В январе 1915 года Кэрри Чапмен Катт основала в Вашингтоне Женскую партию мира; вскоре после этого ее отделение открылось и в Нью-Йорке. Хенни немедленно вступила в нее и ее тут же выбрали в руководство. Она была чрезвычайно горда оказанной ей честью и преисполнена энтузиазма.

– Если бы женщины во всем мире обладали правом голоса, – с увлечением говорила она, – все было бы совсем по-другому. Мы уж точно не дали бы денег на пушки, готова поспорить на что угодно. Женщины совершенно иные. Власть и сила их не прельщают. Хотя, конечно, – добавляла она, – мужчины тоже не все такие. Во всяком случае, мой муж не такой.

Она посещала все собрания и на многих из них выступала, нередко выслушивая похвалы по поводу своего красноречия. Она также делала плакаты, выставляя их в окнах магазинов и вообще везде, где ей это разрешали. Занимаясь этим, она чувствовала, что тоже вносит свой посильный вклад в укрепление мира. Медленно, кирпичик за кирпичиком, говорила она себе, но мы строим мир.

Как-то в одну из суббот, уже под вечер, она возвращалась домой с собрания, на котором, по ее собственному мнению, она выступила особенно удачно – с предложением начать широкую рекламную кампанию в популярных журналах.

В приподнятом настроении она шла по улице, решив на этот раз обойтись без автобуса. Был тихий ранний вечер, хотя и довольно прохладный. Небо на западе напоминало своим цветом кораллы. На углу она на мгновение остановилась и купила у цветочницы тюльпаны. Бело-розовые, с шелковистым блеском, они были чрезвычайно дорогими, но она убедила себя, что наступила весна и это надо было как-то отпраздновать.

Войдя в квартиру, она с удивлением увидела на кухне Фредди с Дэном, который очевидно только что вошел, так как был все еще в пальто. Фредди, опустившись на одно колено, накладывал Струделю в миску еду.

– Как чудесно! Мы не ожидали тебя в этот уик-энд. Ты не сказал…

– Знаю. Я выехал на рассвете. Как ты, мама?

– О, великолепно! Сегодня я припозднилась, но у нас только что кончилось собрание. Ты, наверное, голоден? Я приготовила обед утром, так что надо его только разогреть.

– Обо мне с Лией не беспокойся. Мы с ней…

– Лия! – возмущенно воскликнул, прервав его, Дэн. – Ты одной рукой даешь, а другой тут же отнимаешь. Ты приехал к ней или чтобы провести несколько часов со своими родителями?

– К ней, – спокойно ответил Фредди.

У Хенни упало сердце. Господи, только не это! Только бы они опять не поссорились.

На шее Дэна вздулись жилы. Он не сводил с Фредди яростного взгляда.

– Мне случайно не послышалось? Если нет, то я этого не понимаю.

Фредди, ласкавший пса, который ел из миски, поднял голову, встал с колен и, глядя на отца, спокойно произнес:

– Я люблю ее.

Дэн медленно опустился на стул. Хенни, все еще в пальто и шляпке, продолжала стоять, переводя взгляд с одного на другого, затем вдруг, непонятно почему, уставилась на часы. Минутная стрелка дернулась на одно деление вперед, прежде чем тишину нарушил голос Дэна.

– Ты сам не знаешь, что ты говоришь, – резко произнес он.

– Думаю, что знаю. И я прошу тебя, не говори, пожалуйста, ничего, о чем мне не захочется помнить.

– О чем, черт возьми, ты тогда говоришь? Может, ты нам объяснишь?

Хенни прижала руку к сердцу. Ей казалось, что даже сквозь пальто она слышит его громкий стук.

– Я говорю о Лии, которую люблю. И я еще раз прошу тебя не говорить ничего, о чем мне не захочется помнить.

Дэн смягчил тон, словно он почувствовал во Фредди нечто такое, подумала Хенни, что предупредило его не заходить слишком далеко.

– Я не собираюсь говорить ничего ужасного, Фредди. Ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы так думать. Лично против Лии у меня нет никаких возражений. Разве я когда-либо относился к ней плохо? Разве не вырастил ее здесь, в этом самом доме? Но ты должен понять, что ты слишком еще неопытен, чтобы заговаривать о любви.

– Ты был не намного старше меня, когда влюбился в маму.

– А вот тут ты ошибаешься. Мне было уже двадцать четыре, а не двадцать один, когда мы встретились. Ты еще очень молод – и не в обиду тебе будет сказано, – даже слишком молод в том, что касается некоторых вопросов. Тебе недостает здравого смысла.

– Мои профессора говорят мне совсем обратное.

– Ручаюсь, твои профессора не слишком-то много говорят с тобой о женщинах, иначе они бы тоже сказали тебе, что ты многого еще не понимаешь.

– Я понимаю только одно, что я люблю Лию, и она любит меня.

– Неужели ты не видишь, что она не для тебя?! У вас же нет почти ничего общего! Ты заканчиваешь колледж, думаешь о докторской; она же работает в магазине одежды. Она необычайно честолюбива и прилагает все силы для того, чтобы пробиться наверх…

– Ты меня поражаешь! Ты, убежденный демократ, и вдруг такой снобизм!

– Ты меня совершенно не понял. Я хотел лишь сказать, что вы абсолютно разные и с годами эта разница только еще больше возрастет. Любовь между вами лишена всякого смысла, всякого здравого смысла. Чем скорее ты выбросишь из головы всю эту чушь, тем будет лучше для тебя и для Лии тоже. – Он повысил голос: – Она же прирожденная соблазнительница, Фредди!

– Замолчи, папа. Ты не знаешь, что говоришь.

– Нет, знаю! Есть вещи, которые способен видеть лишь умудренный опытом человек.

Умудренный опытом человек… Всегда одно и то же, подумала со вздохом Хенни. Всегда.

Фредди не ответил. Подхватив с пола пса, он крепко прижал к себе теплое маленькое существо и стал почесывать отвисшую морщинистую кожу у него под подбородком.

Прошло несколько томительных мгновений. Наконец, глубоко вздохнув, он медленно произнес:

– Мне жаль, что ты видишь все это в таком свете, потому что сегодня днем мы поженились.

Слова донеслись до слуха Хенни словно откуда-то издалека. Ее мозг отказывался их воспринимать.

– Вы поженились? – растерянно повторила она.

– Да, в городской ратуше, – Фредди сглотнул, и его сильно выступающий вперед кадык резко дернулся, как всегда вызвав в ней острое чувство жалости. – Пожалуйста, не сердитесь… не портите нам этот день. Пожалуйста. Все-таки это день нашей свадьбы.

Он напоминал провинившегося ребенка, который, представ перед судом родителей, храбрится изо всех сил, стараясь скрыть терзающий его страх. Губы у Хенни задрожали, и она поспешно прикрыла рот ладонью, на мгновение задержав ее там, прежде чем спросить:

– Почему ты ничего нам не сказал? – ей показалось, что она простонала эти слова.

– Вы отговорили бы нас, во всяком случае, попытались бы это сделать. Так лучше.

Дэн откашлялся.

– Я уже не говорю об уважении, – он с силой стукнул себя кулаком по колену, – но так отплатить твоей матери и мне за наше доверие – это подло и низко. Не знаю, как ты это называешь, но по-моему, это подло и низко.

– Мы совсем не хотели, чтобы так получилось. Если ты позволишь мне объяснить…

– Да, пожалуйста. Мне действительно хотелось бы знать, как ты дошел до того, чтобы совершить, я уверен, одну из самых ужасных ошибок в твоей жизни, проживи ты хоть до ста лет. Взвалить на себя подобную обузу, когда ты еще не встал твердо на ноги… Господи, никогда я не видел подобной глупости! Будь я проклят, если это не так!

– Прошу тебя, – взмолился Фредди, – поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Не омрачай нам этот счастливый день, который мы будем помнить всю нашу жизнь.

– Счастливый день… Счастливая пара – так, кажется, говорят? Где, между прочим, вторая половина этой счастливой пары?

– Лия выбежала купить перчатки; она оставила свои в кэбе. А вот и она, открывает дверь.

В следующее мгновение в кухню вбежала запыхавшаяся Лия. При виде застывших словно статуи Хенни и Дэна она остановилась.

– Я вижу, вы уже слышали нашу новость.

Она стояла, почтительно ожидая какого-либо знака с их стороны, и, однако, ее уверенная поза ясно говорила: мы сделали, что хотели, и мы не боимся.

Все это промелькнуло в мозгу Хенни, пока она оглядывала Лию с головы до пят: прекрасный бледно-лиловый костюм, совершенно новый, естественно; обтянутые шелковыми чулками стройные лодыжки, кружевное жабо, длинная, до талии, нить жемчуга, завязанная ею узлом с явным намерением привлечь к нему внимание, словно он был настоящим; закрепленное вертикально элегантное перышко на бледно-лиловой шляпке… Продолжая улыбаться, Лия ждала.

Наконец, не выдержав, она обратилась к Хенни, полностью проигнорировав Дэна:

– Вы разве не хотите пожелать нам счастья?

И тут Хенни вдруг осенило. Постоянно живший в ней страх, страх, от которого она ни на минуту не могла избавиться, что сын ее уйдет на войну и она его потеряет, – всему этому наконец-то пришел конец! Женившись, он был теперь в безопасности! Они с Лией останутся теперь здесь, вместе с нею. Он закончит учебу и начнет работать; у них будет ребенок… Похоже, в конечном итоге, этот брак оказался настоящим благом, еще одной нитью, привязывающей их друг к другу. Да, конечно! А Дэн постепенно привыкнет… Все эти мысли мгновенно промелькнули в ее мозгу, вдохнув в нее оптимизм и пробудив в ней ее обычную душевную щедрость.

– Конечно же, мы желаем вам счастья! – раскрыв объятия, она прижала Лию к груди. – Естественно, я расстроилась, что вы сделали это втайне от нас, но я желаю вам счастья!

– Пожениться в субботу, да еще и в ратуше! – проворчал Дэн. – Меня-то это не волнует, но вы прекрасно знаете, как к таким вещам относится мама. Могли, по крайней мере, хотя бы пойти к раввину и соблюсти субботу.

Лия быстро проговорила.

– Я понимаю. Я сама так чувствую, и конечно позже у нас обязательно будет религиозная церемония. Но сейчас у нас нет времени…

Дэн не дал ей договорить.

– Что ты хочешь этим сказать: нет времени? Лия повернулась к Фредди.

– Ты им ничего не сказал?

– Нет, я… – он еще крепче прижал к себе собаку, словно ища у нее защиты. – Я…

Лия прервала его.

– Он боится сказать вам об этом. Фредди вступил в британскую армию. У него в распоряжении всего одна неделя. Поэтому-то мы так спешно и поженились.

Отделанная стеклярусом бахрома абажура заплясала перед глазами Хенни. Мгновенно ослабев, она рухнула на стул. Все вокруг потемнело. Она видела открытый рот Дэна, темный, как пещера; его лицо было темным, комната была темной и все кружилось в каком-то бешеном танце. Она уронила голову на стол.

Кто-то коснулся рукой ее волос, и она услышала над собой голос Фредди:

– Не плачь, мама. Я должен был это сделать. Ты сама всегда говорила, что люди должны поступать в соответствии со своими принципами, а иначе этим принципам грош цена.

Она глубоко вздохнула.

– Жаль только, что мы с тобой придерживаемся различных принципов, но так уж случилось и тут ничего не поделаешь. Я лишь прошу тебя уважать мои, как я всегда уважал твои.

На голове у нее лежала теплая рука ее сына. Та самая, в которой она учила его когда-то держать ложку; которая сжимала ее ладонь в первый день в школе; которая очаровывала ее, скользя по клавишам.

Она открыла глаза и подняла голову. Ничем не примечательная знакомая комната с находившимися в ней четырьмя людьми, которые сотни раз ели за этим столом, перед этой плитой, приобрела вдруг какую-то болезненную значимость. Такой, как сейчас, она и запомнится: с красными льняными занавесками и чугунком для супа; с белым умоляющим лицом Фредди и внезапно постаревшим на десять лет Дэном, в душе которого явно боролись гнев и печаль; с Лией, преисполненной достоинства в своем новом положении и более сильной, чем любой из них.

– О, Фредди, что ты наделал! – вырвался из груди ее горестный крик.

Она заломила руки. Обычно так пишут в романах, но это правда. В горе ты стискиваешь руки и заламываешь их.

– Что же ты наделал, Фредди!

– Я поступил правильно, мама. Это последняя война. После нее наступит мир на всей земле. Я сделал правильный выбор, я в этом уверен.

Дэн вскочил.

– Ты ушел из колледжа! Выбросил псу под хвост свое образование! Мог бы, по крайней мере, подождать год, прежде чем отправиться разыгрывать из себя героя.

– Я наверстаю упущенное, когда вернусь. Это не проблема.

Дэн набросился на Лию.

– А ты… это ты стоишь за всем этим? Ты поощряла этого… этого идиота, который решил попусту растратить свою жизнь? – у него внезапно перехватило дыхание и он замолчал.

– Ты не прав, Дэн, это несправедливо! – воскликнула Хенни, прежде чем Лия смогла ответить. – Тебе с самого начала было известно отношение Фредди к этой войне. Нечестно взваливать на Лию вину за его дурацкие идеи.

– Ладно, я беру свои слова назад. Господи, я не соображаю, что говорю, – Дэн стукнул себя кулаком по голове. – Я пытаюсь понять, не снится ли мне все это, не вижу ли я кошмарный сон… Но нет, похоже, я не сплю.

Хенни взглянула на сына. Для нее он был все тем же хрупким светловолосым ребенком с голубыми, как озера, глазами. И вот сейчас этот ребенок собирался ее покинуть, отправиться, возможно, на смерть, и ради чего? Задолго до этой войны, с того самого момента, как она стала достаточно взрослой, чтобы думать о таких вещах, все ее силы, вся энергия были отданы утверждению противоположной идеи. Иногда, благодаря собственной убежденности, ей удавалось склонить на свою сторону даже совершенно незнакомых ей людей; но она – и Дэн тоже – потерпели полную неудачу в том, что касалось их сына, в ком не было и следа этих убеждений.

– Я не знаю, что сказать, – прошептала она и расплакалась.

Дэн обнял ее за плечи.

– Посмотри, до чего ты довел свою мать! – воскликнул он. – А ты, Лия? Как ты поступила с этой женщиной, которая спасла тебя, боролась за тебя, отдала тебе свое сердце и душу?! Черт побери, на вашем месте я давно бы уже сгорел со стыда!

– Нет, Дэн, нет, – запротестовала Хенни. – Сделанного не воротишь. Мы должны думать о будущем, должны идти вперед. Сделанного не воротишь.

– Если вы не хотите, чтобы я возвращалась сюда, – сказала Лия, – я могу после отъезда Фредди поселиться у друзей с моей работы.

Большой же путь, подумала Хенни, прошел этот когда-то никому не нужный ребенок! Тогда, на январском ветру, когда мы устало тащились по улицам с ее матерью, я обещала ей, что позабочусь о ее дочери, и я выполнила свое обещание. Теперь она моя дочь, которая любит моего сына и, однако, готова расстаться с ним после того, как они пробудут вместе всего лишь неделю. Безумие! Все это настоящее безумие.

Она встала и вновь прижала Лию к груди.

– Поступай, как считаешь нужным. Это твой дом, если ты этого хочешь. Я думаю, ты это знаешь.

– Как скажет Фредди, – в голосе Лии неожиданно зазвенели слезы. – И, конечно, если Дэн не будет возражать, я останусь здесь.

– Мне было бы спокойнее, если бы я знал, что она здесь с вами, – сказал Фредди.

– Как жена нашего сына, – произнес Дэн с некоторой чопорностью, – ты здесь у себя дома. Итак, этот вопрос мы решили, – голос его на мгновение прервался, – …насколько это было возможно.

– Мы собираемся уехать на несколько дней, – проговорил Фредди. – Дядя Альфи предложил нам пожить в Лорел Хилл. На этой неделе их там не будет.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что Альфи знал об этом?! – воскликнул Дэн.

– Он узнал обо всем лишь сегодня утром, когда Пол спросил у него, не могли бы мы там пожить какое-то время. Пол нас туда и отвезет.

– Пол знал? Итак, все было проделано за нашей спиной. Все об этом знали, кроме отца с матерью!

– Только с сегодняшнего утра. Не сердись на них. Они ни в чем не виноваты. Я взял с них слово ничего вам не говорить и… и в сущности это не имеет никакого значения, потому что мы поступили бы так в любом случае, и Пол это понимал. Как и дядя Альфи.

– Так… – протянул Дэн. – Так…

И снова наступила торжественная тишина; словно саваном она окутала крошечную кухню и четверых людей в ней, которые стояли кружком, как стоят обычно в ожидании той минуты, когда можно будет разбить этот круг, сказать последние слова и уйти.

Первой нарушила молчание Лия.

– Уже половина четвертого. Мы сказали Полу, что будем ждать его внизу, на улице.

Такса заскулила, и она взяла ее на руки.

– Он будет скучать по мне. Я скоро вернусь, Струдель. Вы позаботитесь о нем, Хенни?

– Конечно.

Фредди поднял чемоданы.

– Мы вернемся в пятницу, тогда и попрощаемся. Не будем делать этого сейчас.

Дэн открыл дверь.

– Хорошо. Только… только береги себя.

Закрыв за молодоженами дверь, он прислонился к ней лбом. Хенни смотрела на его трясущиеся плечи, вслушиваясь в звуки удаляющихся шагов; вскоре до нее донесся шум заработавшего двигателя, затем все стихло, и их снова окутала мрачная тишина.

– Все это скоро кончится, – проговорил Дэн. Онемевшие от горя, они лежали без сна в своей постели и разговаривали. – Он никогда не сможет ее полностью удовлетворить.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она для него слишком сильная. Она будет подталкивать его и тащить за собой, пока он в конце концов не упадет.

– Лия хорошая девушка.

Она говорила это, наверное, в тысячный раз и неимоверно устала от этого. И потом, главным сейчас был не брак. Фредди в военной форме – вот что стояло у нее перед глазами, добрый мягкий Фредди с ружьем в руке. Ей вновь вспомнились ужасные фотографии в газетах: изрытая окопами земля, напоминающая собой лунный ландшафт; нет, даже хуже, так как на луне, при всех ее кратерах и трещинах и полном отсутствии зелени, не было, по крайней мере, крови. Что значил какой-то брак по сравнению со всем этим?

Дэн с горечью сказал в темноту:

– Она веревки из него может вить, и так оно и будет, помяни мое слово.

– Они любят друг друга, Дэн. И любовь эта продлится еще много, много лет. Ты был прав, когда сказал мне об этом. Я ничего не замечала.

– Ты многого не замечаешь, я всегда тебе это говорил.

Сейчас, подумала Хенни, мама тоже могла бы мне сказать: «Я тебе это говорила». На что я бы ответила: «Ты также думала, что мне не следовало выходить замуж за Дэна, не так ли?» Нет, благослови вас Господь, Лия и Фредди; пусть мой сын возвратится домой живым и невредимым, и пусть они будут счастливы друг с другом. Я верю, что так все и произойдет. Странно, но я совсем непохожа на тех матерей, которые, как говорят, считают, что все девушки недостаточно хороши для их сына. Я верю, что Фредди будет счастлив с Лией; ее сила станет для него благом. Она вздохнула.

– Будем надеяться, что они будут счастливы друг с другом, также, как и мы, – она придвинулась к Дэну ближе.

Он прижал ее голову к своему плечу.

– Да. Если бы только не эта проклятая война…

– Дорогой мой, мы ничего не можем здесь с тобой поделать. Нам остается лишь надеяться. И сохранять мир в этом доме… Бедная Лия! Бедная малышка! Так начать свою супружескую жизнь!

Начало нашей совместной жизни, мелькнула у нее мысль, тоже не было усыпано розами.

– Какая она бедная! Бедная Хенни, вот что я скажу, – проворчал Дэн.

– Не такая уж я и бедная, пока у меня есть ты. Обними меня, Дэн. Я так устала. Думаю, сейчас мне наконец-то удастся заснуть.

В Лорел Хилл, провозглашая приход весны, громко квакали лягушки. Облаченные в свитера, так как ночь была довольно прохладной, Пол, Фредди и Лия сидели на террасе после позднего ужина.

– Нет, вы только послушайте этот хор! – воскликнула Лия. – Какая удивительная ночь! Жаль, что Мими не захотела посидеть здесь вместе с нами.

– Для нее сейчас слишком холодно, – объяснил Пол. – Она очень легко простужается, – он поднялся. – Я, пожалуй, тоже пойду. Завтра рано утром мы возвращаемся в город. Уедем тихо, так что вы даже не проснетесь.

– Вы не должны уезжать из-за нас, – сказал Фредди.

– Это ваш медовый месяц. Уверен, наша компания вам сейчас совсем ни к чему.

– Но дом громадный, – возразила Лия. – Мы можем и не видеться, пока сами этого не захотим.

Она встала и подошла к перилам террасы.

– Взгляните на звезды! Их мерцание совсем не холодное. Кажется, они полыхают огнем. Ой, смотрите! – воскликнула она вдруг. – Что это?

Над холмом, между деревьями, небо внезапно словно вспыхнуло.

– Это метеорный поток! – воскликнул Фредди. Они бросились к стене; огни вспыхивали один за другим, так что казалось, идет огненный дождь. Онемевшие от восторга, они застыли, не в силах отвести глаз от этого удивительного зрелища. Через несколько секунд все закончилось.

– Что это было? – вскричала Лия. – Что?

– Ничего такого, чего бы следовало бояться.

В сумраке Пол увидел, что Фредди улыбнулся и нежно обнял молодую женщину за плечи.

– Это куски льда, – продолжал Фредди. – Они летят в космосе с огромной скоростью, в сотни раз быстрее пули.

– Никогда ничего подобного не слышала! И ты же всегда утверждал, что ничего не смыслишь в науке.

– Так оно и есть. Просто, благодаря отцу, я кое-чего нахватался. Я часто поднимался вместе с ним по пожарному выходу на крышу, и он рассказывал мне о звездах. Кое-что из его объяснений и застряло у меня в голове.

Лия вытянула перед собой руку.

– Свет от звезды, находящейся от нас на расстоянии миллионов миль, и вот он, касается моих пальцев, – медленно проговорила она и через мгновение добавила: – По существу, мы ничего не знаем, не так ли?

Звезды, звезды, влюбленные и звезды, – подумал Пол. Смутно ему припомнились строки написанной древним римлянином поэмы о любви, звездах и вечности, и о том, что и через столетия влюбленные все так же будут смотреть на звезды… Он повернулся и вошел в дом; они даже не заметили его ухода.

Что сказала Лия? Что в сущности мы ничего не знаем? Да, мы несомненно ничего не знаем, или, в конечном итоге, почти ничего. Кто бы мог подумать, что Лия так тонко все чувствует; она всегда казалась такой практичной, такой здравомыслящей? Ну что же, это только лишний раз доказывает, что следует быть весьма осторожным в своих суждениях о другом человеке. Но уж избытком мягкости она никак не могла похвастаться. Хотя, возможно, именно такая девушка и нужна Фредди, у которого этой мягкости даже больше, чем нужно.

О, Господи! Что на него нашло?! Бедный парень, идет на войну, хотя ему в этом нет никакой нужды! Не из-за того ли это парня, Джеральда? Не желание ли это оказаться не хуже, чем он? Или показать отцу – о чьей храбрости во время того, давнишнего пожара, он должно быть слышал тысячи раз – что и он может быть таким же храбрым? Может, в нем жила бессознательная потребность доказать самому себе, что он настоящий мужчина? Все это было слишком сложно; вероятно, эти парни в Вене, занимающиеся психологией, могли бы лучше в этом разобраться, а может, и нет. Но в одном можно было не сомневаться: Фредди был романтиком, и один только Господь знал, что это ему принесет, если он останется в живых. Он вполне мог стать исследователем Аравии, но, скорее всего, кончит преподаванием классической филологии в какой-нибудь консервативной частной школе, сожалея, что не родился столетием раньше.

А Лия? Что на нее нашло? Может, дело тут во внешнем эффекте? Несомненно, со своими светлыми, как у ангела, волосами и голубыми глазами Фредди будет выглядеть совершенно потрясающе в военной форме. Недаром же говорят, что все женщины неравнодушны к военным.

Нет, так думать о ней несправедливо; она для этого слишком умна. Она желала его, только и всего. Она любила его или думала, что любит, – в сущности это одно и то же – и схватила его, как только смогла. Миллионы молодых женщин были сейчас в таком же положении, как она. Бедняжки! Если бы только можно было предвидеть, что их всех ожидает впереди? И нас тоже…

Всего лишь неделю назад более ста американцев погибли на «Лузитании». Ему вспомнилось, как он танцевал в этом роскошном плавучем дворце, ел за обедом икру под звуки музыки; или читал на палубе, время от времени поднимая голову, чтобы взглянуть на появляющийся в серых водах океана пенистый след, когда они увеличивали скорость. Теперь «Лузитания» лежала на дне океана… Вильсон говорит, что нас не удастся втянуть в войну, но кто может это знать.

И все же мы можем и не вступить в нее…

Тихо ступая, он поднялся к себе в спальню по лестнице, вдоль которой на стене висели отвратительные натюрморты Альфи – огромные фрукты и битая птица с открытыми мертвыми глазами и сломанными крыльями. Мими уже спала; ее вышивание, аккуратный веночек из скромных цветочков на бежевом фоне, лежало на полу подле кровати и, наклонившись, он его поднял.

Ощущая в душе смутное беспокойство, он подошел к окну и посмотрел вниз на лужайку. В полосе света от лампы в гостиной стояли две фигуры, сплетенные в таком тесном объятии, что тень от них была тенью одного человека. Когда они, наконец, оторвались друг от друга и повернули к дому, он отошел от окна. В глубине его души вдруг вспыхнуло желание – жгучее, неудовлетворенное, – словно их физическая страсть передалась ему, как зараза.

Он разделся и подошел к кровати. Лицо его жены было спокойным во сне; рядом, на подушке, лежала ее рука; золотое кольцо, символизирующее ее союз с ним, поблескивало на ее тонком пальце. Даже ее пальцы были изящными, подумал он.

Он лег и заставил себя думать о клиенте, с которым у него была назначена на завтра очень важная встреча. Он перебирал в уме один вариант за другим, стараясь прояснить для себя план своих действий. Через какое-то время ему удалось, наконец, уснуть.