Чтобы попасть в спальню Милли, необходимо было пройти через садовую веранду, выложенную плиткой. Поэтому тот, кто чутко спит, легко мог услышать приближение нежелательного посетителя.

– Это нехорошо, – сказала Мами. – Мистер Уэддерберн – твой муж, а хочешь ты, чтобы он приходил к тебе ночью, или не хочешь, меня это не касается.

– Но ведь он же меня получил! – возразила Милли. – А это значит, что он наложил лапу на приданое в два миллиона долларов. Думаю, что этого с него вполне хватит.

– Но ты ведь помнишь Библию, – сказала Мами, – а там говорится, что ты должна прилепиться к мужу, и только смерть вас разлучит. Ты же не можешь с этим не считаться.

– Он не вправе жаловаться, – сказала Милли. – Я его предупреждала!

– Ты, девочка, не боишься проклятия и ада! Каждую ночь я слышу, как этот бедняга шлепает к тебе по плиткам, да еще босиком. Наверное, все ноги себе разбил.

– Ничего, это его охладит, – сказала Милли, вновь принимаясь за шитье.

Было ясное солнечное утро, пели птицы, с моря дул легкий ветерок, распушив хвосты расположившихся на баньяновом дереве дроздов. Внизу, под садами «Английского особняка», простиралась широкая панорама – море в белых барашках, китайские горы, совершающие свое ежедневное омовение под лучами палящего сентябрьского солнца. Мами считала, что этот месяц – месяц влюбленных.

– Мами, – сказала Милли, – ты неисправимая мечтательница! – Она поднялась с шезлонга, зажмурилась от солнца и потянулась всем своим стройным тонким телом.

Бросив на нее взгляд, Мами отметила, что за несколько месяцев она из юной девушки превратилась в женщину.

– Тебе нравится это платье, Мами? – медленно и грациозно повернулась к ней Милли.

– Да, очень, но я уверена, что мистера Уэддерберна от него бросает в дрожь. У тебя что, нет жалости?

Милли опустила руки.

– Может быть, мы ненадолго забудем про мистера Уэддерберна?

Но Мами словно ее не слышала. Разомлев на солнышке, она продолжала:

– Я помню моего большого Растуса, когда я была такая, как ты. Поверь – он считал, что я, Мами, это лучшее, что у него в жизни было. Он часто говорил: «Мами Малумба, стой так и не шевелись, просто стой и улыбайся мне до конца моей жизни, а я буду улыбаться тебе в ответ. И уж пока вы улыбаетесь, может быть, ответите мне, что вы делаете сегодня вечером, миссис Малумба?» «Мистер Малумба, – отвечала я, – я не буду делать ничего, только спать, – у меня был тяжелый день. А вы, сэр, ложитесь Спать в своей хижине на другой стороне озера, и утром я пошлю вам воздушный поцелуй». «Но мы уже женаты целых три недели, девочка. Когда же я смогу придти к тебе?» «Только когда Мами тебе позволит, и ни на секунду раньше, – говорила я ему, – и не нужно из-за этого расстраиваться, потому что проповедник говорит: «Пост и воздержание укрепляют душу». «Но я же не говорю о своей душе, – отвечает он. – Я всю ночь хожу по этой веранде, как часовой на посту, и еще ни разу не видел свою супругу обнаженной…» «Значит, тебе не везет, но, как говорил проповедник Сэм, – сказала я, – женитьба – это вовсе не значит ласкаться-миловаться, для здоровья мужчины полезнее, если он немного подождет». «Это действительно так? – спросил Растус. – Могу поспорить, что этот парень, что придумал эти правила, сам не очень-то любит терять время».

Милли невольно посмеивалась, с довольным видом раскачиваясь на кресле.

– Так ты в конце концов впустила его? – спросила она.

– Ну да, – ответила Мами. – После того, как прошел срок искупления за грехи холостяцкой жизни, как сказал проповедник. У него тоже была очень тяжелая походка, как у твоего бедняги, я просто никогда в жизни не видела таких огромных и плоских ног, как у Растуса Малумбы. Каждую ночь он бродил взад-вперед по плитам этой веранды, и от этого у него получилось плоскостопие.

Не обращая внимания на смех Милли, Мами положила свое шитье на колени и улыбнулась.

– Господи, если бы он сейчас оказался здесь, я бы взяла его за руку и повела прямо в рай, и не сомневайся, милая моя.

– Ой, Мами, – обвила ее шею руками Милли, но Мами оттолкнула ее.

– И нечего ко мне подлизываться. В браке есть свои правила и законы, и им надо подчиняться, у мужа есть свои права, а плоскостопие – дело нешуточное.

Они обе так и покатились со смеху, но их веселье вмиг прекратилось, когда из-за куста рододендрона вышел Уэддерберн.

– Можно к вам присоединиться? Или вы секретничаете?

Он был в белом полотняном костюме, подчеркивающем его грузность, на голове – итонская соломенная шляпа, которая делала его похожим на школьника-переростка.

– Могу я с тобой переговорить, Милли? – спросил он.

Мами поднялась и вперевалочку пошла прочь. Милли сидела, не шевелясь и не поднимая глаз. Уэддерберн с деланным равнодушием произнес:

– Похоже, что у нас с тобой нет ничего общего. Ведь так?

– Разве это не было ясно с самого начала?

– Я надеялся, что со временем ты поверишь…

– Что ты женился на мне не из-за денег, а ради меня самой?

– Но ты же знаешь, что это не так!

– Очень даже так – брак по расчету, состряпанный самым коварным образом.

Он замахал на нее своими маленькими пухлыми ручками.

– Мы женаты уже почти месяц, а я тебя практически не вижу. Мы сидим за разными концами стола, прислуга приносит нам еду, и мы даже не разговариваем. У меня много друзей – все это милые, умные люди, все интересуются тобой, спрашивают о тебе. Дамы всей Колонии желают видеть тебя в своих домах, а ты сидишь дома взаперти с этой чернокожей служанкой, – как монашенка.

– Оставь Мами в покое!

– Я именно это и собираюсь сделать. Я еще не старик и нуждаюсь в обществе милой и хорошо воспитанной дамы.

– Прекрасно! И ты уже кого-нибудь себе присмотрел?

– Пока нет, но если ты будешь и дальше игнорировать мои права супруга, то вскоре это сделаю!

– Да ради Бога, если, конечно, она не будет жить здесь.

– Вот этого я тебе не обещаю! Я хочу, чтобы она жила именно здесь. Тогда хозяйкой будет она, а ты – гостьей или приживалкой, что, собственно, и соответствует истинному положению. При первом же удобном случае я найму незамужнюю экономку. Это здесь в Гонконге не проблема, их тут сколько угодно.

Милли впервые за весь разговор повернулась к нему.

– Ты не посмеешь! Это вызовет скандал!

– Совсем наоборот – я уже предпринял кое-какие шаги. И напрасно ты думаешь, что я позволю, чтобы надо мной издевалась и насмехалась какая-то девчонка.

– Как только она здесь появится, я уйду. Джеймс пожал плечами.

– Ради Бога. Все равно толку от тебя никакого. В Гонконге привыкли к семейным скандалам, но две претендентки на брачное ложе – в клубах только и будет разговоров, что об этом.

Наступило молчание. Милли, вне себя от ярости, пыталась взять себя в руки и унять дрожь в руках, а Уэддерберн тем временем спокойно выхаживал по комнате. Он плеснул в стакан виски и потягивал его, глядя на нее бесстрастным изучающим взглядом.

– Выбор за тобой, – сказал он, осушая стакан.

– Но есть и альтернатива, – сказала Милли. – Уйдешь ты, а я останусь. Ты получил деньги, но дом принадлежит мне.

Он повернулся к ней, губы его скривила ироническая усмешка.

– Знаешь, у меня всегда были сомнения относительно твоей целомудренности. Доктор Скофилд раскрыл мне глаза на твой моральный облик, когда рассказал мне о твоих шашнях, когда ты была еще школьницей, а недавно мне стало известно и еще кое-что. – С торжествующей улыбкой он отвернулся к окну и стал смотреть на расстилающуюся внизу лужайку. – Я имею в виду этого типа, Эли Боггза.

– Боггз, ну и что тебе до него?

– Это тот пират, в чьи руки ты так удачно попала… ты была с ним в более близких, чем сообщила мне, отношениях.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Милли.

– Неужели? А имя Суиткорн тебе тоже ничего не говорит?

– Почему? Я рассказывала тебе о нем.

– Да, да, только ты не знаешь, что он рассказал мне о тебе. Мы в Морском департаменте тоже не дураки. У нас повсюду свои информаторы. Этот человек сплетничал, что, пока ты была на борту «Монголии», у вас с Боггзом нашлось много общего – до того, как ты узнала, что он – пират. Стало быть, твое путешествие с Запада на Восток было весьма приятным. Суиткорн может быть и мертв, но у его оставшихся в живых дружков языки имеются. И тот, у которого мы на прошлой неделе отрубили голову в Карлуне, и сам не знал, насколько он у него длинный – пока его не начали допрашивать. Команды на кораблях любят посудачить.

– Но и наговорить чего угодно, если им это на руку!

Уэддерберн усмехнулся.

– Некоторые даже уверяли, что ты была без ума от Боггза. Теперь мне понятно, почему у тебя нет времени для меня.

– Не говори глупостей! Он же потребовал за меня выкуп.

– Вот именно, я как раз и собирался тебе об этом напомнить, именно этот его фокус ускорил смерть твоего отца. Выкуп, причем добытый самым варварским и безжалостным образом!

Вне себя от гнева, Милли направилась к двери, однако он жестом остановил ее со словами:

– Знаешь, на случай если ты все еще питаешь какие-то теплые чувства к этому злодею, сейчас я кое-что тебе покажу, что омрачит твои приятные воспоминания. Погоди, погоди, не уходи. То, что я тебе покажу, возможно, раз и навсегда избавит тебя от девичьих грез.

Подойдя к шкафу, он отпер один из ящичков и, вытащив оттуда стеклянную банку, поднес ее к свету. Милли ахнула. Внутри баночки в каком-то растворе лежало небольшое человеческое ухо, хорошо сохранившееся. Уэддерберн поднял баночку повыше.

– Этот подарочек прибыл вместе с требованием о выкупе, и твой отец получил его уже на смертном одре. Тогда он думал, что это твое ухо, и уже только потом, после его смерти, мы поняли, что оно, скорее всего, принадлежало какой-нибудь несчастной крестьянской девушке.

Милли закрыла глаза, а когда она снова открыла, то не могла оторвать взгляда от жуткого предмета.

– Неужели и это не может заставить тебя выбросить из головы все эти романтические глупости? Тот «друг», который благополучно доставил тебя домой, и прислал сюда это ухо. Следующим подарочком, несомненно, был бы твой язык, а уж если и это не заставило бы отца раскошелиться, то в конце концов они прислали бы ему твою голову.

Милли стояла в совершенной растерянности, держа в руках баночку.

– Ты можешь себе представить, как мучилась несчастная жертва? – произнес Уэддерберн. – А насколько бессердечен и жесток был тот палач? Среди морских пиратов есть люди совершенно разные – есть совсем мальчишки, есть и старики, вроде Метусала; одни из них безобразны, другие – красавцы, они могут принадлежать к разным национальностям и расам. Однако у всех до единого души поражены одним проклятьем – алчностью и жестокостью. И твой приятель Эли Боггз ничуть не лучше остальных.

Мами была одна в своей спальне, когда Милли постучалась к ней.

– Ты ведь знала об этом? – спросила ее Милли. – Почему ты мне ничего не сказала?

– Ну сама подумай, – заплакала Мами, – ну зачем бы я стала рассказывать о таком ужасе? Разве и без того в мире мало горя? И вообще все эти проклятые мужчины одинаковы. Разница между всеми ними тоньше волоса. – Она чуть отстранила от себя Милли. – Ну что ты плачешь, хорошая моя? Ведь этот парень Эли Боггз ничего для тебя не значил! Так что вытри скорее глаза. Если бы это ухо потеряла ты, тогда была бы причина плакать. – И она крепко обняла ее, нашептывая слова утешения.