ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Проклятье! Ты только погляди, как она идет, — заметил Эйрик Вилфриду. Сидя за высоким столом, они наблюдали, как Идит нарочито сутулит плечи и прихрамывает, проходя через зал к помосту.

Эйрик едва удержался, чтобы не выскочить из-за стола и не свернуть ей костлявую шею. Нет, не костлявую, скорее грациозную и стройную, напомнил он себе с раздражением.

— Будь проклят ее обман! Ну ничего, скоро я задам ей такую трепку, что она и вправду захромает, не надо будет притворяться.

Эйрик уже обсудил с Вилфридом свое открытие. Хоть его добрый приятель и подозревал, что Идит не такая уж старая и уродина, какой сначала им показалась, он все же не был вполне уверен и из-за этого не решался сообщить о своих, как он выразился, притянутых за уши наблюдениях.

— Видно, глаза мои видят еще хуже, раз подлая баба так долго меня дурачила, — пожаловался Эйрик другу. — Хоть я и в детстве не отличался хорошим зрением, мне это не казалось такой уж бедой, А вот теперь не уверен.

— Напрасно ты расстраиваешься. Твоя леди супруга дурачила нас всех своим маскарадом.

— Должен тебе признаться, что раскрытие ее обмана потрясло меня сегодня до глубины души. Какое будущее меня ждет, слепого солдата? Без глаз рыцарь просто шелуха, совсем не мужчина.

— Выбрось это из головы, Эйрик. Я искренне верю, что тебе просто хотелось сделать ее старой, поэтому ты и не узнал признаков молодости. Вспомни первый вечер, когда она ворвалась в зал словно зимняя буря и чуть не убила пинком собаку. Так не могла действовать молодая, красивая женщина.

Эйрик пристально поглядел на Идит, когда та подошла ближе, и его губы неодобрительно скривились. Он увидел, насколько очевиден ее маскарад. И подумал, какую же глубокую яму она вырыла себе, не признавшись сразу.

— Ты все-таки не думаешь, что она в заговоре со Стивеном?

— Не думаю, — ответил Эйрик и привычным жестом попытался погладить верхнюю губу, но только разозлился. Он мучительно страдал без усов. И в этом она тоже виновата. Он не сбрил бы их, если бы не ее пчелы. — Я подозреваю, что она затаила ненависть ко всем мужчинам с их похотливым вниманием и воспользовалась уловкой, чтобы держать меня подальше.

— При всем моем уважении, милорд, я еще не встречал женщины, которая могла бы держать тебя подальше или даже просто хотела бы это сделать.

Эйрик пожал плечами:

— Некоторые женщины рождаются такими и никогда не меняются — всегда ненавидят мужскую ласку. И мне просто не повезло, что я женился на такой ненавистнице!

Вилфрид, казалось, тщательно это обдумал, затем кивнул:

— Но сейчас ты поговоришь с леди Идит насчет ее обмана?

— Нет.

— А что же ты будешь делать?

— Я дам ей длинную веревку, чтобы она повесилась.

Вилфрид засмеялся, предвкушая, вне всяких сомнений, вечер развлечений за счет Идит. И Эйрик не собирался его разочаровывать. Ему тоже хотелось заставить свою леди жену поежиться, но для начала нужно погасить свой неистовый гнев и напустить на себя бесстрастность.

— Будет интересно увидеть, как далеко она зашла в своей глупости, — продолжал Эйрик. — К тому же я не могу быть уверен, что у нее нет каких-то коварных намерений. На всякий случай неплохо бы понаблюдать за нею некоторое время повнимательней. Но будь спокоен, я заставлю ее заплатить — за все, моим особым образом, столкнув ее с ее же собственным обманом.

В ответ Вилфрид просто ухмыльнулся.

Теперь, когда Идит успешно справилась с дымом, установив в зале новые трубы, Эйрик мог ясно видеть все ее уловки — как старалась она изменить внешность, поглубже надвигая головной обруч с вуалью, чтобы прикрыть лоб и щеки, делая голос хриплым и хмурясь так сильно, что лицевые мускулы наверняка должны у нее болеть.

Господи, какой же я осел, если позволил так себя провести!

Во время трапезы Эйрик продолжал изучать жену с бесцеремонной пристальностью, опустошая чашу за чашей медовую брагу, и впрямь лучшую во всей Нортумбрия. Пожалуй, он утопит ее в чане с ее собственным варевом.

Чтобы заставить Идит потерять осторожность, он заставлял себя почаще щурить глаза и подносить близко к глазам лежавшие на столе предметы. Пусть думает, что я совсем слепой и ничего не вижу. Ведьма!

Он устроил себе развлечение, изобретая все новые, ухищренные пытки, которые применит к ней. Удушить ее? Нет, слишком быстро и просто. А ему хотелось затянуть агонию еще и для того, чтобы точно выяснить ее мотивы. Но что бы такое устроить прямо сейчас? Как бы уязвить ее высокомерие и одновременно не видать, что знает ее игру?

Аааа!

— Я вижу, у тебя из бородавки растет жесткий волос, — неожиданно произнес он, глядя на восхитительную мушку возле ее губы. — Я могу вырвать, если хочешь. У моей бабушки такие тоже росли, после того как она перешагнула через определенный… возраст. — И с ликованием стал наблюдать, как рука у Идит взметнулась к губе, ощупывая родинку, хоть она и знала наверняка, что никаких волос на ней нет.

— Это родинка, а не бородавка, — возмутилась она и метнула в него полный ледяного недовольства взгляд.

Черт побери! Почему мне казалось, что ее глаза стали склеротическими от старости? Они просто греховно прекрасны.

— Ох, видно, я ошибся.

Протянув руку, он дотронулся пальцем до мушки, потом провел по тонко очерченной верхней губе с глубокой ямкой посредине. И тут же к некоторой части его тела, о которой он предпочел бы сейчас не вспоминать, бешено прилила кровь. Ему хотелось бы думать, что кровь кипит в нем от гнева, но тогда она ударила бы в голову, а не хлынула совсем в другое, прямо противоположное место, вызвав там острый прилив желания.

Поспешно убрав руку, он увидел на кончике пальца тонкий слой золы. «Так вот почему ее лицо казалось серым. Неужели она считала меня слабоумным? Так и есть, считала», — с унынием подумал он.

Он потер указательный палец о большой, затем стряхнул золу с преувеличенной привередливостью и смерил жену косым взглядом.

— Должно быть, ты стояла на кухне слишком близко к огню. Тебе надо быть более осторожной.

Идит едва не поперхнулась от его слов.

— Ты сердишься на меня?

— Разве у меня есть причина сердиться на тебя, Идит?

— Н-н-нет, — пробормотала она. — Просто мы совсем недавно так хорошо ладили, а теперь ты кажешься… ну, изменившимся.

— Да, мы жили с тобой душа в душу эти несколько дней, верно говоришь, особенно после того, как я превратился в такого доброго, податливого мужа. Или, скажешь, я не выполняю все твои приказы, всю работу, которую ты мне велишь делать?

— Ты мог отказаться, я никогда и не настаивала на твоей помощи.

— Нет, ты досуха выдоила мою виноватую совесть. Признайся, что я говорю правду.

«Если ты еще когда-нибудь в моей жизни попросишь меня вычистить уборную, дорогая леди, я возьму тебя за ноги и обмакну волосами в жижу. Или окуну тебя с головой. Тогда уж нос у тебя будет задираться чуть меньше».

— Ты так недоволен тем, что я залезла на дерево?

«Дерево! Дерево! Она неделями меня обманывала, а еще говорит о деревьях!»

— Да, я недоволен тем, что моя жена залезает на деревья. Больше этого не делай.

Он увидел, что его упрямая супруга хотела было протестовать, но затем решила попридержать язык, несомненно заметив его скверное настроение. Видимо, у нее накопилось еще немало дурацких просьб, с которыми она хотела обратиться к нему. Ха! Хватит с него!

Она пригубила меда из чаши, нуждаясь, казалось, в подкреплении своих трепещущих нервов. Но нет, пожалуй, он ошибся. Его жена отличается самообладанием бывалого воина. Выпив все до капли за три быстрых глотка, она подняла глаза.

— Эйрик, я должна тебе кое в чем признаться. Я уже давно собиралась сделать это признание.

«Аааа, так она решила открыться. Ну, маленькая ведьма, может, я еще и не захочу тебя слушать».

— Насколько давно?

— Что?

— Как давно ты хотела мне сказать… про эту вещь? — Говоря это, он лениво смотрел на нее и чувствовал себя жирным котом, играющим с маленькой мышкой.

Внезапно он подумал с восхитительным предвкушением, что, возможно, получит удовольствие, снимая слой за слоем маску со своей жены, чтобы выяснить, какой это такой «жемчужиной» была она. Может статься, ему суждено приятно удивиться.

— Несколько недель. Вообще-то, с нашей помолвки, — призналась она, побледнев от беспокойства.

«Это хорошо».

— Не связано ли это с письмом, которое ты отправила позавчера утром своему поверенному в Йорк, хоть я тебе и говорил, что сам буду вести твои дела?

Он увидел, как по ее лицу пронеслась паника: для нее оказалось полной неожиданностью, что ему известно про ее письмо. Идит с большими предосторожностями отправила его с проходившим путником, хотя Эйрик и проявлял недоверие к каждому незнакомцу, попадавшему в Равеншир, с тех пор как Стивен подбросил письмо в его замок. В особенности оттого, что в последнее время появлялись все новые признаки присутствия дьявольского графа в окрестностях замка — отравленный колодец, сожженная хижина, деревенская девушка, ставшая жертвой неизвестного насильника.

— Нет, сейчас я не хочу обсуждать письмо к своему поверенному. К тому же я не собиралась скрывать это от тебя.

«Ну конечно, когда-нибудь открылась бы».

— М-м-м, тогда, должно быть, это овцы, которых ты заказала без моего разрешения.

— Я намерена заплатить за них сама, — запротестовала она, махнув рукой, явно раздосадованная тем, что он не дает ей возможности сделать признание так, как собиралась она. — Я несколько раз спрашивала Вилфрида про овец, когда же ты задержался в Норте, а лето уже почти наступило, я решила…

Голос у нее задрожал, когда она подняла глаза и, конечно же, заметила хмурые морщины на его лбу и опущенные уголки рта.

— Тогда твой запрет пускать моих собак в большой зал.

Идит застонала от досады.

— Я думала, что ты со мной согласишься. И не хотела беспокоить тебя по пустякам.

«Беспокоить! Да с первого дня я ничего от тебя и не видел, кроме беспокойства, ты, шило».

— Вообще-то я знаю, что тебя тогда тревожит, жена. Это слова, которым ты научила Абдула. Неужели ты не сообразила, что он скоро повторит твои уроки мне?

Розовая краска залила ей шею и мило поползла по лицу, кожа которого, как он теперь понял, была восхитительно нежной, белой, как свежие сливки, а не пепельно-серой.

Она вызывающе вскинула подбородок, отказываясь отзываться на его едва завуалированные обвинения.

— Какие слова?

— Противный чурбан! Проклятый зверь! Неотесанная деревенщина! Вот лишь несколько из них.

Страх ненадолго вспыхнул на ее застывшем лице, но она не стала опускать глаза.

— Почему ты думаешь, что это была я?

— У этой проклятой птицы талант к подражанию голосам, как ты прекрасно знаешь. И когда этот пернатый мерзавец назвал меня противным чурбаном, в его голосе появились интонации старухи. А у нас есть лишь одна персона в замке, у кого они слышатся в голосе.

Он готов был восхититься ее твердостью и нежеланием сказать что-то в свое оправдание. Краешки ее греховных, соблазнительных губ дрогнули в усмешке. Она еще заплатит за это. Эйрик удивленно покачал головой, внезапно подумав, что никогда не слышал, как жена громко смеется, и даже не помнит, улыбнулась ли она хоть раз произнесенной шутке. Слишком надменная. «Ха! Я подчиню тебя своей воле и не пожалею на это сил, моя лукавая жена».

— Я не понимаю, почему ты не советуешься со мной, прежде чем решать, Идит. Я ведь не людоед какой-нибудь. — Эйрик заставил себя произнести это почти ласково, снискав в ответ, подозрительный взгляд. — О, верно, мне не нравится, как ты переделываешь мою жизнь и хозяйство по собственному разумению, однако единственная вещь, которую я потребовал от тебя перед нашим обручением, была честность. Пока ты не будешь меня обманывать, в чем угодно, считаю, что мы сможем поладить. — «Честность! Ха!»

Кровь отхлынула от ее щек. Милостивый Боже, если бы он не был так чертовски зол, то на самом деле неплохо бы позабавился.

— Итак, твое признание… ты так это назвала, не правда ли? Может, у тебя наконец появилось желание завершить наш брак, и ты, робкая птичка, не находишь подходящих слов, чтобы сказать мне об этом? Ну, не смущайся. Я справлялся у Берты, и она мне сказала, что твои месячные уже прошли.

Выразительные глаза Идит расширились от ужаса. А его ухмылка стала еще шире.

— Я понимаю, это тебя беспокоит… что наш брак не завершен. Тем более что закон саксов недвусмысленно заявляет, что брак не считается настоящим, пока утренний подарок не будет передан утром после… ну, тут трудно найти подходящие слова… удовлетворительного поведения жены на брачном ложе. — Ей не обязательно знать, что про этот закон редко вспоминают, подумал Эйрик.

Идит закашлялась, и он заботливо передал ей новую чашу медовой браги. Когда закончился приступ кашля, она выпалила:

— Но ведь Тайкир передал мне твой «утренний подарок» по твоему поручению, и он мне, кстати, очень понравился. Книга по пчеловодству — самый приятный подарок, который я получала в своей жизни. У меня не было случая поблагодарить тебя так, как следовало бы, но я думала…

Эйрик прищурился и пытливо поглядел на нее.

— Не вертись так много, Идит, а то мне трудно видеть тебя отчетливо. — Он крепко сжал кулаки, чтобы овладеть нахлынувшим гневом. Теперь они оба играли в обманную игру.

Она запнулась, но выглядела довольной собой, несомненно поздравляя себя с тем, что удалось так вывернуться. Затем вернулась к сказанному ранее:

— Я думала, что подарок, переданный мне Тайкиром по твоему поручению, будет достаточным, чтобы сделать действительным наш брак.

— Конечно, я не стал бы против этого возражать, но суд и церковь могут объявить наш брак недействительным даже теперь, поскольку он не завершен. Есть много людей, которые знают, что я не был с тобой в ночь после свадьбы и сейчас сплю один. Если Стивен задумает опровергнуть наш брак перед витаном, нам придется поклясться, что дело сделано.

Он в упор уставился на нее, невероятно радуясь ее смущению и недовольству.

— Хочешь ли ты взять на себя такой риск?

Идит колебалась лишь один миг, потом покачала головой.

— Хорошо. Значит, ты не будешь против того, что я велел слугам перенести твои пожитки к себе в спальню.

— Уже? — Хотя на ее лице не появилось никакой паники — Боже, его жена превосходная лицедейка! — Тонкие пальцы нервно сцепились на коленях.

— Да. У тебя есть какие-то причины для отсрочки?

Идит, казалось, не находила ответа. Она онемела от его вопроса.

— Ну, ты прав, пожалуй, — наконец неохотно признала она. — Это ведь всего одна ночь. И несомненно, лучше уж поскорей покончить с этим неприятным делом, чтобы…

— Неприятным делом? — недоверчиво переспросил он. — Я впервые слышу, чтобы какая-то женщина отзывалась о совокуплении со мной как о «неприятном деле». Ты обижаешь меня, миледи.

— Ох, я уверена, что похотливые игры не кажутся отвратительными некоторым женщинам, но я…

— Идит, а разве тебе не нравилось заниматься любовью со Стивеном?

— Нравилось? Да чему там было нравиться — крови и боли?

— Но после того как ты потеряла невинность, разве Стивен не доставлял больше тебе удовольствия при ваших последующих свиданиях?

— Последующих свиданиях? Ты с ума сошел? Зачем мне было подвергать себя такому неприятному занятию еще раз?

Эйрик недоверчиво улыбнулся и покачал головой:

— Я-то думал…

— Ты думал, что я вошла во вкус и раскидывала ляжки, как какая-то портовая шлюха? — с отвращением произнесла она. — О, ты просто думаешь как все мужчины, особенно те развратники, которые приставали ко мне со своими гнусными предложениями после того, как родился Джон. — Она смерила его враждебным взглядом, однако он продолжал улыбаться как идиот. — Ну ладно, я согласна сделать это один раз, и довольно.

Эйрик удивленно покачал головой. Превосходно сведущая в одних вещах, Идит была совершенно наивной в других. Он просто не мог дождаться, что она еще ему выдаст. Поистине новая жена забавляла его все больше и больше.

— Что… что такое? — подозрительно спросила Идит.

Эйрик водил указательным пальцем взад-вперед по верхней губе, пытаясь представить себе, насколько молода она и красива под бесформенной одеждой и за смешными морщинами.

— Я обнаружил, что мне нравятся дети, после того как нагляделся на Джона, Ларису и Годрика, — тихо сказал он. — И пожалуй, не прочь обзавестись еще ребенком, желательно сыном.

На самом деле мысль эта пришла ему в голову только что. Однако, присмотревшись к ней, он обнаружил, что и в самом деле ничего не имеет против нового ребенка. После смерти Элизабет и решения никогда больше не жениться он привык к мысли, что законных детей у него не будет. И ужасно скучал без Ларисы и Эммы. Теперь, когда Лариса вернулась в Равеншир, он вознамерился привезти назад и Эмму.

— Ребенком? — удивленно задохнулась Идит и задумалась. — После предательства Стивена я свыклась с мыслью, что больше не стану рожать. Заманчиво, конечно, но… — Она осторожно спросила: — Как ты думаешь, сколько раз для этого понадобится? Тогда мне хватило одного раза.

Эйрик подавил смешок от ее явного отвращения к постели, но очевидного желания родить еще одного ребенка.

— Трудно сказать, — ответил он, изо всех сил стараясь сохранить лицо непроницаемым. — В твоем немолодом возрасте семя может приняться не так быстро. — Едва подавив в себе хохот, он продолжал: — Для некоторых бывает достаточно одного раза. Другим же требуется попыток пятьдесят или шестьдесят и даже больше.

— Пятьдесят? — проскрипела она голосом старухи, явно, придя в ужас от такой отвратительной перспективы.

Эйрик недовольно нахмурился, заметив, как тело ее содрогнулось от омерзения.

—  — Ну, я уверена, что тебе так же неприятна мысль ложиться в постель с пожилой женщиной, как мне мысль о том, чтобы переспать с то… с любым мужчиной.

— Если в спальне будет достаточно темно, мне кажется, я сумею справиться с моей задачей, — сухо ответил Эйрик, — попробую представить себе, что морщины на твоем лице появились от улыбки. Что ноги, обхватившие меня за талию, упругие и хорошей формы, а не костлявые и с узловатыми коленями.

Идит возмущенно вспыхнула от его оскорбительных и интимных слов, однако он продолжал, словно и не замечал ее недовольства:

— А может, ты даже попытаешься изобразить удовольствие от нашей любви, если моему орудию потребуется поощрение. Как ты думаешь, смогла бы ты пару раз издать страстный стон?

Рот у Идит открылся в удивлении от его грубости.

— Ох, ты поистине противный чурбан.

— Ну-ну, Идит. Между мужем и женой не место робости. А если ты не умеешь издавать звуки, присущие страстной любви, я могу тебя научить. — И он простонал, имитируя тонкий женский голос: — Ох, ох, да, ах, как мне хорошо-о-о.

Идит в негодовании вскочила и бросила полный ужаса взгляд на Вилфрида, который корчился от смеха. Эйрик и забыл, что сенешаль находится рядом и слышит все его провоцирующие слова. Он заговорщицки подмигнул приятелю.

— Как ты смеешь говорить со мной подобным образом?

— Садись, Идит, — сказал Эйрик, толкнув локтем Вилфрида, чтобы тот затих. — Я просто шучу.

— Зато я не шучу.

— И напрасно. Пожалуй, тебе не мешало бы и пошутить и посмеяться. Смех рассеял бы твою чопорность. Чаще всего у тебя такой вид, будто тебе в задницу вогнали пику.

Вилфрид злорадно захихикал, а у Идит лицо стало от злости красным, даже сквозь золу. Она смерила его таким взглядом, как будто готова была задушить голыми руками.

— Ты коварная бестия с грязным языком!

Эйрик пожал плечами:

— А ты вредная карга, моя леди супруга. Так что из нас получается неплохая парочка.

— Проклятый зверь!

— Чумазая ханжа!

— Распутный глупец!

— Визгливое шило!

— Неотесанный чурбан!

— Ведьма!

— Негодяй!

Эйрик широко улыбнулся, в полной мере забавляясь таким обменом любезностями и ее гневом. Схватив ее за руку, он насильно усадил на место.

Заметно было, как она пытается справиться с клокотавшим в душе гневом. Наконец она заговорила ровным голосом:

— Я не заслуживаю такого грубого обращения.

— Не заслуживаешь? Ах, ладно, тогда я должен, видимо, извиниться. — Он понимал, что вид у него отнюдь не виноватый. Идит повернулась к Вилфриду, недовольно глядя на его непрерывную ухмылку. У того хватило совести виновато опустить голову.

— Успокойся, жена. По-моему, тебе пора выпить чашку собственного меда. — Эйрик потянулся к кружке, стоявшей по другую сторону от нее, и случайно задел рукой ее левую грудь. Ее глаза широко распахнулись в ответ на вспышку чувственности, которую это прикосновение у нее вызвало. Заметив это, он намеренно коснулся ее еще раз, поставив кружку на место.

Он ощутил, как сосок ее груди защекотал волосы на его руке, и жаркая волна ударила ему в пальцы, которым мучительно захотелось проверить на ощупь твердость и атласную кожу ее грудей. Он облизал внезапно пересохшие губы и попытался не обращать внимания на свое вдруг ожившее и напрягшееся орудие любви.

А еще он отметил, что тело Идит непроизвольно отозвалось на прикосновение, хотя сама она, может, и не поняла этого. Смущенно взглянув на него, она скрестила руки, прикрывая соски, которые четко вырисовывались сквозь тонкую ткань.

Несмотря на мерзкое поведение Эйрика, несмотря на отвращение, которая она питает к акту, свершающемуся между мужчиной и женщиной, неужели ее тело и впрямь просит ласки? А кровь начинает бурлить? И руки-ноги тяжелеют от желания?

— Ты извращенец, — воскликнула Идит, резко вырывая его из чувственных мечтаний. — Не думай, что я какая-нибудь слабоумная девица, готовая раздвинуть ляжки, лишь только почую дуновение твоего мужского запаха.

— Му… мужского запаха? — переспросил Эйрик.

— Не думай, что сможешь вскружить мне голову своими нечестными приемами.

— Ничего нет нечестного в совокуплении между мужем и женой.

Идит фыркнула весьма не по-женски:

— Отправляйся в Йорк и забавляйся со своей любовницей, только оставь меня в покое.

Эйрик улыбнулся, вдруг сообразив, что новая жена считает нелегким делом устоять против его немалого обаяния. Она может полностью потерять свой драгоценный самоконтроль, если ему удастся каким-то образом завоевать ее доверие.

Она встала, готовясь уйти с помоста.

— А ты кормила грудью своего ребенка?

— Что ты сказал? — переспросила Идит, плюхнувшись снова на стул. Потом заметила с ужасом, что он уставился на ее груди.

Эйрику они понравились.

Она снова скрестила руки на груди, сверкнув на него фиалковым огнем.

— Ты кормила Джона грудью, когда он был младенцем?

— А что? — выдохнула она сквозь восхитительно нежные губы.

Эйрик пожал плечами, ему становилось все труднее и труднее цепляться за свой гнев, когда перед глазами столько соблазнительных прелестей.

— Я просто подумал, розовые ли у тебя соски по-прежнему или потемнели, как бывает у некоторых женщин после рождения ребенка. И…

— Уф! Да ты просто отвратителен. — Идит вскочила на ноги, злобно взирая на обоих мужчин, которые едва скрывали свое ликование — наконец-то им удалось сломать скорлупу ее высокомерия. На этот раз она не позволила Эйрику усадить себя на стул. Раскаты их хохота следовали за ней, когда она сошла вниз по ступенькам помоста и направилась через большой зал.

Эйрик понял, что Тайкир был прав, утверждая, что она покачивает бедрами. Он провожал глазами се фигуру, пока она не поднялась по лестнице на второй этаж.

Несколько часов спустя Эйрик вошел в темную спальню, зажег свечу и, взглянув на кровать, громко рассмеялся. Его несговорчивая жена лежала, утопая в ворохе простыней и одежд и, несомненно, мучилась от майской жары. Примостившись на краю кровати, она делала вид, что спит.

Эйрик удовлетворенно хмыкнул.

Для начала он шумно помочился в ночной горшок, стоявший за ширмой в углу комнаты, уверенный, что эта интимная сторона супружеской жизни вызовет раздражение у его щепетильной жены. Помыв лицо и руки в тазу с водой, он снял все с себя и скользнул голый на огромную, стоявшую посреди комнаты, кровать.

Он подвинул ногу на ту сторону кровати, где лежала Идит, и погладил ей большим пальцем лодыжку. Она дернулась и едва не упала с края. Он улыбнулся себе под нос, затем воскликнул:

— Скажи на милость, Идит! Зачем на тебе столько одежды?

— Я озябла, — ответил из-под простыни, которую она теперь натянула по самую макушку, ее слабый, приглушенный голос.

— Покажи мне свои ноги, — раздался еще один приглушенный голос, чуточку более пронзительный, чем ее, из угла, где на клетку был наброшен кусок темной ткани. И мгновение спустя: — Покажи мне свой зад.

Идит застонала и что-то невразумительно посулила попугаю.

Эйрик потряс головой, удивляясь, какую комическую окраску приобрела его жизнь в последнее время. Затем насупился, вспомнив, что самой комичной фигурой в этом маскараде, затеянном его женой, был он сам.

— Сними свой проклятый балахон, Идит. А то мне слишком жарко лежать рядом с твоим перегретым телом.

Она что-то еле слышно проворчала, и Эйрик мог поклясться, что Абдул откликнулся тихим хихиканьем.

— По крайней мере, задуй свечу. Это нескромно, — пронзительным голосом потребовала она. Не дождавшись должной поспешности в исполнении своей просьбы, она недовольно повернулась к нему, вне всяких сомнений намереваясь отвесить от всей души затрещину. И издала прерывистый вздох, когда увидела его обнаженное тело, лениво развалившееся рядом. Потерявшись, она поскорее отвернула лицо.

— Да-да, сейчас. Ну что ж, вполне понятная робость женщины рядом с новым супругом, — произнес он с подчеркнутой хрипотцой желания, прежде чем подняться и выполнить ее просьбу. Когда комната погрузилась в полнейшую темноту, он вернулся в постель и понял, что Идит сняла с себя все единым махом и теперь лежит под простыней голая.

«Ох, Идит, ты горько ошибаешься, если думаешь, что можешь спрятаться от меня. Ты заплатишь за свой обман. В свое время. Так, как я сочту нужным».

Она лежала спиной к нему, прямая, как холодная кочерга. Он медленно подвинул к ней ногу, проверяя ее реакцию. От легкого прикосновения мохнатой ноги к ее гладкой лодыжке она вздрогнула. Эйрик тоже вздрогнул, но только от неистового желания, выстрелившего вверх по ноге и рикошетом отозвавшегося во всех чувствительнейших местах тела — особенно в ноющем органе любви.

Вдруг он пожалел, что задул свечу. Ему захотелось получше разглядеть свою новую жену. И те длинные кудрявые волосы, которые он мельком видел днем. Как они выглядят, разметавшись на белом постельном белье?

Эйрик на ощупь протянул руку к подушке, но не почувствовал шелковистых прядей. Пощупав получше, он нашел ее голову, однако вредная ведьма заплела волосы в косу и уложила в тугую корону вокруг головы. И, что хуже того, коса была покрыта густым слоем жира. Он понюхал пальцы. «Свиной жир. Так вот почему серебристая блондинка казалась седой от старости. Женщина шла на немалые хлопоты, чтобы обмануть меня. Зачем?»

Внезапно Идит оттолкнула его руку прочь с недовольным возгласом и села в кровати, не забыв натянуть простыню повыше, чтобы закрыть груди от его пристального взгляда. Как будто он что-то мог разглядеть в темноте.

— Послушай, я не люблю оттягивать неизбежное, каким бы оно ни было отвратительным. Завтра у меня много дел. Пора качать мед из некоторых ульев. Мы с Бертой хотим расфасовать его по горшкам для рынка. Так что давай не будем тянуть… с этим занятием… чтобы я могла хоть немного поспать.

— Что?

— Начинай… это.

«Боже мой! Эта язва думает, что может „перетерпеть“ совокупление мужа и жены».

Он услышал шорох ткани и подвинулся поближе, чтобы посмотреть, что она делает. При лунном свете, проходящем через два стрельчатых проема в ближайшей стене, он ясно увидел, что его исполненная чувства долга супруга лежит на спине, прижав руки к бокам, крепко закрыв глаза и широко раскинув ноги, словно готовая к самопожертвованию героиня. Лежит абсолютно голая!

Несмотря на отсутствие чувственности в мученической позе Идит, сердце у Эйрика учащенно забилось. Кончики его пальцев до боли жаждали проверить все таинственные места, которые жена так долго скрывала. Губам до боли хотелось прильнуть в поцелуе к ее тонко очерченным губам. Язык жаждал проникнуть в ее рот, ощутить вкус ее нежной кожи и, о Боже, даже нектар между ее ног.

А его орудие! Твердое как скала, оно ничего так не хотело, как погрузиться в ее девственное тело и познать ласку недр ее женского естества.

Эйрик сделал глубокий вдох, чтобы попридержать неистовый огонь, грозивший поглотить его целиком, затем встал на колени между ее ногами. Единственными звуками в комнате было его тяжелое дыхание, да порой трепет крыльев Абдула, когда он ворочался во сне. Идит же, казалось, вовсе перестала дышать.

Положив руки на каждую из широко раскинутых лодыжек, Эйрик медленно провел кончиками пальцев вверх по икрам, пытаясь определить очертания и упругость ее тела на ощупь, в почти полной темноте.

Он не намеревался осуществить брак в эту ночь, пока не узнает наверняка мотивов ее обмана. Однако ему нравилось дразнить ее, хотя он начинал подозревать, что, может, ему и не удастся выйти без ущерба из ночной игры.

Когда его любопытные пальцы ощупали изгибы красивых коленей и двинулись выше по упругим контурам бедер, Идит издала приглушенный звук протеста, но потом зажала себе рукой рот.

Его руки двинулись еще выше, туда, где начинаются бедра. И ему снова захотелось, чтобы горела свеча и чтобы он мог увидеть, блестит ли между ними влага. Не похоже! Скорее, там висят сосульки. В следующий раз он позаботится об освещении. Наполнит комнату дюжинами ее драгоценных восковых свечей, и пошла она прочь, эта ее дурацкая скромность.

Когда кончики его пальцев едва коснулись шелковых волосков, Идит простонала:

— Перестань.

— Что? — поинтересовался он невинным тоном.

— Трогать меня.

— Почему?

— Мне не нравится, когда меня трогают.

— Ты нервничаешь от этого?

В ответ она издала тихий, растерянный возглас:

— Да!.. Я хочу сказать, нет… Ох, ради Божьей любви, приступай поскорей, чтобы я могла поспать.

— Я должен потрогать тебя, — хрипло прошептал он.

— Нет.

— Да.

Она ударила по его любопытным пальцам, но Эйрик лишь тихо рассмеялся, не обращая внимания на ее протесты, усилившиеся, когда его руки запорхали, словно крылышки бабочек, вверх по ее телу. Они проследили изгиб ее бедер и женственно узкую талию, прошлись по животу, оказались под грудями, где он почувствовал бешеное биение ее сердца. На какой-то момент пальцы его задержались под твердыми холмиками. Когда он накрыл маленькие груди ладонями, проверяя их тяжесть и форму, Идит еще больше застыла и, казалось, задержала дыхание. Все еще поддерживая груди снизу ладонями, он пощекотал оба соска загрубевшими подушечками больших пальцев, отчего они мгновенно напряглись.

Хотя ее груди не были особенно большими, соски оказались крупными и твердыми, как камешки. Ему это понравилось.

Она простонала, туго сжав в кулаках простыни, и попыталась его отпихнуть.

— Ох, ты негодяй. Убирайся со своими извращениями и оставь меня в покое.

Эйрику хотелось знать о ней все. Кончики пальцев заменили ему глаза, обследовали ее плоский живот, подмышки, крутой изгиб спины, длинные ресницы — да, ее глаза были все еще крепко сжаты, — колени, узкую спину. К тому времени, как он нежно подул ей в ухо и провел языком по деликатным завиткам, голова ее моталась из стороны в сторону, а тело застыло от напряжения.

Эйрик обнаружил, что ему нравится кожа жены на вкус, даже соль ее испарины. Он лизнул гладкую кожу на шее, которая слабо пахла пчелиным воском, ее собственным женским запахом, а также страхом.

Вообще-то Эйрик слишком увлекся этим постельным состязанием и не остановился на той стадии, на которой намеревался первоначально. Если он немедленно не уймется, то уже через минуту не сможет этого сделать.

И все же ему хотелось сделать еще одну вещь — нет, нужно было сделать. Наклонившись, он зажал ее левый сосок губами и лизнул его языком, а затем осторожно поцеловал. Это было все, что он мог еще выдержать.

И он уже почти сдался, когда она вздохнула и безотчетно подалась к нему, желая продолжения. Кровь шумела в его ушах, он чувствовал, что теряет над собой власть от ее невольного ответа.

— О-о! — прошептала она.

— О?

— У меня не было со Стивеном ничего подобного.

«Стивен!» Упоминание о злейшем враге внезапно протрезвило Эйрика. Стоит ли ему заниматься любовью с Идит, рискуя заронить семя в ее лоно, когда существует вероятность, хотя бы и ничтожная, что этот ее маскарад как-то связан со Стивеном из Грейвли? Нет, решил он, принуждая себя не обращать внимания на бурление крови и пульсирующее орудие между бедрами, что до боли жаждало удовлетворения, которое могло ему дать только ее тело. И он решительно перекатился на свою сторону кровати.

— Что… что такое? — спросила Идит.

Эйрик громко зевнул и постарался изобразить отсутствие интереса, солгав:

— Кажется, я сегодня не слишком готов для любви. Вероятно, в другой раз. — Повернувшись к ней спиной, он сделал вид, что засыпает.

Ха, озадачил он свою язву жену, она просто онемела. Вероятно, решила, что его оттолкнул ее возраст и некрасивая внешность. Убедившись, он подумал о том, не облегчить ли ему боль от мощной эрекции собственноручно, но отказался от этой мысли. И так в этот день он слишком часто шокировал Идит.

Идит лежала на спине, надолго замороженная, в том же положении, изумленная отказом Эйрика. Ох, это просто немыслимое оскорбление. Наконец, когда она уступила податливым домогательствам мужчины, он счел ее… ущербной.

Эйрик громко захрапел. Ее губы недовольно скривились, она повернулась и поглядела на голую спину супруга. Ублюдок! Как можно впадать в такой здоровый сон сразу же, как ни в чем не бывало? Ей страшно захотелось дать пинка в его голый зад.

Вот только знать бы, хочет ли она его пробуждения. Идит не могла не ощущать, что старательно поддерживаемое самообладание заметно в ней ослабевает, и последствия этого сильно ее тревожили. От нее не укрылось, насколько отзывчивым оказалось ее тело, она хотела осмыслить это открытие и то странное удовольствие, которое зажигали в ней прикосновения Эйрика всего несколько минут назад. Покосившись на него, чтобы удостовериться, что он не увидит, Идит провела кончиками пальцев по бедрам, по плоскому животу и все еще напряженным соскам. Но не обнаружила ничего близкого к тому восхитительному экстазу, который вызывали у нее пальцы Эйрика.

Почему же все кажется таким другим, таким болезненно чудесным, когда ласка исходит от ненавистных пальцев Эйрика? А что было бы, если б он продолжил свою коварную игру языком и губами с ее соском? При мысли об этом груди ее набухли и заболели. А если бы он поцеловал ее в губы, да еще с помощью языка, как сделал в этой же комнате тогда, и одновременно дотрагивался бы до тела такими же нежными прикосновениями… кто знает, сумеет ли она скрыть свою готовность ответить тем же.

Смятение не покидало ее несколько часов, пока она наконец не впала в беспокойный сон.

Эйрик уже встал и ушел, когда Идит проснулась па следующее утро. «Слава Богу!» Она вспомнила, что он намеревался со свитой съездить в дальние владения, чтобы проверить донесения о незнакомцах на конях, вытоптавших новое поле пшеницы. Идит содрогнулась, понимая, что за этой последней неприятностью, обрушившейся на Равеншир, стоит, несомненно, Стивен.

Демонический граф из Грейвли играл с ними — играл в зловещую игру, чтобы довести их нервы до предела, когда наступит срок для решительного удара. Каким он будет, догадаться она не могла, но дала себе клятву, что защитит своего сына Джона.

Идит также исполнилась решимости раскрыться перед Эйриком, как бы он ни сбивал ее с толку. Она должна признаться в своем жалком маскараде, пока дело не зашло слишком далеко. Тем более что он так настойчиво подчеркнул в их вчерашнем разговоре значение честности. О Господи!

Поздним утром она сидела за кухонным столом, помогая Берте и Бритте лущить ранний горох. Ей хотелось поскорей освободить и очистить большой стол для дюжины медовых сот, которые она достала из ульев. А потом разложить их для продажи на рынке в маленькие глиняные горшочки, сделанные по ее заказу. На столе уже лежала ткань для очистки, и стоял котелок с горячей водой.

— Я слышала, наш лорд Ворон дразнил тебя вчера за ужином, — заметила Бритта, чтобы завязать разговор. — Мужчины бывают иногда такими грубыми!

Идит положила в рот несколько сладких горошин и захрустела ими, вопросительно подняв брови.

— Ну, про то, какого цвета у тебя соски и вообще.

Идит поперхнулась, и горошина попала не в то горло. Она кашляла и кашляла, пока Берта не принесла ей чашку воды.

— Откуда ты про это слышала? — спросила наконец Идит у бесхитростной и прямодушной девицы. Невероятно, неужели их интимный разговор обсуждается теперь по всему замку? Хотя чего можно ждать от слуг?

— Да Вилфрид… я хочу сказать, мистер Вилфрид… иногда рассказывает мне о том о сем.

«Могу поклясться, что так оно и есть. Негодяй!»

— Не смущайтесь, миледи. Все мужчины таковы, особенно когда пьяные или когда сильно… хм… сильно похотливые. — Она мило вспыхнула при последних словах.

«О Господи Боже! Как это я согласилась на такой разговор?»

— Да, сиськи их всегда интересуют, — глубокомысленно подтвердила Берта. — Мужчины любят, когда они большие да еще когда трясутся.

— Трясутся? — одновременно спросили Идит и Бритта, удивленно повернувшись к ней.

Берта развернула плечи и с гордостью выставила вперед массивную грудь. Затем подложила толстые руки под два вымени, приподняла повыше и комично потрясла ими:

— Глядите. Мои трясутся. Вот почему у мужиков вываливаются языки, когда я прохожу мимо них.

Рот у Идит удивленно раскрылся при мысли о том, что кто-то из мужчин может заинтересоваться гигантскими прелестями Берты, однако, если подумать, непристойная повариха и вправду не скучала в постели в одиночестве. Глаза у Бритты расширились от вспыхнувшего интереса, а затем они обе направили взгляд на собственную грудь. Увы, если сочные груди Бритты могли трястись, когда она шла, преувеличенно покачивая телом, то маленькие груди Идит не способны ни на малейшую тряску, пусть бы даже она передвигалась прыжками.

С одной стороны, рассудок Идит говорил ей, что Берта просто невежественная старая карга, которая ничего не понимает ни в жизни, ни в мужчинах, но другая часть рассудка робко нашептывала, что, может, как раз поэтому Эйрик не завершил вчера их брак. Видно, нашел ее недостаточно женственной.

Она взглянула на Бритту, которая все еще изучала свою грудь. Затем их глаза встретились со внезапным пониманием, и они захихикали, как маленькие дети.

«Трясущиеся груди! Что будет дальше?»