После нашей вечеринки Валери стала встречаться с администратором больницы. Я ее почти не видела и очень скучала. Как-то я послала ей записку: «Одна из моих пациенток появилась сегодня одетая шиворот навыворот. Ярлыки что надо. Одевается, видимо, у «Сакса». Давай как-нибудь пообедаем вместе? С любовью, до свидания».

Этим же вечером, когда мы с Умберто смотрели новости, она позвонила.

– Мне столько нужно тебе рассказать, – начала Вэл. – Давай пообедаем в пятницу в гриль-баре Страттона.

– Чудесно.

– Как-нибудь надо с ними пообщаться, – сказал Умберто, когда я повесила трубку.

– Если они к тому времени не расстанутся.

Как только мы встретились в пятницу, тут же стали выкладывать друг другу свои новости.

– Гордон в этом разбирается. Конечно, он не великан, но очень чуткий и остроумный. В сексе просто потрясающ. На этой неделе мы занимались любовью у него в кабинете уже три раза.

Я рассмеялась. Если бы только люди знали, что происходит в больницах в кабинетах врачей.

– Ну, а еще что новенького?

– Одного парня положили в психиатрическое отделение, потому что он обратился в скорую помощь с жалобой на то, что кто-то украл у него прямую кишку. Говорит, что это уже не в первый раз, поэтому он знает, что ему нужен тридцать шестой размер, и что их держат в специальном помещении, и не может ли сестра сходить туда и принести ему одну?

– И все это абсолютно серьезно?

– Абсолютно. Самая удивительная мания, какую я встречала. А, за исключением этого, человек совершенно нормальный. Вежливый, смотрит в глаза, сохраняет ориентацию, галлюцинаций нет. Ему ввели торазин, ждут результатов.

– У меня другой случай.

– Судя по выражению твоего лица, ничего хорошего.

– Помнишь того пациента, о котором я тебе рассказывала? Ну тот, который меня беспокоил? Дело усложнилось.

– Почему бы тебе не проконсультироваться с кем-нибудь по поводу его?

– Я уже консультировалась. С Захарией Лейтуэллом. По его мнению, это парень с пограничным состоянием. Но он не похож на других. Он какой-то скользкий. Как будто стараешься удержать в руке ртуть.

– Через месяц я собираюсь на семинар по проблемам больных с пограничным состоянием. Участники будут из Кернберга, Коута, Мастерсона. Почему бы тебе не поехать со мной? Может, это тебе поможет.

Я записала информацию и решила непременно поехать. Я была уверена, что мне необходимо взглянуть на этот случай под каким-то другим углом зрения.

Перед тем как расстаться, Вэл спросила, не хотим ли мы с Умберто пообедать с ней и Гордоном.

– Почему бы нам самим не приготовить обед? – предложил Умберто.

– Не знаю. Стряпня – не самое мое сильное место. Может, пообедать где-нибудь? У «Ханны Суши», например.

– Для меня это будет обед на работе. Почему бы мне не приготовить все дома? Посидим и спокойно поужинаем?

Хотя я и не любила давать обеды, но с Вэл все было по-другому. Ей можно было подать даже кашу из отрубей. Мы пригласили ее и Гордона на субботу.

При новой встрече с Ником мне опять показалось, что он начинает приоткрываться.

– Я чувствую подавленность. Все кажется бессмысленным. Наверное, мне суждено оставаться одиноким всю мою жизнь, – сказал он.

Глаза у него были тускло-серыми.

– Меня преследуют мысли о сексе. Только он позволяет мне ощущать себя живым человеком. В этой игре я всегда на высоте.

– Игре?

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. В этом деле мне нет равных.

– Интересно, а были случаи, когда вам не нужно было разыгрывать спектакль?

– Что вы, доктор. Каждому парню приходится разыгрывать в постели спектакль, иначе вам, женщинам это не понравится. Я же слышу ваши разговоры.

– А что случится, если не вести такой игры?

– Тогда спокойной ночи.

– А так уже случалось?

Он самонадеянно ухмыльнулся.

– Никогда. Всегда боевая готовность номер один.

– А вас любили когда-нибудь просто за то, что вы – это вы?

Он покачал головой.

– Это все дерьмо собачье. Тебя любят, если ты угождаешь и даешь людям то, что они хотят.

– И как же необходимо вести свою игру в таких случаях?

– Разве вы сами не показали это предельно ясно? Приходить вовремя. Рассказывать обо всем, что тебе приходит на ум. Познавать себя. Не посылать подарков. Вы же тоже хотите, чтобы пациенты вели игру по правилам, а если они этого не делают, вы от них, вероятнее всего, избавляетесь.

– Значит, если вы будете играть не по правилам, я от вас избавлюсь?

– Да. И не отрицайте этого. Вы же знаете, что это правда.

В общем-то он был прав. Я не стала бы лечить того, кто не платил, пропускал сеансы или не работал над собой.

– Вы юрист. Вам известно, что контракты нужно выполнять. Вы платите мне за мое время и знания. Я соглашаюсь работать. И пока мы выполняем условия, вы можете оставаться тем, кто вы есть на самом деле, и ничего другого не изображать.

Он свирепо посмотрел на меня.

– Расскажите мне, какой спектакль вам приходилось разыгрывать, когда вы были ребенком, – предложила я.

– С моим отцом было трудно. Если я не слушался – в школе или дома – он меня просто бил. Иногда он проникался ко мне любовью, и тогда повсюду таскал меня за собой, но чуть что, он в любой момент мог взорваться. Я всегда был настороже.

– С вашими чувствами никогда не считались?

– Мои чувства не имели никакого значения. В кино я должен был сидеть тихо, как мышка, и не издавать ни звука. Если мы шли купаться, а я замерзал, он просто сходил с ума.

– А что же мачеха?

– Как правило, она пила и не могла меня защитить. Однажды шел дождь, и перед тем, как уйти на работу, отец велел мне убрать листья из желоба на крыше, а я вместо этого заигрался на улице. На крыше скопилось полно воды, и она протекла. Когда он вернулся, то заставил меня спустить штаны и лечь на табуретку, а мачеха стояла и наблюдала. Он схватил металлический половник для спагетти – ну, знаете, такой с зазубринами? Он так меня избил, что я сидеть не мог несколько недель. А она палец о палец не ударила, чтобы остановить его.

– А ее он тоже бил?

– Иногда. Когда она уходила от нас, он ей клялся, что станет другим, но потом все начиналось сначала. Раза два она даже полицию вызывала, но когда они начинали задавать мне вопросы, я лгал, потому что знал, что мне за это потом будет.

– Вы, наверное, вспоминаете об этом со злостью? Несколько минут он сидел молча, скрестив руки и покачивая ногой. Похоже, он старался сдержаться.

– Больше я об этом говорить не могу. Не заставляйте меня. Я с ума сойду.

После его ухода я почувствовала страшное раздражение против его родителей.

При встрече с Захарией, я сказала, что, по моему мнению, мне удалось понять, почему Ник домогается меня, и передала ему наш последний разговор.

– Это частично объясняет его внутреннюю раздвоенность, – сказал Захария. – В таком ребенке часто развивается второе «я», которое навсегда остается юным, одиноким, обиженным и весьма агрессивным.

– Я никогда не понимала, как может отец или мать так относиться к маленькому, беззащитному человечку, но думаю, что такие родители обычно сами подвергались оскорблениям. В своем ребенке они видят того самого ненавистного ребенка, который запрятан в них самих.

– А как вы относитесь к тому, что он с ума сойдет, если будет говорить об этом?

– Он и так уже наполовину сумасшедший, и именно потому, что молчал. Ему необходимо как бы реанимировать свои чувства – чувство ярости, обиды – это были здоровые чувства.

– Но он ясно дал понять, что не может этого сделать.

– Тогда дайте ему время. Достижением можно считать уже то, что он вам доверился и рассказал все это. Возможно, сейчас он затаится на некоторое время, но потом, если он сам этого не сделает, вы должны вернуться к этому вопросу.