Страна настроилась на серьезный лад. Все заводы, не производящие военную продукцию, были закрыты в целях экономии угля. За этим последовали переход на «летнее время», понедельники без хлеба, четверги без мяса и дни без газа. На каждой свободной стене красовался плакат: «СПРОСИ ЕГО МАТЬ, СКОЛЬКО ОБЛИГАЦИЙ ТЫ ДОЛЖЕН КУПИТЬ».

Хенни с Дэном не покупали никаких облигаций. Вместо этого они делали пожертвования, более щедрые, чем могли себе позволить, Красному Кресту. Они даже пошли взглянуть на президента Вильсона, когда он, возглавляя кампанию Красного Креста по сбору средств, прошел в цилиндре и фраке в колонне демонстрантов по Пятой авеню.

– Способствовать производству пуль – это одно дело, – мрачно замечал Дэн, – а помогать раненым в госпиталях – совсем другое.

Однако он осмеливался говорить так лишь в компании немногих близких друзей. В остальных случаях самым разумным было молчать. Никто не рисковал теперь заявлять вслух, что на свете существуют такие создания, как «хорошие немцы». Любой немец был теперь «варваром», «гунном», всячески поносимым в фильмах и прессе. Чуть дальше по улице, где жили Роты, висел на стене еще один плакат, на который неизменно натыкался их взгляд, как только они открывали парадную дверь. На нем была изображена огромная рука, с которой капала кровь, и надпись под ней гласила: «ПЕЧАТЬ ГУННА. УНИЧТОЖЬ ЕЕ С ПОМОЩЬЮ ОБЛИГАЦИЙ СВОБОДЫ». Словоохотливый мясник Шульц, обеспечивавший жителей квартала котлетами и мясной вырезкой в течение последних тридцати лет, стал называть себя шведом и сменил фамилию на Свенсен, подобно Баттенбергам в Англии, превратившимся сейчас в Маунтбаттенов.

Да, подумала снова Хенни, мир явно сошел с ума.

Все рухнуло почти в один день. Позднее, вспоминая об этом, она подумала, что все началось со смерти бедного Струделя…

Хэнк был в легкой детской коляске, в ногах у него лежал пакет с продуктами; собака на своих коротких лапах семенила рядом с Хенни. Выполнив на сегодня все свои поручения, они возвращались домой. За несколько кварталов до дома из прохода между зданиями внезапно вышел кот и встал прямо перед Струделем, который, вполне естественно рассвирепев от подобной наглости, тут же бросился к нему, с силой дернув за поводок. Упершись лапами в землю, он яростно лаял, пытаясь достать до кота, который вскочил на забор и, выгнув спину, шипел оттуда на него.

– Нет, Струдель, нет, идем… Струдель! – скомандовала Хенни, продолжая тянуть за поводок, пока он, наконец, не сдался и не повернулся мордой по направлению к дому.

Однако за эти несколько минут они успели привлечь к себе внимание четверых или пятерых прохлаждавшихся неподалеку юнцов, из тех, кого Хенни про себя всегда называла «оболтусами».

– Струдель! Струдель! – кривляясь передразнил Хенни один из них. – Что это за имя такое?

Хенни, не обращая на них внимания, продолжала катить перед собой коляску.

Четверо оболтусов встали прямо перед ней, загородив дорогу.

Первый повторил:

– Я спросил, дамочка, что это за имя такое?

– Собачье имя, – коротко ответила она. – Разрешите мне пройти, пожалуйста.

Один из юнцов схватился за поводок.

– Это немецкое имя, так зовут фрицев. Что вы делаете тут с собакой фрицев? Вам должно быть стыдно, дамочка, – он ухмыльнулся, продемонстрировав гнилые зубы.

– Сейчас же отпустите поводок! – сказала резко Хенни.

Юнец с силой дернул, и Струдель взвизгнул от боли. Хенни схватила парня за руку.

– Отпустите его, я говорю, это моя собака. Оставьте ее в покое!

– Что вы так волнуетесь, дамочка? Мы знаем, что это ваша собака, но американцы не должны держать у себя паршивых немецких собак. Что скажете, ребята?

– Точно! У американцев должны быть американские собаки!

Они вырвали из руки у Хенни поводок; вторая рука у нее была занята, так как ей приходилось держать коляску. Она бросила лихорадочный взгляд по сторонам, но улица была пустынной.

Они подняли Струделя на поводке в воздух и он начал задыхаться.

Хенни закричала:

– Что вы делаете!? Ради Бога, прекратите! Вы убьете его!

– Вы так считаете, дамочка? Ну, что же, идея неплохая. Вы только послушайте, парни! Мы убиваем его!

Вперед из-за спин дружков вышел еще один парень, держа в руках бейсбольную биту. И в этот момент до Хенни, наконец, дошло, что эти звери собирались сейчас сделать… Не оставить ли ей собаку и не бежать ли отсюда со всех ног с ребенком? Но они преградили ей путь. Они желали, чтобы она видела, что они собирались сделать.

Она принялась их умолять.

– Послушайте, я ничего вам не сделала! Вы сами видите, что я здесь с ребенком. Пожалуйста, отдайте мне мою собаку, и отпустите нас домой…

– Вы хотите свою собаку?

Струдель извивался, хватая пастью воздух. Юнец вдруг выпустил из рук поводок и собака упала на тротуар; в следующую секунду тот, в чьих руках была бита, взмахнул ею и с силой опустил…

В следующее мгновение раздался душераздирающий визг. В нем была такая мука, какой Хенни еще никогда не приходилось слышать в жизни. Она и представить себе не могла, что в мире возможны подобные звуки…

– Вот ваша паршивая собачонка, дамочка! Забирайте ее и шагайте домой! Шагайте! – повторил он, так как Хенни, словно обратившись в камень, никак не реагировала на его слова. – Чего вы ждете? Вы сказали, что хотите домой!

Она опустилась на колени перед кровавым месивом с торчащими из него обломками костей, которое представляла сейчас голова Струделя; лишь его нетронутая задняя часть слегка подергивалась.

– О! – простонала она.

И разрыдалась. Будто издалека до нее донесся топот бегущих ног.

Хэнк заплакал, и этот плач вместе со стонами Хенни были единственными звуками во внезапно наступившей тишине.

Затем из ближайшего дома выбежали две женщины.

– Господи! – воскликнула одна из них и прикрыла глаза рукой. Мимо прошел мужчина и отвернулся. Еще кто-то подошел к Хенни и положил ей руку на плечо.

– Вставайте, миссис, – проговорил чей-то голос. – Вы ничего не можете здесь поделать… Это настоящий позор.

Где были все эти люди, когда она в них так нуждалась?

– Что я могу для него сделать? – спросила она, превозмогая рыдания. – Ему больно. Бедный, бедный Струдель… Мне надо отвезти ребенка домой… но я не могу уйти и оставить его лежать здесь, – она подняла залитое слезами лицо к небу.

Минуту спустя подошел полисмен.

– Вы только взгляните! – вскричала она. О, Господи, что за мир!

Полисмен печально покачал головой.

– Да, миссис, это суровый мир.

– Можем мы… может кто-нибудь нести его? Есть здесь где-нибудь поблизости ветеринар или лечебница для животных?

– Миссис, – полисмен был необычайно терпелив, – миссис, собака мертва. Вам лучше встать и пойти домой.

Он был прав. Подергивание прекратилось. Задняя, целая половина Струделя, та, которую еще можно было узнать, была неподвижна; две короткие чистые лапки и длинный тонкий хвостик лежали на тротуаре посреди постепенно увеличивающегося мокрого пятна.

Полисмен опустился на одно колено подле Хенни.

– Вам нужен ошейник и поводок? Об остальном я позабочусь.

Ошеломленная горем, она машинально покачала головой, но он все же сунул ей в руку зеленый кожаный ошейник, предварительно вытерев его своим носовым платком.

– Идите. Отвезите малыша домой.

Она встала и склонилась над коляской, успокаивая Хэнка. Как много понимал ребенок в этом возрасте? Никто не мог сказать, что сейчас запечатлелось в его мозгу.

Дэн был дома, когда они возвратились, и она мгновенно почувствовала облегчение. Ноги у нее дрожали; она была так слаба, что едва смогла вынуть ребенка из коляски. Когда, глотая слезы, она в нескольких словах рассказала Дэну, что произошло, он взял у нее Хэнка и заставил тут же прилечь; он сам скажет обо всем Лии, уверил он ее, а она должна отдохнуть. Лицо его было багровым от ярости.

Всю ночь она лежала в его объятиях, и он ее утешал.

– Ты должна смотреть на все это, дорогая, как на болезнь, на эпидемию. Тысячи людей умирают сейчас каждый день не менее ужасной смертью, чем наш маленький пес.

– Да, я понимаю, но этих людей я не видела, – прошептала она.

– Из тебя вышел бы неважный солдат, дорогая. Они оба замолчали, одновременно подумав в этот момент о сыне. А потом занялись любовью, и Дэн был с ней необычайно нежен. Ты все для меня, подумала она; ты связываешь все воедино; без тебя все это лишь разрозненные фрагменты, обломки…

На следующий день, после того, как Хэнк поспал, Дэн отправился с ним на прогулку. Только ребенок и мог удержать его на какое-то время вдали от заваленных работой верстаков в лаборатории. Хэнк был чрезвычайно живым, непосредственным мальчиком и проявлял дружелюбие даже по отношению к незнакомым людям, так что умилившись его сердечному приветствию, они нередко останавливались, чтобы поговорить с ним. Ему необычайно нравилось, когда Дэн подбрасывал его в воздух и тут же ловил; похоже, он любил Дэна больше остальных домочадцев. Дэн отвечал любовью на любовь Хэнка; и в его любви не было того постоянного, беспокойного раздражения, с которым всегда приходилось сталкиваться Фредди.

Хенни стояла у окна, с улыбкой провожая их глазами, пока они не скрылись за поворотом. Это было одной из немногих радостей жизни, которые в какой-то степени уравновешивали присущие ей горести и страдания.

Приготовив к ужину овощи, она на мгновение задумалась над тем, чем заняться в следующую очередь. Сейчас, когда на руках у нее был Хэнк, она редко посещала благотворительный центр, и хотя ей этого весьма недоставало, главным, конечно, было освободить Лию от забот о ребенке, с тем чтобы та имела возможность зарабатывать и совершенствоваться в своей профессии.

Одна из работ Лии лежала сейчас на стуле в гостиной. Молодая женщина нередко брала работу на дом, обычно что-то несложное: подшить аккуратными мелкими стежками подол или прикрепить к уже готовому платью кружевной воротничок, что приносило ей несколько лишних долларов. Взяв со стула вечерний жакет из желтой парчи, Хенни провела ладонью по блестящему плотному шелку. Восхищая ее, он тем не менее не вызывал в ней никакого желания владеть подобной вещью. Она тщательно расправила жакет, чтобы он не помялся. Лия была не самой аккуратной на свете женщиной!

Игрушки Хэнка были разбросаны на большом кресле Дэна. Она убрала их на полку и со вздохом решила наконец заняться тем, что так долго откладывала; прибрав в чулане Дэна, в холле, где за годы накопилось много ненужного хлама, можно было освободить место для игрушек Хэнка.

Она взяла табурет с выдвижной лестницей и, поднявшись на верхнюю ступень, принялась наводить порядок на верхней полке, где стояли с полдюжины коробок из-под продуктов, наполненные бумагами. Пыль полетела в разные стороны, когда она их достала оттуда. Итак, с чего начать? Старый скопидом, подумала она о муже, он никогда ничего не выбрасывает! Оплаченные счета двенадцатилетней давности, корешки чековых книжек, проспект универсального магазина с рекламой роликовых коньков, относящийся… в это трудно было поверить и она рассмеялась… относящийся к тому времени, когда Фредди был ребенком!

Внезапно взгляд ее упал на лист яркой розовой почтовой бумаги и задержался на нем.

«Дорогой Дэн…», бросилось ей в глаза.

У нее упало сердце.

В верхнем правом углу стояла дата: три года назад.

Она прикрыла глаза. Верни это на верхнюю полку… Это не твое. Должно быть, ему написала одна из его учениц, ребенок. Не будь дурой; никакой это не ребенок! Положи письмо назад! Не ищи себе неприятностей. Ты же совсем не желаешь этого знать… Ты не имеешь никакого права. Это не принадлежит тебе…

Схватив письмо, она бросилась с ним к дивану. Сейчас сердце ее колотилось как сумасшедшее; оно билось неровно, толчками, и в ушах у нее шумело. Глаза ее обратились к розовому листку.

«Дорогой Дэн! Называю тебя так, потому что, хотя твое письмо и разбило мне сердце, ты всегда останешься для меня моим дорогим… Ты сказал мне, что этот год был лучшим годом в твоей жизни, ты повторял мне это сотни раз, а сейчас ты пишешь, мы не можем быть вместе… Ты говорил мне, что тебе никогда еще не встречалась такая женщина, как я… Я знаю, женщин у тебя было много, так как ты несчастлив со своей женой… Я совершенно сломлена… нашла работу на севере штата, где мне не придется видеться с тобой каждый день… Я понимаю, что ты не можешь развестись… Я знаю, ты говорил, что желал бы этого, но эти женщины виснут на тебе и закатывают скандалы… Я никогда бы не стала устраивать скандалов… Почему мы не могли, как и прежде, проводить вместе наши прекрасные субботы… Я не понимаю…»

Хенни обезумела. Первое, что попалось ей под руку, была стеклянная полусфера с ее свадебным букетом – фиалками в гофрированной бумаге, тщательно разглаженными для нее Флоренс. Она запустила ею в стену с такой силой, что цветы рассыпались по всей комнате, а матерчатый мишка Хэнка оказался весь усыпан острыми осколками стекла. Она разрыдалась и, захлебываясь слезами, принялась вытаскивать их один за другим из игрушки…

Она била в стену кулаками, она исцарапала себе, стоя перед зеркалом, лицо, так что на одной щеке выступили две капельки крови.

– Я схожу с ума, – произнесла она вслух. Лицо в зеркале молило о пощаде.

Она снова кинулась к дивану и схватила письмо. Строчки прыгали у нее перед глазами… «Я понимаю, что ты не можешь развестись. Я знаю, ты говорил, что желал бы этого, но…» «Я знаю, женщин у тебя было много, так как ты несчастлив со своей женой…»

– Я этому не верю, – проговорила она громко и отчетливо.

Нет, ты веришь! Если бы ты тогда не забеременела, он бы на тебе не женился; он не может без женщин. Ты говорила себе, что смешно ревновать, и ты дурочка, воображающая себе то, чего в действительности не было.

Но это было.

В квартире стало холодно. Яркий день за окном казался теплым и, однако, она чувствовала, что леденеет, словно в кровь ей проник полярный холод. Она вынула из стенного шкафа пальто и, завернувшись в него, легла на пол.

– Лучше бы я умерла, – проговорила она вслух. Долгое время она лежала так, подложив руки под голову и вслушиваясь в окружающую ее звенящую тишину. Затем зазвонил телефон и машинально она поднялась. Твой мир мог лежать вокруг тебя в руинах и, однако, ты должен был отвечать на телефонные звонки.

– Я хотела узнать, – послышался в трубке голос Анжелики, – не могли бы вы с Дэном отужинать сегодня со мной? Вас ждет чудесное жаркое и торт…

Слезы застилали глаза Хенни, так что стены, казалось, плывут перед ней и все же ей удалось ответить ровным, спокойным тоном:

– Спасибо, мама, как-нибудь в другой раз. Я уже приготовила ужин.

– Ну и что? Оставь его Лии! Сейчас, когда появился ребенок, у меня такое чувство, что ты вообще не выходишь из дома.

– Я нисколько не возражаю, ты же знаешь. Может быть, встретимся где-нибудь в конце недели.

Анжелике явно хотелось поболтать.

– Я приглашена к Альфи на будущей неделе, я тебе говорила? У Мег начались каникулы в школе, и они решили провести их за городом. Ты знаешь, она становится прелестной девочкой, но я все же беспокоюсь о ней. У нее такой сумбур в голове. Все эти вопросы религии и семьи…

– Мама! – воскликнула Хенни. – Мне надо идти, пришел разносчик…

– У тебя все в порядке, Хенни? Голос у тебя какой-то странный.

– У меня все отлично, просто я, кажется, заболеваю. Прости, звонят в дверь.

Она повесила трубку. Ей хотелось кричать во весь голос. Но соседи могли услышать ее крики и вызвать полицию. Если бы только она могла где-нибудь укрыться и дать себе волю! У нее было такое чувство, что вопли разрывают ей глотку, пытаясь вырваться наружу, и она ощущала там боль. Стиснув кулаки, она начала колотить себя по голове; затем ударила кулаком по своему сжатому рту.

О Боже, о Боже, что Ты сделал со мной?! На мгновение у нее мелькнула мысль пойти к дяде Дэвиду. Ты оказался прав, дядя Дэвид. Глядя, как флиртует Дэн, я думала, что это ерунда, мелкая неприятность, с которой я могу мириться. Я была уверена, что ты ошибаешься, но нет, ты был прав. Ты сказал мне тогда, что некоторым мужчинам недостаточно одной женщины. О, я слышала тебя и не желала слышать, и сейчас я вынуждена…

Дядя Дэвид стар. Ты не можешь пойти к нему теперь за советом. Ты ни к кому не можешь пойти…

Все внутри у нее словно онемело. Внизу на улице шарманщик заиграл тарантеллу: свадебный танец, звуки которого сразу же вызывали в памяти веселых крестьянок с развевающимися юбками. Когда она подошла к окну, чтобы закрыть его, шарманщик кланялся, протягивая свою шапку, и его печальная маленькая обезьянка в красном костюмчике и колпачке делала то же самое. Бедное создание! Но в ее душе не было сейчас места для сочувствия другим.

Неожиданно на нее навалилась огромная усталость. В голове словно раздался щелчок: соберись с мыслями.

Может быть, было бы лучше, если бы она тогда велела ему уйти, освободила бы его от всяческих обязательств по отношению к себе, послав ему письмо, которое написала в тот день, но так и не отправила? Она поступила бы благородно, подумала она о себе с издевкой; но она этого не хотела, она знала это, когда еще его писала.

– Что бы я стала делать, если бы он тогда меня оставил?

В голове ее снова не было никаких мыслей; она закрыла лицо руками и, зарывшись в диванные подушки, разрыдалась.

В двери повернулся ключ.

– Мы чудесно прогулялись, – весело произнес Дэн. – Этот парнишка, куда бы ни пошел, везде привлекает внимание. Ты замечала, что родители мальчика больше выставляют свое дитя напоказ, чем те, у которых девочки? Не правда ли, глупо с их стороны… в… в чем дело? Скажи мне, ради Бога, что случилось?

– Это не имеет никакого отношения к Фредди, – холодно проговорила она и сердце ее вновь заколотилось как сумасшедшее. – Мне нужно с тобой поговорить.

Дэн уставился на нее, не двигаясь с места.

– Отнеси ребенка в кроватку, – приказала она, – и потом закрой в комнату дверь.

Не на шутку встревоженный, Дэн повиновался. Когда он вновь появился, она стояла посреди гостиной, держа в руке розовый листок.

Мгновенно побледнев, он тяжело опустился на диван.

– О Боже!

– Вот именно, о Боже! Я решила прибраться у тебя в чулане и… Я не собиралась рыться в твоих вещах. Я никогда не роюсь в чужих вещах, и к тому же, у меня никогда не было для этого никаких оснований. Во всяком случае, я так думала до сегодняшнего дня.

Она не могла понять выражения на его лице, которое покрывала сейчас смертельная бледность.

– Ты желаешь получить развод? – спросила она все тем же холодным тоном, каким говорила с ним с самого начала, и гордо вскинула голову.

– Ты с ума сошла? – в его голосе звучала мольба.

– Однако ты, кажется, сказал этой… этой женщине, что желаешь со мной развестись.

Он стиснул руки.

– О, Хенни, Хенни, как мне объяснить тебе все это, или по крайней мере, сделать так, чтобы ты поняла?

Хорошо, я отвечу тебе. Да, у меня была связь с этой женщиной. Я был полным идиотом… Ты должна понять, что мужчины лгут женщинам, подобным ей. У меня не было ни малейшего намерения выполнять то что, как она говорит, я обещал ей… или что я действительно ей обещал. За всем этим не было ни слова правды.

– Ты хочешь сказать, что врал ей, но мне сейчас говоришь правду. Как я могу этому верить? Ты врешь всем своим женщинам, или только мне? Что здесь верно, первое или второе? Как я могу знать это наверняка?

Дэн протянул к ней руки.

– Поверь мне!

– Я всегда тебе верила. Ох, какой же я была дурой!

– Поверь мне сейчас. Я никогда никого не любил, кроме тебя. Да, тебя. Почему, ты думаешь, я женился на тебе, если я тебя не любил?

– Это был вопрос чести. В тех обстоятельствах ты вынужден был так поступить, вот почему. А иначе ты вполне мог бы жениться на Люси Марстон. Люси Марстон! Как же хорошо я ее помню!

– Люси?! Да она не стоит твоего мизинца, Хенни, и никто из них его не стоит. Твоего мизинца, – повторил он. В голосе его звучали слезы. – Временами, не стану отрицать, я действительно сходил с ума на пару месяцев. Но это всегда был только секс и ничего больше. А это быстро кончается. С самой первой встречи я знаю, что это долго не протянется, – он на мгновение замолчал и нахмурился. – Я сам не намерен это продолжать.

Он явно страдал, но она стояла, возвышаясь над ним, и продолжала наносить удар за ударом.

– Выходит, ты обманывал и их, как меня. Ты обещал им любовь, но с самого начала не собирался выполнять своих обещаний. Да, благородный человек, ничего не скажешь…

– Мне стыдно, Хенни. Я часто совершаю поступки, которых впоследствии стыжусь. Но я никого не обманывал. Я всегда, с самого начала, говорил им всем правду, что у меня есть жена и я никогда ее не оставлю.

– Лишь добавляя при этом, что ты с ней несчастлив! Он застонал.

– Это были только слова, ничего больше.

– Понимаю. Скажи мне, что в конце концов заставило тебя все же расстаться с этой женщиной?

Дэн едва слышно проговорил:

– Я понял, что пора положить всему этому конец, что я должен повзрослеть наконец… хотя и довольно поздно… что я могу причинить тебе ужасную боль, чего я желал менее всего на свете.

– Подумать только, что если бы ты не был таким безалаберным и давным-давно выбросил бы это письмо, как поступило бы на твоем месте большинство нормальных людей, я так никогда бы ничего и не узнала!

– Хенни, пожалуйста, иди сюда, дай мне твою руку. Клянусь тебе, что все это ровным счетом ничего для меня не значило. Абсолютно ничего. Я отдал бы десять лет жизни, чтобы этого не было.

– Не прикасайся ко мне! Дядя Дэвид предупреждал меня с самого начала. О, Господи, он же меня предупреждал, но я ничего не желала слушать!

– Дядя Дэвид говорил тебе…

– Он сказал, что ты будешь изменять мне, что некоторые мужчины просто неспособны хранить верность одной женщине, и ты был из их числа.

Взгляд ее упал на росший в цветочном горшке на подоконнике плющ, который увивал все окно, ниспадая блестящим влажным каскадом, и она подумала: ты был моей опорой, такой же крепкой и надежной, как этот плющ, и вот ее нет, она вырвана с корнем и выброшена вон.

– Сука! – вдруг вскричала она. – Я бы убила ее собственными руками, если бы могла! Я бы узнала, где она живет, подкараулила бы ее в одну из ночей, схватила бы ее и, о Боже, с какой бы радостью я ее прикончила! – она рухнула на стул и откинула голову назад. – Почему у меня нет ни малейшего желания убивать тебя? Потому что я тебя люблю? О нет! Просто я чувствую… чувствую, что вы, все вы, мужчины, не стоите того, чтобы вас убивали. Вы как кобели, бегающие за каждой сучкой, у которой течка. Помню, в прошлом году у Альфи, как же досаждали нам эти кобели, пытавшиеся добраться до его сеттера; они рычали и дрались между собой, они едва не сорвали сетку на двери. Таковы и мужчины.

– Ты льстишь нам, – произнес нежно и покаянно Дэн.

– Но ведь это правда?

– Не совсем. Может быть, до некоторой степени.

– Скажи мне, сколько их у тебя было за все эти годы? Ты можешь сосчитать?

– Я никогда никого из них не любил, кроме тебя, Хенни.

– Не заговаривай мне зубы. Я спросила, сколько их у тебя было, а не скольких ты любил, так как ты женился на мне. Сколько раз ты был мне неверен?

– Неверен? Что ты хочешь этим сказать?

– Опять увиливаешь?

– Нет. Разве я когда-либо в чем-то подвел тебя? За все эти годы, что мы живем вместе, разве я когда-либо отнесся к тебе плохо?

Все эти увертки вконец ее разозлили.

– Ответь мне сейчас же! – яростно потребовала она. – Я желаю услышать твой ответ!

В комнате повисла гнетущая тишина. Она звенела, готовая каждое мгновение вновь наполниться звуками. Не отрываясь, они смотрели друг на друга.

Вот я гляжу сейчас на тебя, подумала Хенни, и понимаю, что совсем тебя не знаю…

Внезапно с улицы донесся свист, какой обычно, засунув два пальца в рот, издают мальчишки. Вздрогнув, она вновь заговорила:

– Выходит, я совсем не была подозрительной дурочкой, какой считала себя. Я ругала себя, стыдясь своих подозрений, а оказывается, все время я была права. Ну и артист! У тебя, верно, нет ни сердца, ни элементарного чувства порядочности, если ты мог как ни в чем ни бывало приходить домой, заниматься со мной любовью, говорить мне, что любишь меня, когда все это время ты говорил то же самое один только Бог знает скольким еще…

– Их было не так уж много, Хенни, и никогда это не было таким же, как у нас с тобой, никогда! – Дэн стукнул себя кулаком по голове и прикрыл рукой глаза.

– Я была нежеланной женщиной, женщиной второго сорта. Как же ты меня унизил! Ты и твои женщины, лежащие вместе с тобой в постели, смеющиеся надо мной, жалеющие меня…

– Нет-нет! Мы никогда о тебе не разговаривали. Я… В замке повернулся ключ.

– Меня отпустили сегодня пораньше, – проговорила с порога Лия. И, переведя взгляд с Дэна на Хенни, снова открыла рот, словно собираясь спросить: что случилось?

– Не волнуйся, – предварила Хенни готовый сорваться с ее губ вопрос, – это не касается Фредди.

– Хэнк все еще спит, – добавил Дэн.

– Я приготовлю ужин, – быстро проговорила Лия, моментально поняв, что произошло что-то из ряда вон выходящее. – У меня никогда еще не было такого шанса.

– На меня не готовь, – сказала Хенни. – Я неважно себя чувствую. Пожалуй, пойду прилягу. – И когда Лия ушла на кухню, она обратилась к Дэну: – Ты можешь устроиться здесь на софе. Она достаточно удобна.

Много позже, когда он вошел в спальню, она сделала вид, что спит. Когда он зашептал, она не ответила. Когда он потянулся к ее руке, она убрала ее под одеяло. Недвижимая, она лежала и ждала, пока он на цыпочках не вышел из комнаты. Оставшись, наконец, одна, она уткнулась лицом в подушку и горько расплакалась.

У Хенни было сейчас такое чувство, будто со всех сторон ее окружает густой влажный туман: он лез ей в горло и нос, лип к телу. Дыхание ее было затрудненным, руки и ноги словно налиты свинцом.

Присутствие Лии, к счастью, не давало Дэну возможности завести с ней новый долгий разговор. Надо отдать Лии должное, она занималась своими делами, делая вид, что в доме не произошло ничего необычного.

Но в первый же день, когда Лия взяла ребенка и вышла с ним на улицу, Дэн пришел в спальню, где Хенни сидела у окна, устремив взгляд на авеню.

– Ты сидишь здесь, – сказал он мягко, – словно в ожидании смерти. Твое лицо как камень. Или ты ждешь, когда умру я, – он положил руку ей на голову.

Она резко отпрянула с криком:

– Не делай этого! Не смей этого делать! Словно обжегшись, он тут же отдернул руку.

– Прости.

Даже в страдании его лицо оставалось красивым. Круги под глазами лишь еще больше подчеркивали их ясность.

– Я потерял что-то, – пробормотал он. – Скажи мне, Хенни, найду ли я это снова?

– Да, ты потерял, – ответила она, – но намного, намного меньше, чем я. Как я могла быть такой дурой! Как могла верить истории Ромео и Джульетты? И все же, это правда. Разве не может быть такого, что мужчина и женщина проходят вместе через всю жизнь, ни разу не солгав друг другу? Хотя, я не знаю. Я больше неспособна думать.

– Неужели ты не можешь простить? Неужели, если человек временно сбился с пути, то этого нельзя простить? – проговорил хрипло Дэн. – Разве ты не можешь сделать этого, Хенни?

– Я говорила тебе, что могу простить любовное увлечение. Мне было бы несомненно тяжело, но думаю, я смогла бы простить. Чего я не могу забыть, так это того, что ты сказал ей о своем желании развестись со мной.

– Но я же объяснил тебе, как все было. И мой Бог, я отрезал бы себе ногу, если бы таким образом мог все это переделать.

– Я была глупа, – проговорила она, продолжая смотреть в окно на людей, которые спешили в церковь или парк развлечений, а может, навестить больных родственников. Все они шагали быстро, энергично и казались полными жизни, будто это имело какое-то значение… – Я была глупа, – повторила она. – Я ничего не знала о людях.

– Ты и теперь ничего о них не знаешь, – сказал спокойно Дэн.

Она повернула к нему пылающее гневом лицо.

– Как можешь ты говорить мне такое после всего того, что произошло? Как ты смеешь?

– Потому что ты видишь все или в черном, или в белом цвете. Для тебя существуют лишь добрые люди и добрые поступки, или дурные люди и дурные дела. Ты или любишь, или осуждаешь.

– И у тебя еще хватает наглости упрекать меня?

– Я не упрекаю. Я только прошу тебя попытаться простить мне мои ошибки, о которых я сожалею, и которые я не повторял в последние три года. И никогда не повторю. Клянусь тебе в этом.

– Ошибки! Сказать… сказать какой-то шлюхе, что ты со мной несчастлив, чтобы она могла злорадствовать про себя…

– Мы пришли к тому же, с чего начали. Я не знаю, как еще объяснить тебе… – он покачал головой. – Дай мне шанс, Хенни, пожалуйста. А сейчас тебе лучше прилечь. Поспи. Может, тебе станет хоть немного легче.

С этими словами он вышел и прикрыл за собой дверь.

Но легче ей не становилось. И однажды вечером боль сделалась совершенно невыносимой. Она стояла, держа в руках шляпку, перед зеркалом в прихожей и разглядывала свое отражение.

Она выглядела просто ужасно! За последние несколько дней от носа к углам ее мрачно поджатых губ протянулись две глубокие линии. Она нахлобучила шляпку на свои растрепанные волосы. Почему? Да просто потому, что не принято было выходить из дома без шляпы.

– Куда ты направилась? – спросил Дэн, откладывая газету.

– Куда-нибудь, – ответила она и вышла.

Улица отлого поднималась. Через пару кварталов, в том месте, где отлогость переходила в крутизну, из-за угла выехал автобус и покатился вниз. Последний из них проходил здесь каждый вечер в девять. Она стояла у самой кромки тротуара, ожидая, когда, сверкая желтыми глазами, он вынырнет из темноты.

Она подумала: в одно мгновение, так быстро, что ты не успеешь даже почувствовать боли, все будет кончено. Тяжесть у нее в груди была столь невыносима, что слова о разбитом сердце не казались ей больше преувеличением или красивой сентиментальной фразой. Это была реальность. Что-то ломалось, рушилось в ней, и она не хотела больше жить.

Сзади нее вырос Дэн.

– Если ты что-нибудь сделаешь с собой, – проговорил он необычайно спокойно, – клянусь тебе, я сделаю то же самое. И тогда Фредди, вернувшись домой, не застанет ни того, ни другого родителя. И у малыша, спящего сейчас в своей комнате, не будет ни дедушки, ни бабушки.

Автобус уже приближался со скрипом и скрежетом, когда она повернулась и последовала за Дэном в дом. Устало она подумала: скорее всего, я этого не сделала бы. В последний момент я наверняка испугалась бы.

Постепенно в ней росло убеждение, что она может обойтись без Дэна. И это причиняло боль. В последние недели он ел вне дома и возвращался очень поздно. По вечерам она нередко засиживалась на кухне с Лией, наслаждаясь свежим, ароматным, только что смолотым кофе. К счастью, в течение первой, самой тяжелой недели, а может, и дольше, Лия не задавала ей никаких вопросов, даже не смотрела пристально ей в лицо. Только когда Хенни сама решила рассказать ей обо всем, высказала свои опасения.

– Разумеется, ты видишь, что произошло нечто ужасное, – начала Хенни и в голосе ее зазвенели слезы. Она помешала ложечкой кофе, устремив невидящий взгляд в чашку. – Я обязана сказать тебе об этом, я знаю. Но это так трудно, так невыносимо тяжело…

– Тогда ничего не говорите.

– Это было бы нечестно по отношению к тебе, ты член нашей семьи. – Пересилив себя, Хенни повторила: – Я обязана сказать тебе об этом.

Лия покачала головой.

– Уж если говорить о том, кто кому обязан, так это я. Вы дали мне все, вы стали мне матерью, учили меня, – ее тонкие прохладные пальцы коснулись руки Хенни. – Я сделаю ради вас все на свете, разве вы этого не знаете?

Слова и нежный жест необычайно тронули Хенни; перед ней была ее дочь, о которой она мечтала всю жизнь. Не в силах говорить, она молча кивнула.

– Это не… могу я спросить… это не Дэн так сильно вас обидел?

В наступившей после этих слов Лии тишине Хенни услышала вдруг стук; это стучит у меня в висках, мелькнула мысль. Рассказать, излить всю свою боль, гнев и возмущение несправедливостью, жестокостью и унижением… освободиться от всей этой невыносимой тяжести… Она содрогнулась. Нет, никогда! Это позор, Хенни! Где твое мужество? Она подняла голову, не стыдясь своих мокрых глаз.

– Как ты верно заметила, я твоя мать. А матери не взваливают своим детям на плечи собственные горести, наоборот, они помогают им. Так что оставим это.

– Вы забываете, что я уже не дитя, – мягко упрекнула ее Лия.

– Ты молода! Впереди у тебя еще целая жизнь. Когда Фредди приедет домой… – Хенни сглотнула, – когда он возвратится, вы будете так счастливы вместе! И он будет добр и верен тебе. Поэтому я и не хочу, чтобы что-то омрачало сейчас твои мысли.

– Все равно, я могла бы, наверное, помочь вам, если бы только вы мне это позволили.

– Дорогая моя девочка, спасибо. Но помощь я могу найти лишь в себе, она должна прийти изнутри. Ты знаешь это по собственному опыту. Постепенно я привыкну к… к тому, что произошло. Всю жизнь меня одолевали страхи… Я подавляла их, а сейчас они оправдались, только и всего. Я научусь жить и с этим.

Лия выглядела задумчивой. Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыла его снова.

– Прости, что выражаюсь так туманно.

– Ничего. Но если вам захочется поговорить со мной, знайте, я всегда готова вас выслушать. Я могу понять больше, чем вы думаете.

Вскоре Лия ушла к себе в комнату, но Хенни осталась сидеть за столом, держа обеими ладонями горячую чашку и глядя в пространство. Что могла понимать Лия? Может, ей было известно еще что-то о Дэне? Ну что же, даже если это и так, тут уж ничего не попишешь. И мне в сущности, подумала она, это все равно; Лия моя дочь. Вопрос в том: что мне делать?.. Мысли ее были сумбурны, то становясь на мгновение необычайно ясными и четкими, то вновь расплываясь.

Затем она услышала, как вошел Дэн. Он остановился на пороге, ожидая, когда она жестом или взглядом отреагирует на его присутствие, но она не желала его замечать. В следующее мгновение она почувствовала, что он приблизился; воздух, казалось, стал теплее в том месте, где она сидела, а он стоял. Не глядя на него, она знала, что он ослабил узел галстука – как же раздражало его всегда, что учителя обязаны были его носить! Она знала, как закручивались на затылке, над воротничком, его волосы, когда он долго не стригся, и пальцы ее знали эти завитки на ощупь, как знала прикосновение его пальцев каждая частичка ее тела.

Внезапно она почувствовала режущую боль внизу живота.

– У меня болит все нутро, – прошептала она еле слышно.

Нутро было словом из лексикона дяди Дэвида, сама она никогда его не употребляла.

– Что? Что ты сказала?

– Где-то глубоко внутри… – Она заговорила очень быстро: – Знаешь ту стройку чуть дальше по нашей улице? Они там работают на высоте почти десятого этажа, стоя на узкой железной рейке, и им не за что держаться. Я смотрела на них и изумлялась: как им это удается? Я бы так не смогла. И то, чего ты ждешь от меня, я тоже не могу.

– Я не жду слишком многого. Только, чтобы ты, после всех этих лет, попыталась вспомнить…

– Я слишком хорошо все помню! Неужели до тебя не доходит, что в этом-то все и дело? Как же все это грустно. Во мне было так много любви и нежности, и я отдала их тебе, Дэн.

– Да, они были в тебе, и ты их мне отдала. В голосе его слышалась усталость.

– Но мне следовало бы быть сильнее. И мудрее. Потому что в конечном итоге ты всегда один.

В первый раз с той минуты, как он вошел, она подняла на него глаза. Даже в старости он останется крепким и сильным. Волосы его будут такими же густыми, как сейчас, хотя и седыми. И люди будут говорить: как, должно быть, красив он был в молодости…

– Мне следует понимать и я понимаю, что в сущности ты всегда один, – повторила она.

– Неправда. Если ты сейчас так воспринимаешь меня, то подумай хотя бы о сыне.

– Не могу. Он взрослый человек. У него будет своя жизнь, когда он вернется. Если вернется. Здесь я тоже не властна.

– Хенни, может, ты все-таки попытаешься, действительно попытаешься подавить свой гнев?

– Это не гнев. Хотела бы я, чтобы это был только гнев. Но все это намного, намного глубже, – она взмахнула руками. – Я не могу этого описать. Я хочу уйти.

– Уйти? Куда?

– Все равно куда. Я не могу больше жить с тобой в одном доме. Все эти разговоры ни к чему не приведут. Здесь тяжелая атмосфера, и подсознательно ребенок это чувствует. Я хочу уйти.

Дэн прошептал:

– Если кто и должен уйти, так это я.

– Хорошо, пусть это будешь ты.

– Не может быть, чтобы ты говорила это серьезно, Хенни. Не может.

– Но я действительно хочу этого. Мы с тобой не можем больше жить под одной крышей.

Ей хотелось зарыться как можно глубже и никогда уже больше не подниматься наверх. Все ее силы иссякли, и она желала только, чтобы ее оставили в покое.

– Хенни, – повторил он, – не может быть, чтобы ты говорила это серьезно.

– Но это так. Уходи, Дэн, уходи.