На той неделе Захария пригласил меня в свой дом в Бель-Эр. Это был красивый дом из дерева и камня, в тюдоровском стиле. Всем своим видом он навевал ощущение вечности и непоколебимости. Восточные ковры, темный пол из каштанового дерева, тяжелая мягкая мебель – все это согревало и успокаивало. Когда он повел меня в свой кабинет, я почувствовала себя ребенком на руках матери.

– Хотите кофе? – спросил Захария.

Я утвердительно кивнула головой, он ненадолго вышел, и через несколько минут вернулся с подносом, на котором дымились две чашки кофе, стояла вазочка с сахаром и кувшинчик со сливками.

– Я иссякла, – сказала я. – Я делаю все возможное, чтобы удержать этого парня в рамках, но это плохо помогает. Он разрушает мои отношения с любимым человеком, отнимает у меня время и вообще пугает меня.

Выслушав все подробности, Захария сказал:

– У него раздвоение личности. Он спроецировал на вас все, что в нем есть хорошего, и теперь ему нужна физическая близость с вами, чтобы обрести собственную целостность. Для него не существует границ между вами. Он может думать, будто вы испытываете те же чувства, что и он. Возможно, он предполагает, что его потребности – это ваши потребности.

– Но вы говорите о нем, как о психопате, а по-моему, он не такой.

– Я не считаю его психопатом. Но, испытывая подобные чувства к вам, он регрессирует.

Я неуверенно кивнула головой, положила в кофе пару ложек сахара и сделала глоток.

– А как бы вы поступили?

– Скорее всего, так же. Старался бы придерживаться строгих границ. Ограничил бы количество телефонных звонков в неурочные часы. Если ему требуется дополнительное общение, назначьте ему еще несколько сеансов. Вы можете выбраться из этой ситуации, только если будете держать лечение под контролем.

Захария поставил свою чашку на столик и откинулся назад так, что спинка стула пришла в полугоризонтальное положение. – Вы все еще испытываете по отношению к нему какие-то сексуальные желания?

– Нет. Его неотразимость теперь только злит меня. Я уверена: он звонит по ночам, потому что знает, что я в постели с другим мужчиной.

– Это плохо.

Я посмотрела на уставленную книгами стенку:

– Куда уж хуже! Он же вмешивается в мою личную жизнь!

Захария выпрямился на стуле:

– Возможно, вы пытаетесь уберечь себя от чего-то.

Я всматривалась в глубокие морщинки по углам его рта. В жизни Захарии были страдания. Мне не были известны подробности. Я слышала что-то о ребенке с церебральным параличом, смерти, повторном браке. Я уважала его мужество и его мнение.

– Возможно, – сказала я.

После встречи с Захарией я обрадовалась, увидев у ворот своего дома машину Умберто. Я открыла дверь и громко поздоровалась, но никто мне не ответил. Пройдясь по дому, я услышала звук льющейся в ванной воды, приглушенный закрытой дверью. Я улыбнулась, представив себе, как Умберто лежит, вытянувшись, в ванне.

Его одежда валялась на кровати. Я быстро сложила свою одежду рядом с его и, обнаженная, отправилась на цыпочках в ванную.

Я открыла дверь и быстро юркнула внутрь, чтобы не выпустить пар, но приветствием мне был протяжный и печальный вой. Оглядевшись, я заметила следы борьбы. Это была какая-то мешанина из мыла, поводков, собачей шерсти и страха.

Умберто был в шортах. Насквозь промокший, он стоял на коленях перед ванной. В ванне, наполненной на четыре дюйма водой, на резиновом коврике стоял Франк. На голове у него была высокая шапка мыльной пены.

Я расхохоталась. Завидев меня, Франк принялся лаять и попытался выбраться из ванны. Умберто сгреб его в охапку и усадил назад, покрывшись при этом мыльными пузырями и собачьей шерстью.

– Мы уже почти закончили. Я хотел сделать тебе сюрприз, – его глаза находились на уровне моих бедер. – Полагаю, ты намеревалась сделать сюрприз мне.

– Потом.

Я завернулась в полотенце, и, усевшись на унитаз, стала наблюдать за ними.

Даже не знаю, кто из них выглядел более нелепо: Франк, со своей слипшейся шерстью, красными веками и грустным оскалом, или Умберто, неуклюже рассевшийся на полу. Я хохотала до колик, глядя, как он намыливает и споласкивает пса. Он вытер его полотенцем и позволил встряхнуться так, что вся ванная покрылась мелкими каплями.

– Я больше не мог выносить запах его лап, – объяснил Умберто. – Если ты не возражаешь, я буду мыть его раз в неделю.

– Милости прошу, – во всяком случае, он перестал полностью отвергать Франка.

Я была тронута его терпением и готовностью смириться с присутствием нелюбимого животного. Я посмотрела на его промокшие шорты, покрытые собачьей шерстью, и когда Франк убежал на кухню, увлекла его в постель, уселась на него верхом и прижала его плечи к матрасу.

На выходные я взяла Умберто с собой к Линде Моррисон. Она устраивала празднество в честь пятого дня рождения Джереми. Стоял ясный мартовский день, и прежде чем начать краситься, я покрыла лицо солнцезащитной маской, потому что Линда сказала, что от солнца у меня может испортиться кожа.

Я улыбалась, думая о ней и протирая лицо лосьоном. Линда была медсестрой, но, несмотря на это, стоило ей, например, вычитать в каком-нибудь журнале, что сок георгина укрепляет ногти, она начинала бегать по всем аптекам в поисках этого препарата, а затем несколько месяцев к ряду применяла его, пока не обнаруживала в журналах что-нибудь новенькое. Для каждого недуга у нее имелось экзотическое средство: наполненные гелем стельки для больных ступней, замороженные шарики от головной боли, перцовые пасты от свищей. Я конечно подтрунивала над ней, но она уверяла, что все эти средства помогают.

Я почувствовала укол ревности, когда Линда протянула руку Умберто. Ее свежая кожа была безупречна. Умберто поцеловал ей руку, и я поняла, что он ей понравился с первого взгляда.

На дне рождения было двенадцать ребятишек. Все они были возбуждены играми и катанием на живом ослике. Мужчина в дешевой шляпе устраивал для них кукольное представление. Несколько детей помоложе заплакали, когда он показал им ведьму, читающую свои заклинания. После представления дети выстроились на лужайке, чтобы получить свою порцию молока, бобового желе и торта с розовой глазурью.

Умберто и я обсуждали с несколькими родителями цены на обучение в частной подготовительной школе и упадок, в который пришло общественное образование. Мы спели для Джереми «Счастливого дня рождения». Ребенок был так возбужден, что никак не мог сосредоточиться на разложенных перед ним подарках. Дети надевали на себя колпаки из серебряной бумаги, свистели в праздничные свистульки и совали пальцы друг другу в тарелки. Праздник был какой-то хаотичный, недорогой и полный суеты, и все же Линда была весела, смеялась, а восторги Джереми сразу же отражались на ее лице. Будет ли когда-нибудь у меня дом с разбросанными по полу игрушками и ребенком с липкими пальцами, которого надо будет укладывать в постель?

Я видела, как Умберто улыбался детским проказам. Линде он несомненно понравился. Она отвела меня в сторону и сказала:

– Держись за него, Сара. Это то, что тебе нужно. Я обняла ее и ответила:

– Думаю, ты права, – а про себя подумала, что не стоит мне ревновать его к Линде.

Выйдя от Линды, мы с Умберто брели по берегу канала Венис, держась за руки. Мимо нас проплыло семейство уток: четыре утенка и гордая мамаша.

Так мы добрели до бульвара Вашингтон. На протяжении нескольких кварталов мы разглядывали витрины, пока не подошли к Марина-Тауэрс, где жил Ник.

– Пойдем домой, – сказала я и резко развернулась. Чтобы догнать меня, Умберто пришлось перейти на бег.