Пятое ограбление происходило как раз перед рассветом. Стоял июль, самая жаркая его пора, одна из соседок готовилась к ранней утренней пробежке. Она видела Клэя со спины, но ничего дурного не подумала, поскольку он воспользовался ключом, чтобы открыть входную дверь, а ей было хорошо известно, что Феликс и Ленни позволяли членам семьи и друзьям пользоваться домом в свое отсутствие.

Больше никто не слышал и не видел, как Клэй проник в дом. Рядом с дверью находилась панель с сигнализацией; рукой, одетой в перчатку, он набрал шифр, отключающий сигнализацию, затем быстро осмотрелся вокруг в слабом свете уличного фонаря. Он стоял в небольшой прихожей, справа от него располагалась комната для гостей и ванная. Прямо перед ним — лестница наверх, рядом узкий коридор, ведущий в столовую, а под ней — проход на кухню и в огороженный стеной сад. Он поднялся вверх, шагая через две ступеньки, и через мгновение стоял в темной гостиной. Небольшим карманным фонариком он быстро осветил обитые бархатом кресла, резной круглый стол, стоящий посредине комнаты, картины, висевшие на обоях с мелким рисунком. «Поццо, — подумал он, — слишком шикарно для старого Феликса». Но того, что он искал, там не было: он прошел через дверь в библиотеку.

Осветив фонариком стены комнаты, он вздохнул с облегчением. Три картины Роуалтса висели в нише над двухместным креслом. Положив фонарь на стол, он снял их со стены и, свернув в трубочку, засунул в кожаный футляр, которым пользуются художники и который он держал у себя под пиджаком. Затем он развернулся на месте и, освещая комнату фонарем, вновь принялся изучать ее содержимое. Осталась только одна картина, за ней он обнаружил стенной сейф. Достав из кармана бумажку, он набрал записанную на ней комбинацию цифр, списанную им с листка, обнаруженного в сумочке Ленни как раз рядом с кодом, отключающим охранную сигнализацию у входной двери. Открыл дверцу сейфа и пошарил внутри. Сейф был пуст, только несколько документов, касавшихся покупки дома. «Вот невезуха, — с горечью подумал он, — для чего ему сейф, если в нем нечего хранить? Ни одной чертовой вещицы для меня». Расстроенный он закрыл дверцу и замок, машинально поправив картину, скрывавшую сейф. Затем замер от резкого звука, нарушившего тишину.

Звук донесся снаружи — с внутреннего двора дома или, может быть, от соседей. Похоже, что-то захлопнули. Может быть, ставни. Может быть. Он ждал. Он стоял не шевелясь, едва дыша, в течение пяти минут. «Какое-нибудь окно, — подумал он. — Очень похоже. Кто-то в соседнем доме открыл окно, распахнул его настежь, отсюда и этот резкий звук.

«Звук не из дома; я в безопасности. Глупо паниковать, однако Бен учил меня никогда ничего не принимать на веру. Никогда не знаешь, когда опасность может оказаться реальной. Вот чему он учил меня. Надо же, как прочно усвоил! Пора выбираться отсюда». Он подхватил футляр с картинами, затем остановился, разглядывая стол. Почему бы и нет? Снаружи все еще было темно; для беглого осмотра времени достаточно; вдруг удастся найти немного наличных.

Стол был поистине огромным, оборудованный с обеих сторон так, чтобы одновременно за ним могли работать два человека, сидя лицом друг к другу. С каждой стороны располагались дверцы и ящики с отверстиями для ключей. Он открывал их, осматривал и закрывал с эффективностью, выработанной уверенностью и опытом. Никаких денег; только бумаги и письма, большинство из них принадлежали Ленни.

Верхний ящик с противоположной стороны стола был забит плотнее остальных. Под бумагами и конвертами лежал бумажник из кожи угря; в нем оказались кредитные карточки на имя Ленни и девяносто пять долларов. Фыркнув, он швырнул его на стол и принялся перебирать конверты, заглядывая внутрь каждого. «Ничего, ничего, черт подери…»

Что-то торчало сзади, он подергал — не поддавалось. «Черт, что же там не так?» Он потянул за бумагу, которую нащупали пальцы. Возникла мысль о тайнике. «Да, — подумал он с возрастающим волнением. — Что еще тут может быть? Это старый стол, очень похож на стол, стоявший в офисе Оуэна, а в прежние времена очень любили устраивать разные потайные ящички».

Он выдвинул ящик и поставил его на пол. Послышался треск; там прилип конверт, за который он тянул. Достав его оттуда, стал искать тайник. Открыв дверцы, посветил фонариком. Внутри виднелась съемная панель, удерживаемая четырьмя медными шурупами.

За окном появились первые проблески восхода, сердце стучало. С помощью небольшой отвертки, лежавшей в кармане, вывинтил шурупы и поднял панель. Никакого тайника. Панель просто прикрывала доступ к дальним частям стола на случай ремонта. На дне узкой щели лежал один-единственный конверт, больше ничего. Больше ничего. «Черт возьми, загубил столько времени», — подумал он и уже собирался вставить панель на место, как увидел имя, написанное на конверте. «Лора Фэрчайлд».

Он схватил конверт. Он был толстым, явно какой-то большой документ. Имя Лоры было написано от руки большими наклонными буквами, почерком, в котором он признал почерк Оуэна. «Этот стол, должно быть, принадлежал Оуэну, — подумал он, — и это письмо он написал ей, то самое, которое она не могла найти. Оно завалилось за ящик. И лежало там со дня его смерти».

В комнате становилось светлее, удары сердца отдавались у Клэя в ушах. Он ненавидел дневной свет. Слишком долго возится. Засунув письмо во внутренний карман пиджака, завинтил шурупы на место, уложил бумаги, конверты и бумажник из кожи угря обратно в ящик и задвинул его на место. Быстро осмотрел комнату: все чисто, все в порядке. Подхватив футляр с картинами, он поспешил к выходу, осторожно включил сигнализацию и выскользнул через парадную дверь наружу, закрыв ее за собой на ключ.

Мимо проехала машина — он вжался в дверь и не шевелился, пока она не исчезла из вида. Затем, посмотрев направо, потом налево, двинулся пешком до Лексингтона, мимо все еще спящих домов. На углу увидел приближающееся такси. Небрежно остановил его и поехал прочь.

Когда семья в начале июля собралась отдохнуть на Кейп-Коде, Ленни также согласилась. На этом настаивал Феликс, недовольный ею и встревоженный; Эллисон также отпускала тоскливые комментарии по поводу того, как редко они ее видят, после того как большую часть времени она стала проводить в Нью-Йорке. Поэтому она согласилась. Ленни знала: когда-нибудь придется объясниться с Феликсом, которого она откровенно избегала после разговора с Беном, состоявшегося шестью месяцами раньше

Шесть месяцев, в течение которых она стремилась встречать Феликса как можно реже. Уже более года они перестали ночевать в общей спальне. Она давно ничего ему не объясняла; просто сказала, что не испытывает никакого желания. Ей было интересно, сколько времени он будет сдерживать переполнявшую его ярость. Он целиком ушел в дела компании. Имелись проблемы в отношениях с правлением корпорации, его вынуждали продать несколько гостиниц, чтобы увеличить оборотный капитал; они чересчур разрослись за последние годы. А главное, после рождения Джада он был вынужден сдерживать свой гнев на Бена. Феликс верил, что Бен обхитрит его и непременно раздавит, если он не свалит Бена раньше. Тем не менее оба они продолжали работать изо дня в день, едва обмениваясь парой слов, над строительством двух новых отелей Сэлинджеров.

Конечно, ничего этого Феликс не говорил Ленни; она узнавала обо всем от Бена и Томаса. Феликс практически не делился с ней ничем; она рассказывала ему и того меньше. Если он и замечал происшедшие в ней перемены после того, как она начала проводить в квартире Уэса Карриера столько же времени, сколько в своем доме в Манхэттене, то молчал об этом. Ленни сомневалась, замечал ли он вообще что-либо: прошло много времени с тех пор, когда он действительно обращал на нее внимание. Ленни полагала, что он все еще считал ее все той же, какой она была, когда он увел ее от Джада.

— Я и забыла, как здесь прекрасно, — сказала Ленни за завтраком, обращаясь к Эллисон. Был уик-энд Четвертого июля, день национального праздника США, южную часть полуострова настолько заполнили приезжие, что жители Остервилла предпочитали оставаться дома и развлекать друг друга. Одетые в шорты и спортивные рубашки, Эллисон и Ленни вынесли кофе и печенье на газон, разбитый позади дома, принадлежавшего Ленни. Они расположились там, наблюдая, как Джад делал свои первые шаги, курсируя между сваренной из железа скамьей и коленями Эллисон.

— Я скучала по Кейп-Коду, не подозревая, что тоскую по нему.

— Ты была очень занята в Нью-Йорке.

— Саркастически настроенная дочь заставляет мать чувствовать себя неудачницей.

Эллисон рассмеялась:

— Разве ты неудачница? Ты считаешь, что я очень хорошо устроилась. Извини за мой сарказм, дело в том, что я сильно скучала по тебе. Тебе понравилось в Нью-Йорке или хочешь остаться в Бостоне?

— И то и другое.

Эллисон пристально посмотрел на нее:

— Ты неплохо проводишь время.

— Да. В Париже тоже было неплохо. Я не все рассказала тебе про Париж.

— О чем же ты умолчала?

— О нашем уговоре с Лорой.

Инстинктивно Эллисон оглянулась и посмотрела на кухню, где прежде хлопотала Лора, воспоминания нахлынули на нее, перемешивая любовь, утрату и гнев. Рядом Джад, лепетавший от восторга, упал ей на руки. Эллисон подхватила и поцеловала его, прижавшись носом к мягкой щеке и шее, прежде чем вновь поставить на нетвердые ножки. Затем взяла свою кружку с кофе.

— Ты рассказала, как беседовала с ней о ее отелях и сказала ей, что, возможно, мы поторопились в наших суждениях. Что она очень красива и все еще сердита на нас.

— Лора предложила мне погостить в одном из ее отелей, посмотреть на что он похож. И я согласилась.

Эллисон смотрела на мать во все глаза:

— Почему ты мне не сказала об этом? И ты собираешься принять ее предложение? Может быть, мне пойти с тобой?

— Я уже была. Я была там пару месяцев назад. А не рассказала тебе потому, что не хотела, чтобы визит выглядел как нашествие Сэлинджеров; мне хотелось посмотреть одной.

— И что ты там обнаружила? — спросил Бен. Они резко взглянули вверх, прикрыв глаза ладонями от слепящего солнца.

— Мой легконогий муж, — весело проговорила Эллисон, — мы не слышали, как ты подошел.

— Теннисные туфли, — проговорил он, наклоняясь и целуя ее, затем поцеловал в щеку Ленни. — С утра пораньше мы сыграли партию с Томасом. Как только оденусь, выезжаю в Сити, но сначала мне хотелось услышать конец истории, которую рассказывает Ленни.

— Ты слышал, она гостила в одном из отелей Лоры?

— Да, в котором?

— В нью-йоркском, — ответила Ленни. — Бен, это поистине необыкновенное место.

— Расскажи.

Он сел за стол и налил себе кофе из термоса, стоявшего около Эллисон, затем протянул руку, когда Джад приблизился к ним.

— Боже мой, вы только посмотрите! В следующий раз он будет бегать по двору.

Он привлек Джада к себе, прижавшись щекой к мягким светлым волосам сына.

— Как дела, мой мальчик? — мягко проговорил он. — Как вижу, ты неплохо держишься на ногах. Вот это-то тебе потребуется в жизни, Джад — твердо стоять на ногах. Запомни как следует.

Он опустил его на землю и повернулся к Ленни.

— Расскажи, — попросил еще раз.

Ленни описала комнаты, предоставляемые услуги, отношение персонала, как она давала обед на десять человек (Карриер также присутствовал, но она не упомянула о нем), как делала различные заказы на протяжении всех трех дней пребывания в отеле и все они неизменно удовлетворялись.

— Или же у них лучшая подготовка, нежели в любом другом отеле, из всех, в которых я когда-либо останавливалась, или весь персонал находится под гипнозом. Тем не менее, должна признать, это нечто большее, чем обыкновенный персонал; там царит особая атмосфера, хотя, как мне кажется, персонал играет в этом самую главную роль.

Бен кивнул. Он почувствовал гордость за Лору и в то же время зависть. Ленни никогда не восторгалась ни одним из отелей Сэлинджеров, в которых она часто бывала, даже после того, как он стал работать на компанию, и, как он полагал, сумел добиться существенного улучшения. Тут Бену пришло в голову, что настало время сказать им правду о себе и о Лоре: пока они восхищались ею и Ленни вспоминала общение с ней в Париже.

— Мне хочется, чтобы она работала на нас, — сказала Ленни, — я имею в виду, вместе с нами; теперь глупо полагать, что Лора когда-либо будет снова работать на нас. Или на кого-либо другого. После того как я уехала из отеля, я написала ей письмо, в котором вместе с благодарностью за замечательно проведенное время предложила подумать о совместной работе, но она не ответила. Уверена, она все еще обижена на нас. А мы до сих пор не знаем, что и думать о ней, не так ли? Феликс запрещает даже упоминать ее имя. Я нахожу это чрезвычайно неудобным, даже спустя все эти годы. Какая жалость, что так трудно забыть прошлое…

Бен поднялся со своего места. Время сказать правду еще не пришло. Он не был уверен, что оно вообще когда-нибудь наступит. Он ждал слишком долго; вдобавок ко всему придется объяснять причины столь долгого молчания и многое другое.

— Пойду приму душ, — сказал он, наклоняясь и подхватывая сына на руки. — Скоро увидимся, молодой человек. Заботься о маме, она у нас необыкновенная. Я люблю тебя.

Он еще раз наклонился к Эллисон:

— И тебя я люблю.

Он посадил Джада на колени Эллисон, пересек террасу и вошел в дом.

Ленни и Эллисон посмотрели друг на друга.

— Береги ваши отношения, — мягко проговорила Ленни, — то, что есть между тобой и Беном, так прекрасно… Хотелось бы дать тебе совет получше, но не знаю какой. Пойми, замечательно, что ты можешь сохранить и укрепить ваши отношения.

— Мне хочется, чтобы и у тебя было нечто подобное, — решительно сказала Эллисон.

Она никогда не расспрашивала мать о ее супружестве.

— Мне тоже.

Жарко светило солнце, воздух был практически недвижим; Ленни посмотрела сквозь окружавшие деревья на океан — огромное пространство голубого цвета, местами нарушаемое белыми парусами и маленькими цветными пятнами виндсерфингов. Она чувствовала себя легко и расслабленно, не столько как мать, скорее как друг. Возможно, это ощущение происходило оттого, что они с Эллисон обе теперь были матерями, а возможно, оттого, что Эллисон стала увереннее в себе, чем прежде, более искренней и счастливой настолько, чтобы получать наслаждение от общения с другом, которого знала всю свою жизнь. Как бы там ни было, Ленни обнаружила, что может говорить с Эллисон о своем неудавшемся браке, не опасаясь, как прежде, перепугать дочь тем, что вдруг ей, как и матери, не удастся счастливым образом устроить свою супружескую жизнь.

— Я вышла замуж по ошибке, — сказала Ленни, — и по ошибке продолжаю оставаться замужем; потому что принято выходить замуж, потому что я не могла найти лучшего супруга, потому что я была напугана. И потому, что этого очень сильно хотел Феликс.

— Хотел чего?

— Жениться. Заключить со мной брачный союз.

— Не тебя самое, а союз? Он не хотел тебя ради тебя самой?

Ленни чуть заметно усмехнулась:

— Боюсь, он не поймет сути вопроса. Он добивался меня, поскольку я олицетворяла некое представление о стиле, который для него был главным. Он хотел владеть мною, поскольку ему было важно обладать тем, чем восхищались другие мужчины, а мною очень часто восхищались. Он хотел обладать мною еще и потому, что я любила другого, кого он презирал и, как мне кажется, опасался.

— Неужели ты любила другого? Ты никогда не говорила мне об этом. Кто он?

— О, это было так давно. В молодости почти всегда так: любим одних, а заключаем брак с другими. Эллисон, ты расстроишься, если я разведусь с Феликсом?

— Похоже, мое отношение не играет существенной роли, не так ли? В действительности ты уже покинула его; ты едва видишься с ним. Ты сказала ему?

— Нет. Продолжаю оттягивать. Не хочу иметь с ним никаких дел, даже бракоразводных. Хочу развестись, и в то же время не хочу проходить через весь этот процесс; я почти ощущаю себя разведенной, пока не нахожусь рядом с ним… Ох, стыдно, знаю; я не горжусь этим, но кроме того, что придется заниматься этими делами, еще его вспышки ярости…

— Ты прожила с ним так долго. Почему так вдруг? Почему ты больше не хочешь с ним жить? На мой взгляд, он остался таким же, разве глубже погружен в свой бизнес, вот и все.

Ленни боролась с собой, чтобы произнести слова, которые должны быть сказаны. Но не могла произнести их. Не было причин рассказывать Эллисон о Джаде и о том, как с ним поступил Феликс.

— Может быть, я наконец узнала его с той стороны, о которой никогда не догадывалась? Может быть, я разозлилась на себя за то, что столько лет ничего не предпринимала? Знаешь, моя дорогая…

В этот момент маленький Джад попытался отойти от нее, и Ленни взяла его на руки, такого близкого, теплого, пахнущего свежей травой и солнцем. Чувствуя губами шелковистую кожицу ребенка, ей хотелось оплакивать все, что было потеряно.

— Что? — спросила Эллисон.

Ленни поставила Джада на траву, но он недовольно завертел головой — он устал ходить. И, усевшись перед ней на траву, взял деревянную игрушку, торжественно принялся грызть ее.

— В супружестве с людьми что-то происходит, — медленно проговорила Ленни. — Не со всеми, конечно, но очень многие женщины… Спустя некоторое время они начинают глядеть за пределы супружеского круга, в поисках хоть какого-нибудь счастья. Замужество становится своеобразным вынужденным жизненным обстоятельством, как, например, близорукость или глухота, от которых невозможно избавиться, с чем нужно свыкнуться и приспособиться. Это не инвалидность, нет, тем не менее накладывает некоторые ограничения. И многие женщины мирятся с этим. Зная, что то, чем они обладают, далеко не самое лучшее, может статься, вовсе ни на что не годное, но это становится частью их самих; они привыкают и смотрят на происходящее сквозь пальцы; их никогда не учили думать о жизни, которая не включает в себя супружество. А годы проходят мимо. Тут нечем гордиться, но это в значительной степени объясняет поведение моего поколения, думаю, тебя это не касается.

— Но можно же изменить все это? — мягко спросила Эллисон, ощущая новую близость с матерью, которой не было прежде.

— Иногда нет. А иногда некое подобие искры перерастает в пожар, и тогда брак — такой, лишенный содержания брак, такое вынужденное жизненное обстоятельство — становится невыносимым.

— И тогда женщина уходит?

— Как правило.

— Но если искра или иное препятствие возникло между вами, он должен знать об этом, как считаешь? Ты… когда вы вместе… ты…

— Спим вместе? Нет. Я не могу. Конечно, он знает, что что-то не так, что теперь гораздо хуже, чем прежде, но думаю, он также избегает упоминать об этом, опасаясь, как бы разрыв не стал окончательным.

— Бедный папочка, — задумчиво произнесла Эллисон, а Ленни невольно вздрогнула, почувствовав первый укол ревности, который испытывают родители, когда их ребёнок выказывает любовь или симпатию к другому, с которым они разводятся.

— Думаю, он устал, ты согласна? Он просто никогда не умел нас любить так, как нам хотелось, чтобы нас любили.

— Возможно.

Они сидели молча, наблюдая за Джадом, вдыхая свежий, пахнущий морем воздух, такой густой, пьянящий, как вино, после спертого воздуха Бостона и Нью-Йорка.

— Ленни, — позвал Бен, стоя в дверях. Обе женщины одновременно повернулись. Его голос был напряжен, а сам он был чрезвычайно бледен.

— Что случилось? — воскликнула Эллисон. — Что?

— Только что позвонили из полиции. Ночью обворовали твой дом. Они…

— Нет! — воскликнула Эллисон. — Не может быть!

— О Боже, — Ленни закрыла глаза, — ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Она посмотрела на Бена. — Им известно, что украдено?

— Картины Роуалтса из библиотеки. Они хотят, чтобы ты приехала и проверила, не пропало ли что-либо еще. Слава Богу, что тебя там не было — это главное. Не важно, что украли, но ты могла пострадать.

— Кто бы ни был вор, он разбирается в искусстве: эти картины — самая большая ценность во всем доме. Но как воры проникли в дом? А сигнализация?

— Никто не знает. В полицию сообщила экономка; когда она приехала утром, сигнализация была включена как обычно, ее проверили, она нормально работала.

— Невероятно, — сказала Ленни, — она срабатывает даже тогда, когда кто-нибудь попытается пройти мимо лестницы.

— Знаю. Ты поедешь в Нью-Йорк?

— Придется.

Она встала, грустно глядя на Эллисон:

— Мы уже пережили подобную неприятность однажды, да?

— Несправедливо! — воскликнула Эллисон. — Ворам следует вести учеты и просматривать их, чтобы знать, кого они уже обворовывали, и выбирать другую жертву. Это так ужасно!

Она расплакалась, глядя на Джада, думая о том, какой он сонный и беспомощный.

— Ворваться в чужой дом…

— Как они проникли внутрь? — спросила. Бена Ленни.

— Полиция не знает. Нет никаких следов взлома.

— Хочешь сказать, у них был ключ?

— Что-то вроде этого.

— Не верю: никто из нас не терял своего ключа, — она вздохнула. — Эллисон, извини, мы так славно с тобой говорили. Постараюсь вернуться завтра.

Однако прошла неделя, прежде чем Ленни вернулась на Кейп-Код. Она проверила все комнаты в доме, десятки ящиков и шкафов; видела, как полиция искала отпечатки пальцев, как осматривали сад в поисках следов ног; Ленни настояла на прекращении допроса экономки, которая находилась на грани истерики, затем полицейские расспрашивали ее, более вежливо, но, как она подумала, столь дотошно, хотя и не имели оснований подозревать ее. Когда все было закончено, выяснилось, что, кроме трех картин Роуалтса ничего не пропало. Старый стол Оуэна, судя по всему, также был обыскан вором, но ничего не тронуто; ее бумажник и лежавшие в нем деньги оказались на месте. Сейф выглядел нетронутым; хорошо, что в нем ничего не было, но все равно приятно, что он не был взломан.

Ничто не было взломано. Дом выглядел спокойным и защищенным. Тем не менее Ленни поговорила с соседями, и совместно они наняли сторожа для присмотра за домами в темное время суток с восьми вечера до шести часов утра. Карриер находился в Европе, она позвонила и рассказала ему о случившемся и принятых ею мерах.

— Запираю все двери, — сказала она угрюмо. — Однако я чувствую себя гораздо лучше, зная, что рядом сторож.

— Я тоже. Агентство предоставило вам его рекомендации?

— Да, он, кажется, в порядке.

— Если нужно проверить их, позвони моему помощнику. Он все сделает. Удостоверьтесь, что агентство уведомило полицию; иногда они не сообщают в полицию неделю-две. И конечно, следует рассказать соседям, живущим по другую сторону улицы.

— Да, нужно. Спасибо. Я не подумала об этом.

Ленни улыбнулась. Почти всегда Уэсу удавалось сделать себя центральной фигурой в ее делах, а затем взять их в свои руки, принимая решения и давая рекомендации, которые она не могла игнорировать. Она отнюдь не была против; в действительности она на него рассчитывала. Более половины своей жизни она привыкла проводить с человеком, который совершенно не интересовался ее делами или мыслями; она, словно вещь, должна была находиться под рукой, на случай, если ему понадобится. «Какое новое чувство, — подумала она, впервые встретив Карриера, — найти человека, который тобой интересуется и заботится. В моем возрасте я этого заслуживаю».

Ей хотелось знать, не покажется ли он ей в какой-то момент чрезмерно властным. «Возможно», — подумала она. Но после двадцати лет совместного проживания с Феликсом пройдет много времени, прежде чем аналогичное отношение появится к Уэсу.

Этим летом они иногда встречались в доме, который Уэс снял в Мейне, но большую часть времени Ленни провела на Кейп-Коде. Так ей было легче, поскольку Феликс проводил лето в Бостоне, за исключением нескольких выходных, и именно эти выходные Ленни провела с Карриером. Где бы они ни находились, нью-йоркская полиция поддерживала с ними контакт, но лишь с тем, чтобы сообщить об отсутствии новостей. Феликс был чрезвычайно расстроен.

— Кто-то навел воров на нас; никого не обворовывают дважды

— Прошлый раз было десять лет назад, папа, — сказала Эллисон. — Если вор тот же, то ужасно терпелив.

— Или она.

Эллисон накинулась на него.

— Нам ничего не известно! — страстно произнесла она. — Возможно, это совпадение, нам всем не по себе, но что можно сделать, кроме как нанять сторожа, а мама уже это сделала.

Феликс сделал больше: он приказал заменить все замки в доме и установить два прожектора: впереди и позади дома, однако соседям мешал слепящий свет, и их убрали. В итоге ему пришлось удовлетвориться новыми замками и сторожем. Вскоре кража отошла в прошлое. Никто не пострадал, как это произошло с Оуэном в первый раз, а картины были застрахованы. Позвонил инспектор страховой компании и сообщил, что он расследует это дело и приедет на Кейп-Код побеседовать с ними, выразив надежду, что картины удастся вернуть. Хотя, как сказала Ленни, ни одна из ее драгоценностей, украденных в прошлый раз, за исключением одного браслета, не была обнаружена; ожерелье, которое было дорого ей более других украшений и которое она мечтала получить обратно, так и не возвратилось к ней, даже несмотря на объявление о вознаграждении. Не следует рассчитывать на возвращение украденного и в этот раз.

— Все правильно, — сказал Сэм Колби, беседуя с ними неделю спустя. Они сидели на широкой веранде дома Ленни. Сэм, откинувшись назад, вытянул ноги и наслаждался прекрасным видом.

— Не следует ни на что полагаться. Многие из этих хищений производятся по заказу…

— По заказу! — воскликнул Бен.

— Правильно. Частными коллекционерами, которые знают, где находятся произведения искусства. Они посещают аукционы, у них есть друзья в художественных галереях, которые сообщают им о распродажах ценных картин, и так далее, поэтому они нанимают воров, чтобы заполучить то, что хотят. Чтобы найти вора-исполнителя, они прибегают к услугам брокера, что отодвигает их на шаг от вора. Что бы там ни было, но произведение искусства, как правило, оказывается в частной коллекции в какой-нибудь части земного шара, и его никогда больше не видят, за исключением нескольких друзей коллекционера. Но об этом никто из них не рассказывает. С какой стати? Вдруг в один прекрасный день им самим захочется заполучить произведение искусства, находящееся во владении другого человека? К чему в таком случае осложнять свое положение, выдавая друга, который подобным образом уже пополнил свою коллекцию?

— Я слышала про такие дела, — сказала Эллисон — Некоторые из постоянных посетителей нашей галереи знают людей, у которых были украдены картины, и они никогда больше не появлялись ни на аукционах, ни на распродажах, поэтому все пришли к заключению, что они осели у кого-нибудь дома.

— Совершенно верно, — просиял Колби. — Итак, миссис Сэлинджер, картины Роуалтса, украденные из вашего дома, давайте поговорим о них. Где вы приобрели их?

Он расспросил Ленни об истории картин, о системе сигнализации в доме, о показаниях экономки и затем перешел к распорядку ее жизни.

— Как часто вы бываете в этом доме?

— Довольно часто. Этим летом реже, конечно, но обычно я провожу в нем несколько дней в неделю.

— Ваш основной дом в Бостоне?

— В Беверли — пригороде Бостона, — она вежливо поправила его. — Однако в настоящее время у меня два дома. Я являюсь членом правления в нескольких организациях в Нью-Йорке — госпитали, музеи и тому подобное — мне нравятся театр, концерты, поэтому мне удобно жить там.

— Итак, вы живете по распорядку, который могут узнать другие?

— Иногда да. Но чаще я принимаю решения в последнюю минуту. Иногда покидаю Нью-Йорк, не заезжая в Бостон, или наоборот, выезжаю из Бостона; бывает по-разному.

— Выезжаете в другие страны?

— Иногда.

— Вы останавливаетесь у друзей или в отелях?

— И то и другое.

— Путешествуя, вы останавливаетесь в семейных отелях?

— Всегда.

— За исключением одного случая, — пробормотала Эллисон.

— Да, правильно, — сказала Ленни. — Один раз я останавливалась в «Бикон-Хилле». Но это было исключением из правил.

— Почему вы остановились в «Бикон-Хилле»?

— Чтобы узнать, что он собой представляет. Это новый отель; мы всегда, ищем новые подходы, которые могли бы реализовать в наших отелях.

— И где это было?

— В Нью-Йорке. Колби кивнул:

— Теперь о собраниях. Ваши поездки могут совершаться по наитию, но заседания правлений проводятся по плану, правильно? Второй вторник каждого месяца, это вы имеете в виду?

— Да, за исключением специальных заседаний.

— И у вас есть календарь, куда вы записываете даты их проведения? Он висит на кухне? Или в холле рядом с телефоном? Ленни улыбнулась:

— Боюсь, я не настолько часто посещаю кухню, чтобы держать там календарь деловых встреч. У меня есть настольный календарь в Бостоне и в Нью-Йорке.

— Других нет?

— Нет. Ну, конечно же, в моей записной книжке.

— В записной книжке. Все ваши встречи, ленчи и так далее?

— Да.

— Что-нибудь еще?

— Нет.

— Нет, например, кода охранной сигнализации в доме?

— О, я уже подумала об этом. Не знаю, почему я записала его — я отлично знаю его на память, но каждый год, заводя новую книжку, я записываю его туда.

— Большинство людей поступает точно так же, вы будете удивлены. Что-нибудь еще? Код аппарата по выдаче наличных денег?

— Боюсь, он тоже записан в моей книжке.

— Итак, в вашей записной книжке больше ничего нет.

— Нет, есть. В ней еще указан шифр сейфа, установленного в рабочем кабинете. Но какое это имеет отношение к ограблению? Записная книжка всегда при мне, в моей сумочке.

— Всегда при вас?

— Всегда.

— Но когда вы меняете костюм, то губную помаду, расчески, зеркало, бумажник, записную книжку, короче, все это перекладываете в другую сумочку, соответствующую по тону вашему костюму?

— Совершенно верно.

— Выходя из дома вечером, вы, как правило, берете с собой только небольшую сумочку? В ней нет ни ключей, ни записной книжки и так далее?

— Да.

— Таким образом, практически любой из работающих в вашем доме в Бостоне и в Нью-Йорке может взглянуть на вашу записную книжку. Не говоря о ключах.

— Я абсолютно уверена в работающих у меня людях.

— Понимаю. Но кто-то ведь знал, что вас не будет в доме в четыре часа тридцать минут утром второго июля.

— Что такое? — спросил Бен. — Откуда вам известно время, никто не говорил о времени кражи.

— Соседка видела человека около входной двери вашего дома в четыре тридцать. Она собиралась отправиться на пробежку, как только рассветет, и видела его.

— «Его», — повторил Бен, — до сих пор говорили «их».

— Что ж, может, их было больше одного. Соседка видела только одного человека. У него могли быть помощники, поджидавшие поблизости.

Беседа продолжалась: чем детальнее расспрашивал Колби, тем беспокойнее становилась Эллисон. Они уже пережили подобное, и это было ужасно — опять эти подозрения, — ей не хотелось иметь с этим делом ничего общего. Когда Колби перешел к расспросам о рабочих-ремонтниках различных специальностей, которые приходили в дома в Бостоне и в Нью-Йорке, постоянных поставщиках продовольственных товаров, друзьях, часто посещающих дома, она извинилась и направилась проверить, забрала ли няня Джада из коляски домой. Эллисон не верила, что кто-то из персонала мог быть причастен. «Нам следует позабыть об этом, — подумала она, направляясь вверх в детскую комнату. — У нас столько других забот, требующих нашего внимания. Как только Колби уйдет, мы оставим все в прошлом, мы позабудем обо всем. Просто оставим все как есть».

Четвертый отель «Бикон-Хилл» открылся в начале октября в Вашингтоне. Лора и Карриер присутствовали на церемонии открытия, приветствуя постоянных и новых гостей, которые за несколько месяцев забронировали номера. Открытие этого отеля было самым гладким изо всех предыдущих. По прошлому опыту Лора знала о большинстве возможных неожиданностей, а Келли работала упорнее всех, чтобы избежать их.

— Я буду поблизости, — сказала она Лоре, когда в конце дня они сидели за бокалами с вином. — Я и не подозревала, что так сильно хотела выбраться с острова, пока не уехала. А может быть, это был уход от Джона и избавление от чувства вины за любовь и привычку к тяжелой работе.

Келли подняла бокал:

— Спасибо. Сейчас я переживаю лучшие минуты моей жизни.

Лора подняла свой:

— Ты замечательно поработала; мне совершенно не о чем беспокоиться.

— Заволнуешься, когда мы начнем обсуждать перерасход средств. Поскольку на ближайшее время все номера в отеле забронированы, нам, как видно, не следует особенно беспокоиться о деньгах.

— Я постоянно беспокоюсь о деньгах, но в курсе о перерасходе.

— Он не настолько велик, чтобы сообщать тебе, и возник в последние три месяца, когда пришлось поднажать, чтобы открыть отель в намеченный срок. Завтра с утра мы проверим отчеты, не думаю, что найдем что-либо удивительное.

— Я не удивляюсь, когда оказывается, что фактические расходы превышают то, на что я рассчитывала, — сухо сказала Лора. — Давай посвятим финансовым делам послезавтра. Завтра нам хватит забот с бенефисом.

Официальное открытие «Вашингтон Бикон-Хилла» сопровождалось бенефисом симфонического оркестра. Пятьсот человек, в основном представителей политических кругов, бизнеса и мира искусств, обедали и танцевали в фешенебельном бальном зале, открывая этим балом новый послеканикулярный сезон деловой и общественной жизни в городе. За один этот вечер отелю была обеспечена такая реклама, на которую при других обстоятельствах потребовался минимум год. Лора, отложив дела и заботы, первый танец танцевала с Карриером.

— Сегодня ты особенно хороша, — сказал он, — в белом ты всегда нравилась мне больше всего. Она улыбнулась:

— Спасибо.

На ней была белая, со скромным воротником блузка и юбка янтарного цвета с тафтой, которая кружилась позади нее, когда они вальсировали.

— А ты выглядишь гладким и довольным собой, — сказала Лора. — Новая деловая победа? Или новая женщина?

— Надеюсь, не станешь возражать, если это будет новая женщина?

Она молчала, пока они делали круг по залу.

— Если только чуть-чуть, потому что я немного завистливая. Я рада за тебя, Уэс. Надеюсь, она хорошо к тебе относится. Я ее знаю?

— Да, но я бы воздержался называть ее имя, пока не узнаю, что из этого получится. Она замужем, хотя ее брак давно уже не является браком.

Он на мгновение прижал ее к себе:

— Ты прекрасная женщина, моя дорогая. Лора покраснела и поцеловала его в щеку:

— Приятно слышать такой комплимент от делового партнера.

Они закончили танец молча.

— Кстати, о партнерстве, — сказал Карриер. — Мне хочется взглянуть на финансовые отчеты, прежде чем я уеду отсюда. Если завтра с утра — удобно?

— Чудесно, я уже договорилась с Келли. Буду у нее в офисе в десять. Лора остановилась:

— Уэс. Только что приехал Бритт Фарлей.

— Где?

Он посмотрел в направлении ее взгляда:

— Будь я проклят! Я поговорю с ним; нам, возможно, придется попросить его уехать отсюда, если он собирается причинить беспокойство.

— По его виду не похоже, чтобы он собирался это делать. И выглядит он гораздо лучше прежнего. Я поговорю с ним. Уэс, потанцуешь с женой сенатора Брукстоуна? Она сидит одна-одинешенька и не испытывает радости по этому поводу.

— Что ж, постараюсь сделать ее счастливой. Спасибо за танец.

— Было замечательно, Уэс.

Она покинула танцевальную площадку и настигла Фарлея у стола, где он делал заказ официанту.

— Две порции водки с тоником, белое вино для леди. Он увидел Лору, и его лицо просветлело.

— Я наслаждался, как ты танцевала. Ты бесподобна. Лора, познакомься, это моя хорошая подруга Лора. Посмотри-ка, оказывается, это мое любимое женское имя.

Лора и молодая девушка пожали руки.

— Присаживайся к нам, — сказал Фарлей. — Знаю, ты занята, но посиди хотя бы пять минут.

Она села на стул, который он пододвинул для нее.

— Я искала тебя после просмотра фильма Поля. Куда ты подевался?

— Ушел к себе в отель и плакал, как ребенок. Заливался слезами, бился в истерике, хотел было покончить с собой, поверишь?

— Да

— Я знал, что ты поверишь. Луи говорит, я преувеличиваю. Но, черт возьми, его там не было. Что за черт, ты видела этот фильм: мое симпатичное «я» высотой с пятнадцать футов, смотревшееся потрясающе, и в финале, мое разбитое «я», жалкая развалина… Поль отличный парень, знаешь, он чертовски гениален. Он сделал что-то такое, от чего на экране я выглядел лучше, понимаешь? Я не самый симпатичный парень в мире, но мне кажется, он что-то очень ловко сделал со светом или с контрастом, в общем, придал мне потрясающий вид. Но именно этот контраст сделал меня просто ужасным в финале. Единственное, о чем я мог думать — это о том, что в течение многих лет гадил на самого себя, и тут, скажу я тебе, со мной что-то произошло. И это сделал Поль: он показал мне то, чего не показывал и не говорил никто. О Боже, Лора, почему никто не сказал мне, что я так жутко выглядел?

— У тебя было зеркало.

— Я не смотрелся в зеркало. Нет, скорее, не видел того, что там было. Мой психоаналитик утверждает, что, куда бы я ни шел, всюду видел свой идеализированный имидж. Знаешь, что это такое?

— Думаю, да. А сейчас ты чем-нибудь занят?

— Водкой с тоником, — сказал он, когда напитки были поставлены перед ними. — Максимум две порции за день. Массаж раз в день, пять раз в неделю. Прогулки на «Наутилусе» каждое утро. Ежедневно днем занятия теннисом. Один-два разговора в день с Луи, чтобы убедить его, что я готов работать, хотя он пока не может меня продать. Играю с Лорой — моей новой Лорой — по ночам. И эти парни, группа поддержки. Кучка таких же странных, как и я, пытающихся удержаться на плаву. Я звоню им, когда мне хочется поговорить с кем-нибудь. Что, звучит довольно скучно?

— Звучит как тяжкая работа.

— Так оно и есть; я знал, ты поймешь. Чертовски тяжелая работа, ненавижу ее. Каждый раз думаю: она этого не стоит. Смотрю этот чертов фильм. Поль дал мне видеокассету. Это моя ночная сказка, чтобы запугать меня и сделать пай-мальчиком.

Лора накрыла его руку своей:

— Ты сильно напуган.

— Напуган до смерти, дорогая. А если я не смогу сделать этого? Я не хочу умирать, понимаешь… черт, к чему эти разговоры здесь, на твоем вечере? Слушай, потанцуй со мной?

Он повернулся к молодой девушке:

— Лора, не возражаешь, надеюсь? Она моя давняя подруга.

Девушка, соглашаясь, кивнула, и Фарлей повел Лору в танцевальный круг. Они были потрясающей парой, многие поворачивали головы, чтобы посмотреть на них.

— Не жалей меня, — сказал он. — Каждый из нас чего-нибудь да боится. Мой психоаналитик сказал мне об этом. Все мы напуганы и бежим, кто от одного, кто от другого — от прошлого, от настоящего, от будущего, от всего, и я точно такой же. Дело в том, что я напуган тем, что никогда не был напуган. Что ты думаешь? Я справлюсь?

— Думаю, у тебя хорошие шансы, — мягко сказала она. — Кое-что всегда остается с нами, но за это кое-что приходится бороться, со временем, однако, становится легче.

— Я влюблен в тебя, знаешь? — спросил он.

— Да, — она мягко улыбнулась. — Но у тебя есть своя Лора, Бритт, и мне кажется, она без ума от тебя, думаю, ты мог бы полюбить ее, если бы позволил себе это.

— О Боже. Ты говоришь, как мой псих. Можешь делать то, можешь делать это, если позволишь себе. А почему я должен отказывать себе? Объясни мне. Если я знаю, что мне полезно, то почему бы мне не пойти и сделать эту чертову штуковину, что бы там ни было?

Она качнула головой:

— Не знаю.

Танец закончился.

— Нужно работать, помочь Келли, чтобы все шло своим чередом. Звони мне, Бритт; дай знать, как твои дела.

— Помолись за меня, — сказал он, шутя.

— Непременно.

Она поцеловала его в щеку и оставила за столом с молодой Лорой, предельной нормой из двух порций спиртного и внутренней войной, которую он объявил самому себе.

Ее останавливали, когда она шла по танцевальному кругу; отовсюду сыпались приглашения на балы и обеды в Чикаго, Филадельфии и Нью-Йорке.

— В конце концов у тебя там отели, стало быть, ты там часто бываешь.

— Да, но никогда не знаю заранее, в какое время, — отвечала она. — Я позвоню, будем поддерживать контакт, спасибо большое…

«Иногда кажется, что мир склеен из различных частей и держится исключительно на вечерах, — подумала она, — если вдруг вечера и балы прекратятся, унесутся ли их завсегдатаи в космос и там исчезнут? Или, может быть, утопятся в одиноких маленьких колодцах только лишь потому, что им будет нечем занять себя вечером?»

Лора улыбалась самой себе, когда натолкнулась на Клэя, танцевавшего с Мирной.

— Это надо же! — выпалила она, затем извинилась. — Извините, не ожидала увидеть вас здесь. Клэй, я думала, ты в Нью-Йорке. И не знала, что с Мирной.

— Как раз над этим мы и раздумываем. Клэй говорит, что хочет этого.

— Этого?

— Этого хочет Мирна, — сказал Клэй. — Я лишь хочу, чтобы она перебралась в Нью-Йорк, пожила в моей квартире и посмотрела, как ей это понравится.

— Мы уже жили вместе в Чикаго, и было чудесно, — сказала Мирна.

Он пожал плечами:

— Мне хотелось отвлечься на какое-то время. Дела из рук валятся, вот я и подумал: было бы неплохо вернуть тебя.

— Что значит — валятся из рук? — удивилась Лора.

— Да много всего, — ответил он, жестикулируя. — Например, работа. Дело оказалось крупнее, чем я ожидал — больше ответственности, больше денег, которые приходят в движение от моих решений. С таким грузом нелегко жить. Вот я и подумал, что неплохо немного отдохнуть. Не исключать полностью волнения — ты понимаешь меня, Лора, я вынужден предпринять действия или сойду с ума, но сбалансировать их чем-нибудь более…

— Спокойным, — подсказала Мирна, — и стабильным. Мужчины нуждаются в этом, — сказала она Лоре. — Без нас они теряют ориентацию. Я люблю Клэя и хочу заботиться о нем, и если ты не возражаешь…

— Эй, ты не должна спрашивать разрешения у Лоры, чтобы ухаживать за мной! — рассмеявшись, сказал Клэй. — Она не страж. Любимая сестра и работодатель, но отнюдь не страж.

«Клэй ведет себя очень странно», — подумала Лора.

Ей было интересно, не принял ли он наркотики. Но похоже, нет. Он казался таким же, как всегда: мягким и очаровательным, обладавшим большей энергией, чем мог удержать в себе, одновременно планирующим кучу различных дел и зависящим от женщин. Ей пришло в голову, что он лишь немногим моложе, чем был Поль, когда они с ним собирались пожениться. Но Поль был уже мужчиной, а Клэй все еще мальчишка, который опасался, что его заставят вырасти, скорее всего опасавшийся свадьбы. Он пригласил Мирну и знал, что она хотела выйти за него замуж. Валятся из рук. «Его увлечение азартными играми», — подумала она. Что ж, он должен преодолеть это, так же как Бритт свое пристрастие к наркотикам. А Мирна может помочь, это хорошо с ее стороны.

— Что бы вы вдвоем ни решили, меня это устроит, — сказала Лора, — если я могу чем-то помочь, дайте знать. Ответь лишь на один вопрос, Клэй. Как так получилось, что ты здесь? Я думала, что на этой неделе ты будешь в Филадельфии, а в Вашингтоне на следующей.

— Правильно. Но я обещал Мирне, что она посетит этот бал, поэтому мы приехали из Филадельфии. Я не отстану с работой; мы вернемся завтра в первой половине дня. Эй, Лора, не сердись на меня; мне не по себе, когда ты хмуришься. Что страшного в том, чтобы приехать на праздничный бал, если находишься практически по соседству?

Лора колебалась:

— Ничего, все в порядке. Думаю, мне хотелось лишь узнать, где ты. Веселитесь. Позвони мне утром до отъезда, договорились? Я буду в офисе у Келли.

— Конечно.

— Спасибо, Лора, — сказала Мирна.

Лора плохо представляла, за что ее поблагодарили, но из бара, расположенного на другом конце помещения, ей махала Джинни, поэтому она кивнула, поцеловала Клэя и оставила их. Обернувшись, она увидела, что они вновь танцевали, медленно и плавно извиваясь, словно занимались любовью.

На Джинни было облегающее черное платье, усыпанное блестками, отражавшими каждый луч света.

— Что скажешь? — спросила она Лору. — Похожа я на секс-символ или на шаловливую ведьму с ночного шабаша?

— Первенство за сексом, — рассмеялась Лора. — Ты давно здесь?

— Достаточно давно, чтобы видеть, как ты танцевала с Бриттом. Говорят, ты выходишь за него замуж. Лора вздохнула:

— Мне бы хотелось, чтобы говорили, что «Бикон-Хилл» лучший из отелей в Вашингтоне. Или, что все мои отели самые лучшие, где бы они ни находились. Или хотя бы, что Лора Фэрчайлд лучшая среди управляющих отелями в Америке. Почему всегда предпочитают говорить о том, кто с кем спит, кто на ком женится или, наоборот, не спит и не женится?

— Людям секс нравится больше работы, ты же знаешь. Им нравится бизнес, особенно если он крутой, но секс прежде всего. Самое лучшее сочетание — ты и Уэс. Спите вместе, работаете вместе, вместе делаете деньги.

— Но мы не были крутыми.

— Что ж, три фактора из четырех — тоже неплохо. Они рассмеялись, и Джинни сказала:

— Может, пропустить по глоточку? Мне нужно с тобой поговорить кое о чем.

— О сексе или о делах?

— О делах.

— Это мне больше нравится.

Они устроились в двух креслах с высокими спинками около викторианского бара, который Лоре удалось спасти из здания, подлежавшего сносу при реконструкции «Бикон-Хилла».

— Два бренди, — сказала Джинни бармену, затем наклонилась к Лоре, чтобы та могла лучше расслышать ее в шуме, создаваемом многоголосой толпой и оркестром. — Праздничный вечер — не место для деловых бесед, но раз я решила сделать что-нибудь хорошее, мне нужно это моментально излить, пока не захлебнулась от переполняющих меня чувств. Поэтому — послушай. Что бы о ком ни говорили, этот отель самый бесподобный. И ты совершенно права: каждый из твоих отелей самый лучший. Ни один из отелей не может сравниться с домом — ты это знаешь, я это знаю — но тебе удалось приблизиться к этому идеалу ближе, чем кому бы то ни было, насколько я знаю. Ты потрясающая женщина, и я тебя люблю.

Джинни замолчала, чтобы помахать в ответ Даниэлю Иноути, который махал ей рукой с другого конца зала.

— Он строит два отеля для Сэлинджеров; думаю, он здесь в качестве шпиона.

— Его пригласили, — со смехом сказала Лора, — и с какой стати он будет шпионить? Обо всем, что я делаю, написано в журналах, посвященных гостиничным проблемам. Во всяком случае, Феликс не любит маленькие отели; ему нравятся большие и анонимные, с маленькими комнатушками и высокими ценами. Пригодные разве чтобы переночевать в них.

Глаза Джинни сияли.

— Это мне нравится. А ты, как вижу, его не любишь?

— Вряд ли это секрет.

— Но хочешь приобрести акции его компании.

— Тебе известно почему; я рассказывала об этом.

— Да.

Подали напитки, и Джинни попробовала свой:

— Боже мой! В твоих барах всегда только самое лучшее.

— Джинни, ты становишься застенчивой. О чем ты хотела поговорить?

— О тебе и о Сэлинджерах. Ты все еще хочешь выкупить часть акций в этой корпорации?

— Конечно. Но пока не нашла способа достать деньги, к тому же не знаю, захочет кто-либо из них продать их мне, даже если у меня будут деньги.

— Об этом-то я и хотела поговорить. Ты никогда не просила меня вложить средства в «Оул корпорейшн»; никогда не просила о займе. Мне правится это: не следует путать дела и дружбу. Однако теперь я вижу, что ты открыла четыре отеля, и я вижу, как идут дела. Какова у тебя окупаемость?

— В целом? Где-то семьдесят пять — восемьдесят восемь процентов.

— Неслыханное в гостиничном бизнесе. Верно? Лора кивнула Она вся напряглась от возбуждения, потому что знала, что Джинни собиралась сказать.

— Правильно, — продолжала Джинни. — Ты работаешь прекрасно, мы все это знаем. Поэтому мне хочется вместе с тобой участвовать в деле. Я переговорила по этому поводу со своими финансистами и думаю ссудить тебе средства для приобретения акций отелей Сэлинджеров.

Лора обняла Джинни и прижалась к ней щекой. Так они сидели несколько мгновений, не говоря ни слова, не нуждаясь в словах. Затем она выпрямилась.

— Удивительно, как много людей помогали мне, — сказала она спокойно; Джинни пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слова. — Мне повезло, что я встретила столько замечательных людей…

— Это не везенье, — решительно сказала Джинни. — Разве тебе не известно, как много ты даешь людям взамен? Ты выслушиваешь их проблемы, не осуждаешь их, приглашаешь на свои вечера, кто бы они ни были, ты не столько говоришь о себе, сколько уделяешь им внимание. Помнишь Чикаго? Я подумала, что ты дура, раз сидишь рядом с Бриттом за завтраком после того, как он словно с цепи сорвался и учинил скандал, но я была не права; теперь он твой друг на всю жизнь. Правда, он не может сделать для тебя многого…

— Я не для того поступила так, чтобы он что-то мне делал.

— В этом-то вся суть! Ты поступаешь так, потому что заботишься о людях и интересуешься ими. Я знаю, знаю, заботишься; у тебя самой были трудные периоды в жизни; не все помнят о них. Во всяком случае, — она откинулась назад и выпила свой бренди, — нечему удивляться, что тебе помогают. Однако я ссужаю деньги не поэтому, а потому, что ты ужасно деловая женщина и на тебя можно смело ставить. Говорят, становлюсь сентиментальной, но не тогда — по крайней мере, я надеюсь, что нет когда вручаю десять миллионов долларов.

Ошарашенная, Лора не мигая, смотрела на нее. Разговоры, смех в зале, пульсирующий ритм оркестра, казалось, поднялись вверх и обрушились на нее.

— Сколько?

— Десять миллионов.

— Откуда ты знаешь? Хочешь сказать, что кто-то продает часть пая? Джинни кивнула.

— Друг одного друга. У них возникли трудности — Феликс слишком быстро расширял дело, и им предстоит многое сделать, чтобы дела и дальше шли столь же прочно, как они шли до этого. Но один из членов правления решил продать свою часть акций, пока цены достаточно хорошие. Ему принадлежат два процента в компании; их стоимость десять миллионов долларов, то, что я предлагаю тебе, чтобы выкупить пай. Насчет процентов и других условий ссуды поговорим завтра, могу обещать, что они будут весьма благоприятными. Если тебе это кажется приемлемым.

Два процента.

Оуэн, мы добились!

Лора взяла Джинни за руки и, наклонившись вперед, снова поцеловала ее в щеки.

— Дорогая Джинни, — сказала она, — это так замечательно, так приятно!