ГЛАВА 24

Джонси сидела на солнышке, лившемся сквозь кухонное окно и слегка поднимавшем ее настроение.

Она рассеянно обводила пальцем тень, которую отбрасывала чашка. Она уже десять дней не видела Мэта. Не то чтобы ей хотелось увидеть его снова. Нет, разумеется, она не хочет, говорила она себе. Но за эти десять дней, когда ее мысли постоянно возвращались к нему и ночи, которую они провели вместе, она перестала винить единственно его в том, как все получилось. Нужно было вести себя осмотрительней, а не поддаваться своей тоске. Одно это, по словам Лотти, низвело ее до положения проститутки. И если быть откровенной, то не прозвучало ни предложения жениться на ней, ни даже такого обещания, не говоря уже о словах любви. Она вела себя распутно, как и ее тетка. Теперь она понимала, от чего хотела уберечь ее мать. Она пыталась спасти Джонси от самой себя. Но даже сейчас, когда она разобралась во всем, ее чувства вступали в противоречие с разумом и добавляли боли ее израненному сердцу, вызывая в памяти образ Мэта.

Глядя на задний двор, она гадала, вернулся ли он на ранчо, чтобы подсчитать там убытки, что, по словам постояльцев, делали сейчас все скотоводы. И потери были велики, хотя до весны никто не сможет сказать точно. Она представляла его верхом на лошади, черная широкополая шляпа плотно сидит на голове, и он оглядывает промерзшие земли в окрестностях Ларами. С ним Чарли, и вдвоем они едут неторопливо и уверенно, пока холод не вернет их на ранчо. Тогда он, вероятно, встанет у теплой печки, потирая руки, чтобы согреть их. Эта печь у Джонси мысленно превращалась в их кухонную плиту и возвращала ее к тому вечеру, когда он держал ее в объятиях и целовал в первый раз.

– Джонси, – позвала Джинни – По-моему, сегодня подходящий день, чтобы начать печь к Рождеству. Как ты скажешь?

– Что? – Джонси пыталась сообразить, о чем спросила Джинни.

– До Рождества всего три дня, и я помню несколько чудесных рецептов своей бабушки. Она научила меня, когда я была… – Джинни нахмурилась. – Что случилось? Ты какая-то тихая в последнее время.

– Ничего. Это, наверно, зима. Джинни села.

– Я знаю. Зимой обычно вспоминаешь прошлое. Как будто живешь другой жизнью, и сама делаешься другой.

Джинни очень хорошо это выразила. Джонси действительно чувствовала себя другим человеком. Неизвестным ей. Этот человек совершил поступки, о которых она даже и помыслить не могла, а теперь надо с этим жить.

– Ты права, надо начинать печь. – Джонси вознамерилась исправить себе настроение. – У моей мамы был любимый рождественский пирог с черной патокой и изюмом.

– Отлично!

Джинни засуетилась, доставая необходимые продукты и напевая себе под нос.

В дверь просунулась голова Дэна, он широко улыбался.

– Я слышал, кто-то говорил о пирогах.

– И не ошибся. Мы с Джонси приступаем к работе, и я предупреждаю, что кухня не место для поваров-любителей.

– Любителей! – Он принял оскорбленный вид. – Я докажу вам обеим, что я вполне достойный повар.

– Да уж, с заячьим рагу и оладьями ты сладишь, – заявила Джинни.

– О! Вы не оставили мне никакой надежды, – повесил голову Дэн.

– Только если ты будешь вертеться на кухне, – с напускной суровостью возразила Джинни.

– Ладно. Смиренно удаляюсь, – сказал Дэн и поднял руки, признавая свое поражение.

– И все время так, – улыбнулась Джинни, глядя, как он удаляется в гостиную.

Счастье Джинни и Дэна было видно невооруженным глазом, особенно по сравнению с острым чувством ее собственного несчастья.

– Какой была твоя мама, Джонси? Видно, что тебе ее не хватает, – сказала Джинни.

– Да. Она была доброй и много работала. И никогда не жаловалась на то, что не могла изменить. Она просто принимала все как есть и старалась извлечь из этого пользу.

Джонси продумала о злых замечаниях тети Иды, которые, казалось, ее мать не замечала. Или, по крайней мере, она делала вид, что не замечает их. Джонси подозревала, что мама держала себя в руках для ее же, Джонси, пользы, подавая ей пример, как надо жить. Почти все, что делала ее мать, было примером, и Джонси старалась следовать им. Пока не встретила Мэта.

Она постаралась отогнать воспоминания, о нем.

– Помню, когда я была еще девочкой и папа был жив, у нас был очень скромный огород, где мало что можно было вырастить впрок. Кроме картошки. – Джонси улыбнулась. – Мама тушила ее почти без морковки, мы ели картошку в супе, в котором почти не было других овощей, а еще была картошка, жаренная крупными кусками, мелкими кусками, иногда пюре. Но мама всегда добавляла свои любимые травы, чтобы немного изменить вкус. Мы с папой и в самом деле считали, что едим разные блюда. – Джонси засмеялась.

Ей действительно страшно не хватало матери. Они через многое прошли вместе и вспоминали прошлое, чтобы Джонси не забывала о нем. И, конечно, мечтали о будущем. Ее мать говорила ей о больших надеждах, которые она связывает с замужеством Джонси. Она хотела, чтобы ее дочь вышла замуж по любви и познала такое же счастье, какое довелось испытать ей самой. Но этого не произошло.

– Ты была единственным ребенком? – спросила Джинни.

– Да. Я появилась на свет, когда родители прожили вместе уже пять лет. Мама говорила, что они почти оставили всякую надежду. Но потом Господь благословил их дочерью, сказала она. Она всегда говорила, что никогда не расстраивалась, что я у них одна. Хотя, должна признать, я часто хотела, чтобы у меня была сестра, с которой я могла бы играть. – Ее улыбка стала задумчивой. – А ты, Джинни?

– О, что ты, нет! У меня было столько братьев и сестер, что я с удовольствием поделилась бы с тобой. Я была где-то посередине. – Джинни рассмеялась. – Я всегда говорила маме, что не знаю, кто хуже – старшие, которые меня шпыняли, или младшие, которые вечно за меня цеплялись.

Джонси посмеялась вместе с ней.

– Похоже, у вас было весело.

– Да. Слава Богу, у нас был большой дом.

– Вы с Дэном собираетесь как-нибудь проведать их? Если бы у меня была сестра, я захотела бы повидаться с ней. Особенно после стольких лет разлуки.

– Мы говорили об этом. Но я не знаю.

– Надо, Джинни. Родные – это очень важно. Они поддерживают и любят тебя, что бы ни случилось.

Джонси верила в это всем сердцем. Дядя Гарольд остался ее единственным родственником, и она знала, что он любит ее, хотя тетя Ида и верховодила в семье.

– Может быть, весной. Посмотрим. – Джинни взглянула на тесто, которое месила. – А теперь поставим пироги в печь.

Остаток дня прошел в предрождественских приготовлениях. Мэгги помогала нанизывать кукурузные зерна, сушеные яблоки и кусочки корицы и делать украшения из черствого хлеба. Джонси была рада ее участию и тому, что она покинула свою скорлупу.

На плите кипел фасолевый суп с мясной ветчинной костью, обеспечивая на ужин простую, но вкусную пищу. Мистер Нэттер не одобрил бы этой еды, но он больше не числился среди постояльцев пансиона, уехав с первым же поездом, как только стихла метель.

Атмосфера спокойствия и воспоминания о матери заставили Джонси затосковать о днях детства. Внезапно ее мысли обратились к письмам на чердаке, написанным почерком ее матери. Может быть, в них есть что-нибудь про их каждодневную жизнь? Она не смогла побороть искушение и, извинившись, пошла в свою комнату за теплой шалью.

Когда Джонси открыла чердачную дверь, ее охватил холодный воздух, но отвратить ее от поисков он не смог. Яркое солнце заливало большое помещение. В холодном воздухе не было пыли. Она поплотнее закуталась в шаль и направилась к слуховому окну, где стоял сундук с письмами.

Крышка была открыта, видны были выцветшие розовые ленточки, перевязывавшие письма, и, найдя стул, Джонси подтащила его к сундуку. Она порылась в кучке пожелтевших конвертов в поисках надписанных ее матерью, намеренно отодвигая те, что написала ее тетка.

Она осторожно развернула одно письмо. Дата наверху страницы была помечена годом, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Она читала каждое слово, как вкушал бы еду изголодавшийся человек.

Джонси задумалась над последним предложением. Какое кольцо? Она никогда не получала на день рождения такого подарка, и уж конечно не от тетки. И в этот момент солнце упало на аметистовое кольцо у нее на пальце. Она уставилась на красивый пурпурный огонек. Немыслимо. Ее мать дала ей это кольцо перед смертью.

Джонси взяла другое письмо, с более ранней датой.

Где-то внутри у Джонси возникла и поднялась к горлу, грозя задушить ее, волна страха. Неимоверным усилием сохраняя спокойствие, она схватила сразу несколько писем, ища среди них какое-нибудь с еще более ранней датой. У нее так дрожали руки, что она чуть не порвала бумагу.

Ужас и страх бились в ее груди. Но ведь я единственный ребенок, думала она, у них никогда не было других детей! Она пробежала письмо, ища каких-нибудь важных слов. Наконец, внизу второй страницы она остановилась и прочла:

“Настоящая мать? Нет!” – мысленно выкрикнула она эти слова. Джонси выронила бумагу, словно та жгла ей руки и вскочила со стула, опрокинув его. Это неправда! Это не может быть правдой! Джонси зажала уши и зажмурилась, пытаясь избавиться от слов “настоящая мать”. “Нет! – вскрикнула она, не в силах больше сдерживаться. – Это ложь!”

Она в ужасе попятилась от сундука, грудь у нее вздымалась от сдерживаемых рыданий. В своем стремлении выбраться с чердака, она споткнулась, чуть не упав, потом что-то привлекло ее внимание. Она стояла, застыв, и смотрела в глаза изображенной на холсте обнаженной женщине.

Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась, все ее тело тряслось от сокрушительной дрожи. Она металась по чердаку, натыкаясь на вещи, которых не видела из-за пелены слез, и все время в голове у нее бились слова “настоящая мать”.

Она сбежала по лестнице, бросилась в свою комнату и упала на кровать, а судорожные рыдания продолжали сотрясать ее тело. Это неправда! О Боже, это не может быть правдой!

Сквозь плач она услышала тревожный стук в дверь и голос Джинни, звавший ее.

– Джонси! – Дверь распахнулась, и Джинни очутилась рядом. – Что случилось? Скажи мне! Что такое?

Она не могла говорить. Все поглотила скорбь. Она не Джонси Девон Тейлор. Она просто Джонси Девон. Незаконнорожденная дочь проститутки. Она зарылась лицом в покрывало и разразилась новыми рыданиями.

Джинни продолжала гладить и успокаивать ее, но напрасно. Потом к ней присоединилась Мэгги. Но Джонси не обратила на них внимания, страдая в одиночестве.

Шло время, наконец, она исторгла последнюю слезу и судорожно вздохнула. Откуда-то сверху опустилось покрывало и накрыло ее, и нежная рука погладила влажный лоб. Тепло и опустошенность взяли вверх, и она погрузилась в мир, свободный от забот, в сон без сновидений.