ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Идит направила всех слуг в замке помогать в заготовке меда. Сбор с весенних цветов всегда давал самый обильный и качественный мед, однако добывать его было тяжело и хлопотно.

Наслаждаясь этой работой, которую она любила больше всех остальных обязанностей хозяйки замка, Идит заставляла каждого, кто входил на кухню, мыть руки крепким мылом и надевать чистую рубаху. Она также проверила чистоту всех медовых сот и удалила вес частицы грязи или насекомых с педантичной тщательностью.

Некоторые соты она разрезала на части и положила в специальные глиняные горшочки для тех покупателей, которые предпочитали мед в сотах. Но в основном Идит сохраняла восковые соты для собственных нужд и продавала чистый мед.

Идит сама выполняла работу, требующую особой сноровки. Критическим взглядом она прежде всего оценивала цвет меда и соответствующим образом сортировала.

— Какая разница? Мед как мед, — посетовала Берта, желавшая, чтобы все помощники как можно скорей убрались из ее владений. Теперь, когда Идит насильно ввела везде правила чистоты, Берта особенно гордилась своей сверкающей кухней.

— Разница тут большая, Берта. Видишь тот ярко-желтый мед? Он одуванчиковый. Беловато-желтый дает клевер. Цветы фруктовых деревьев, к примеру, вишневых, дают мед светлый, золотисто-желтый. Я подпишу горшочки, чтобы люди знали, какой мед у меня покупают.

— Сдается мне, что некоторые люди слишком привередливы, — пробурчала Берта.

Идит только улыбнулась, срезая верх сот острым, подогретым на огне ножом. Эта операция должна выполняться быстро и точно, чтобы избежать потерь драгоценного меда и не устраивать липких луж на рабочей площади.

Она тут же вручала соты Бритте, которая помещала их в куски редины, висевшие над огромными глиняными мисками поблизости от жара очага, чтобы сладкий нектар просачивался и стекал в них, оставляя только восковые соты. Потом Берта заваривала кипятком вытекшие соты в массивном горшке. И тогда их опять вывешивали у огня в чистой ткани над другой миской. Этот вторичный мед был более низкого качества и никогда не отправлялся на продажу на рынок в Йорк, однако годился для кухонных нужд.

Идит помещала срезанный верх и куски сот в теплую воду, чтобы они как следует очистились и их можно было высушивать. После этого соты будут храниться до осени, когда она приступит к изготовлению своих восковых свечей.

Наконец ткань разрезали на полосы и отдали Джону, Ларисе и Годрику, чтобы те высасывали их, как особое лакомство, а затем прогнали ребятню во двор. Дети, которых всегда сопровождала по крайней мере пара стражей, все утро проторчали на кухне, томясь желанием помочь, но чаще всего вызывали недовольство.

— Можно мы поиграем с Принцем в саду? — спросил Джон уже у порога.

— Нет, мой сладкий. Твой отец хочет, чтобы вы все оставались сегодня внутри замка, — сказала Идит, вытирая липкие пальцы влажной тряпкой. Она старалась называть Эйрика отцом Джона с самого свадебного пира, и малыш удивил ее, приняв с такой готовностью нового отца.

Джон поглядел на нее такими же голубыми и красивыми глазами, как у Эйрика, и заныл:

— Но нас отовсюду прогоняют. Все говорят, что мы мешаем, что слишком шумим. Отец обещал показать нам после возвращения, как надо плеваться с крепостных стен, но тогда может быть уже темно.

Идит недовольно закудахтала после таких слов Джона, затем посоветовала:

— Послушай, милый, почему ты не попросишь дядю Вилфрида научить вас той игре на доске? Кажется, у норманнов она называется «хнефатафль».

Озабоченная мордашка Джона просветлела, и он криком возвестил Ларису и Годрика, хоть они и находились всего лишь в нескольких шагах от него, про новые планы. И все трое с писком вылетели на улицу.

Вилфриду, конечно, потом найдется что сказать про подарок, который она сделала ему. Однако все на кухне вздохнули с облегчением, когда наступила блаженная тишина.

— Господи, я никогда в жизни еще не слышала столько писка и визга, — с улыбкой заявила Берта.

— Этот Годрик до появления Джона и Ларисы никогда не говорил больше пары слов, — сказала Бритта и с сожалением покачала головой. — А теперь все время болтает.

Идит молчала, зная, что обе женщины, несмотря на жалобы, дорожили теплом, которое принесли в запущенный замок маленькие дети. Хоть над ее головой и нависала угроза Стивена, она тоже испытывала облегчение, находясь под защитой Эйрика и наслаждаясь удобствами семейной жизни.

К концу дня, когда они убрались в кухне, Идит с гордостью поглядела на длинный ряд глиняных горшочков — двадцать штук с сотами и пятьдесят с чистым медом, и на каждом стояло обозначение сорта.

— Что это еще за жуткая вонь?

Идит подняла глаза и увидела, что дверной проем кухни заполнила массивная фигура Эйрика. Он провел пальцами по слишком длинным волосам. Одежда была грязной. Еще она могла поклясться, что слышит даже через комнату, как урчит от голода его желудок.

Ее супруг отправился еще рано утром в свои дальние северные владения, чтобы расследовать новые безобразия. Она с тревогой ждала, что же он обнаружил, но его хмурый вид говорил о смертельной усталости. Лучше пока не приставать с расспросами.

Не теряя времени, она отдала распоряжение нескольким служанкам, чтобы те накрывали столы в большом зале. После чего повернулась к громко чихающему супругу.

— Это мой мед, — как бы оправдываясь, сказала она, стараясь успокоить заколотившееся сердце. Ведь видела его впервые после прошедшей ночи, когда он так интимно касался ее тела. Она надвинула на лоб обруч, надеясь скрыть смущенный румянец, который, несомненно, разогрел ей лицо. — Ты не любишь мед?

— Я люблю мед, но избыток сладкого может довести до умопомрачения. Вся крепость им провоняла. Даже внешний двор. Мухи повсюду. Готов поклясться, что они прилетели из Йорка.

У Идит все внутри сжалось от его насмешливых слов.

— В Соколином Гнезде у меня был отдельный сарай для меда, далеко от замка. А мухи в любом случае улетят через день-другой.

— О, смею сказать, что все случится быстрей, — лениво протянул он. — Мухи, видишь ли, привлекли ворон из всех графств Нортумбрии. Во дворе теперь столько птичьего помета, что даже не видно земли. — Он выразительно поглядел на свои башмаки в белых пятнах, которые пачкали только что выскобленный кухонный пол, и коварно улыбнулся. — Может, ты пошлешь туда прислугу с метлами? Безмозглые птицы еще не слышали про твои строгие требования к чистоте.

Идит поежилась от его насмешливых слов. Шутит? Или действительно ему не нравятся ее порядки?

Тем временем Эйрик подошел к столу, возле которого стояла Идит. Берта и Бритта тем временем перетаскивали горшочки в кладовку. Заглянув через ее плечо, он фамильярно положил руку ей на ягодицу, да там и оставил.

Идит едва не взвилась до потолка.

— Убери руку, развратный ублюдок, — прошипела она.

— Ох, извини, жена, — ответил Эйрик, и его голубые глаза моргнули с невинным видом. — Я думал, что держусь за угол стола.

Она недоверчиво уставилась на него.

— Я не говорил этого прежде, но у меня сложности со зрением, плохо, знаешь ли, вижу предметы на близком расстоянии. — И он сощурился на нее, подчеркивая свой изъян.

Идит подозрительно покосилась на него, не зная, верить ли тому, что он схватил ее за зад случайно. Впрочем, когда она взглянула на Берту, убиравшую последние горшки, тучная повариха закатила глаза и прошептала:

— Что я говорила по мужскую похоть? Сначала трясущиеся сиськи, затем задница.

Идит подавила смешок. «Святые мощи! Этот человек заставит меня спятить».

Однако Идит вскоре забыла про оскорбление, нанесенное Эйриком ее персоне, когда увидела, что он делает с медом. Сначала засунул длинный палец в горшок с лучшим клеверным медом и облизал палец. И уже собирался проделать то же самое с другим горшком, когда она ударила его по руке:

— Ты с ума сошел, мужлан? Эти горшочки предназначены для моих покупателей в Йорке. Кто станет их покупать после того, как ты сунул туда грязные пальцы?

Эйрик только усмехнулся, делая вид, что не слышит ее, и залез в следующий горшок. Небрежно роняя капли на чистый стол, он поднес палец к ее рту:

— Вот, попробуй, миледи. Всегда полезно пробовать свой товар. К тому же тебя не мешает подсластить.

— Я уже достаточно напробовалась за день, — воспротивилась она, отворачиваясь от него. Однако он упорствовал, размахивая измазанным пальцем перед ее ртом, и даже капнул несколько раз ей на грудь. К ее ужасу, Эйрик, казалось, был готов слизать упавшие капли, однако ограничился тем, что прижал кончик пальца к ее губам:

— Лизни.

— Нет. Ох, милостивый Боже, ты бы по крайней мере взял ложку. Совершенно у тебя нет никаких манер.

— Чего нет, того нет. — Он все еще усмехался, и у Идит забилось сердце от такой восхитительной близости. От него пахло лошадью, потом, дымом костра и мужчиной. Но она почему-то не испытывала отвращения, напротив, ее неизъяснимо притягивал этот своеобразный запах. Муж приводил Идит в сильное замешательство, и это ей вовсе не нравилось. А теперь, сбрив усы, он выглядел моложе, менее суровым и восхитительно красивым.

Прижавшись к стене, она покорно, не желая устраивать сцен, лизнула кончик пальца языком. И напрасно.

«Будь осторожна, — молча напомнила она себе, когда все доселе неведомые ей эротические точки на теле внезапно ожили. — Один дьявольски красивый мужчина уже обманул тебя. Этот может растоптать тебя так же, как и Стивен».

Однако Идит не смогла побороть в себе восторг, когда ее язык скользнул по грубой, шершавой коже его пальца. Словно грубость эта напомнила ей о собственной нежной женственности. Она вдруг почувствовала себя грешницей. И не устыдилась. А захотела снова попробовать вкус его кожи.

Ей не следовало этого делать.

Она сделала.

— М-м-м, — простонала она. — Это мед из вишневого цвета.

«Теперь уйди, исчадие ада, пока я не решилась на какую-нибудь глупость. Например, отвела бы волосы с твоего лба. Или провела рукой по твоей мускулистой груди. Или, пресвятая Матерь Божия, уступила бы своей низкой натуре и потянулась, чтобы отведать меда на твоих губах».

— Попробуй еще, — стал настаивать он хриплым голосом. Палец все еще искусительно маячил у ее рта.

— Эйрик, я не…

Он оперся другой рукой о стену над ее головой и наклонился к ней по-грешному близко. Затем бесстыдно засунул ей в рот палец, и Идит ничего не оставалось, как лизать и сосать его, тем более что он то вынимал палец, то засовывал снова. Странно, но почему-то ей вспомнился тот новый для нее поцелуй языков, которому он научил ее в их свадебную ночь. Тот самый, которым она так бесстыдно наслаждалась.

Вскоре она и вовсе забыла про мед, когда двигавшийся палец Эйрика вызвал странные ощущения в других частях ее тела. Груди внезапно набухли. Кровь сгустилась и тяжко хлынула к рукам и ногам и, о Боже, в потаенное место между ног. Ей захотелось обнять его за шею руками и привлечь к себе еще крепче. Еле удержав себя, она обратилась к той крошечной части своего «я», которая еще не до конца поддалась распутству.

Единственным утешением было то, что Эйрик больше не усмехался. Голубые его глаза потемнели, губы полураскрылись, потом сомкнулись. Он смотрел на ее рот, словно голодный человек, внезапно увидевший богатую еду.

Борясь с притяжением его взгляда, Идит пыталась сопротивляться лукавому волшебству мужчины, который смог перевернуть все в ее душе одним только пальцем. Видимо, она превращается в порочную женщину. Ох, конечно же, он не станет целовать ее здесь, на кухне, на глазах у всех. Впрочем, Идит это не волновало. Почему-то, вопреки всем своим самым благим намерениям, она потянулась вверх, возжаждав его губ и чего-то еще неведомого, что, как она смутно догадывалась, принесет ей огромное удовлетворение.

Похотливый смешок Берты, прозвучавший с другой половины кухни, привел их обоих в чувство, однако Эйрик привлек ее к себе, ласково укусил за ухо через вуаль и шелковым голосом прошептал:

— А ты станешь сосать мед с моего языка, сладкая женушка, если я принесу горшочек сегодня ночью в нашу спальню?

Сердце у Идит в панике замерло и пропустило один удар, а по телу пронеслась дрожь наслаждения.

— Может, к тому времени я не буду таким усталым, — тихо и многозначительно произнес он, обнял ее за плечи и подтолкнул перед собой, при этом не удержался и грубо ущипнул за зад. Не успела она отругать его, как он спросил: — Ну как, ты поупражнялась в тех любовных стонах, которым я научил тебя вчера?

Идит возмущенно остановилась, отказываясь идти дальше. Негодующе обернувшись к нему, она изо всех сил толкнула его в грудь руками, чтобы показать свое недовольство.

Не сдвинувшись ни на волосок, он взял ее за руку и потащил из кухни через коридор в зал замка, а по пути оглянулся на нее через плечо и предупредил:

— Лучше уж не раскрывай рта, Идит, особенно когда вокруг столько мух. Ты ведь пахнешь словно горшочек с медом.

Недовольная собой, она закрыла рот, пообещав себе, что впредь постарается держать в руках себя и свои разбушевавшиеся чувства. Впрочем, до сих пор она не научилась сдерживаться и не отзываться даже на его насмешливые уколы. Обаятельный негодяй уже вкрался ей в душу и скоро вовсе лишит покоя своими соблазнами. Нет, этого нельзя допустить.

Но она забыла про свое раздражение, когда Эйрик сказал:

— Я должен поговорить с тобой наедине о Стивене и наших сегодняшних открытиях.

— Стивен! Ох, Матерь Божия! — Идит отругала себя за то, что как-то позабыла про опасность, которая привела ее в Равеншир. Как глупо с ее стороны, что она так расслабилась. Так что же теперь натворил злодей Стивен? По мрачному виду Эйрика она поняла, что, видимо, дело очень скверное.

Когда они прошли в комнату, расположенную сбоку от большого зала, Эйрик рухнул на стул и махнул ей рукой, чтобы она тоже садилась. Только теперь Идит обратила внимание на состояние Эйрика. Он снял панцирь, но по-прежнему оставался в нижней рубахе из толстой материи и тяжелых шерстяных штанах. Его лицо и руки покрывали царапины и кровоподтеки, а также сажа. Сажа?

Идит удивилась:

— Где-то был пожар, верно?

Он кивнул.

— Хижины батраков на севере твоих владений?

Он устало потряс головой и, налив медовой браги в два больших кубка, один протянул ей.

— Нет, — отказалась она, чувствуя себя нехорошо. Медовый запах в замке в соединении с принесенными Эйриком новостями вызвали у нее позывы к тошноте.

Но он сунул кубок ей в руки:

— Пей.

Его голубые глаза пристально изучали ее, но Идит больше не волновало, что он может раскрыть ее обман. В животе у нее все похолодело, сжалось — от сознания вины, ведь это она навлекла бедствия на вассалов Эйрика. И эта вина намного перевешивала ее глупый маскарад.

Угрюмое выражение лица Эйрика испугало ее, а его настоятельное требование, чтобы она выпила тоже… ну, тут напрашивалось лишь одно объяснение. Она сделала большой глоток, едва ощущая вкус жидкости, которая с трудом проходила из-за вставшего в горле кома, а потом быстро допила остальное.

— Соколиное Гнездо?

— Да.

— Как это могло получиться? — воскликнула она. — Я оставила его хорошо защищенным.

Эйрик покачал головой:

— Не крепость. Замок и стены все еще целы.

Идит с ноющим сердцем ожидала продолжения.

Внезапно Эйрик подвинул стул ближе к ней, так что теперь они сидели почти касаясь коленями. Он нежно взял ее руки в свои. Вместо облегчения заботливое выражение его лица вызвало в ней страх. Затем он удивил ее, сменив тему:

— Скажи мне, Идит, сколько этих самых пчел сейчас у тебя в моем саду?

— Что… что?

— Пчелы… по-моему, их тут уже просто невероятное количество. Ты можешь примерно сказать, сколько их у тебя?

Она подняла плечи, прикидывая.

— Может, сто тысяч.

— Сто тысяч пчел! — Вкрадчивая участливость Эйрика сменилась возмущением. — Ты с ума сошла, женщина? Да они сожрут все мое поместье.

Идит улыбнулась.

— Нет, сотня тысяч — это немного. Просто колония с одной пчелиной маткой, в которой более пятидесяти тысяч рабочих пчел и две тысячи трутней. А у меня дюжины колоний.

Глаза у Эйрика удивленно расширились.

Впервые супруг проявил какой-то интерес к ее делу, и это ее невероятно обрадовало. Испытав прилив гордости, она даже не стала отнимать рук, которые он все еще нежно держал в своих. Даже когда начал отрешенно гладить шершавой подушечкой большого пальца оставшийся после помолвки шрам на ее запястье, посылая трепет удовольствия вверх по руке.

— Да и вообще, Эйрик, — продолжала она на удивление ровным голосом, пытаясь подавить волнение, — пчелиная матка откладывает по две тысячи яиц каждый день с марта по октябрь.

Он недоверчиво покачал головой:

— И что мы будем делать со всеми этими пчелами? Превратим замок в гигантский улей?

— Ты не дал мне договорить. Процесс этот не бесконечен. К примеру, пчела-мужчина, то есть трутень, умирает, после того как они… — Идит оборвала фразу, когда поняла, куда завели ее слова.

— После того как они… что? — упорствовал он.

— Спариваются, — сказала она тихим голосом.

Эйрик разразился громким хохотом:

— Ах, Идит, разве не так устроен мир? Мужчины развратничают так, что после этого умирают. А женщины, ну, женщины просто перелетают после этого к другому… цветку. — И он подмигнул ей.

Идит изо всех сил пыталась подавить улыбку, но это ей не удалось, не удержало даже предчувствие, что сейчас последуют плохие вести. Эйрик выпустил одну ее руку и дотронулся кончиками пальцев до губ.

— Тебе нужно чаще улыбаться. Тогда у тебя не такое скучное лицо.

Скучное лицо! Идит оцепенела от его многозначительного комплимента, затем подозрительно прищурилась, заметив озорной блеск в его голубых глазах.

— Не всем же относиться к жизни так легкомысленно, как ты. По-моему, сам-то ты смеешься слишком много.

— Ну, тут я должен с тобой не согласиться, жена. Еще несколько часов назад мне казалось, что теперь я не смогу смеяться очень долго.

Она оттолкнула его руку от своих губ и с силой выдернула другую ладонь.

— Избавь меня от своих загадок. Что случилось сегодня?

— Стивен сжег все твои ульи в Соколином Гнезде, — без обиняков объявил он. — И теперь до самого Равеншира не осталось ни одной пчелы.

Идит ахнула, слезы брызнули у нее из глаз.

— Кто-нибудь пострадал? — прошептала она.

— Нет, но переполох поднялся немалый — пришлось тушить огонь и расчищать потом пожарище. Огонь охватил по крайней мере целый надел земли.

— И почему Стивен такой жестокий? Я никогда не делала ему ничего плохого. Совершенно ясно, что эта новая его подлость направлена против меня.

Эйрик покачал головой:

— Нет, не только против тебя. Он сделал это как предупреждение всем нам, но ты не бойся, миледи. Я обещаю тебе, что сумею защитить тебя и твоего сына.

Идит была тронута его словами, прозвучавшими с сердечной искренностью, и уже собиралась сказать ему об этом, когда он заговорил вновь:

— И я помогу тебе заменить все проклятые ульи, даже если мне самому придется надеть на себя эту чертову сетку.

Идит вытерла глаза и попыталась улыбнуться.

— Ну, зрелище получится такое, что слуги от страха испустят дух. Представь себе, мы с тобой бредем вдвоем по этим сумрачным залам, укутанные в прозрачную сетку.

— Особенно если под ней ничего не будет, — добавил он, сверкнув на нее дьявольски обольстительной улыбкой.

Слишком потрясенная, чтобы возмутиться, Идит задержалась в комнате и после того, как он ушел в спальню мыться. Гм, голышом в сетке… Разве женатым парам свойственны такие извращения? А ведь это извращение, разве не так?

Эйрик лежал в большой деревянной лохани, расслабив усталые мускулы, хотя вода уже давно остыла. Милостивый Христос! Как ему хотелось встретиться со Стивеном лицом к лицу и положить конец его злодеяниям! Уж наверняка Бог не осудит его за это.

И наверняка весь благочестивый мир будет благодарен.

А Идит? Насколько она лжива? Как с нею быть, позволить признаться в своем двуличии, чего ей так явно сейчас хочется? Или продолжать свой собственный обман, пока не выяснятся ее истинные мотивы?

Сомнений нет: она была потрясена и убита тем, что Стивен сжег сегодня ее ульи. Разве что…

В каком-то отношении очень уж ловко все совпадает: Идит отдала ему как приданое изрядное количество своих драгоценных пчел и сумела вывезти их из Соколиного Гнезда до пожара. Сомнения точили Эйрика, и он не находил готовых ответов. Однако был полон решимости прояснить тайну. И в скором времени.

Все еще лежа в воде, он послал Вилфрида за Сигурдом. Его надежный друг из норвежских земель внимательно выслушал наказы. Эйрик велел Сигурду побывать в Соколином Гнезде, в соседних деревнях, даже в Йорке и разведать все, что удастся, про Идит и ее отношения со Стивеном из Грейвли в последние несколько лет. Если обнаружится, что Идит находится в тайных сношениях со Стивеном, это станет огромной уликой. Напоследок он наказал Сигурду возвращаться как можно скорей.

Помимо опасности, нетерпение Эйрика подстегивала еще одна причина. Внезапно ему мучительно захотелось осуществить брак со своей законной женой. Уже много-премного недель он не спал с женщиной, и его тело тосковало по удовлетворению, такому, какое можно получить только между женских ляжек. Но не с какой угодно женщиной, как он вдруг с раздражением осознал. Ему хотелось заняться любовью именно с этой злюкой Идит. Кто бы мог подумать, что Ворон, знаменитый своими победами над женскими сердцами, воспылал страстью к собственной верной жене? Не к той невзрачной воробьихе, какой она прикидывалась, а к яркой птичке, укрывающейся под мерзкими балахонами.

В течение всего дня Эйрик возвращался мыслями к ее обнаженному телу, лежавшему в его постели прошедшей ночью, гадая, как она будет выглядеть без золы на лице и уродливых платьев, когда отмоет волосы от жира. Лежа под ним и извиваясь от страсти. Как и накануне ночью, на ощупь, вслепую, он начал познавать ее женскую натуру. За холодным фасадом скрывалась любительница театрального действа, и он заподозрил, что внутри нее угли жаркой чувственности ждут лишь подходящего мужчины, который бы заставил их запылать.

Сможет он стать таким мужчиной? Хочется ли ему этого?

Да, черт побери!

Эйрик покачал головой, смеясь над собой, затем намылил волосы и скользнул под воду, чтобы смыть пену. Когда он вынырнул снова и глотнул воздуха, посреди комнаты стояла застывшая на месте Идит со стопкой постельного белья. Она в изумлении уставилась на него, будто он был китом, пустившим фонтан через дыхательное отверстие.

Обеими руками он откинул с лица мокрые волосы и пригладил их. Потом встал.

Ее челюсть отпала, будто к ней привесили тяжелую гирю.

Эйрик с трудом подавил усмешку:

— Ты не дашь мне одну из простыней? Я хочу вытереться.

Идит уставилась на ту часть его тела, которая любит посторонние взгляды. Очень любит. Последовала немедленная реакция, и глаза жены пораженно вскинулись вверх.

— Что ты сказал? — проскрипела она. — Когда?

— Только что.

— Ты не дашь мне одну из простыней, которые держишь в руках? — повторил он, забавляясь ситуацией.

— О… — Она шагнула ближе, явно заставляя себя не опускать взгляд ниже уровня его груди. Торопливо положила белье на комод и повернулась, чтобы уйти.

— Ты не могла бы вытереть мне спину? — спросил он, желая задержать ее в комнате.

Ему показалось, что он расслышал сдавленный вздох.

— Пожалуйста!

Она вернулась, буквально волоча ноги. Нерешительно взяла простыню и стала вытирать его спину, начиная с плеч.

— У тебя огромный синяк на плече. Больно?

Она нажала на него пальцем, и Эйрик дернулся:

— Святые мощи! Конечно, больно.

— Как это случилось?

Он пожал плечами:

— Мы тушили огонь, и на меня упал ствол горевшего дерева. Мне досталось и немало царапин.

— Деревья в саду тоже сгорели? — тихо спросила она.

— Да, но многие из них можно будет спасти осторожной подрезкой. Ты ведь умеешь все на свете, поэтому я не сомневаюсь, что тебе удастся их оживить.

Она сделала вид, что не слышала его насмешку.

— Тебе нужно положить мазь на ушиб. Кожа повреждена.

— А что ты скажешь насчет свиного сала с твоих волос? — предложил он сухо.

Он почувствовал, как ее пальцы дрогнули. Сейчас она прикидывает, шутит он или говорит всерьез.

— Ведь ты говорила, что оно помогает лошадям, верно?

— Да, верно, а ты определенно из той же породы, хотя больше походишь на мула. — Она засмеялась, и напряжение ушло из кончиков пальцев, она продолжала вытирать его нежными, быстрыми движениями, отчего чувства его пришли в необычное возбуждение.

— Почему у тебя всегда горячая кожа? — выпалила она.

— Что?

Он оглянулся через плечо. Идит прикусила нижнюю губу и вспыхнула сквозь слой копоти на лице.

— Твое тело пышет, будто печка.

— Правда? — улыбнулся Эйрик. — Может, это потому, что ты и твоя губительная близость распаляют меня, — насмешливо произнес он.

— Ха! Моя и всех других девиц отсюда до Йорка.

Эйрик не стал обращать внимания на ее выпад и хрипло спросил:

— А вот интересно, леди супруга, что может заставить тебя стать горячей?

У Идит отхлынула от лица кровь, сделав золу еще более безобразной. Она недовольно откинула простыню в сторону и отошла прочь.

— Перестань все время трогать мои чувства.

Эйрик ухмыльнулся:

— Я трогаю твои чувства?

«Мне хотелось бы трогать не только твои чувства, а и все остальное, сладкая ведьма. Почему бы тебе не подойти немного ближе? Подойди, Идит, давай немножко поиграем… потрогаем друг друга».

Но не только ее чувства были затронуты, Эйрик понял это, когда опустил глаза и увидел, насколько в нем пробудилось желание. Он хотел было повернуться к ней, но засомневался, стоит ли и впрямь так уж ее дразнить.

Впрочем, ей это только на пользу, решил он наконец и с нахальной улыбкой повернулся.

— Лучше бы ты прикрывал свое добро, милорд, или те вороны, о которых ты говорил внизу, найдут себе новое место для насеста.

Наступила очередь Эйрику поперхнуться. Он невольно воздал должное острому язычку жены, пусть даже она и пустила его в ход против него. Засмеявшись, он натянул нижнее белье и пару линялых штанов, все время следя за ее грациозными движениями, пока она укладывала белье в комод, стоявший в изножье кровати, подбирала его грязную одежду и мокрую простыню, сгребала намокший тростник возле лохани в кучку, чтобы потом выбросить.

— Тебя нужно подстричь, — заметила она за его спиной, когда он расчесывал гребнем из слоновой кости длинные до плеч волосы.

— Да, пожалуй, — признал он, глядя на себя в кусок полированного металла, висевший над туалетным столиком. — Вот и займись этим.

— Я не очень хорошо умею стричь, — отказалась она.

— Боже мой, Идит! Наконец-то мы обнаружили что-то, в чем ты не мастер, верно?

Она не улыбнулась его насмешке.

— Смотри веселей, жена. Жизнь слишком коротка, чтобы все время кукситься.

— Сам подстригай себе волосы, дурень. У меня нет времени на твои глупости. — Схватив в охапку белье, она направилась к двери.

— Нет, останься и подрежь мне волосы, — велел он. — К тому же я хочу поговорить с тобой насчет Стивена.

Она неохотно вернулась и положила белье на пол. Он уселся спиной к ней на низкий табурет и вручил ножницы.

— Коротко тебя подстричь?

Он пожал плечами и провел пальцем воображаемую линию под затылком.

— Покороче. Только не отрежь мне уши. — «Или какую-нибудь другую часть тела».

Она молчала за его спиной, захватывая прядь за прядью и отстригая их концы ножницами.

— Идит, неужели ты никогда не смеешься?

— Смеюсь, когда слышу что-нибудь смешное. Но в основном то, что тебе кажется смешным, на самом деле просто плоские шутки в мой адрес.

«Что ж, в основном это верно», — подумал он.

— А что может рассмешить тебя?

— Твое бахвальство тем отростком, который находится у тебя между ног и который ты так высоко ценишь, — быстро нашлась она. Он почувствовал по кончикам пальцев, на миг замершим, что она тут же пожалела о поспешных словах.

Эйрик засмеялся.

— Ты преувеличиваешь мою способность… к росту, — тут же отозвался он, обнаруживая, что ему нравится эта более легкомысленная и менее чопорная сторона его жены.

Жены!

Эйрику вспомнились прежние мысли насчет Идит и жажда поскорей завершить их брачный обет. А причиной, по которой он не решался осуществить то, к чему до боли звало его тело, был Стивен из Грейвли.

Может, ему надо сейчас просто повалить жену на постель и покончить со всеми играми? Провести день в постели с покорной его ласкам женщиной — чертовски неплохая мысль. Он оглянулся через плечо и обнаружил, что Идит хмурится после его последних слов о юморе.

Пожалуй, не время, мудро рассудил он.

Покончив со стрижкой, Идит провела гребнем по его волосам, проверяя, ровно ли сделала работу.

— Что ж, неплохо, — заявила она, откладывая в сторону ножницы и отгребая пряди волос к кучке мокрого тростника.

Она остановилась посреди комнаты, словно что-то обдумывая.

— Эйрик, мне уже давно хотелось обсудить с тобой нечто важное, — нерешительно проговорила она.

Он показал рукой на соседний стул.

— Мне очень неловко, но я бы хотела, чтобы ты понял, почему я на это пошла.

Эйрик встрепенулся, понимая, что она собирается признаться в своем маскараде. Теперь, зная про ее обман, он ясно увидел, что Идит необыкновенно хорошенькая. Раньше он принимал морщинки от ее хмурого вида за старческие складки. А уж рот с неотразимой родинкой был выше всяких похвал. Ему не терпелось рассмотреть и другие части ее тела, которые она держала спрятанными так надежно.

Но хотелось ли ему выслушивать ее признание до того, как вернется со своим докладом Сигурд? Одна его часть жаждала как можно скорей лечь с ней в постель и погасить огонь желания, бушующий в крови. Эта часть располагалась ниже пояса. Другая, более подверженная рассудку, предостерегала, что он рискует заронить семя в женщину, которая замыслила вместе со Стивеном его погибель. Нет, придется подождать несколько дней до возвращения Сигурда.

Эйрик стал придумывать, как бы предотвратить ее признание. И внезапно возликовал от одной заманчивой мысли, что пришла ему в голову.

— Идит, расскажи мне подробней про свои свечи-часы.

— Что?

— Ты говорила, что делаешь какие-то особые свечи. Какие они? Ты их сама придумала?

— Нет. Первым их стал делать король Альфред много лет назад. Но я поработала над этим и кое-что улучшила, так что мои свечи теперь более совершенны.

— Посмели бы они не стать такими!

— Ты и вправду хочешь слушать или просто делать ехидные замечания?

— Я вправду хочу слушать.

Идит с сомнением покосилась на него, но все же стала объяснять:

— Свечи, придуманные стариной Альфредом, содержат воска в семьдесят два пеннивейта и горят четыре часа, значит, шесть свечей сгорают за сутки, по ним отмечают время. Я придумала одну большую свечу, с четырьмя отметками, которая горит двадцать четыре часа, и таким образом…

— Таким образом, можно не думать о там, что пора зажигать следующую свечу, — закончил он за нее, невольно пораженный ее сообразительностью. — Вероятно, на них огромный спрос.

— Немалый. И они очень дорогие, но все же раскупаются столько, сколько я успеваю делать. — Она испытующе поглядела на него и спросила: — Так зачем ты захотел узнать про мои свечи?

«Гм, значит, она не приняла за чистую монету мой внезапный интерес к ее замечательным талантам. Умная леди!»

— Ты не захочешь этого слушать.

— Нет, захочу.

— Ну, раз уж ты за себя ручаешься… — «Прежде чем я разделаюсь с тобой, ты отучишься лгать мне вообще. И пожалеешь о своем маскараде гораздо больше, чем можешь предполагать». — Я просто подумал: не могла бы ты мне сделать свечу на пять часов? — кротко сказал он.

Она подняла бровь, почуяв что-то неладное.

— Для каких целей?

«Я-то думал, что ты не спросишь, моя чопорная и правильная женушка. Ну-ка, посмотрим, сумею ли я расшевелить твои чувства еще немного».

— Ты слыхала про лотос с пятью лепестками? — «Никогда в жизни, клянусь головой, ведь я сам только что придумал».

— Нет. — Она нахмурилась, вероятно пытаясь как-то связать его вопрос о свече-часах с цветком лотоса. — А что, этот цветок имеет какое-то отношение к воску для свечей? Может, когда пчелы собирают с него пыльцу, воск получается какой-то особый?

Эйрик едва удержался, чтобы от удовольствия не потереть руки. Как можно небрежней он сказал:

— Нет, тут важно как раз то, что делается за те пять часов, пока горит свеча.

— О?

— Но думаю, тебе это не интересно. — Со скучающим видом он поглядел на ногти. «Спроси меня. Спроси меня. Спроси меня».

— Ты меня заинтриговал.

«Клюнула! Клюнула, моя маленькая, доверчивая голубка. Ты так кротко шагнула в мою хитрую ловушку, весьма тебе благодарен».

— Ну, если тебе и впрямь интересно узнать, то в одном из восточных гаремов был калиф…

— Ох, нет, не хочу слушать, твои гаремные сказки!

Он с невинным видом поднял брови.

— Разве я уже тебе рассказывал?

— Помнишь, ты сказал, что прозрачные ткани, вроде моей сетки для пчел, носят в восточных гаремах?

— Я забыл. Нет, это другая история. — Он небрежно махнул рукой. — В этой говорится про время и, может, про твои свечи.

Она с сомнением поглядела на него своими фиалковыми глазами, краше которых он никогда в своей жизни не видел, и наконец процедила:

— Продолжай.

«Ох, мне она нравится, как она мне нравится!»

— Так вот, в одном восточном гареме жил-был калиф, он купил девушку-рабыню, которая не оценила чести разделить с ним ложе.

— Хм!

— Даже когда он пообещал сделать ее своей одиннадцатой женою, она не позволила ему насладиться ее прелестным телом.

— Одиннадцатой! Ха! Да он и так небось слишком устал, ему некогда было даже дух перевести.

Эйрик усмехнулся, удовлетворенный тем, что ему удалось возбудить ее интерес, и предвкушая, как поймает ее в паутину собственного любопытства.

— Чего он только ни пробовал — подарки, афродизиаки…

— Афро… что?

Вопрос Идит на мгновение смутил Эйрика, в его голове закружились всяческие неприличные фантазии. Взяв себя в руки, он проворчал:

— Оставим объяснение на другой раз. Ты все время будешь перебивать меня? Если так, то мы можем пропустить обед, а я страшно проголодался.

— Продолжай. Обещаю, что больше не помешаю тебе.

«Я искренне сомневаюсь в этом».

Одним словом, калиф испробовал все, но безрезультатно. Наконец обратился к некоему мудрецу, который рассказал ему про лотос с пятью лепестками.

Он взглянул на Идит, которая с интересом наклонилась вперед. «Вот так-то, Идит, моя доверчивая птичка. Подожди немного».

— Мудрец дал калифу совет запастись пятьючасовым временем. И каждый час обрывать на лотосе по лепестку. В первый час не должно быть вообще никаких прикосновений. Мужчина и женщина снимут одежды и будут просто разговаривать. Они могут выпить чашу вина, чтобы расслабиться, и мужчина может рассказать женщине, как он собирается ее ласкать. Конечно, женщина тоже может сказать мужчине про свои желания, но если застенчива, то может ограничиваться намеками, чего бы ей хотелось от мужчины. А если она и в самом деле робеет, то будет просто кивком головы показывать, что он затронул какую-то особенно возбуждающую тему.

— Ох, ты и в самом деле сошел с ума, Эйрик, если рассказываешь мне такие дурацкие сказки. По-моему, тебе пора навестить свою любовницу в Йорке. Может, Аза излечит тебя от развратных мыслей.

Эйрик насупился. Ему не нравилось, что Идит так легко отмахивается от него. И, странное дело, не нравилось и то, что Идит принимает его любовницу. В этом было что-то противоестественное.

— Сейчас мне не хочется заниматься любовью с Азой. Вообще-то в последнее время я больше думаю о тебе в моей постели.

Идит до того изумилась, что просто онемела. Правда, он и сам удивился, что признался в своей тайной склонности. Однако тут же воспользовался молчанием Идит, чтобы продолжать свою придуманную историю, пока у жены не проснулся вновь язвительный язычок.

— В течение второго часа они будут только целоваться, но самыми разными поцелуями, с которыми ты, несомненно, знакома. Включая все части тела.

Идит ахнула от негодования и встала, словно ей невмоготу было оставаться в его обществе.

— Ты… ты…

Толкнув ее снова на стул, он продолжал:

— К этому времени, конечно же, она уже сумеет один раз… хм… достичь экстаза, и тогда…

— Экстаза? — недоуменно переспросила Идит.

И тут растерялся Эйрик. Его наивная жена, пусть даже она лежала с мужчиной и родила ребенка, не понимала, что значит для женщины взбираться на вершину любовного блаженства и взрываться от исступленного наслаждения. Он попытался найти нужные слова, а потом осторожно сказал:

— Ты, несомненно, знаешь, что мужчина теряет разум от удовольствия, когда совокупление достигает… ну, своей высшей точки. То же самое происходит и с женщиной.

— Теряет разум? И это удовольствие, к которому нужно стремиться? Я так не считаю.

Эйрик усмехнулся и поспешил закончить историю, пока Идит ему не помешала:

— В течение третьего часа они ласкают тела друг друга, познавая все тайные места, которые повышают чувственность. Женщина, разумеется, впадает в экстаз еще раз. Или два. — «Ты слушаешь, Идит? Или просто пытаешься ловить мух открытым ртом? Клянусь святыми апостолами, я могу найти более подходящее занятие для этих сочных губ».

Наконец она пришла в себя и недоверчиво фыркнула. Но не поднялась со стула. История явно возбудила ее интерес.

— В течение четвертого часа, — продолжал он беспечно, — она должна лежать абсолютно тихо, пока мужчина занимается ее грудями и женскими складками между ног.

— Ох, ты жуткий, жуткий человек! — вскричала Идит, и ее лицо ярко вспыхнуло. — Как ты смеешь говорить о таких извращениях мне, леди?

— Не леди. Своей жене, — поправил он, — и это вовсе не извращение, раз происходит между мужем и женой. Нет, не уходи, пока я не закончу.

Она встала и надменно взглянула на него. Ну, теперь-то он заставит ее потупить свое высокомерное лицо.

— В течение пятого часа мужчина наконец погружается в готовое принять его женское лоно, и она, вне всяких сомнений, снова познает экстаз и впадает, содрогаясь, в беспамятство еще несколько раз.

Идит грозно нахмурилась, вероятно больше не веря в его историю. В этот момент ее лицо стало настолько пунцовым от ярости, испещренным морщинами, что он почти был готов поверить, что она такая же старая и безобразная, какой и хотела казаться.

— А сколько раз будет «содрогаться» и «впадать в экстаз» мужчина во время этой бесконечной любовной игры?

— О, раз десять или двенадцать, — солгал он с невозмутимым лицом.

Ее глаза расширились от удивления. Эйрик был поражен, что его обычно разумная жена не поняла нелепости его преувеличения. «Будь поосторожней, парень, — упрекнул он себя, — или она начнет требовать от тебя больше, чем ты сможешь ей дать».

Идит глядела на него с открытым от изумления ртом.

— Вот теперь ты знаешь историю про калифа и лотос с пятью лепестками, — торжественно заключил он.

Вернув самообладание и заключив себя в железные его тиски, Идит бормотала что-то про отвратительный лотос, подбирая испачканную одежду и с негодованием направляясь к двери.

— Так ты мне сделаешь свечу на пять часов? — крикнул он ей в прямую, как палка, спину.

— Когда ад замерзнет и ангелы наденут коньки, — ледяным тоном ответила она, не соблаговолив обернуться. Потом с грохотом захлопнула за собой дверь.

Ну, по крайней мере, он предотвратил ее признание. Пока что. Однако понимал, что не сможет откладывать его до бесконечности.

А что же ему делать в следующий раз, чтобы она не рассказала своего секрета до возвращения Сигурда? Конечно же, он постарается уязвить ее такую самоуверенную натуру, уязвить ее гордость.

Эйрик улыбнулся от такой удачной мысли.