27

Лайза Родригес вела всех в «Меццанотте». Это был верный способ показать себя. Главный фокус знаменитости — раздобыть ресторанный столик там, где все занято. Парень за стойкой администратора уже приготовил стандартную фразу, что вошедшие должны сделать заказ и дожидаться в баре, но она умерла в его бычьем горле, когда в помещение резкой походкой вошла супермодель. Ее зад вихлялся, словно перечная мельница, она направилась к метрдотелю. Все завсегдатаи из Майами, загудели, узнавая ее. Ресторанный гул снизился до минимума.

— Мисс Родригес, — произнес он, потирая руки, словно они были грязными. — Как замечательно снова видеть вас.

Она соизволила узнать его и подставила шелковистую щеку. Метрдотель взлетел до небес. Он наклонился вперед, чтобы принять ее дар, словно это была святыня. Она не сказала ничего, проделав плотский контакт с фаворитом, и глядела в потолок, словно страдала за Англию. Он выпрямился, его лицо пылало, по нему прошлась щетка славы, а затем начинались неприятные хлопоты. Лайза Родригес пришла вчетвером. Им необходимо было отыскать великолепный столик, но мест вообще не было. Бар был переполнен в четыре слоя пьяными смельчаками с громыхающими животами и бурлящей гордостью. Любой, кому удалось попасть в самый знойный ресторан Америки, не считая «Мортона», не уступит место даже ценой собственной жизни. Посетители медлили и пили так много кофе, что рисковали получить кофейный психоз. Ни один из них неделю после этого не сможет заснуть. Однако они все же заказывали напитки, все новые стимуляторы, и они смеялись и орали, крутили шеями и высовывались; их мозговой компьютер был полон радости от сознания, что они находятся в таком знаменитом месте и в правильное время. Стальная решимость появилась на лице метрдотеля. Столик с жертвами должен быть найден и очищен. Это было ясно как день. Уйдут ли они без шума? Кто знал? Черт побери, кого это волновало?

Он оглядел переполненный ресторан. Приличных людей выгонять нельзя, тем более приличных местных, нельзя и парней-наркоманов, которые тратят деньги на воду и очень вспыльчивы. Ему требовалось несколько туристов, попавших в это место случайно в ранние часы, когда в ресторане были места и которые задержались сверх всяких приличий. Его глаза высмотрели чету средних лет и без загара. Такое на Саут-Бич не допускалось, если ты не ночная персона из Большого Яблока, где тебе позволено выглядеть, как привидение.

— Мисс Родригес, не желаете ли выпить с нами чего-нибудь, пока я устраиваю вам столик? Я был бы крайне польщен, — сказал он.

— О'кей, шампанского, — сказала она без улыбки. — Французского, — добавила потом.

Он поспешил выполнять ее требование. Она поглядела на Роба, который стоял возле нее словно юный бог. Полресторана делали то же самое… женская половина. Однако Лайзу это не волновало. Он принадлежит ей. Просто еще не знает этого.

— Ты заказала? — спросил Роб. Он все прозевал.

— Для меня постоянно заказано, — засмеялась она. — Держись за меня, мой дорогой. Ты никогда не останешься голодным.

— Или жаждущим, — сказал Абдул, весьма подбодрившийся от такого оборота вещей. Он частенько бывал в главных столицах мира, бывал в ресторанах, где знали его и его деньги. Без них он был грязным ничтожеством. И теперь он нежился в лучах отраженной славы. Цена Лайзы поднялась еще выше. Неделя на яхте за один вечер у «Картье». Меньше не выйдет. Никак.

— Ну и ну, да-ди-да, мисс Родригес, — сказала Мона. — Да ты просто домашняя королева повсюду здесь. — Она не смогла удержаться от намека, что это все-таки Майами, и что Лайза не сможет вывозить бекон за пределы своей вотчины.

— К счастью, мы не в округе Палм-Бич, — ответила Лайза. — Там мы столкнулись бы с проблемами. Там не разбежишься, если у тебя не белая кожа.

— Ха! Ха! — засмеялся Абдул.

— Арабов они тоже не жалуют, — сообщила Лайза.

Теперь она улыбалась успокаивающей улыбкой сумасшедшего с острым топором. Только Роб был в безопасности. Она вложила свою руку в его ладонь, когда появилось шампанское.

Абдул был пуленепробиваемым. Он рассмеялся.

— Вообще-то, мой король владеет домом на Палм-Бич, — сказал он. Никто не потрудился справиться у него, кто его король.

Ресторанная беседа снова оживилась, сменив на этот раз тему. Теперь все говорили о Лайзе. Мужчины и красивые девушки считали, что в «реальной жизни» она выглядит лучше. Если уж ты красавица, то ты не должна никогда выглядеть уродом. Не очень красивые девушки нашли ее разочаровывающей, в то время как дурнушки сочли всякую беседу о моделях неинтересной и попросили сменить тему разговора на более увлекательную. Никто не остался равнодушным, все разглядывали ее и что-то бормотали насчет сгоревших родителей, мегабаксовых контрактах и о том, что это за парень с яйцами сидит рядом с ней и явно ее трахает.

Туристы были выдворены прочь. Столик приготовили в рекордно короткий срок.

— У кого-нибудь из вас не найдется кокаинчику? — спросила Мона.

— Не держу у себя такую дрянь, — резко ответила Лайза, больше для Роба.

Они прошествовали через зал словно свадебная процессия мимо респектабельной конгрегации. Официанты как шмели загудели вокруг столика. Компания уселась. Лайза и Роб, сидя лицом к залу, занимали ключевые позиции.

— Что скажешь, Роб? — Она положила под столом руку ему на колено.

— Скажу, что это обалденное место.

За соседним столиком назревал конфликт. Трое мужчин с медальонами, мачо с темно-коричневым загаром от путешествия на острова на своих «Сигаретах», сидели с четырьмя блондинками, которые охотно стали бы моделями, не будь слишком низкорослыми, мускулистыми, старыми и безмозглыми. Одна девица вскочила на колени к парню, который пытался что-то доесть в своей тарелке. По громкости ее речи было ясно, что она наркоманка. Потом она упала и сильно ударилась о пол. Она лежала там неподвижно. Никто за ее столиком и пальцем не пошевелил, чтобы ее поднять.

Роб вскочил. Рука Лайзы крепко схватила его и удержала.

— Сиди, — шепнула она. Действительно, через пару минут девица поднялась. Ее старания привлечь к себе внимание не удались. Она снова вскарабкалась на колени своего бугая и засмеялась, словно одолев Эверест. Единственной реакцией на ее возвращение стало то, что он переложил вилку в другую руку.

— Пожалуй, я не привык к таким местам, — сказал Роб, уныло улыбнувшись.

— Это в тебе самое замечательное, — ответила Лайза, и ее голос задрожал от отдаленных громовых раскатов страсти.

— А ты давно работаешь моделью? — спросила Мона у Роба.

— Нет. Вообще-то, я не модель. Все мне говорят, что у меня это получится. Я собираюсь участвовать в кампании Уитни, — сказала он.

— А для этого нужны какие-нибудь навыки? — поинтересовался Абдул. — Или достаточно красивой внешности? — Он ухитрился дать понять, что сам убежден во втором варианте. Лайза резко взглянула на него. О'кей, арабы начинают упаковку сразу с двух концов, ну погоди у меня, песочный скорпион. Не играй в Саддама Хусейна вокруг моего мальчика, или я расплющу тебя, уж будь уверен.

— Вот это меня и беспокоит. Но Криста говорит, что все будет хорошо. Я просто не знаю.

— Ты должен уметь двигаться и шевелиться, малыш, и камере ты тогда понравишься, она даже тебя полюбит. Не надо быть слишком робким. Не надо быть слишком скованным и скромным.

Мона засмеялась, чтобы замаскировать свои подбадривающие слова.

Роб продолжил:

— Криста…

Мона перебила его.

— Криста была о'кей в свое время, мой сладкий, но Кристе уже не семнадцать. Догадываюсь, что она сейчас скорее деловая сука.

— Не говори так о Кристе в моем присутствии, — сказал Роб, и его лицо вспыхнуло.

— О-го, — сказала Мона. — Послушай, я вовсе не хочу ее оскорблять. Это просто моя манера вести разговор. — Она улыбнулась, словно старатель, наткнувшийся на золотоносную жилу. Потом поглядела на Лайзу. Поглядела на Абдула. Знает ли супермодель, что ее игрушка неровно дышит к Кристе Кенвуд? Если не знала до этого, то теперь уже убедится.

Лайза действительно убедилась. Она покраснела, но ничего не сказала. Ее мозг бешено работал. Он явно втюрился. Но Криста не могла его поощрять. Дьявол, возможно, Роб даже сам не сознавал, что он чувствует. Это был пустяк, а память тела работала в ее пользу. Тут не было соперничества. Не было пота. Дьявол! Она почувствовала струйки пота в ложбинке между грудями. Что могло случиться во время пресловутой беседы Кристы с Робом, если они обсуждали обычные, глупые темы. Бог, правильно-неправильно и смысл жизни? Может, из подсознания прорвалось на поверхность скрытое влечение? Затронула ли их беседа подсознание. Вторглась ли она в реальность подсознания? Трудно сказать, но тут требовалась разведка. Криста была на грани того, чтобы замаячить в роли соперницы Лайзы Родригес, а это сделало бы жизнь очень интересной для неоперившегося агентства Кенвуд, для съемок Стива Питтса и кампании Мери Уитни.

— Где вино, Абдул? — рассеянно произнесла она. Ей требовалось выпить. Этот вечер должен стать событием повсюду, во всех местах, а он едва начался. Мммммм. Впрочем, все нормально. Ей требуется обострение ситуации, состязание. Простое для нее слишком просто. Трудности — вот что ей нравилось. Они приносят еще большее удовлетворение победе. Ее настроение улучшилось. Мери Уитни, миллиардерша и гуру в области моды, хотела бы затащить ее мальчика в постель. Криста Кенвуд, легендарная модель и паладин в агентстве, которое обещает быть мегабаксовым, вероятно, тоже гоняется за его телом. И еще существует Стив Питтс, который очень просто может сделать его звездой. Стив аж зашелся, когда его глаза-буравчики направились на Роба Санда. Не следует ей забывать и про маленького Абдулу, яхта которого, должно быть, отделана золотом и прочими непристойностями: маленький Абдул, беззвучный пердун, ночные трюки которого определенно заполняют диапазон от АС до ДС, от удовольствий с телами девочек до восторгов с мальчиками. О, да, ставки на Роба Санда все полностью сделаны, но победит все равно она. Когда ворота откроются, там будет Лайза Родригес, чистокровка, которая начала первой; а когда флаг будет спущен, она первой и закончит, и тогда черт с ними, с теми, кто тоже бежал рядом.

— Мы можем заказать еще шампанского, — заявил Абдул, — и шардонне тоже выглядит неплохо. И потом нам действительно стоит заказать немного «Джордана», красного вина. И много «Перье».

Говоря это, он глядел на Лайзу, желал услышать одобрение.

— Как хочешь, — сказала она.

— Знаете, это место напоминает мне Челси в шестидесятых, — сказал Абдул. — Энергия, уверенность в себе, веселье. Там было место под названием «Альварос», и еще одно, «Аредуза». Все итальянские, шумные, полные красивых людей.

Его голос звучал мечтательно, когда он ударился в воспоминания.

— Ты был живым в шестидесятые, — с насмешкой сказала Мона.

— Кому-то надо было жить, — ответил Абдул с метафизическим спокойствием. Он, пожалуй, испытывал сожаление к Моне. Об этом говорила его мимика. Среда Родригес — Кенвуд представлялась ему гораздо более привлекательной, начиная с мальчика примечательной внешности, который носил свою невинность, как ослепительно-белую джеллабу.

— Знаете ли, — сказал Абдул, — я всегда был очень высокого мнения о Кристе Кенвуд. Мне бы хотелось встретиться с ней. Кто-то ведь сказал, что она сегодня возвращается в Майами?

— Да, это так, — сказал Роб. — Она едет из Ки-Уэста. Завтра она будет в конторе.

— Роб у нас местный эксперт по Кристе, — заметила с милой улыбкой Мона.

— Я бы с удовольствием взглянула на твою яхту как-нибудь, — сказала в отместку Лайза. Она наклонилась через стол к Абдулу, словно только что его увидела. Он расцвел, словно роза при ускоренной киносъемке. Лайза улыбнулась Моне. «Поцелуй свое путешествие на Абакос на прощанье, сука, — сказала ее улыбка. — Я могу получить тот ломоть, на который ты нацелилась, одним взмахом ресниц».

— Это было бы большой честью для меня, — сказал Абдул. — Утром я могу приплыть на ней в Майами. Или можно воспользоваться геликоптером. Некоторые гости считают, что у меня неплохие картины.

— Ты художник? — спросила Мона в ярости оттого, что Лайза угрожала с фланга ее территории.

— Я уверен, что Абдул имеет в виду купленные им картины, — объяснил Роб с улыбкой.

— Ну, так простите меня, — обидчиво и раздраженно фыркнула Мона. Она оглядела стол. Яд бурлил в ней. Она хотела обидеть всех сразу. Лайзу в первую очередь. И белого мальчишку, который не узнает водосточной канавы, если попадет в нее. И этот слюнявый мешок с деньгами, которого она подцепила в «О Баре». Они все старались унизить ее, каждый на свой лад, и все они заплатят за это. Джонни был ее мужиком. Он был ее парнем номер один. Что бы он там ни замышлял против Кристы и Лайзы, на долю остальных тоже достанется достаточно неприятностей. И она, Мона, станет инструментом его возмездия. Но она должна двигаться осторожно и не забывать про план игры. Ей нужно поступить на работу в агентство Кенвуд. Этого хочет Джонни. Поэтому она не должна ничего себе портить. Она должна быть забавной, легкой и яркой, а это все означало кокаин. В ее сумке было немного. Хоть она и не любит тратить свой собственный, но сейчас обстоятельства вынуждают. Она оттолкнула назад свой стул.

— Схожу до джона, — сказала она, изобразила из последних сил ослепительную улыбку и удалилась.

— В этом месте дорога до джона равнозначна спасательным лодкам на «Титанике», — сказала Лайза. Роб совершенно не понял, что она имела в виду. Абдул ухмыльнулся.

— Не желаете ли отведать что-нибудь особенное? — спросил официант. Никто его не слушал. Блюда в «Меццанотте» были превосходными, но не в этом была его изюминка. Заказы вытягивались здесь, словно секреты в испанской инквизиции.

— Так вот какие завсегдатаи ресторанов в Майами, — сказал Абдул, оглядывая помещение, словно в поисках его сущности.

Лайза решила ему объяснить.

— Да, немножко странноватая публика. Более бешеная, изощренная, больше веселья и энергии. Испанские влияния придают всему евростиль, но вы можете иметь при себе и американские вещи, вроде мускулов и загара. Когда ты знакомишься с парнем, тебя интересует, какая у него лодка. Забудь про его автомобиль, про то, что он делает или думает. Все на поверхности, и это еще рейгановский материализм, и к едреной матери всякие там тонкие чувства и весь тот чувствительный хлам, который все остальные делают вид, что уважают. Это место находится на краю Третьего мира. Единственная вещь, которая волнует игроков, это успеть набить как можно туже карманы и не угодить при этом за решетку.

— Ха, — сказал Абдул. — Тогда я здесь не пропаду. У меня вполне длинная лодка и масса материальных вещей, хотя, возможно, мои чувства немножко чересчур утонченные.

— Я бы не стала держать пари насчет этого, — усомнилась Лайза.

Роб потягивал свою кока-колу. Его мозг был все еще немного затуманен шампанским из «Ньюс-кафе», и это усиливало ощущение нереальности. Он никак не мог сообразить, выиграл ли он в лотерею или потерял обе ноги до колена. Невозможно было сказать, хорошими или плохими были вещи, которые с ним происходили. Он знал только то, что зря отвязал свою швартовку в ночной темноте и что теперь плывет по течению. Его сознание, обычно необыкновенно аккуратный компас, растеклось в пространстве, и четкие различия между правильным и неправильным, казалось, безвозвратно расплылись. Он не знал точно, в какой момент все переменилось. Просто знал, что это произошло. Было ли это в тот день, когда он ответил на объявление Мери Уитни о поиске тренера по теннису? Или в тот момент, когда Криста вошла в контору по подводному плаванью? Или это было в вечер приема, когда Лайза и он занимались так безрассудно любовью в теннисном павильоне? Может быть, все это вместе тащило его вниз, в яму большого успеха, либо подталкивало кверху, к вершине возможной знаменитости. Он изо всех сил старался сохранить Бога на первом плане своего сознания, однако Бог все больше и больше выцветал среди миазмов неожиданных возможностей, богатства, о котором прежде и думать не смел Роб, и стремительной чувственности. Криста была безопасной, хорошей, милой… но была ли? А вдруг она была хуже всех, используя его в своих собственных целях, прикидываясь другом. Нет! Криста была чистой. Она была бесподобной в своей красоте и уверенности в своих силах. Он мог ей доверять. Более того. Он мог любить ее. Эта мысль колола его мозг, выпуская поток накопившихся эмоций. Он мог видеть ее лицо, спокойное, ясное, улыбающееся ему, не насмешливое. Он мог видеть ее длинное, загорелое тело, туго обернутое в гимнастический костюм, мышцы перекатывались под коричневой кожей, ее мягкие, светлые волосы. Он мог слышать легкий акцент верхнего слоя общества, слегка растягивающий гласные, обонять ее честный запах, ощущать, как ленивая улыбка играет на ее губах, и его сердце сильней билось в груди. Криста. Она в Ки-Уэсте, но вернется сегодня.

Однако рука на его бедре принадлежала не Кристе, а Лайзе. Криста была мечтой, иллюзией, запретной и недостижимой, а Лайза Родригес была плотью и кровью, здесь, сейчас. Она была пугающе, восхитительно реальной, путешествие в «эго» и икона, тело и лицо, которые не имели права быть такими совершенными, раз скрывали такую капризную душу. Лайза вожделела к нему. Каждое ее движение было приглашением к секретничанью любовников. Она душила его соком своей сексуальной привлекательности, и все могли это видеть. Все знали, что он был ее целью, неизвестный мальчик из ниоткуда, которого хотела супермодель, которым суперзвезда так плотно завладела. Это было удивительно еще и по другой причине. Он поддался на лесть. Было ли это странным? Ребята из колледжа не поверят ему. Ребята из церкви не захотят этому верить. Этого было слишком много, чтобы устоять. Он был хламом на снегу. Господь дал ему похоть и поместил его в тот возраст, когда похоть напоминает боль, гложущую и корежащую тело. Затем Господь показал ему Лайзу и заставил ее возжелать его, и дал ей все ухватки Змея из Эдема, пока, наконец, яблоко с древа не уронило свои соки прямо на него и не свело его с ума своим сладким ароматом. Уже он упал далеко от благодати, и сейчас ему грозила возможность упасть снова.

— Нравится тебе здесь? — шепнула Лайза и потерлась своей ногой об его ногу и послала свои пальцы пробежаться по его бедру. Он кивнул, хотя не знал, правда ли это, но потерялся в огромности процесса, каким бы он ни был. Ее груди вздымались и опадали на его глазах. Они скользили к вырезу ее платья, коричневые и крепкие, не скованные бюстгалтером, полные и безупречные. Он мог видеть начало соска, которое, и он знал это, она показывала ему нарочно. Он вспомнил, как он выглядел в лучах лунного света. Он торчал под его языком. Он наполнял его рот и мозг. Скользкий от его слюны, он блестел под ним, когда он входил в нее, и теперь он обещал сделать это снова. Он мог слышать, как он зовет его. О, Господи, она прекрасна. Он сглотнул. Он чувствовал, как пот выступил у него под мышками. Он почувстовал, что начинает твердеть. Он приподнял зад со стула, не зная, куда девать глаза. Сидящий напротив Абдул улыбался ему. Он услышал, как смеется Лайза, потому что она знала, что может сделать и что сделала. Ее рука легла крепче на его бедро. Ее нога теперь прилипла к нему.

— Вы уже все съели? — спросил официант. — Или вы все еще едите?

— Катись отсюда, — рявкнула Лайза. Но момент был испорчен. Он разбился вдребезги, как кристалл, под грузом банальности.

— Идиот, морон, — огрызнулась Лайза, когда официант в смущении отступил.

— И впрямь он оксюморон, — сказал Абдул.

— А?

— Оксюморон. Противоречие в терминах. Нет более мучительного парадокса, чем американский официант. Ваша страна ужасно боится даже намека на раболепность, и в результате плохой сервис вырастает до изощренности. Официанты эквивалентны служащим бензоколонок. Они существуют лишь для того, чтобы содействовать процессу заправки людей горючим, который рассматривается не как удовольствие, а как пожирающая время необходимость. Очки присваиваются, если это делают быстро, безопасно и с минимальными хлопотами. Ты «работаешь» над своей едой, и тебя нужно поздравить, если ты «закончил» свою работу, и затем ты бросаешься на углеводы, и это единственная вещь, в которой американцы заинтересованы так или иначе. Если ты расслабишься на секунду, чтобы поговорить или дать возможность поработать пищеварительным органам, то твою тарелку выхватывают у тебя из-под носа, словно речь идет о спасении твоего здоровья.

Абдул издал снисходительный смешок, закончив свои комментарии.

— Я догадываюсь, что в той стране, откуда ты приехал, главное, это помнить, что нельзя есть глаза овцы той рукой, которой ты пользуешься, чтобы вытирать зад, — сказала Лайза.

— Ах, — сказал Абдул загадочно. Звук, который он издал, походил на то, что кто-то проткнул его спицей.

Лайза повернулась к Робу. Можно ли еще спасти тот момент?

Однако из туалета вернулась Мона, тарахтя словно пулемет.

— Вы не поверите, что этот мерзавец сказал мне сейчас там. Он сказал, что если бы он положил на меня несколько баксов, то могла бы я показать ему красивую жизнь? Дерьмо, этот дурак, он привел меня в бешенство. — Она плюхнулась на стул и повернулась с бранью к Абдулу.

— Если бы ты был таким джентльменом, каким хочешь казаться, ты бы врезал этому сукину сыну в рожу и стер его с лица земли. Ты понимаешь, что я говорю? Ты слышишь меня? Дерьмо, что за вонючее место? Эти идиоты выползли из болота. Этот козел вытащил пачку денег… какой-то засранец, торгующий наркотиками. Вон он. Вон он. — Она вскочила и показала рукой в другой конец зала. Огромный человек-гора восседал за столом с хрупкими блондинками. Он ухмылялся через зал на знаменитый столик, прекрасно себя чувствуя на своей территории.

Абдул задергался как поплавок. Его хладнокровие космонавта покидало его. Мона начинала казаться неприятной ошибкой.

— Он, вероятно, пьян. Забудь про это, Мона. Повсюду есть идиоты, — с надеждой пытался он уговорить ее.

— Мне все это кажется весьма оскорбительным, — сказала Лайза злобно.

Чувственный рот Моны стал внезапно большим, как апельсин.

— Ты, затраханная задница, — завизжала она через зал на мужика, которого встретила в джоне. — Ты, траханный кусок собачьего дерьма. Иди, трахай свою мать, ты слышишь?

Она посинела под черной кожей, пустившись на оскорбления так, словно метала дротики.

Разговоры прекратились. В «Меццанотте» воцарилась тишина. Абдул сидел бледный. Роб наклонился вперед на своем стуле. Лайза широко улыбалась.

Метрдотель застыл парализованный у своего столика, когда старался расценить серьезность ситуации. Девушка со стола Родригес кричала на дилера из «Трува», который вышвыривал в ресторане тысячу в неделю. Хуже быть не могло… Он повернул голову к дилеру. Может быть, шутка. Может, парень воспримет все, как шутку? Ох, нет, не хочет. Он подскочил на своем стуле. Его потаскушки смотрели на него.

— Занимайся этим со своей мамашей. У тебя есть мамаша, жопа? — вопила Мона.

Он встал. Кто-то уронил вилку. Шум стоял оглушительный.

— Заткнись, — шептал Абдул. — Заткнись.

— Остынь, Мона, — сказал Роб. — Парень, возможно, шутил.

Но Мона не хотела остывать. Она распалилась. Ее мозг бешено работал, а кровь стучала, она затевала что-то, что придется расхлебывать другим.

Парень медленно двинулся через зал. Он был крупным, настолько крупным, что ему приходилось протискиваться между некоторыми столиками. Его руки оттопыривались, потому что трицепсы напоминали широкие седла и не давали рукам прилегать к телу. Одет он был в легкий костюм неестественно-синего цвета, лакированные, довольно остроносые ботинки и безразмерный «ралекс». Его волосы были длинными на затылке, но очень редкими на макушке. Приближаясь, он хрустел суставами.

Тишина в «Меццанотте» достигла эпических масштабов. Ее действительно можно было слышать. Роб следил за его приближением. Абдул все ниже и ниже сползал по стулу.

Он подошел. Он встал за спиной Роба и глядел на Мону и Абдула.

— Что ты сейчас мне сказала? — спросил он.

Мона, наконец, успокоилась. Она отвернулась от него и глядела в потолок. Абдул снова смог дышать. Могло ли тут произойти арабское решение конфликта… такое, когда обмениваются не ударами, а крупными суммами? Американцы со своим Джоном Уэйном! Его желудок затрепыхался от панического страха. Аллах, будь милостив! Пусть эта жуткая Мона изведает унижение.

— Она сказала вот что, — сказала Лайза, — что если у тебя есть мать, то тебе надо сделать это с ней.

Парень повернулся к ней и на какую-то секунду его лицо утратило свою ужасную решимость. Он знал, кто такая Лайза Родригес. Он предпочел бы быть представленным ей. Он предпочел бы стать ее другом. Даже в этот момент, когда речь шла о его чести, какая-то часть его хотела общаться с ней. Но это было невозможно, и сделала это сама Лайза. За ним находились подружки, которые не простят ему позора. Они приплыли на своих лодках из Бимини. Они преклонялись перед его яйцами. Сейчас деваться было некуда. Черная потаскуха бросила ему вызов перед всем городом. Требовалось пролить кровь, но чью? Во Флориде не позволялось бить женщин. Для этого существовали более укромные места. Это означало, что он должен был найти ей мужскую замену. Тот маленький и черненький? Возможно. Мальчишка? В крайнем случае. Впрочем, заступника за эту черную калошу можно было найти где-нибудь еще.

— Слушайте меня внимательно, вы, мочалки, — начал он. — Убирайтесь с вашими грязными ртами на север, где вам и место, и забирайте своих фаготов. Мне неприятно на них смотреть, когда я ем.

Все случилось очень быстро. Роб сидел как раз под дилером. Он не просто встал. Он взлетел, как ракета. И, делая это, он отбросил влево стул, на котором сидел. Его колени выпрямились. Он приподнялся на цыпочках. Его вид был ужасен. Парень был низким и крепким, на шесть дюймов ниже, чем Роб. Верхом головы Роб ударил его в ту точку челюсти, которую он выпятил, нанося оскорбления. И это не было ошибкой. Шея у Роба была твердой, его плечи образовали клин с головой в прямой поддержке. Он преобразился в человека-тарана, 170 фунтов мускулов и костей. Шок покрыл рябью подбородок незнакомца и превратил его мозги в дрожащее желе. Он рухнул на девушку, все еще торчавшую на коленях у парня, который ее игнорировал. Он проехался по столу и раздавил там все своим весом. Все с грохотом упало на пол, и мелкие осколки стекла, устрицы, столовые приборы и кровь смешались с трепещущей атмосферой в «Меццанотте». Левая нога парня подергалась секунд пять, потом затихла. Все закончилось, как говорится, прежде чем началось.

Роб сел. Лайза, Мона и Абдул, широко открыв рты, глядели на него.

— Это был единственный выход, — сказал он. — По-моему.

За их спиной весь ресторан взорвался в какофонии звуков. Все оказались свидетелями ссоры в духе Хемингуэя. Это было превосходно.

Супержеребец суперзвезды проучил грубияна.

Женская честь была защищена. Мужское достоинство подтверждено. Давид сразил Голиафа в реальной жизни для их развлечения и без дополнительной платы.

— Роб, это было невероятно, — выдохнула Лайза. Искренний свет любви струился из ее глаз. — Как твоя голова, о'кей? О, Роб?

— Чертовски примечательное шоу! — сказал Абдул, который жил в Оксфорде. Он вытер полоску пота с верхней губы шелковым носовым платком.

— Пошли отсюда, — сказала Мона.

Все согласились с ней, особенно Абдул. Он бросил пятнадцать стодолларовых купюр на стол, чтобы ни у кого не возникло повода останавливать их по дороге к дверям. Лайза шла первой. Она отступала так же по-королевски, как и наступала. Метрдотель делал двусмысленные жесты руками, когда она проплывала мимо, желая, чтобы она ушла, но не желая, чтобы она больше не приходила. Три женщины и мужчина сказали Робу эквиваленты «браво», когда он поравнялся с ними. Какой-то пьяница в углу исступленно аплодировал. Затем все в ресторане решили, что требуется выпить еще. И этот инцидент уже затвердевал в мягком цементе фольклора Саут-Бич.