен, тебе никогда еще не доводилось видеть такого красочного уличного шествия, как у нас в этот день. Народу на этот раз соберется немного. Я, конечно, приглашу маму. Потом, будет кузен Эмили Хью Тейер, профессор английского языка и литературы. Он вдовец, его жена умерла несколько лет назад. Мы всегда приглашаем его в этот день. Приедет также Бен Маркус, молодой адвокат. Он не из моей обычной конторы адвокатов, но я заключил с его помощью несколько удачных сделок, касающихся недвижимости, и мы подружились. Я также хочу, чтобы он присмотрелся к одному участку в наших окрестностях, – Альфи говорил с жаром, явно пытаясь увлечь ее и помешать ей вновь отказаться. – Очень порядочный молодой человек. У него язва желудка, или была когда-то, и в армию его не взяли. Думаю, он немного стыдится этого. Итак, решено, четвертого. Я отвезу вас туда на машине, так что вам не придется тащиться на поезде со всеми вашими вещами.

– Какой роскошный автомобиль! – воскликнула Лия. – «Пирс-Эрроуз», я не ошибаюсь?

Ее восхищало все, и ее великолепный новый пыльник, и ее очки, и ее вуалетка, плотно закрепленная против ударов бьющего в лицо ветра. Она едва могла усидеть на месте, продолжая, к раздражению Анжелики, поминутно вертеться, чтобы показать что-то Хэнку, зажатому между ней и Хенни.

– Хэнк, смотри, ты видишь эти защелки? – она показала ему, как работают целлулоидные шторки от дождя. – Раз, и ты закрываешь их, и тебе никакой дождь не страшен!

Автомобиль въехал на паром. Внизу, под палубой, заурчали двигатели, и паром начал медленно двигаться через Гудзон. Впереди лежало побережье Джерси, слегка изогнутое, как спина черепахи, и так же покрытое коричневыми и желтовато-зелеными пятнами. Альфи с Беном Маркусом вышли из автомобиля и прошли вперед, на нос парома.

– Я тоже выхожу, – заявила Лия.

– При таком-то ветре? – подала голос Анжелика. – Посмотри только, как он треплет их одежду!

– Ерунда, мне это даже нравится, – сказала Лия, вылезая наружу.

– Оставь тогда Хэнка здесь, с нами. Опасно ему стоять у перил. – И когда Лия уже не могла ее слышать, она пожаловалась Хенни: – Эта девушка не может побыть спокойной и двух минут кряду.

Они видели, как она подошла к мужчинам, которые тут же раздвинулись, освобождая ей место между собой; ветер взметнул ее узкую юбку в месте разреза и на мгновение показалось обтянутое шелком стройное бедро.

– Он уже положил на нее глаз, – проворчала Анжелика.

– Мама! Надеюсь, ты не имеешь в виду этого молодого человека?

– Наоборот. Его-то я и имею в виду. Он похож на лису, сразу видно, что он хитрец.

– Да, – согласилась Хенни, – в нем есть что-то лисье.

У Бена Маркуса было узкое худое лицо, светло-рыжие волосы и такого же цвета брови и ресницы; взгляд его был острым, но не лишенным приятности; в глубине глаз у него всегда таилась смешинка.

Анжелика нахмурилась.

– Она все же замужняя женщина. По крайней мере, ей не следует его поощрять.

– Но что такого она сделала? Я довольна, что вижу ее сейчас такой радостной, такой веселой. Пусть она хотя бы ненадолго отвлечется от тягостных мыслей.

Мама явно сгорает от любопытства, подумала Хенни; как она, вероятно, была бы шокирована, скажи я ей, что она ужасно любопытна.

– Ты всегда думаешь о Лии дурно. Посмотри на нее сейчас, посмотри и постарайся увидеть в ней просто хорошенькую молодую женщину.

Повернувшись спиной к приближающемуся берегу и прислонясь к поручням, Лия, слегка жестикулируя, оживленно о чем-то рассказывала, вероятно, о чем-то смешном, так как оба мужчины смеялись.

– Я всегда говорила тебе, – заметила резко Анжелика, – что не считаю ее хорошенькой. Эффектной, да. Привлекающей внимание, да, даже очень.

Небо над Джерси казалось необъятным. Огромные кучевые облака плыли по нему на запад, вслед за машиной, над небольшими речушками и городками, похожими друг на друга, как две капли воды.

Через час с небольшим они подъехали к главному городу округа. Дорога расширилась; огромные вязы по обе ее стороны, сплетясь ветвями, образовали над головой темно-зеленый свод. На смену фермам пришли частные поместья; за чугунной решеткой ворот и рядами аккуратно подстриженных кустов виднелись дворы и конюшни, теплицы и оранжереи.

Лия продолжала вертеть головой.

– Этот, справа от нас, был задуман как маленький Хэмптон-Корт. Пол говорил нам, я. помню. И… дядя Альфи, вон тот, на холме, он ведь принадлежит Роуэллу Эвансу, не так ли?

Бен повернулся на сиденьи, чтобы посмотреть.

– Эвансу? Железнодорожному магнату? Альфи кивнул.

– Да. Он выращивает здесь элитных коров гернзейской породы.

В центре города находилась квадратная площадь восемнадцатого века; вокруг нее располагались небольшие процветающие магазинчики, в которых, как они могли видеть проезжая мимо, шла бойкая послеполуденная торговля.

На полпути к вершине крутого холма им встретился пустой автомобиль. Владелец ушел, оставив на подножке открытый ящик с инструментами; рядом на траве валялись куски рваной покрышки, обод и складная лопатка.

– «Уинстон», – заметила Лия. Альфи ее услышал.

– Откуда, черт возьми, это тебе известно? Ты знаешь эту модель, Бен?

– Я не разбираюсь в машинах, – ответил Бен. – Когда живешь в Нью-Йорке, они тебе, по существу, не нужны.

– Да, конечно, но мне они нравятся, – заявила Лия.

– Не повезло бедняге, кто бы он ни был, – вздохнул Альфи. – Четыре спустивших колеса! На таком крутом подъеме и одного было бы более чем достаточно!

– Он спускался, – подала голос Анжелика.

– Нет, – возразила Лия, – он ехал наверх. Вы же видите, это настоящий антиквариат. В этих старых моделях бензин поступает в карбюратор самотеком, он не потечет на таком крутом подъеме. Поэтому-то водитель и поднимался задом.

Бен не мог скрыть своего удивления.

– Откуда вам известны подобные вещи?

– Мой кузен Пол как-то говорил мне об этом.

– Черт возьми! – воскликнул Альфи. – Да у тебя память, как у слона, Лия. – И повернувшись к Бену, он добавил: – Как тебе наша малышка? Вот это женщина!

Праздничное уличное шествие оказалось именно таким, как обещал им Альфи. Здесь был не только весь город, но и жители окрестностей. Мимо них проплыли влекомые лошадьми низкие платформы с минитменами и Джорджем Вашингтоном, Бетси Росс и Патриком Генри. Прошли маршем около десятка крепких еще стариков в форме северян. Проехал украшенный флажками и лентами автомобиль, в котором сидел Дядя Сэм с седыми бакенбардами и в цилиндре; мисс Свобода в красно-бело-синем одеянии держала в высоко поднятых руках плакат с призывом покупать облигации Свободы. Спицы колес украшали маргаритки, маки и подсолнухи, а сверху на участников парада и зрителей лился поток золотого света. Вокруг царила праздничная атмосфера всеобщего ликования.

Как же все это далеко от того, что происходит в окопах, подумала Хенни, и на мгновение внутри у нее похолодело, словно она глотнула ледяной воды.

Рядом с ней на плечах Бена Маркуса восседал Хэнк. Мужчина и маленький мальчик потянулись друг к другу с первой же встречи. Ну, конечно же! Ребенку нужен был отец, он скучал по нему; интересно, удивляло ли его, что с ним рядом не было больше Дэна, обычно читавшего ему перед сном книжку или составлявшего ему компанию по утрам, когда он ел кашу?

– Вы думаете о своем сыне?

Мягкий голос принадлежал Хью Тейеру, который стоял по другую сторону от нее.

– Да, в какой-то степени, – ответила она.

– Блеск и сверкание, грохот барабанов и гип-гип-ура. И все же, полагаю, это нужно.

– Да, согласна.

– У вас только один сын?

– К моему сожалению.

– У меня вообще нет детей и моя жена умерла. Иногда мне кажется, что одиночество – это болезнь.

– Ну, что же, такое определение ничем не хуже остальных.

– Вы расстались с мужем? Эмили упомянула что-то вскользь об этом.

В этом была вся Эмили.

– Да, – ответила Хенни коротко, – мы расстались.

Она не почувствовала себя оскорбленной его замечанием, что несомненно бы произошло, задай ей такой личный вопрос кто-нибудь другой. Вероятно потому, мелькнула у нее мысль, что он необычайно учтив и тактичен, истинный кузен Эмили. При первом же взгляде на него она, внутренне усмехнувшись, подумала, что этот худой и слегка сутулящийся человек в добротном твидовом пиджаке полностью соответствует общепринятому мнению о том, каким должен быть профессор. Его густые волосы, слегка посеребренные сединой и явно нуждающиеся в стрижке, обрамляли лицо, такое же спокойное и невозмутимое, как у Эмили.

– Вас это шокировало? – спросила она. Тейер улыбнулся.

– Нет-нет, нисколько. Все это мораль средних классов.

Хенни внутренне улыбнулась. Он был слишком воспитан, чтобы дойти дальше намека и заявить вслух: я… мы все принадлежим к высшему классу. Дэну он несомненно не понравился бы, подумала она, однако сама она находила его симпатичным.

– Вы не хотели бы пройтись обратно пешком? – спросил он ее, когда последние участники парада миновали здание пожарного депо и начали расходиться. – В такой чудесный день хорошо прогуляться.

– С удовольствием, – ответила она, и тут же Мег заявила, что она тоже пойдет с ними.

– К вечеру несомненно польет дождь, – предупредил их Альфи. – Посмотрите только на эти черные тучи.

– До грозы еще несколько часов, мы будем дома задолго до того, как она разразится, – уверил его Тейер.

Итак, во главе с Мег они отправились домой пешком, тогда как остальные поехали на машине.

– Мы перейдем на другую сторону центральной улицы и пойдем вон по той тропе, – сказала Мег. – Так мы выйдем к нашему дому сзади и я смогу показать вам тот участок в сто акров, который папа только что купил.

Следуя за Мег, дававшей объяснения, они прошли через поля и вступили на территорию сада. Аккуратные ряды цветущей клубники соседствовали с изящными молодыми побегами спаржи; слева рос виноград, справа малина.

Хенни остановилась; ей внезапно показалось, что воздух стал совершенно неподвижен.

– Вы чувствуете, как тихо вдруг стало? – прошептала она.

Тейер поднял глаза к небу.

– Боюсь, это затишье перед грозой. Похоже, я ошибся в своих предположениях.

Небо стало свинцовым. Неизвестно откуда наплыли огромные тучи; с каждой минутой еще остающийся чистым кусок яркого голубого неба становился все меньше и меньше.

– Все равно, все вокруг так красиво. Я всю свою жизнь прожила в городе и, однако, вид этой красоты вызывает в моей душе необычное волнение.

Тейер улыбнулся.

– Может, это наследственное? Память о плантациях в вашей крови?

– Ну, обо мне этого не скажешь! Сия чаша меня явно миновала! Вот брат мой, это другое дело.

Она машинально сорвала горсть ягод, бледно-розовых шариков, разделенных прожилками на сегменты.

– Смотрите, они похожи на луковки, кожица у них такая тонкая.

– Это крыжовник, тетя Хенни. Он ужасно кислый и годится только на варенье, – авторитетно заметила идущая впереди Мег.

– Есть что-то необычайно трогательное в той уверенности, с какой она нас опекает, – шепнула Хенни Тейеру.

– Вы тоже это чувствуете? Хотя, конечно, вы не могли не почувствовать.

– Почему вы так говорите?

– Потому что я вижу, как вы мягкосердечны. Вы такая же, как и Мег.

– Тогда вы верно и сами «мягкосердечны»? Он улыбнулся, ничего на это не ответив. Мег обернулась.

– Вы знаете, я умею доить коров. Не хотите заглянуть в коровник? У нас два новых теленка.

Желая доставить ей удовольствие, они зашли в коровник, потрогали розовые скользкие носы коров и несколько мгновений стояли, наблюдая, как новорожденные телята сосут свою мать. Когда они покидали коровник, над холмом гремел гром, и свинцовое небо озаряли призрачные зеленые огни.

– Папа был прав! – вскричала Мег. – Нам надо бежать!

Подняв до колен юбку, она спрыгнула с тропы в высокую траву и понеслась к дому напрямую через лес.

Неожиданный мощный порыв ветра бросил в лицо Хенни пригоршню пыли. Листья свернулись, в воздухе повеяло холодом. Кругом раскачивались стегаемые ветром ветви, грозя каждую секунду ударить их в лицо. Брызнули первые капли дождя.

– Бегите быстрее! – позвала убежавшая далеко вперед Мег. – Сейчас польет как из ведра.

До дома было неблизко. Юбка Хенни зацепилась за ветку и, освобождаясь, она ее порвала. Затем у нее с ноги свалилась туфля.

– Иди вперед, Мег, – крикнула она ей. – Не жди меня.

От ужасного удара грома небо словно раскололось; небо озаряли яркие вспышки молний.

– Только не под дерево! – воскликнул Тейер, вытаскивая за руку укрывшуюся было там Хенни. – Вы, что, не знаете, что в грозу это самое опасное место? Идемте вон туда, – он показал на видневшееся среди деревьев покосившееся низкое строение. – Мы все равно не успеем добраться до дома. Вот давайте, в этот, как его, бельведер, кажется. Вроде бы так называется эта штуковина. Там мы вполне сможем укрыться от дождя.

«Штуковина» представляла собой небольшую восьмиугольную беседку с узорчатой решеткой вместо стен; сквозь нее внутрь летели брызги дождя, но крыша не текла и, стоя посередине, ты оставался совершенно сухим. Дождь лил сейчас как из ведра.

– Простите, что задержала вас, – проговорила извиняющимся тоном Хенни. – Надо было вам бежать вперед, вместе с Мег.

– Я не мог об этом и думать.

– Во всем виноваты мои туфли. Для бега, да еще по лесу, они явно не предназначены.

Она пригладила намокшие волосы и, почувствовав внезапно неловкость, вздохнула. Это место невольно наводило на мысль, что ты очутился в какой-нибудь хижине исследователя в джунглях или в домике для игр на детской площадке; во всяком случае, ничего другого им сейчас не оставалось, как только стоять здесь рядом, слушая дыхание друг друга и ожидая окончания грозы.

Она не знала, о чем с ним говорить. Прошла минута, две; наконец она произнесла:

– Альфи говорил, что собирается привести в порядок эту беседку. Если отремонтировать скамейки, здесь будет весьма уютно, вы не находите? Посидеть, почитать книгу…

Шум дождя заглушил ее слова, так что ей пришлось их ему повторить.

– Да, здесь довольно мило, – сказал он. – А вы много читаете?

– Думаю, по сравнению с тем, сколько вы, должно быть, сами читаете, это нельзя назвать много. Сейчас я читаю «Сестру Кэрри» и дошла почти до половины.

Брови Тейера взлетели вверх.

– В самом деле? Запрещенную книгу?

– Да, я знаю. Она считается порнографической литературой.

– Да уж. Моя кузина Эмили не должна знать, что в доме имеется подобная книга.

Дэн говорил, что Эмили чувственная. Этот человек считает ее, по существу, пуританкой. Кто же из них двоих прав?

Тейер бросил на нее озорной взгляд.

– Сейчас, когда я подумал об этом, мне вдруг пришла в голову мысль, что, кроме библии и сборника стихов Омара Хайяма на столике в гостиной, я никогда не видел в их доме ни одной книги. Но, похоже, они имеются чуть ли не в каждой американской семье. Довольно странный набор, вы не находите? И они не видят в этом ничего смешного. Так значит вы читаете «Сестру Кэрри». И каково же ваше мнение об этой книге?

– Мною владеют два чувства – жалость и печаль. Я думаю, эта книга показывает, что жизнь женщины может быть очень, очень тяжелой. Полной несправедливости и жестокости.

Мгновение Тейер смотрел на нее, не отрываясь, затем сказал:

– Вы выглядели такой красивой сейчас, когда говорили.

Во всяком случае Хенни услышала именно эти слова, однако не уверенная в этом из-за все еще оглушительного шума дождя, она промолчала.

– Я сказал, вы выглядели очень красивой.

– Спасибо, – собственный голос показался ей смущенным и неуверенным, как у юной девушки, услышавшей первый в своей жизни комплимент.

– Вы не должны жить, словно в вакууме. Вы будто проходите сквозь жизнь, не участвуя в ней, и это видно.

С трудом она сглотнула застрявший в горле комок. Она хотела сказать ему, что она и сама это прекрасно знает, что он должен оставить ее в покое, но слова не шли у нее с губ, и спокойный, настойчивый голос продолжал говорить ей прямо в ухо под неумолчный шум дождя:

– Как я уже сказал вам раньше, одиночество – болезнь. Но лекарство всегда под рукой, вы это знаете.

Внезапно ужасный раскат грома сотряс небо и землю; казалось, крыша беседки заходила ходуном, готовая в любую Минуту рухнуть им на головы. Грохот шел отовсюду, словно раскалывалась сама земля. Хенни подняла воротник и закрыла глаза.

И в этот момент он взял ее за плечи. Она почувствовала, что он поворачивает ее к себе, и глаза ее удивленно распахнулись. Он крепко обнял ее, так что вся она, от плеч до бедер, оказалась вплотную прижатой к твердому мускулистому мужскому телу. Все было так естественно, так правильно; удивительно, что она почувствовала это мгновенно! На нее вдруг снизошло озарение: как же ей этого не хватало, как она тосковала по всему этому! Она прижалась сильнее. Тепло, тепло… Он впился в ее губы поцелуем; на нее пахнуло смешанным ароматом дорогого одеколона и трубочного табака. Прошли долгие, долгие минуты… минуты?

Затем что-то вспыхнуло в ее мозгу и она высвободилась из его объятий.

– Не… не здесь.

– Конечно же, нет! Здесь нет места. Но завтра я что-нибудь придумаю.

Что-то в ее мозгу ширилось, дрожало, вибрировало. Постепенно оно приобретало цвет: черный, цвет страха. Она одновременно и желала и не желала, зная, что нельзя желать, боясь самою себя. Наконец, обретя голос, она прошептала:

– О, нет! Я не имела в виду… то… то, что вы думаете… В глазах Тейера мелькнула веселая искорка.

– Хенни, успокойтесь. Не пытайтесь негодовать только потому, что, как вы считаете, это ожидается от вас. Вам ведь понравилось, вы это знаете.

Перед таким рациональным спокойствием ее негодование выглядело бы просто абсурдным. И потом, она не чувствовала никакого негодования. Она была лишь испугана, лишь растеряна.

– Но я действительно не собираюсь этого делать.

– Почему?

– Я, в сущности, не знаю, почему, – призналась она, сама удивляясь.

– Я скажу вам, почему. Дело тут в тысячелетней морали. Еврейской морали. О, пожалуйста, не делайте оскорбленный вид! Я не антисемит! И, однако, это еврейская мораль. Она зародилась в вашем народе.

– Я ничего не могу с этим поделать, – прошептала она.

– А, может, вы все еще чувствуете, что «принадлежите» своему мужу?

В ней мгновенно вспыхнул гнев.

– Я не желаю об этом говорить. Это мое личное дело. Он поклонился.

– Вы правы. Я извиняюсь.

Он покраснел и, повернувшись к ней спиной, устремил взгляд на постепенно тающую завесу дождя. Она понимала, что он остро переживает свое унижение ее отказом.

Интересно, что он думает сейчас о ней: что она дура? Вот уж никогда бы не подумала, мелькнула у нее мысль, что он на такое способен. Он явно не принадлежал к тому типу мужчин, которые… Хотя, какой-такой тип мужчин! Все это полнейшая чушь! Мужчины, они и есть мужчины… Ей вдруг пришло в голову, что даже юная Лия разбирается в жизни намного лучше нее.

Раскаты грома доносились теперь издалека, и влажные капли медленно скатывались с крыши беседки на землю. Воздух вокруг был еще серым от измороси, но гроза кончилась. Им не оставалось ничего другого, как только поскорее расстаться.

Тейер произнес чопорно:

– Мы можем двинуться в путь, если вы готовы. Могу предложить вам свой пиджак набросить на голову.

– Нет-нет, спасибо, я дойду и так, – поспешно проговорила она, и в полном молчании они зашагали по направлению к дому.

Вытянувшись в полный рост в высокой белой ванне, Хенни расслабилась. От горячей воды поднимался легкий пар, насыщенный запахом герани. Очертания ее ног под водой, слегка мутной от ароматического состава, казались расплывчатыми, и из горячего пара высовывались десять темно-розовых округлых пальцев. Живот у нее был все еще совершенно плоским; он ничем не напоминал мягкие желеобразные животы много рожавших женщин. Груди ее были высокими, не опущенными к пупку, как у выкормившей много детей женщины. Ее тело было по-прежнему молодым, что было своего рода компенсацией… но его молодость проходила впустую.

Через какое-то время она вылезла из ванны и начала одеваться к обеду. Последний раз она стояла перед этим высоким зеркалом рядом с Дэном, который пытался справиться с запонками на своем рукаве, ворча о полном идиотизме наряжаться лишь для того, чтобы поесть. Было бы чудесно, подумала она сейчас, разглядывая себя в зеркало, если бы он знал, что произошло с ней сегодня днем.

Так вот как все это происходит! Это было так просто, так легко. Тебе даже не нужно было пытаться самой привлечь мужчин… если ты, конечно, была достаточно привлекательна.

Он сказал ей, что она красивая женщина, или что-то еще, в этом же роде. Конечно, это вполне могло быть лишь игрой, возможно, он даже привык играть в подобные игры, но он никогда бы не стал в нее играть, если бы она, Хенни, ему не нравилась! Она вгляделась в свое отражение в зеркале более внимательно. Определенно, она выглядела сейчас лучше, намного, намного лучше. Может дело тут было в свежем воздухе и солнце, или деревенском молоке… Но, может быть, именно из-за того, что произошло сегодня днем, ее глаза и были такими ясными? Белки их казались почти голубыми, а зрачки отливали золотом.

Дэн часто говорил, что ее миндалевидные глаза похожи на листья. Осенние листья… К черту то, что говорил Дэн! Она и сама это видит. Да, было бы чудесно, если бы он знал, что и она при желании может поступить так же, как и он.

Но почему у нее не было этого желания? Тысячелетняя мораль, сказал он. Она рассмеялась. Скорее уж пятитысячелетняя, Тейер! Но это ли было причиной? Возможно. До некоторой степени, во всяком случае. А в остальном? К черту остальное…

Этот вечер запомнился ей в мельчайших деталях. Грибной суп был слишком густым; спаржа, предмет гордости Альфи, была действительно превосходна, как и его ремонтантная клубника. Новые обои в столовой были чистого синего цвета с причудливым рисунком; ей еще подумалось тогда, что вряд ли они понравились Лии, слышавшей несомненно о Сири Моэм и о моде на чисто белое.

После ужина ковры в гостиной, как обычно, были свернуты – Альфи с Эмили, начавшие брать уроки танцев, любили попрактиковаться. Мег заняла место у новенькой «Виктролы». В ее обязанности входило менять пластинки.

Альфи с Эмили исполняли сложный танец, Бен с Лией – что-то наподобие фокстрота. В том настроении, в каком находилась сейчас Хенни, зрелище танцующих пар доставляло ей настоящее удовольствие. Пробудившийся в ней вновь интерес к жизни словно заставил ее прозреть, и она смотрела сейчас на окружавших ее знакомых людей совершенно иными глазами, подмечая мельчайшие детали, которые до этого совершенно ускользали от ее взгляда. Она заметила, что молодой Бен тщательно выбрит; когда он смеялся, его красивые ровные зубы сверкали белизной. Она решила, что он ей определенно нравится.

Хью Тейер сидел подле Анжелики на небольшом диванчике в дальнем конце комнаты, всем своим видом давая понять, что он не только не собирается сейчас танцевать, но и вообще отныне намерен держаться как можно дальше от Хенни. Он сидел, положив грациозно нога на ногу, и склонив свою изящную голову к ее матери. Анжелика, вне всякого сомнения, была совершенно счастлива проявлением подобного внимания. Вряд ли она могла уловить свойственный ему тонкий юмор или скрытое презрение, презрение, которым он как бы давал понять, что в его глазах ничто не имело какого бы то ни было значения.

И, однако, его прикосновение было восхитительным: она до сих пор помнила это ощущение прижатого к ней тела. Все это было довольно странно, так как она точно знала, что он ей совсем не нравится. И, однако, кое-чем она была ему обязана.

Альфи с Эмили танцевали как настоящие профессионалы. Лицо Эмили было совершенно спокойным; интересно, она… и ее кузен Тейер предпочитали не показывать своих эмоций или их у них вообще не было? Но Альфи, судя по его виду, вкладывал в танец всю душу. Он работал каждую минуту своей жизни, работал даже тогда, когда отдыхал. Ему хотелось, чтобы и все вокруг него тоже хорошо проводили время и любили его за то, что он сделал это для них возможным. Но и при всем этом на него было приятно смотреть. Даже Анжелика, не в силах удержаться, неосознанно притопывала ногой.

Музыка кончилась, и Мег, относившаяся к своим обязанностям весьма серьезно, принялась выбирать следующую пластинку.

– Может быть, на этот раз танго?

– Лучше обычный фокстрот, – сказал Альфи. – Я хочу танцевать с тетей Хенни, а она, если я не ошибаюсь, не умеет танцевать танго.

– Не ошибаешься, – ответила она.

– Ну, как, тебе хорошо здесь отдыхается? – спросил он ее и, прежде чем она успела что-то на это ответить, уверил ее, что так оно и есть и она сейчас больше напоминает себя прежнюю.

– Нравится тебе эта картина над диваном? Мое новое приобретение. Это Брак. Пол сказал мне, что его картины стоит покупать.

Хенни бросила взгляд на картину.

– Я не слишком-то разбираюсь в искусстве, но это довольно любопытно.

– А мне это совсем не нравится, как, между прочим, и Эмили. Однако он уже стал знаменитостью, и это хорошее вложение денег. Хочу сказать тебе кое-что, Хенни. Я никому об этом не говорил, но тебе скажу. На этой штуковине Дэна я делаю большие деньги. Компания не успевает выполнять заказы.

– Деньги, наживаемые на войне, Альфи.

– О'кей, но тебе известно, сколько, благодаря этим радиолокаторам, было потоплено германских субмарин?

…Мужчины, хватающие ртом воздух, задыхающиеся, кричащие в ужасе. Затем взрыв и волны смыкаются над лодкой, опускающейся все ниже и ниже. Как глубоко? На две мили под поверхностью моря? Хенни содрогнулась.

– Я знаю, о чем ты подумала. Но тут кто кого. Или жизни их людей, или наших.

– Вообще не должно быть ни одной погубленной человеческой жизни.

– Так и будет, вероятно, но только тогда, когда люди отрастят себе крылья. Что ты думаешь об этом парне, Бене?

– Приятный молодой человек. И, похоже, прямой и открытый.

– Ты знаешь, его младший брат, оказывается, учился вместе с Фредди в Йеле. Он помнит Фредди, встречал его пару раз вместе с братом. Да, он, несомненно, умен и, думаю, далеко пойдет. И мне нравится его общество. Жаль, я не могу представить его всем моим знакомым. Очень уж у него характерная еврейская внешность, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

Горло у Хенни на мгновение перехватило от ярости. Медленно она проговорила:

– Не совсем.

– Ну, конечно же, ты понимаешь. Немного слишком громкий, немного нахальный, носит яркие галстуки…

По их галстукам узнаешь ты их самих, подумала она, не зная, кого из них больше жалеть, Бена Маркуса или Альфи.

– Так, например, он не тот человек, которого могли бы принять в члены нашего загородного клуба.

– Но ведь ты тоже не входишь в число его членов.

– Очень скоро я в него вступлю. Мои друзья используют все рычаги, чтобы этого добиться. Предрассудки умирают не вдруг, но благодаря тому, что моей женой является Эмили… – Альфи умолк.

Понимая, что ничего этим не достигнет, Хенни не стала его отговаривать от этой затеи. Подумать только! Он готов терпеть общество людей, которые не желают его видеть в своем клубе, более того, он идет на любые ухищрения, чтобы туда попасть!

Затем ей вспомнилось явное благоговение Фредди перед английской аристократией. Не было ли и у него это тоже свидетельством внутреннего надлома, стремления лишившегося своих корней «я» вновь обрести точку опоры, принадлежать хоть к чему-нибудь? Нет, подумала она, Фредди для этого был слишком верным евреем. Его, скорее всего, интересовала эстетическая сторона, он просто восхищался утонченностью манер британского высшего класса.

Странно, что она как раз думала о Фредди, когда зазвонил телефон… Альфи поднял трубку. С удивленным выражением на лице он повернулся к ним всем и проговорил:

– Это Дэн.

Несколько минут он только слушал, сам не произнося ни слова. Мег выключила «Виктролу», и все обратились в слух. У Хенни пересохло в горле и ладони стали влажными. С лица Альфи смыло все веселье, в одно мгновение оно исчезло, как исчезает вода в сливе.

– Ноги? – донеслось до них. – Да, хорошо, с утра я первым же делом отвезу их домой. Сейчас уже поздно, так что придется подождать до утра.

Повесив трубку, он повернулся к Хенни с Лией и мягко произнес:

– Фредди был ранен. В ногу. Или, возможно, в ноги.

Лия, вскрикнув, зажала рот рукой. Хенни старалась говорить ровно, но голос ее прозвучал как хрип:

– Как сильно?

– Я не знаю, – ответил Альфи.

Ты знаешь, подумала Хенни, да, ты знаешь, но у тебя нет сил сказать нам об этом.