Это было мое четырнадцатое лето. Было необыкновенно жарко и влажно — погода совершенно нетипичная даже для Чарльстона в июне. Школьные занятия уже закончились, и я занималась тем, чем обычно занималась в долгие теплые летние дни. Почти каждый день я ездила в публичную библиотеку и почти каждый день прочитывала одну книгу, а иногда и две. Я много гуляла, бродила по Баттери, потрясенная его очаровательными домиками в пастельных тонах и изящными чугунными оградами; я заглядывала в форт Самтер, расположенный в центре гавани, как и тогда, в 1861-м, когда раздался первый выстрел Гражданской войны. Я бродила по садам Миддлтона — этим тщательно спланированным, украшенным скульптурами садам, которые сравнивались с садами Версаля и которыми очень гордились жители Чарльстона, так что и я считала их предметом особой гордости. Мы с подругами частенько катались на лодках по прудам Кипарисовых Садов, и пока остальные девочки флиртовали с мальчиками на соседних лодках, я любовалась поросшими мхом деревьями и пальмами. Я также ездила в особняк Мэниголт, поскольку это была местная достопримечательность и памятник прошлых лет, и я любила представлять себе красавиц, живших там до Гражданской войны, которые смеялись и танцевали, спускались по этим лестницам с балюстрадами, прогуливались по просторным верандам и среди колонн портика.

Особенно я любила спускаться к набережной Эшли, где ела крабовый суп и разглядывала корабли у причала. Каждый раз, как отплывал какой-нибудь корабль, я, как, наверное, все дети, мечтала о путешествиях и о далеких портах. В то время я еще не знала, что уеду из прекрасного Чарльстона гораздо раньше, чем предполагала, — уеду на поезде, а не на корабле, и что с того момента вся моя жизнь пойдет по-другому.

И вот я со своими подругами шла в кафе-мороженое, и, пока они строили глазки симпатичному буфетчику Басу Дженкинсу, стоящему за стойкой, где продавалась содовая со всевозможными сиропами, я сидела, потупив глаза. Я никогда не проявляла такой активности, как они, потому что по природе была очень застенчивой, а моя мать, Марта Лидз Уильямс, внушала мне, что я не должна вести себя вызывающе, как иногда ведут себя другие девушки, в основном те, чьи корни не уходит в те времена, когда Южная Каролина была еще колонией. И я работала в саду с мамой, которая частенько получала призы за свои розы и камелии, и с жадностью слушала ее рассказы о том времени, когда она и ее сестра Беттина были молодыми, — до того момента, когда они выросли, и Беттина сбежала с богатым северянином, и мама порвала с ней. Я сидела в кресле-качалке на веранде и изредка приветствовала проходивших мимо знакомых, хотя мама не раз говорила мне, что настоящая леди, а уж тем более представительница семьи Лидзов не должна повышать голос, даже в самых неожиданных обстоятельствах. Именно этим я и занималась в тот день, когда мистер Уоткинс, наш почтальон, принес то письмо с Севера, решившее мою судьбу, письмо, которое увело меня из Чарльстона, из моей спокойной, безмятежной жизни в новый и необычный мир — мир Сары, Крисси и Мейв.