ГЛАВА 22
Джеб заметил, что в Ханне что-то изменилось. Впрочем, выглядела она все так же. Ее вьющиеся рыжие волосы игриво выглядывали из-под шляпки. Казалось, она все так же удивлялась вещам, которые Джеб давно уже считал само собой разумеющимися, и они не интересовали его так, как ее.
И все же Джеб видел, что какая-то перемена произошла в ней. Даже плечи, которые всегда были так пугливо приподняты, сейчас уверенно распрямились. Ее голубые глаза больше не смотрели просительно-извиняюще, в них появился даже какой-то намек на игривость, которую Джеб и опасался, и приветствовал. Он думал, а что если все произойдет между ними так, как ему хотелось бы. Но он не встречал в жизни ни одной такой женщины, которая умела так сдерживать свои чувства и ничем не проявлять их. Пока еще, время от времени, на лицо Ханны возвращалось прежнее отсутствующее выражение, но отвечал Джебу уже совсем другой человек.
Краешком глаза Джеб оглядывал ее со всех сторон. Она была прежней, желанной Ханной; ему нравился нежный изгиб ее запястий, полная грудь, хрупкая шея.
Джеб посматривал по сторонам, отмечая про себя, что солнце уже зашло, через час могло уже стемнеть. Надо было устраиваться на ночлег. Джеб увидел подходящее место у небольшой рощицы и направил туда своего коня. Ханна последовала за ним. Она уже привыкла к новой лошади, но часто вспоминала о своем пропавшем мерине, который напоминал ей о доме.
Когда Ханна спрыгнула на землю, она машинально протянула руку, чтобы взять вожжи у Джеба.
Джеб ухмыльнулся, отметив необычность этого действия, и сказал:
– Так ты еще чего доброго все возьмешь в свои руки, маленькая Ханна. Ладно, пойду-ка я добуду что-нибудь для ужина. Ничего, что я оставлю тебя на некоторое время?
– Со мной все будет в порядке, – ответила она, стараясь не показать, что все же боится. Несмотря на то, что за годы замужества она очень часто оставалась одна, она так и не привыкла к одиночеству.
Взяв ружье, Джеб направился к реке, куда, наверняка, скоро придут какие-нибудь дикие звери, чтобы попить на ночь воды. Ханна посмотрела ему вслед, потом заставила себя отвлечься.
«Брать все в свои руки» она не собиралась, и слова Джеба она не восприняла как комплимент, но она должна была показать себя действительно «выносливой» женщиной, ведь именно так охарактеризовал ее Джеб шерифу. Поэтому, не медля, она расседлала лошадей и сняла груз с вьючной лошади. Собирая дрова, она старалась не отходить далеко от лошадей. С полудня они ехали вдоль Красной Реки, и Джеб предупредил Ханну, что река является границей, за которой начинается территория индейцев. Здесь почти что ничего не угрожало, но все равно не стоило ослаблять бдительность. Когда она пошла к реке, чтобы наполнить фляги с водой и умыться, она внимательно осмотрелась по сторонам. Джеб, наверное, и не задумывался, что ее могут захватить индейцы.
Но вдруг у нее промелькнула мысль, а что, если индейцы захватят его?
Ханна старалась отвлечься, однако назойливая мысль, что с Джебом что-нибудь может случиться, не отпускала ее. Ханна старалась не думать, что же она станет делать, если Джеб не вернется.
Услышав выстрел, она вздрогнула. Очевидно, это он подстрелил какого-нибудь зверя на ужин. И все же, пока Джеб не вернулся, тревога не отпускала ее. Ханна ждала, когда он похвалит ее за все, что она сделала: костер весело горел, лошади были расседланы и стреножены.
Джеб улыбнулся:
– Ты сходила за водой?
– Да, – ответила Ханна, несколько разочаровавшись, что он вроде бы не замечал всего того, что она сделала.
– А в кофейник налила воды?
Ханна показала на кофейник, который стоял наготове рядом с костром, затем повернулась, чтобы уйти. Джеб понял, что Ханна обиделась.
– Ханна, – позвал он ее и, выждав, когда она обернется, добавил: – Ты отлично со всем справилась. Я и не смел просить тебя.
Ее ресницы дрогнули. Затем она произнесла слова, смысл которых он не сразу уловил:
– Мне важно знать, правильно ли я все делаю. Мне еще так многому нужно научиться.
Джеб понял, на что она намекает. Неужели она думала, что он опять бросит ее на произвол судьбы еще до того, как она сможет позаботиться о себе сама, или до того, как найдет того, кто сможет заботиться о ней.
– Ты все делаешь правильно, Ханна, – произнес он вдруг охрипшим голосом, затем прокашлялся. – Я думаю, мне надо заняться индейкой, она ждет, чтобы ее поскорее зажарили.
Пока он колдовал над индейкой, Ханна спустилась к реке, и Джеб старался не спускать с нее глаз. Он предупредил Ханну, чтобы она не пропадала из поля его зрения. Интересно, неужели она и раньше, будучи юной и свободной, не была ни разу у реки. Казалось, что она заново познает этот мир. Джеб понял, что ему все больше и больше хочется узнать о прежней жизни Ханны, о том, что было с ней до того, как он встретил ее.
Джеб наблюдал за ней и из соображений безопасности, и просто любуясь ею, но вовремя вспомнил, что на костре жарится индейка. Когда все было готово, он позвал ее. Ханна вся светилась от радости, от ощущения свободы. Об этом говорили ее порозовевшие щеки и горевшие голубые глаза.
Передавая ей тарелку с едой, Джеб заметил, с каким подозрением она посмотрела на ее содержимое.
– Что это такое? – она подозрительно указала на кучу завядшей зелени, выполнявшей роль гарнира.
– Думаешь, я хочу отравить тебя? – спросил Джеб.
Ханна мастерски умела скрывать улыбку, и сейчас еще раз она это продемонстрировала.
– Нет. Я думаю, отравив меня, ты не получил бы того удовольствия, как если бы спустил с меня три шкуры или хорошенько поколотил.
Джеб слегка усмехнулся, услышав, что высказанная однажды в шутливой форме угроза теперь рикошетом вернулась к нему.
– Если ты не станешь есть эту зелень, то другой еды у меня нет. А ты умрешь от цинги.
Устраиваясь на одеяле, которое расстелил Джеб, Ханна возразила:
– То, что ты называешь зеленью, вовсе не похоже на мое представление о зелени.
– Все равно, надо есть.
Они замолчали, занявшись едой. Джеб поглядывал на Ханну, которая делала над собой неимоверные усилия, поглощая эту пищу. А Джеб ел с удовольствием. И птица зажарилась отменно.
– Оказывается, я совсем не так голодна, как думала, – проговорила Ханна, мужественно запихивая в себя очередной кусок индейки, который с трудом лез в горло. Она никогда не возражала против крольчатины или оленины, но она никогда еще не пробовала дикую индейку.
– Если ты предпочитаешь хорошую кухню, – сказал Джеб, оскорбленный ее презрительным видом, – тогда тебе надо было оставаться в Шермане.
Ханна покраснела. Она не хотела его обидеть и делала огромные усилия над собой, чтобы проглотить так называемую «зелень». Проглотив, она вдруг сорвалась с места и, давясь, полетела к реке.
– Ты, наверное, предпочитаешь конину, – крикнул ей вслед Джеб. Но тут же понял свою ошибку. Когда через несколько минут Ханна вернулась, она была бледна, как смерть.
Она опустилась на одеяло.
– Что ты имел в виду, упомянув о конине?
– Мне не нужно было этого говорить, Ханна. Забудь об этом, хорошо? – попросил Джеб.
– Нет.
Джеб потер подбородок. Он понял, что Ханна будет настаивать на своем и не отступит, пока он не признается.
– Тушеное мясо, которым нас с тобой угощали те индейцы… ну, ты помнишь их… когда мы искали твоего мерина… так вот… это было его мясо.
Если бы было возможно, Ханну сейчас вырвало бы снова.
– Извини.
Ханна закрыла глаза.
– Однажды моя ручная птичка умерла. Когда мама зажаривала цыпленка, мой старший брат Саймон сказал, что мама жарит мою птичку, – она посмотрела на Джеба, – так вот, папа тогда выпорол его.
Джеб почувствовал себя мальчишкой, который нуждался в порке.
– Я же извинился, черт побери.
Видя, что Ханна не собирается притрагиваться к своей тарелке, Джеб налил две чашки кофе и одну подал ей.
– Расскажи мне о своих братьях, – попросил он, решив, что, узнав кое-что о ее прошлом, он, с одной стороны, отвлечет ее, а с другой – приоткроет завесу неопределенности, разделявшую их.
– О моих братьях? А что я могу о них рассказать? – В ее голове возникли образы, связанные с детскими годами, но она не хотела бы об этом сейчас вспоминать. За последние несколько лет воспоминания о братьях стали лишним поводом для страданий.
– Может быть, ты знаешь, где они? Она пожала плечами.
– Папа получал от старших братьев письма, но эти весточки каждый раз были из нового места. Они писали из Калифорнии, из Луизианы… одно даже пришло из Нью-Йорка. Папа любил читать их, зато потом долго грустил и переживал за них.
– А ты? Ты тоже грустила?
– Скорее, беспокоилась.
Джеб понял, что она лжет, он догадался об этом по выражению ее лица, которое сейчас выдавало ее чувства. Он задумался, а в постели она также стала бы сдерживать свои эмоции? Затем, отпив кофе, он поймал себя на том, что опять мечтает о ней. Опять.
– Расскажи о своей матери, – попросил он, стараясь отвлечься.
Ханна изучающе посмотрела ему в глаза:
– Зачем тебе все это знать, Джеб?
– Пытаюсь понять, что из себя представляет настоящая Ханна, – предположил он.
Какое-то время она сидела и смотрела на него:
– Я не уверена, что я когда-либо была сама собой, – наконец ответила она, – сначала я была маленькой дочерью папы, а затем женой Кэйлеба.
Эмоции вновь уступили место безразличию, и Джеб почувствовал приступ раздражения.
– Но неужели это совсем не беспокоит тебя? – спросил Джеб. Он вспомнил, что и тогда, когда умер ее муж, и тогда, когда она подвергалась оскорблениям Армена, она всегда будто бы оставалась безучастной. – Когда-то же ты должна показать это? Можешь ты, например, потеряв контроль над собой, заплакать или закричать? Ты же живой человек.
– Кэйлеб не одобрял никаких эмоций, – настойчиво продолжала объяснять Ханна, пытаясь соответствовать тому образу холодной рассудительной женщины, портрет которой Джеб нарисовал в своем сознании.
– Кэйлеб умер, черт побери! – Джеб едва сдерживался, когда она говорила о Кэйлебе словно о живом человеке. Джебу так и хотелось взять ее сейчас за плечи и хорошенько встряхнуть.
Ханна сжимала руками чашку, уставившись в нее:
– Да, это так, его больше нет.
– Ну и что ты чувствуешь, думая об этом? – Джеб настаивал, желая получить ответ, чтобы наконец-то вывести ее из-под ужасного контроля человека, который даже из могилы продолжал давить на нее, не давая возможности стать самой собой.
Сжав кулаки, Ханна повернулась к Джебу.
– Кэйлеб был моим мужем, как ты считаешь, что я могу чувствовать?
– Нет, Ханна, все не так, – спокойно сказал Джеб, – совершенно не имеет значения, что я считаю. Главное, что чувствуешь ты, и только это имеет значение.
– Но почему? – Ханна вскочила на ноги. – Почему это имеет теперь значение?
Джеб видел, что она готова отступить, но он все же считал необходимым, чтобы она сейчас, здесь, призналась в своих истинных чувствах к умершему мужу.
– Ничто не может закончиться, пока ты честно не признаешься самой себе, что ты думаешь о человеке, сделавшем тебя такой.
– Кэйлеб не сделал ничего плохого, – произнесла Ханна, чувствуя, как к горлу подступает комок горечи. Но все же она старалась сохранять самообладание. – Кэйлеб был моим мужем. Он был слугой Бога. Он был хорошим человеком, – твердила она.
– Он был человеком, не любившим тебя. Он обезобразил твою душу, пользовался твоим телом. Может быть, он и был хорошим проповедником, но хорошим человеком, Ханна, он явно не был.
– Хватит, больше не надо, – шептала она, – пожалуйста, не надо. – Сейчас ей хотелось убежать, чтобы только никогда не узнать горькой правды. Брачный обет, данный перед Богом, обязывал ее любить и повиноваться мужчине, которого выбрал для нее отец. И все, что она смогла дать Кэйлебу, это ее послушание и повиновение, хотя часто она подводила его. Она никогда не смогла бы полюбить его.
Но прежде чем она успела убежать, ее перехватили сильные руки Джеба, который заставил ее посмотреть ему в глаза.
– Он никогда не любил тебя, Ханна. Возможно, он даже и не знал, как это – любить. И нет греха в том, что ты не смогла полюбить его, и в том, что ты не сожалеешь о его утрате.
Ханна едва сдерживала подступившие рыдания, и вдруг у нее вырвалось:
– Я рада, что он мертв! – Слезы хлынули из глаз. – Да простит меня Бог, но я рада.
Джеб прижал ее к груди, чувствуя, как намокает его рубашка. Подхватив ее на руки, он медленно опустился с нею на одеяло.
– Все будет хорошо, Ханна, – шептал он рядом с ее виском, вдыхая исходивший от нее свежий аромат. – Клянусь Богом, все будет хорошо.
