ГЛАВА 25

Джонси открыла глаза в темноте. Тело у нее затекло от долгого лежания в одном положении да еще одетой. Она повернула голову, не понимая, почему ей так страшно.

Осознание случившегося медленно встало перед ней, грозя поглотить снова. На глазах выступили слезы, и она закусила губу, чтобы загнать их назад. Громко всхлипнув, она вздохнула.

– Джонси, ты проснулась? – Это был голос Мэгги, мягкий и ровный.

Она снова громко всхлипнула, не в силах говорить.

– Ничего, если я зажгу лампу?

– Да. Пожалуйста, – сдавленно прошептала Джонси.

Она не могла бы посмотреть на себя при свете. На правду.

– Не надо ничего говорить. Я помогу тебе лечь в постель. Тебе будет удобнее.

Джонси хотела поблагодарить ее, но не смогла.

Мэгги раздела ее в темноте. Джонси чувствовала себя безвольной, как тряпичная кукла, с которой она играла в детстве. Она забралась под одеяло, позволив Мэгги подоткнуть его так же, как она делала это для Мэгги.

Она не позволила своему разуму бодрствовать или хоть на мгновение осветить тайну, которую она раскрыла. Когда-нибудь она, может быть, разберется в ней. Но не сейчас.

Яркий свет утра заливал ее комнату, а воздух был теплым, как летом. Но это было не лето, потому что она услышала потрескивание огня в печке. И она была в доме, где не было никакой опасности. Что-то тяжелое придавило ей ноги, и, взглянув туда, она увидела набросившую на себя покрывало и крепко спавшую Мэгги. Джонси осторожно вытащила из-под нее ноги и перекатилась в сторону.

В голове теснилось столько мыслей, что она не могла в них разобраться. Дочь… Нет, об этом она не станет думать. Мэт… Именно с ним она показала, кто она есть на самом деле, хоть и пыталась отрицать это. Правда посмотрела ей в глаза еще тем утром, и в глубине души она знала об этом уже тогда, но отвернулась от нее. Так же, как она хотела бы отвернуться от нее и сейчас.

Слегка поерзав, она попыталась принести облегчение затекшей спине, но в этот момент проснулась Мэгги. Она открыла глаза, словно не понимая, где находится. Увидев, что на нее смотрит Джонси, она быстро села.

– Ты проснулась. Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. – На самом деле она ничего не чувствовала.

– Джонси, я знаю, что случилось. Если ты хочешь поговорить об этом…

– Я не могу. – Откуда ни возьмись появились слезы, и она подняла глаза к потолку.

– Когда сможешь. Я хочу, чтобы ты помнила, что я здесь. В любое время.

Джонси облизала сухие губы, прикусила нижнюю и кивнула. Рана была слишком сильной. Слишком болезненной.

– Схожу за горячим чаем. Я скоро вернусь. Джонси кивнула, чувствуя, как по ее лицу катятся слезы.

Пока Мэгги не было, непрошено явились воспоминания детства. Отец сидит в кресле-качалке и держит ее на руках, мама поет колыбельную, хотя Джонси уже давно выросла из этого возраста. Она сидит в церкви между ними двумя, хотя еще так мала ростом, что не видит поверх голов сидящих впереди людей.

Она дважды всхлипнула и встала с кровати, чтобы поискать в комоде платок, потом вернулась в постель и села, прислонившись к изголовью. Взглянув на кольцо на пальце, она сорвала его и швырнула о дверь.

Мэгги вернулась быстро, неся на подносе две чашки и чайник. Двигаясь по комнате, она посмотрела на сверкавшее кольцо и переступила через него.

– Чай тебе поможет. У меня много сортов, но этот самый лучший.

Чтобы доставить Мэгги удовольствие, Джонси взяла чашку и отпила из нее. Немного терпкий напиток освежил ей горло, а ноздри ощутили приятный аромат.

– Как давно ты знаешь мою… – Джонси не смогла заставить себя сказать “мать”. – Ты знаешь.

– Давно. – Мэгги пила горячий чай.

– Когда ты узнала о… – И снова язык ее не послушался.

– Как раз перед тем, как пойти в контору Джея Ти.

Она знала, что Мэгги не станет торопить события, и это были только первые вопросы. Но Джонси не была уверена, что захочет задать следующие.

– Тебе понравился чай? – спросила Мэгги, глядя поверх чашки.

– Да. – Джонси улыбнулась. – Спасибо. Некоторое время они обе молчали.

– Сегодня утром приходил Мэт – проведать тебя. Джинни сказала ему, что ты не очень хорошо себя чувствуешь.

Мэт! Зачем он сюда приходил? Неужели она недостаточно ясно дала ему понять, что происшедшее между ними было ошибкой? И он совершенно недвусмысленно показал свое отношение к этому, рассказав об их ночи Лотти.

– Он сказал, что заглянет попозже, – продолжала Мэгги.

– Я не могу его видеть.

Мэгги пила чай и ничего не ответила. Еще некоторое время прошло в молчании. Потом Мэгги поставила посуду на поднос и направилась к двери. Она наклонилась, подняла кольцо и положила его на комод.

– Я приду еще.

– Я чувствую себя прекрасно, – сказала Джонси с вымученной улыбкой.

Когда дверь закрылась, она забралась под одеяла и натянула их до подбородка. Она чувствовала себя виноватой. Ей было стыдно. Она чувствовала себя преданной.

Прошли два дня, и наступило утро Рождества. Едва рассвело, проведать ее пришла Джинни.

– Джонси? – позвала она.

Джонси сидели на постели, неярко горела лампа. Она провела так много длинных одиноких часов, заново проживая всю свою жизнь, взвешивая и оценивая все слова, которые могла вспомнить, смотря на все новыми глазами.

– Рождество. Ты не собираешься спуститься и встретить его с нами? – спросила Джинни. – Без тебя все не так.

– Я не знаю, Джинни.

Она начала уставать от воспоминаний, а поиски понимания казались безуспешными.

Из-за спины Джинни в комнату проскользнула Мэгги.

– Ты не можешь пропустить Рождество, – стала настаивать она.

Джонси почувствовала себя избалованным ребенком, который хочет, чтобы все его упрашивали. Она вовсе не желала перекладывать на других свои страдания. Она просто хотела быть одна в своем несчастье.

– Я начинаю готовить завтрак, – сказала Джинни. – Пожалуйста, скажи, что спустишься.

– Пожалуйста, – попросила Мэгги. Джонси неуверенно ответила:

– Хорошо, я приду.

– Прекрасно, – сказала Джинни и ушла. Вынув из кармана листок бумаги, Мэгги подала его Джонси.

– Тут кое-что для тебя. Обещай, что прочтешь все до конца.

Джонси поняла, что бумага очень важна для Мэгги, судя по ее умоляющему взгляду. Она кивнула.

Взяв бумагу, она поняла, что это свернутый пополам конверт со сломанной печатью. Внутри было письмо, написанное знакомым почерком, который она видела на чердаке. Сердце у нее упало от дурного предчувствия, но она глубоко вздохнула, развернула конверт и прочла:

Джонси подняла глаза. Мэгги стояла рядом с кроватью, покусывая губы и глядя на Джонси. Ее голубые глаза расширились в ожидании. Сестра? Ее разум не воспринял этого. Она продолжила чтение.

Джонси прекратила читать, взяла Мэгги за руку и усадила рядом с собой.

– Ты об этом знала? – спросила Джонси, все еще не веря, что они сестры.

Мэгги кивнула.

– И как давно?

– То, что мы сестры?

– Да. – Но еще Джонси интересовало, как давно Мэгги узнала, что она, Джонси, – дочь Спайси.

– Только когда прочла письма на чердаке. – Потом она указала на письмо, которое держала Джонси. – Спайси дала мне его перед смертью. Она сказала, чтобы я отдала его тебе на Рождество.

– Она не рассказала тебе обо мне?

– Не совсем. Она сказала, что ты ее родственница из Сент-Луиса и переедешь жить сюда. Я ни о чем ее не спросила. – Мэгги посмотрела в сторону. – Я хотела, но она была так больна, и я видела, что она не хочет об этом говорить.

Джонси сжала руку Мэгги. За прошедшие месяцы, а особенно за последнюю неделю она очень привязалась к ней.

– Я не знала, позволишь ли ты нам остаться. Руби сказала, что ты, возможно, высокомерна и выгонишь нас. – Мэгги перевела умоляющий взгляд на Джонси. – Я не хотела быть враждебной по отношению к тебе, когда ты приехала. Но я так боялась.

Джонси вспомнила тот день, когда Джинни была такой замкнутой в себе, а Мэгги такой напуганной.

– Я не обратила внимания на твое кольцо до того дня, когда ты отдала мне ожерелье. Это был любимый камень Спайси. Я знала, что должна быть причина, по которой Спайси хотела, чтобы ты сюда приехала, хоть и не понимала, какая. Тогда я и начала читать письма.

Все было задумано заранее. Задумано свести их вместе. За это она была благодарна, но по-прежнему едва ли могла простить этой женщине жизнь, которую та вела.

– Почему ты называешь ее по имени? – Джонси казалось, что Мэгги могла бы называть Спайси “мама”, потому что явно любила ее.

– Я не знала о том, что она моя мать, где-то до тринадцати лет – шесть лет назад. – Мэгги глубоко вздохнула. – Меня воспитывали женщина, которая любила меня, и мужчина, который ненавидел. Он все время пил и бил мою мать по любому поводу. Он не трогал меня, пока мама была жива.

Джонси почувствовала, как по телу Мэгги пробежала дрожь. Что сделал с ней этот ужасный человек? Она крепче сжала руку Мэгги.

– Потом он начал меня бить. А потом стал обзывать – проституткой и дурным семенем и… другими словами. Я не знала, почему он все это говорит.

Джонси не могла понять, как Спайси допустила, чтобы такое случилось. Если Мэгги жила рядом, она должна была знать.

– Потом однажды ночью… он забрался ко мне в постель, когда я спала. Я… кричала… плакала. Но он не стал слушать. – Она замолчала, снова содрогнувшись. – Потом… он стал приводить других… за деньги. – Мэгги сидела неподвижно, вцепившись в руки Джонси.

– Мэгги. Не надо. – Она обхватила застывшее тело Мэгги, сердце у нее разрывалось. – Не говори об этом.

Джонси всем сердцем желала смерти этому человеку. Он ее заслуживал. Мэгги прижалась к ней.

– Потом Спайси сказала мне, что хотела убить его, когда увидела синяки у меня на лице, – сдавленным голосом произнесла Мэгги.

– А как ты попала сюда? – спросила Джонси, пытаясь отвлечь ее от жутких воспоминаний.

– Спайси послала Брейли и Мэта забрать меня.

– Мэта?

Джонси попыталась представить, как эти двое спасают девочку. Да, подумала она, они бы это сделали. Сердце у Брейли большое, как вся территория Вайоминг, а Мэт не стал бы терять времени попусту.

Мэгги кивнула.

– Он пригрозил па веревкой. Па ему поверил. Я тоже.

Джонси могла предвидеть и это. Мэт опасен, если он не на твоей стороне.

Она разняла руки и посмотрела на Мэгги.

– Когда ты узнала о своей настоящей матери?

– Когда Брейли и Мэт привезли меня сюда, они мне ничего не сказали, – ответила Мэгги, испустив вздох. – Я была так рада уйти от па, что пошла бы куда угодно. Я знала, что это за дом, знала, кто такая Спайси. Но она была со мной ласкова и, казалось, искренне заботилась обо мне. – Мэгги нервно разгладила свой фартук. – Меня никогда раньше не любили по-настоящему. Ма или избегала па, или делала, что он велел, для меня у нее было мило времени.

Джонси была поражена тем, как она заблуждалась насчет Мэгги. Над ней надругался человек, которого она считала своим отцом. Их жизни были так несхожи, и Мэгги досталась несчастливая судьба.

– Спайси открыла мне правду примерно через месяц. Мы очень много времени провели вместе, чтобы лучше узнать друг друга. – Мэгги улыбнулась. – Я сразу же полюбила этот дом, особенно кухню. Спайси сказала, что моей обязанностью будет содержать ее в чистоте и порядке. Я во всем помогала кухарке, а когда она ушла, заняла ее место. Было так чудесно, что тебя любят, что ты нужна.

Теперь понятны, думала Джонси, ее страх перед мужчинами и привязанность к Джинни.

– Мэгги, все это теперь в прошлом.

– Я знаю. – Мэгги улыбнулась ей. – Теперь у меня есть ты.

Джонси улыбнулась в ответ.

– Я рада, что мы сестры, – от всего сердца сказала она. – Могу сказать, что это самый лучший рождественский подарок, который я могла бы получить.

– Прежде чем мы спустимся вниз, – сказала Мэгги, – я хотела бы кое-что дать тебе. – Она побежала к двери, потом остановилась и обернулась, чтобы улыбнуться. – Никуда не уходи.

В мгновенье ока Мэгги вернулась, принеся маленькую книгу в матерчатом переплете. Отдавая ее Джонси, она сказала:

– Я нашла ее в шкатулке. Она о тебе. Джонси молча смотрела на книжку, которая, по всей видимости, была дневником.

– Я не знаю, – начала она, но в глубине души знала, и боль была еще слишком острой.

– Ты должна прочесть.

Мэгги положила книгу Джонси на колени и, легко коснувшись ее плеча, вышла из комнаты.

Джонси провела рукой по потускневшей пурпурной обложке. Внутри этой книжки быда необходимые ей ответы на вопросы, возможно, даже объяснения, каким образом женщина становится на подобный путь.

В ней поднялось новое чувство ожидания, когда она перевернула первую хрупкую страничку и начала читать о повседневных событиях жизни сестер-близнецов, вплоть до замужества Мейбл, которая в семнадцать лет вышла за Джона Тейлора. Но она пропустила эти страницы, чтобы снова не возвращаться к своим сожалениям. Потом она дошла до страницы, помеченной годом ее рождения, и ее рука замерла над дневником, а сердце подскочило, потому что она поняла, что наконец-то узнает правду.

Она начала читать строки, написанные все тем же затейливым почерком:

Потом шли несколько чистых страниц, и Джонси подумала, что дневник закончился. Но на пятой странице записи продолжились.

Джонси отложила дневник в сторону. Она родилась в публичном доме. Какая ирония заключена в том, что ее жизнь совершила полный оборот. Она подумала о том, как много женщин, таких, как Джинни, Мэгги и ее мать, попали в публичные дома из страха или от отчаяния. И вправе ли она винить их?

Она просмотрела оставшиеся пустые страницы, но больше не обнаружила никаких записей. Она могла только предполагать, как все случилось. Очевидно, мать отдала ее до того, как покинула Сент-Луис. Как долго она оставалась там, прежде чем уехать на запад? Узнать она не могла, да и нужно ли это было теперь?

Джонси закрыла книжку и задумалась о том, что чувствовала ее мать, тогда молодая женщина, одинокая и, несомненно, напуганная, когда делала выбор для себя и своего ребенка.

Вспомнив письма на чердаке, которые написала Мейбл, она осознала, как трудно ей было разорвать узы материнства. И пообещав себе прочесть оставшиеся письма, она позволила состраданию и пониманию начать свою работу в ее сердце. Может быть, прощение окажется не таким уж трудным делом.

Как невозможно было принять Спайси и ее жизнь, так же невозможно было не видеть добро и любовь в Джинни и Мэгги, несмотря на то, что они тоже жили в этом доме, когда он был публичным домом. И, может, причиной этому сердце той женщины?

Она вспомнила, что письма Мейбл начинались словами “дорогая сестра”, и все они были написаны с любовью и заботой и не несли в себе обвинения.

И разве обе женщины не делали все, что было в их силах, для нее, когда она была ребенком, девушкой, и даже теперь, когда она – молодая женщина? Разве они обе не любили ее?

И ей открылся новый мир. Она не была чужим ребенком в чужой жизни, она не чувствовала недостатка любви, все было наоборот.

И благодаря этому пониманию она новыми глазами посмотрела на свои отношения с Мэтом. Она не должна была позволить своей собственной неуверенности вторгнуться в то, что произошло между ними, испортить красоту слияния их душ. Ее поступки, поняла она теперь, не зависели от того, кто была ее настоящая мать, она поступала по велению сердца. Она поняла, что только она одна несет ответственность за свой выбор, дурной или хороший. И ее решение отдать свое сердце и тело Мэту было не предопределенным фактом, а выбором любви.

И она ясно поняла, что любит его. Но любит ли она настолько, чтобы простить его откровенность с Лотти, то, что он рассказал об их ночи другой женщине? И означает ли это его верность, если не любовь, по отношению к Лотти?

Ответы были совершенно очевидны.